Текст книги "Ночь, которая никогда не наступит (СИ)"

Автор книги: Мария Потоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Когда основные съемки закончились, нас стали развозить в лагерь. Места на лесной дороге было немного, поэтому сначала микроавтобус забрал папину команду, оставив лишь Бригитту, которая обсуждала что-то с организаторами. Я немного боялась подходить к моим друзьям из-за того, что после драки избрала папину сторону, но оказалось, что все мы взрослые люди и всё понимаем. Никто из них ничего не сказал мне, они продолжили общаться со мной, как и раньше.

Пока мы ждали запаздывающий автобус, изнывая от скуки, я поймала взгляд Генриха. Он смотрел прямо на Бригитту, губы его скривились, а черты лица заострились. Генрих стоял совершенно неподвижно, но поза его была напряженной, будто бы ему стоило больших усилий оставаться на месте. Я показала Дебби на него, и она среагировала на удивление серьезно, кивнув своим братьям посмотреть на Генриха. Будто бы они и про него понимали нечто большее, чем я. Хотя и мне интуитивно было понятно, что, несмотря на каменную позу Генриха, его психика сейчас переживает не лучшее состояние, и, возможно, он даже представляет опасность.

Генрих вдруг ожил, расправил плечи, размял шею, и подошёл к Шери, Бригитте и организаторам:

– Я стоял и считал. На втором месте после Бригитты должен быть я.

Шери недовольно скривила губы и закатила глаза, но всё-таки достала телефон, чтобы посмотреть что-то.

– Ага, ты. Но у нас не предусмотрено утешительного приза, так что извини.

– В первый день шоу я спрашивал, есть ли какие-то особые правила на игре.

– И?

– И я знаю о второй линии вещания шоу.

Не только я могла узнать о том, что вампиры смотрят за нами по отдельному каналу. Йозеф проговорился об этом случайно, но, наверное, вампиры не очень скрывали это. Они не берегли эту информацию, но всё-таки не распространяли, потому что Шери сказала:

– Какая ещё вторая линия?

– Та, где вам нравится смотреть.

Шери в ожидании посмотрела на него еще несколько секунд, а потом снова отвернулась к Бригитте. Я ещё больше уверилась в том, что сейчас что-то произойдет. Винсент сделал несколько шагов в их сторону, и мы все отправились за ним.

– Помогите мне, если сможете, – улыбаясь, сказала Бригитта девушке в костюме рядом с ней, явно не имея в виду ничего серьезного. Может быть, она говорила про манеры во дворце королевы, может, о прическе перед съемками.

Генрих достал что-то из кармана куртки, направил руку к голове Бригитты, и раздался оглушительный выстрел. Сквозь звон в ушах я услышала хлопанье крыльев птиц, взмывающих в воздух, и глухой стук тела Бригитты о землю. Шери вскрикнула и отскочила в сторону, будто бы ей могли быть страшны пули. Дебби и Рене кинулись на Генриха и без сопротивления отобрали оружие. Надо же, а ведь наши вещи действительно не проверяли, у кого угодно в кармане мог оказаться пистолет. Я и Нина подбежали к Бригитте, но её прекрасное лицо было залито кровью, стекающей на зеленую, как её глаза, траву, и ей совершенно точно нельзя было помочь. Нина зарыдала, а я повернулась к Генриху. Взгляд его страшных глаз, совсем не изменившись, так и был направлен в точку, где ещё несколько секунд назад стояла Бригитта. Шери собралась и подскочила к Генриху, заломив ему руки. Это смотрелось так забавно, учитывая их габариты.

Я осекла себя на этой глупейшей мысли. Ничего забавного в этой ситуации быть не могло. Я готовила себя к тому, что большая часть из нас умрёт, но я не думала, что кто-то будет убит не по вине вампира. Чтобы стать чудовищем необязательно обладать клыками и жаждой крови. Необязательно даже быть охотником на вампиров или сумасшедшим, частные предприниматели, придумывающие газировку для подростков также способны на это.

– Все по машинам, быстренько! – кричала Шери. Мы кое-как послушались. Кто-то сразу побежал к машине, кого-то пришлось уговаривать, а Нину даже заталкивать. Я шла добровольно, но перед тем, как сесть в машину, обернулась, чтобы последний раз посмотреть на лицо Бригитты. Но лица-то как раз там больше и не было.

«Помогите мне, если сможете», последнее, что сказала Бригитта, совершенно не представляя, какая помощь ей на самом деле нужна. Никто не смог, но никто и не ожидал подобного. Конечно, эта ситуация породила неприятное слабо пульсирующее чувство вины. Я же почувствовала, что скоро что-то произойдет. Да и Винсент, Дебби и Рене, может быть, даже больше приблизились в своих подозрениях к тому, что должно случиться. Это чувство не было сравнимо с моё виной перед Софи, но всё же от него хотелось избавиться. Не так, чтобы забыть, а так, чтобы Бригитта сейчас пришла в маске, испачканной кетчупом, и со смехом сказала, что это их с Генрихом розыгрыш. Интересно, его казнят, как Софи, или выпьют его кровь, как у Джонатана?

– Не нервничай так сильно. Хочешь леденец?

Оказалось, я сидела рядом с Куртом и дергала себя поочередно за пальцы каждой руки. Он протягивал мне золотистый леденец с медовым вкусом, и я взяла его для успокоения нас обоих. Я оглядела автобус, мои друзья сидели далеко впереди меня, и в этот момент я даже обрадовалась этому. Вряд ли они были так унизительно чувствительны по отношению к смерти малознакомой девушки и не скрывались за компульсивными движениями пальцев.

– Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты помог мне.

Ужас своих слов я осознала, только сказав их. Он помог мне не попасться Бригитте. Может быть, если бы я была менее пугливой, мы вдвоем с Куртом смогли бы поймать её, конкурс выиграл бы Генрих, и никому бы не пришлось умирать так рано. Я разозлилась на саму себя, и мне стало невыносимо сидеть рядом с Куртом, который мог думать примерно о том же.

– Почему ты вообще стал мне помогать? Чтобы осалить её? Но я заметила, ты и раньше пытался мне помочь, что с тобой такое?

Вышло необоснованно грубо. Обычно у меня получалось скрывать своё раздражение. Но когда у меня все-таки не выходило, я говорила колко и постыдно. Прежде чем я успела извиниться, Курт ответил:

– Как только я увидел тебя, то вспомнил о моей сестре. Она умерла прошлым летом, но и она, обладая милейшим видом, могла бить автомат с кофе ногой при неприятных обстоятельствах, или в одну секунду искренне поблагодарить меня, а в другую сказать, что со мной что-то не так.

Сравнение с его сестрой отчего-то было обидным для меня. Я не хотела создавать себе какого-то особого образа, чтобы меня можно было назвать похожей на кого-то. Вовсе не потому, что я хотела подчеркнуть свою индивидуальность, а потому что не хотела ни для кого её выявлять. Когда в разговоре всплывает чей-то мертвый родственник, все последующие реплики обретают отдушку неловкости, и я еще раз пожалела, что спросила у него об этом. Как, должно быть, тяжело родителям Курта, прошлым летом забрали дочь, а этим под угрозой находится их сын.

– Твоя сестра не набрала голоса в прошлый День Любви?

Курт посмотрел на меня очень удивленно, настолько, что будь у него шляпа, он непременно бы приподнял её.

– Что? Её все любили. Констанцию сбил пьяный водитель, когда она перебегала дорогу, торопясь в институт.

Пример с Генрихом будто бы ничему не научил меня. Находясь под властью убийц, мы привыкли скидывать все наши беды на них. Но не все зло шло от вампиров. Бывали ещё социопаты, которые стреляют в лица девушкам, и пьяные водители, которые не учитывают, что некоторые студентки скорее попадут под колеса, чем опоздают на занятия.

Когда мы доехали до лагеря, я разрывалась между двумя желаниями: спрятаться под одеяло в кровать, которая стала мне лучшим убежищем в последние дни, и позвонить Йозефу, чтобы попросить зайти ко мне. Но сегодня я не стала отвлекать его от горя своими переживаниями. Лечь в кровать мне тоже не удалось. Пока я меланхолично плелась от автобуса до дома, остальные уже были там. Когда я открыла дверь, я увидела Винсента и Рене, которые перетаскивали мою кровать в комнату Винсента.  Дебби тоже была с ними, но она им явно не помогала, усевшись сверху моей кровати и подначивая их работать быстрее.

Я даже не стала ничего спрашивать. Я прислонилась к холодной стене, наблюдая, что будет дальше. Они перенесли кровати Дебби и Рене туда же, и теперь в комнате Винсента практически не осталось свободного места.

– Ты, должно быть, хочешь разъяснений, – сказал Рене, когда я вошла в их комнату, – нам сложно предположить, что будет с нами со всеми после выходки нашего капитана команды, поэтому из паранойяльных соображений мы решили держаться вместе.

– Если понадобится выбить окно, намотай на руку полотенце, – сказал Винсент.

– Или просто воспользуйся щеколдой, – добавила Дебби, доставая из шкафа бутылку.

Мне вовсе не хотелось пить, но я взяла свой бокал с ромом красивого янтарного цвета без возражений.

– У Бригитты была классная фигура, перед такими ногами не стыдно склониться. А волосы? Черный шелк, из которого можно вить веревки для очень плохих девочек, – сказал Рене и выпил.

Его слова были чрезмерно кощунственными и циничными по отношению к покойной. Я почувствовала, как раскраснелись мои щеки, но не могла распознать от злости это, или из-за стыда за его слова.

– У Бригитты была коллекция кружевных вееров и своя настоящая скаковая лошадь. Это я прочитала про неё на сайте. Ещё я прочла, что за неё не проголосовала новая жена её отца, которую сложно было бы назвать полноценной мачехой для Бригитты, потому что она давно жила отдельно, но эта женщина претендовала на деньги своего престарелого мужа. Такая вот история, то ли из сказки о злой мачехе, то ли из сериала по главному каналу.

Дебби, в отличие от Рене, выпила все содержимое стакана залпом. Винсент вышел в центр небольшого пространства между кроватями.

– Бригитта была страстной кипящей волной, готовой смести города на своем пути ради того, чтобы осветить нас всех на мгновение улыбкой, от которой становилось тепло и завидно.

Совершенно глупое сравнение, у меня подобных ассоциаций с ней не возникло. Может быть, лишь их отголоски. То, что они говорили, было ужасно неправильным в моих глазах, но я понимала смысл их разговора. Они прорабатывали этот момент, чтобы двигаться дальше. Терапия, направленная на предотвращение осложнений от смерти на твоих глазах молодой девушки полной жизни.

– Бригитта не была достаточно знакома мне, чтобы я могла сказать о ней что-то по-настоящему. Она была впечатляющей, запоминающейся и сильной, и умерла грустно и несправедливо.

Я тоже опустошила стакан. Продолжения никому не требовалось. Первым должен был дежурить Рене, и я эгоистично легла спать, даже не спросив, нужна ли моя помощь в нашем надзоре за чужим сном. Мне хотелось, чтобы мне приснилось что-то доброе и светлое, и я засыпала с мыслями о Йозефе.

10 глава.

10 глава.

Сначала меня разбудил мелодичный звук будильника, который я ненавидела. Я не успела протянуть руку, чтобы выключить его, как в меня полетела подушка, пропахшая резкими розовыми духами Дебби.

– Выруби эту дрянь!

Казалось, никто в моей жизни не кричал на меня так грубо, но в этом не оказалось ничего обидного.

– Подушку отдай, – промычала она с меньшей злостью.

Я послушно выполнила все её указания. Дебби спала отвратительно, её одеяло не просто было зажато между ног, а будто бы обвязало её вокруг несколькими узлами, одна её рука безжизненно свешивалась с кровати, а другая – скрывалась среди лохматых волос. Её лицо было перекошено из-за неудобной позы, а вокруг глаз были черно-зеленые круги от вчерашней косметики. Меньше минуты назад Дебби говорила со мной, но, когда я подошла к ней, чтобы подсунуть под неё подушку, она даже не шелохнулась, будто бы была в глубочайшей фазе своего сна. Рене на соседней кровати спал, наоборот, очень картинно, подложив одну руку себе под голову, а вторую, будто бы раскрыв для объятий. Словно в любую секунду он был готов к тому, что окажется не один в кровати. Его ровное лицо с правильными чертами никак не было изменено сном, будто бы он просто моргнул на фотографии. Винсент же спал, обхватив себя руками, а глаза его нервно дергались под веками. Я не ожидала от него такой беззащитной позы. Он что-то периодически мычал и невнятно бормотал, но в этом было скорее волнение, чем страх. Мне стало смешно оттого, как по-разному у них все выходит, но не один не обходится в своих действиях без некой драматичности. Даже во сне у них получалось быть вычурными и восхитительными.

Солнце било в окна, опасность, исходящая от вампиров уже миновала, и я спокойно прошла в свою комнату переодеться. Перед шкафом с вещами я задумалась. Нужно было узнать, что показали в шоу по телевидению для людей. Если шоу закрывается после случая с Бригиттой, то я смогу взять свою привычную повседневную одежду и больше не волноваться о своём внешнем виде. Но мне хотелось оттянуть момент, когда снова придется вернуться во вчерашние воспоминания, поэтому я не стала заходить в интернет сразу. Я была трусихой, и всегда предпочитала перестраховаться, поэтому надела белое платье с рисунком в виде розовых ракушек. Морская тема была так же модна, как цветы и бабочки в последний год.

Наш лагерь жил в ритме студентов на каникулах, поэтому, хотя день и перевалил далеко за полдень, все спали в своих домах. Тишина была неспокойной, даже птиц не было слышно, лишь шелестели ветви на ветру. Я подумала, а вдруг вчера ночью всех остальных участников тоже убили, как свидетелей такого бесчинства на телешоу по главному каналу, а птицам свернули шеи, чтобы они не выдали остальным, что экзекуторы пришли. Нас убить не успели, потому что близился рассвет. Мы так и будем ходить весь день среди домов с преющими на жаре телами, а ночью придут и за нами. Мысль была совершенно абсурдной и дичайшей, я попыталась со смехом избавиться от неё. Я перестала думать о трупах в домах, но от тревоги я никуда не смогла деться.

Я пришла на кухню, решив занять себя приготовлением завтрака. У меня был выбор съесть хлопья с молоком, прорекламировав тем самым наших спонсоров, если шоу ещё продолжается, но я решила сделать что-то чуточку более сложное, чтобы потратить время. Я очень старательно резала зелень и помидоры для омлета, долго взбивала яйца до воздушной пены, измеряла молоко в специальном стакане с делениями, хотя даже не представляла, какой пропорции я хочу добиться. Объективно времени на игре у меня было так мало, считанные дни, когда я могла заявить о себе миру и оставить хоть какую-то память. Но на самом деле время тянулось мучительно долго между очередными событиями, которых лучше бы никогда не было. Поэтому омлет я порезала вилочкой и ножом на совершенно одинаковые четырнадцать кусочков, а пакетик земляничного черного чая болтала в кружке ровно две минуты, молясь о том, чтобы температура воды была девяносто градусов, как написано в инструкции.

Когда я, наконец, приступила к завтраку, я услышала чьи-то шаги в прихожей перед кухней. Я сидела спиной к двери, мне хотелось, чтобы посетитель застал меня в самой непринужденной обстановке и увидел мои идеально порезанные кусочки омлета симметрично разложенные по тарелке, поэтому я не стала оборачиваться. Шаги были тяжелыми, мужскими, и мне даже захотелось, чтобы это был Винсент, который непременно бы прокомментировал мой завтрак, хотя и, наверняка, не очень лестно.

– Приятного аппетита, – сказал Генрих.

Я обернулась, надеясь, что мне послышалось. Генрих стоял около кофемашины и загружал в неё капсулы. Я была уверена, что он мертв. Но он выглядел совершенно так же, как и вчера, будто бы убийство человека его никак не изменило. Я не знала, какие должны были случиться перемены в нём после этого, я вовсе не думала, что у него нальются кровью глаза, или он станет ходить с тесаком в руке, но хоть что-то должно было измениться.

– Тебе налить кофе?

Кое-что все-таки изменилось. Его голос звучал чуточку более весело, чем раньше. Да я и не ожидала, что он может предлагать кому-то кофе с утра или даже желать приятного аппетита.

– Нет, – ответила я, удержав себя от привычной вежливости.

Генрих достал из шкафа черничный пирог, который обычно заказывала для себя Джулия. Она была вечно простужена и боялась отслоения сетчатки из-за плохого зрения, поэтому заявила организаторам, что каждый день ей непременно нужно есть чернику. В принципе, мы все могли исполнять свои капризы в еде. Поняв это, Бен просил ежедневно доставлять ему еду из разных фастфудов, а Винсент устроил истерику, что не представляет свою жизнь питайи. Но, несмотря на нашу конкуренцию за выживание, я не видела, чтобы кто-то претендовал на чужую еду. Генрих сел напротив меня, поставил перед собой целый пирог, предназначенный Джулии на несколько дней вперёд, и стал разрезать его на крупные куски. Я поймала себя на дурацкой мысли, что это показалось мне почти таким же кощунственным, как выстрел в лицо Бригитты.

Генрих взял со стола мою чайную ложку, которую я приготовила для того, чтобы положить себе сахар. Он будто бы совсем этого не заметил, хотя всё время, что я его знала, он казался мне очень внимательным. Он стал ломать пирог ложкой, разбрызгивая начинку, и с нескрываемым удовольствием погружать куски себе в рот.

– Хотел поздравить тебя. Я сегодня смотрел рейтинги шоу, ты в первой пятерке. Организаторы шоу не раскрывают конкретные цифры, чтобы сохранить интригу. В первой пятерке ты, твой отец, Фабьен и Лени.

Он назвал лишь четверых, упустив Бригитту. Вряд ли рейтинги шоу успели обновить со вчерашней ночи, она должна быть пятой. Я ничего не ответила, мне хотелось уйти. Но отчего-то я представила, что если я поднимусь с места и повернусь к двери, он выстрелит мне в спину. Если после убийства Бригитты он до сих пор здесь, почему бы ему не сделать это снова. Генрих залпом выпил свою маленькую чашку с кофе и поднялся, чтобы налить чай. Он снова взял не свою кружку. Я не знала, чью, но она явно принадлежала не ему, на ней были нарисованы розовые кролики. Пока он наливал кипяток, я подумала, что это лучший момент, чтобы сбежать, но так и не сдвинулась с места. Когда Генрих вернулся за стол, я сделала вид, будто бы вовсе его не замечаю, продолжив есть свой омлет.

– Помоги мне понять, почему эти люди – самые популярные. Я думаю, что дело в жалости. Это такое привязчивое чувство, которое заставляет людей стыдиться своего благополучия и делать поступки, которые не несут им никакой пользы. Возьмем для примера Лени. Восемнадцатилетний молодой человек, который только вышел из сиротского дома. Он обладает щенячьими грустными глазами и очаровательной манерой разговаривать. В целом, он ничего не добился и не принес никому пользы. Государство всю его жизнь тратило на него деньги, и ему придется проработать, по крайней мере, ещё восемнадцать лет, чтобы хотя бы покрыть расходы. Более того, у него нет родителей или других родных, которые будут грустить, если он умрет, и понизят на время свою работоспособность. Тем не менее, среди двадцати человек, каждый из которых полезнее него, он в пятерке лидеров.

Мне стало стыдно оттого, что Генрих был прав. Он говорил об этом цинично, я никогда не мыслила в рамках пользы для общества, но, тем не менее, была согласна, что жалость является превалирующим чувством в выборе, кого нужно спасать. Я сама сочувствовала Лени и желала ему чуточку больше добра, чем другим людям. Но я предпочитала называть это не постыдным словом «жалость», а желанием помочь более одинокому и незащищенному.

– Он может казаться людям интересным, – соврала я, чтобы убедить скорее себя. Каждый человек интересен, не бывает посредственных и скучных, но далеко не во всех это можно рассмотреть сразу, тем более с экрана телевизора.

– Брось. Далее Фабьен. Её история с отцом похожа на твою, только заканчивается хуже. Она – не дочь телезвезды, поэтому она на шоу в одиночестве. Люди жалеют её. Но Фабьен, в отличие от Лени, играет не только на жалости. Она пробует выжить, я даже испытываю уважение к ней. Ты видела её видеоблог про события на игре и её чувства, который стал так популярен среди школьников?

Мне не хотелось ничего комментировать про Фабьен, поэтому я только покачала головой.

– Далее твой отец. Он так старался спасти свою дочь, и теперь так картинно страдает перед камерами, что просто не мог не вызвать литры слез у женщин среднего возраста. Не стоит забывать и о более молодых представительницах, которые любят его только за его высокие скулы и белозубую улыбку.

Я не думала, что Генрих может быть таким говорливым. Его голос звучал очень самоуверенно, я и не предполагала, что ему можно попробовать возразить. Мой папа не страдал перед камерами, и он действительно пытался мне помочь, он не заслуживал того, чтобы говорить о нём в таком тоне.

– И, наконец, ты. Жалость все из-за той же звездной истории года. Плюс милая юбочка и овечьи глаза. Но ты пошла дальше, завела роман с вампиром, как в худшей романтической книге, заставив чувствовать жалость населения не только к себе, но и к своему умственно отсталому парню.

Генрих съел почти половину пирога. На его губах остались крошки, а по воротнику белоснежной рубашки стекал черничным джем. Я не отвечала ему не только из-за страха, но и потому, что вдруг поняла, что он сошёл с ума. Убийство его все-таки изменило, сделало его нестабильным и расторможенным.

– Узнать бы ещё вампирский рейтинг, все-таки, как все мы здесь понимаем, он куда важнее. Хочешь сплетню?

Я снова покачала головой.

– Я слышал из своих источников, что сама Патрисия хочет обратить одного из участников, чтобы сделать своим учеником. Из менее достоверных источников я слышал, что она выбрала Рене.

Я испугалась ещё больше и понадеялась, что Генрих соврал. Это могло бы быть хорошей новостью для Рене, если бы он не попытался её убить.

– Что? Откуда ты это узнал?

– Из своих источников, я же сказал. Совсем забыл предложить тебе пирог, будешь?

Он пододвинул ко мне тарелку, на половине, которая должна быть пустой, оставалось множество крупных крошек от его неаккуратного обращения с пирогом. Я поняла, что любой мой ответ будет неправильным, и его предложение угощения, куда важнее, чем все предыдущие вопросы. Я потянулась к столовому ножу, хотя прекрасно осознавала, что не только против пистолета, но и против самого Генриха он мне ничем не поможет.

– Генрих! Что ты здесь делаешь?! – услышала я визг Нины за своей спиной. Я вскочила с места и побежала из кухни. Нина продолжила что-то восклицать, и я надеялась, что ей он ничего не сделает, потому что рейтинги у Нины низкие. Она совершенно точно спасла меня, потому что Генрих не пошел за мной.

Я отошла за угол дома, чтобы Генрих не смог выстрелить в меня сразу из-за двери, и позвала Нину. Она не ответила, но я слышала, что она продолжает говорить что-то визгливым голосом, однако слов я не могла разобрать. Я ждала, и, наконец, она вышла на улицу, только тогда я позволила себе побежать в сторону своего дома.

Когда я только открыла дверь в спальню, все ещё спали, но я не успела сделать и шага, как у Рене и Винсента синхронно открылись глаза. Видимо, Дебби хуже реагировала на малейший шум или просто больше себе позволяла. Винсент внимательно осмотрел меня и пространство за моей спиной, томно вздохнул и закрыл глаза снова. Рене изучил меня не менее тщательно, потом взгляд его стал привычно расслабленным, он с неохотой подставил подушку себе под спину и принял полусидячее положение.

– У тебя что-то случилось? – спросил он тихо и мягко. Прозвучало так гармонично, что от его голоса не проснулся бы даже самый тревожный человек, приняв его за шум ветра или фразу из приятного сна. Он жестом предложил мне сесть рядом.

У меня был повод всех будить и создавать панику, но я будто бы была то ли околдована, то ли влюблена во всех них, поэтому уважение к их сну вышло на первый план. Я тихо прошла к Рене и села на его кровати. Я на расстоянии чувствовала его сонное тепло, это показалось мне несколько неприличным, и я отодвинулась на самый край.

– Да, хорошо, что ты проснулся, потому что про тебя мне тоже кое-что нужно сказать потом, – зашептала я.

– Начни с меня.

– Ладно. Генрих сказал мне, что слышал от кого-то, что Патрисия хочет тебя обратить в вампира.

Лицо Рене стало напряженным, а взгляд замер. Сначала я подумала, будто он тоже удивлен, что Генрих ещё здесь, но потом я увидела, как его взгляд скользнул сначала в сторону Дебби, а потом Винсента. Он не хотел, чтобы они услышали эту информацию, но вряд ли это было возможно.

– То есть, Генрих здесь? – сказал он, приподняв брови, не скрывая от меня свою игру. Я смогла выйти из-под их власти и перестала шептать, сказав громко:

– Да! С ним ничего не сделали, Генрих по-прежнему участвует в игре! Я с ним разговаривала, и он будто бы сошёл с ума. Я не могу назвать что-то конкретное, но он очень изменился. Он рассказывал мне о рейтинге участников, и я боюсь, что он убьет кого-то ещё. Мне кажется, что у него даже не отобрали пистолет, потому что вампирам нравиться смотреть на убийства.

Я не сразу поняла, как это антиправительственно прозвучало. Будто бы я на камеру засомневалась в чистоте намерений вампиров, устроивших эту игру и сделавших отдельный канал, на котором можно посмотреть куда больше, чем покажет даже самое низкорейтинговое телевидение. С другой стороны я сделала очевидные выводы в этой ситуации, и мои чудовищные слушатели должны были это понять.

Рене не усомнился в истинности моих суждений и встал с кровати.

– Вставайте, нам нужно отобрать пистолет у поехавшего бизнесмена. Если мы, конечно, не хотим пустить все на самотёк и подождать пока он перестреляет всех, а мы без особых усилий выиграем шоу.

Его последняя фраза была шуткой, но в целом он говорил очень доброжелательно. Я представила, что если бы Дебби пришлось призывать нас к бою, она могла бы сказать те же слова, только куда грубее и громче. Что бы придумал Винсент, мне было сложно представить.

– Может, без меня управитесь? – промычала Дебби в подушку. Винсент же, наоборот, бодро вскочил с кровати.

– Ни в коем случае не вставай с постели! Я обязательно умру, чтобы твоя жизнь невыразимо изменилась, и ты прибывала в гнетущей бездне боли и вины за смерть своего младшего брата до окончания дней своих, – Винсент говорил слегка эйфорически, лицо его было воодушевлённым, будто бы его обрадовало присутствие Генриха.

– Вот ублюдок, – сказала Дебби и тоже поднялась с кровати.

Они собрались, Рене взял из своего чемодана веревку, и мы пошли в сторону кухни. Недалеко от неё в гамаке сидела Нина. Но она не была расслабленной, как требовало её местоположение. Её и без того бледные руки побелели от того, как она цеплялась за сетку.

– Лучше не ходите туда, – сказала она, – он всё ещё ест.

Конечно, мы пошли внутрь. Рядом с ними мне перестало быть страшно, однако слова Нины прозвучали жутко, и мне захотелось, чтобы она ошибалась.

Моё желание сбылось. На столе была пустая тарелка с размазанным по ней джемом, а Генрих стоял у раковины и мыл наши кружки. Он насвистывал какую-то мелодию, будто бы снимался в старой рекламе.

Они не стали задумываться о чести бойца и молча напали на него втроём. У Генриха действительно не отобрали пистолет, и через несколько минут он уже оказался в руках у Дебби, в то время, как Рене и Винсент связывали Генриха.

– Давайте-давайте, вперед, – повторял Генрих.

– Оставим его здесь, – сказала Дебби, когда руки Генриха были связаны.

– Это же кухня, как же мы будем есть? – спросила я, не сразу осознав всю циничность своей фразы. Будто бы Генрих стал неприятной вещицей, которую лучше держать на балконе.

– Действительно. Отведем на улицу и привяжем к дереву.

Оказалось, что другие жильцы попрятались по домам и следили за нами через окна, потому что, когда мы вывели Генриха, каждый вышел из своего дома.

– Жалость, конечно же! Привязывайте, это только повысит мой рейтинг, а ваши, к сведению, понизит. Представьте себе, наивный зритель увидит, как вы привязываете своего лидера к дереву на улице, совершенно не имея на то причины. Вы уже смотрели вчерашний выпуск? Вы видели, что Бригитта получила травму во время игры и больше не может продолжать участвовать в шоу?

Вот, значит, что они сказали. Интересно, а не задастся ли вопросом телезритель, что нам всем тогда лучше получить травмы, чтобы не продолжать участие в шоу. Наверное, и на это есть свой ответ у организаторов!

– Чем бессмысленнее наше действие будет казаться для зрителя, тем больше значения оно будет приобретать в его глазах. Свержение лидера, власть – народу!

За общей болтовней Винсента контекст терялся. Сегодня мы могли говорить особенно революционные фразы, оставаясь практически незамеченными. Я смотрела, как они привязывают  Генриха к дереву веревками, вспоминая, как он убил Бригитту. Нам понадобилось меньше недели, чтобы превратиться в одичавших детей на искусственном острове, устроивших охоту друг на друга. То, что мы делали с Генрихом, казалось мне правильным, не только потому, что тем самым мы обезопасили себя, а ещё потому, что он должен был страдать. Я не чувствовала раскаяния при разговоре с ним, и раз он не может познать его ментально, то познает физически. Однако, это приближало нас самих к чудовищам.

– Он будет привязан стоя? Нужно установить надзор за ним, чтобы поить его и следить за его состоянием, пока его, наконец, не заберут, – предложила я.

– Если мы будет помогать ему, он не пройдет путь очищения, – сказал Винсент.

Я поняла, что он имел в виду то же самое, о чем думала я. Однако употребление словосочетания «помогать ему», было излишним. Как мы можем помогать ему в ситуации, когда сами заточили?

– Пусть сдохнет без воды. Мы повесим его иссохший труп на столб, чтобы нас боялась чужая команда и остерегались злые духи, – сказала Дебби. Я не стала с ними спорить, решив для себя, что все-таки принесу Генриху воды. Я хотела, чтобы он страдал, но я не была готова брать ответственность за его смерть. Всегда хочется, чтобы плохой человек получил по заслугам, но при условии, что ты сам остаешься в стороне от исполнения наказания. У меня промелькнула ужасная постыдная мысль, что на самом деле я просто рассказала своим друзьям об опасности, и не мои руки связывали его. Я, в общем-то, ни при чем. Но наблюдение – это тоже соучастие.

Я заметила, что Бен держит в руках камень. У Бена было много пирсинга, на голове ирокез, а в кармане кастет. Наверняка, раньше он бил витрины магазинов или фары машин. Ему хотелось кинуть камень в Генриха, так бы он подтвердил свой бунтарский статус самому себе, но Бен, повертев его немного в руках, бросил себе под ноги.

Я боролась с любопытством и осознанием неправильности происходящего, не зная, уйти мне или остаться посмотреть, что будет дальше. Выбор мне помог сделать телефонный звонок от папы. Я отошла в сторону, потому что среди игроков образовался обоюдный этикет, что никто никому не мешает вести личные разговоры, так же как никто не тревожит других своими телефонными драмами.