Текст книги "Ночь, которая никогда не наступит (СИ)"

Автор книги: Мария Потоцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Ночь, которая никогда не наступит
Мария Потоцкая

1 глава.

В «День Любви» я отгораживала себя от остального мира, не включала компьютер, не отвечала на телефонные звонки, не появлялась в общественных местах. Обычно я сидела дома с родителями, мы смотрели фильмы на дисках или играли в настольные игры, пока мне не надоедало, и я не уходила в свою комнату, где остаток дня читала. В этом году всё было не так, папа уехал на съемки, а я была недостаточно хорошей дочерью, чтобы провести весь день с мамой наедине. Она никогда не вставала с кровати раньше полудня, поэтому у меня было время, чтобы уйти незаметно. Я чувствовала стыд за такие мысли, ведь прекрасно понимала, что мама больна, и я должна заботиться о ней. Тем не менее, сегодня я решила позволить себе такую слабость.

Весь путь по улицам Киферу и в метро я проделала в наушниках, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Я боялась увидеть страх в глазах прохожих и не хотела быть причастной к их горю. Некоторые люди завтрашним утром узнают, что их ожидает смерть, но кто-то из них ещё таит надежду на чудесное спасение, другие же заранее смирились. Наверное, лучше всего тем, кто и не подозревает, что их имена окажутся в списках, по крайней мере, они избегут муки ожидания перед оглашением результатов. Я с трепетной радостью представляла, как быстро зайду в пункт голосования, после чего отправлюсь в какой-нибудь безлюдный двор, чтобы в одиночестве поразмышлять над тем, что мои сегодняшние переживания не подлежат сравнению с несчастьем этих людей. Я была совсем близко к цели, у меня практически получилось проскочить все места массового скопления людей, как на выходе из метро кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнула, и наушник выпал у меня из уха. В нос ударил запах общественной уборной, и я подумала, что даже хорошо, что это бездомный. Может быть, он просто попросит денег, и я буду готова отдать ему целый кошелек, если это окажется так.

Я повернулась к нему. Первое, что я увидела-это его водянистые глаза, в которых читалась мольба, продиктованная страхом, а вовсе не зависимостью от алкоголя. Лишь потом я рассмотрела красное отёкшее лицо, длинные волосы, напоминающие грязную сухую солому, и зимнюю шапку, которую он не снял при плюсовой температуре.

– Пожалуйста.

Он сказал только одно слово, кажется, большего он не мог выдавить из себя. Я выдернула руку слишком резко, этот жест оказался несправедливо жестоким.

– Простите,– пробормотала я и побежала дальше.

– Девушка, может быть, у вас есть один лишний голос? Один! Я не был таким ещё в прошлое голосование, у меня была жена и двое сыновей всего год назад. Девушка, пожалуйста!

Я ускорила шаг и снова надела наушники. На глаза наворачивались слезы, но я не хотела быть той самой девочкой, которая плачет на улице, а прохожие непременно думают, что её бросил парень. Хотя в этот день поводов для слез хватало и у молодой девушки.

Даже настолько опустившийся человек хотел жить. Казалось бы, раз он позволил себе стать бездомным алкоголиком, ему уже должно быть всё равно, проживет ли он на год дольше. Но я не знала, что происходило в его голове, и, наверное, у него были такие же желания и надежды, как и у всех.

Надеюсь, тот, кто будет пить кровь этого бездомного, подцепит педикулез и ещё долго не сможет вывести вшей. Жаль, что другие человеческие болезни, вряд ли страшны вампиру.

Я повернула в противоположную сторону от пункта для голосований. В конце концов, он работает до вечера, у меня есть время. Я пошла по направлению к парку, в надежде уйти в лес как можно глубже, чтобы никого не видеть. Как жаль, что я не додумалась надеть кофту с капюшоном или хотя бы кепку.

В парке было многолюдно, однако в лицах прохожих отражалось то, что каждый из них помнит, какой сегодня день. Чаще всего встречались женщины с колясками, которые всегда казались мне одинаково усталыми и раздраженными или наоборот умиротворёнными, будто бы познавшими суть своего существования. Но сегодня в их лицах читались беспокойство и тоска, хотя я не сомневалась, что эти женщины знают, что завтра будут живы. Они осмелились завести детей, наверняка, у них имелись родственники и друзья, которые будут отдавать свои голоса за них. Пожилые люди, их было не так уж и много, смотрели себе под ноги, стыдясь своей старости, молодые были, как и я, в наушниках. Вот такое народное единство.

Я ушла далеко в парк, вглубь леса. Скамейки и указатели уже не попадались, но дорожка все ещё вела меня. Это были дебри лишь в понимании такого городского жителя, как я, конечно, кто-то более знакомый с лесами, так бы не посчитал. «Такие девочки дворнягу примут за волка, а дерево – за дремучий лес»-сказали бы мне они. Я пыталась отбросить свои глубинные страхи, связанные с неизвестностью и безлюдностью, но все равно не могла перестать думать о том, что маньяк мог схватить меня здесь и никто не услышал бы моих криков. Это было бы высшим злодеянием убить меня в этот день, потому что преступник лишил бы жизни не одного человека, а целых одиннадцать. Каждый год в этот день люди должны ходить в государственные учреждения, чтобы проголосовать за десятерых самых близких человек. Самому тоже нужно получить десять голосов, необязательно от тех же самых людей. Тот, кто не смог получить нужное количество, умирал. Не сразу, давалось несколько недель на то, чтобы закончить свои земные дела. Потом несчастных отдавали на корм вампирам, нашим господам, правящими нами справедливо и мудро, но не способным прожить без крови. Казалось бы, в этом нет ничего сложного, все могли бы разделиться на группы и проголосовать друг за друга. Но каждый год оказывались невезучие, не набравшие свои десять голосов, и таких людей было немало. Наш король назвал это голосование «Днём Любви», потому что каждый в этот день выражал любовь к близким. День Скорби, День Жатвы, День Смерти, День убийц, вот как еще можно было назвать этот день. Я могла придумать много названий, но ни одно бы из них не выражало всего смысла этой ужасной даты.

Этот праздник был не всегда, даже я застала время до его учреждения. Но мне тогда было меньше четырех лет, и я ничего не помню об этом периоде. Вся ирония состояла в том, что раньше всё было куда хуже. Тогда людям просто присылали списки тех, кто пойдет на корм, и не было никаких шансов спастись. В очереди на смерть в равной степени могла оказаться, как я, защищенная большим количеством родственников, так и тот бездомный. Наш король Габриэль всё поменял, когда пришел к власти. И старшее поколение любило его за это.

Король объявил днём голосования пятое мая, он говорил, что природа к этому времени уже пробудилась, но не расцвела окончательно, поэтому это лучшее время, чтобы делиться любовью. Прошлогодние листья ещё мешались под ногами, но не хрустели, а хлюпали вместе с землей, в которой они увязли. Поэтому, когда я услышала шорох, в первую очередь я подумала, что это шелестит на ветру та немногочисленная листва, которая уже успела распуститься. Я продолжила идти вперёд. Мне хотелось увидеть цветы хоть на одном из деревьев, но я не находила их. В начале парка уже распустилась сирень, но она росла в людном месте, и поэтому не казалась такой живой, как цветущие деревья в лесу. Мне так и не попалось то, что я хотела,  зато я набрела на поляну с одуванчиками, ещё не успевшими стать зыбкими шариками. Я остановилась здесь, потому что отчего-то их вид успокоил меня, я даже на мгновение забыла, какой сегодня день. Я бы сплела себе венок, но как бы на меня посмотрели прохожие, если бы я шла в «День Любви» в венке из цветов.

Я снова услышала шорох, он насторожил меня больше, чем в первый раз, но я до сих пор надеялась, что это ветер. Потом послышался хруст ветки. Кто-то наступил на неё, это было очевидно. Тогда я, наконец, позволила себе запаниковать. Когда я шла сюда и думала, что могу встретить маньяка, мои мысли имели даже легкий оттенок мазохизма оттого, что я смогу быть той несчастной невинной девушкой, которая так несправедливо пострадала. Если бы я ещё и выжила, то смогла бы со слезами на глазах рассказывать свою историю, и никто бы не посмел осудить меня за истерику. Это все было глупостями, и я старалась не смаковать эти мысли, а прогонять их как можно дальше от себя. Но теперь, когда я поняла, что неподалеку от меня кто-то ходит, мне стало страшно. И самая ужасная мысль, которая меня посетила, состояла в том, что это может быть не маньяк, не наркоман и не вор, а вампир. Дикий, нарушающий закон о запрете на убийства людей, которые имели все десять голосов, чтобы жить. Или того хуже, я ему понравлюсь, он обратит меня в вампира, и мне придется стать такой же ужасной тварью, как он.

Я медленно развернулась в обратном направлении и достала мобильный телефон. Папа был занят, но ради меня он должен был взять трубку. Я стала набирать его номер, но через несколько гудков поняла, что ошиблась. Он не подходил к телефону, но я все равно сделала вид, что он ответил.

– Алло, папа? Ты же уже идешь ко мне навстречу к нашему месту в лесу? О, отлично, и твой друг Дэвид с братьями тоже с тобой? Здорово, значит, совсем скоро встретимся.

Я, наверное, даже покраснела от того, какую нелепую ложь выдумала. Если этот вампир или маньяк не отличается ограниченными возможностями, он поймет, что я разговариваю сама с собой. Потом я испытала ещё больший стыд, когда поняла, что против вампира это было бы бесполезно. Благодаря своему животному слуху, вампир бы услышал, что у меня в трубке до сих пор гудки. Какая глупость стыдиться того, что мой потенциальный убийца может принять меня за дурочку.

Я ускорила шаг и стала ещё раз набирать номер. Я не побежала лишь по той причине, что решила сохранить силы, на случай если мне действительно придется удирать. Было бы глупо упасть в весеннюю грязь просто так. Деревья вокруг мелькали у меня перед глазами, я старалась смотреть по очереди в каждую сторону, чтобы не пропустить убийцу. Шорохи прекратились, но сейчас я не была уверена, что мои собственные шаги принадлежат только мне.

Когда я услышала чьи-то голоса и поняла, что уже практически вышла из парка, у меня зазвонил телефон. Я не успела унять свою внутреннюю дрожь и, пока поворачивала его экраном к себе, уронила на землю. Мой красивый белый телефон лежал в грязи, но все ещё звонил. Это привело меня в себя. Преодолевая отвращение, я вытащила его из грязи, очистила пальцами экран и увидела, что звонит моя подруга Одри.

Обычно ещё за неделю до «Дня Любви» я переставала отвечать на звонки из страха, что кто-то будет интересоваться, не осталось ли у меня лишнего голоса. Своим отказом я могла бы кого-то убить. Сегодня уже не было смысла спрашивать, можно было лишь умолять. Одри вряд ли звонила по этому поводу, она состояла в Клубе Взаимопомощи. В нём искали людей, которые голосовали друг за друга. Членство там стоило немалых денег, но это было спасением для тех, кто не мог найти людей для голосования. Точнее, спасением для обеспеченных людей. Конечно, проще было бы просто договориться бесплатно или купить голос без посредников, но это всегда было ненадежно. В клубе же с каждым членом работали психологи, проверяя вероятность того, что человек в последний момент может передумать отдавать голос за назначенного участника. В случае ошибки клуб обязывался вернуть деньги за весь год. Одри говорила, что членство в клубе приравнивало её к посетителям борделя, потому что она тоже покупала любовь за деньги.

Я надеялась, что у Одри ничего не могло сорваться, и она звонила мне по другому поводу, поэтому я ответила на звонок.

– Эми, ты где сейчас?

Голос Одри до сих пор звучал, как у подростка, ровно и требовательно. Мне хотелось ей рассказать, что я забрела вглубь парка, но я не стала. Ей могло показаться, будто бы я хвастаюсь своим безрассудством. Да и не особо это опасный поступок.

– Я гуляю в парке недалеко от пункта голосования.

– Вильгельм сегодня уехал на выходные к себе домой, я не хочу оставаться одна, ты можешь ко мне приехать?

Одри всегда была чрезмерно прямолинейной, она просто сказала мне, что зовет меня лишь потому, что её друг не смог остаться с ней. На её месте, прежде чем позвать к себе, я бы сказала, что я соскучилась, и мы давно не виделись. Тем не менее, её приглашение меня обрадовало, потому что это был повод не возвращаться домой.

– Конечно! Только схожу проголосовать и позвоню родителям!

– Приходи до темноты.

Она повесила трубку. Её последняя фраза заставила меня почувствовать себя до смешного глупой. Я просто не могла встретить вампира в лесу сейчас, потому что ещё было светло. Может быть, там в лесу просто бродила бездомная собака или, того хуже, белка. Я была настолько трусливой, что сама придумывала себе страхи, если вокруг не было ничего опасного.

Когда я вышла на открытую часть парка, я решила позвонить маме.

– Эми, ты пошла в магазин купить нам еду на завтрак? В этом нет необходимости, я уже приготовила яичницу с сыром.

Голос мамы звучал бодрее, чем обычно. Надо же, она даже приготовила мне завтрак, из-за этого стало немного грустно оставлять её.

– Это здорово, я и правда пошла в магазин, но мне только что позвонила Одри и попросила переночевать у неё. Ты не обидишься, если я к ней поеду сегодня?

– А,-мамин голос стал растерянным,-нет, езжай. До завтра.

Мы попрощались хорошо, но когда я оборвала связь, я почувствовала себя омерзительно. Моя мама много лет лечилась от шизофрении, поэтому отказывать ей в чём-то было вдвойне кощунственно. Ненормальные и ранимые люди окружали себя броней беззащитности, те, кто их обижал, несомненно, вели себя аморально. Я надеялась, что мама, как и обычно, большую часть своего дня проваляется у телевизора, сходит на голосование,  а вечером уже и папа вернется. В конце концов, я не должна была каждый раз менять свои планы ради неё, ведь мамину жизнь мое рождение едва ли изменило. До десяти лет меня воспитывала бабушка, а родители были приходящими смешными тетей и дядей, дарящими мне дурацкие подарки и играющими со мной, как мои друзья.

Мама была слишком молодой, когда забеременела, папа чересчур безответственным и ветряным, поэтому мое воспитание взяла на себя бабушка. Папа тогда был неудачливым актером в неизвестном театре, мама не работала, у них никогда не было денег,  они занимали их у бабушки, которая и так оплачивала мое существование. Когда мне было десять, папа получил роль в фильме и, обладая хорошими внешними данными, быстро приобрел популярность и богатство. Тогда они и забрали меня, наконец-то, жить с ними.

Я дошла до пункта голосования. Снаружи и внутри было много охраны, поэтому просящих спасти их жизнь, здесь не было. Над входом висел огромный плакат, изображающий счастливое семейство из десяти человек. Они улыбались и обнимали друг друга. Дедушка на фотографии явно только что удачно пошутил, он выглядел самодовольным, а бабушка и двое мужчин, которые, по моим догадкам, являлись его сыновьями, смеялись, обернувшись к нему. Остальные члены семьи смотрели в объектив. Они были идеальны. Наверное, где-то и правда существуют такие счастливые семьи. У меня тоже было много родственников, даже больше, чем у этих счастливцев. Узкий круг был довольно маленьким, только я, папа, мама и бабушка, но на семейных праздниках и летнем барбекю собиралось огромное количество людей. У бабушки была сестра с тремя детьми и шестью внуками. Мы рассчитали всё так, чтобы каждый выжил благодаря семье. У меня даже не было возможности проголосовать за своих друзей. Иногда я думала, что Одри мне куда дороже, чем, например, тетя Кларисса или кузен Виктор, но я знала, что не могу предать свою семью. Наверное, они бы прокляли и ритуально изгнали меня, если бы я решила голосовать не за них, даже предупредив об этом за несколько месяцев. Когда мне было восемнадцать, и я голосовала впервые, у меня был молодой человек. Когда он услышал, что я не буду голосовать за него, то поспешил разорвать наши отношения. Это к лучшему, в наше время нельзя быть такими нечуткими в вещах, касающихся «Дня Любви».

Внутри собралось много людей, но для такой толпы было непривычно тихо. Большинство предпочитало переговариваться полушепотом, чтобы не нарушать тишину. Мне это казалось правильным, своеобразная скорбь по людям, которым не повезло быть нелюбимыми, неважными или небогатыми. Некоторые, конечно, всё же позволяли себе шуметь, но я думала, что это было  бравадой. Компания парней примерно моего возраста громко обсуждала новый фильм про супергероев. Мужчина объяснял во весь голос своей маленькой дочери, что всё будет хорошо, они просто зашли проголосовать, а потом они пойдут кататься на колесе обозрения, откуда будут видеть весь город. Его дочка и не беспокоилась, а он всё повторял ей, что в этом нет ничего страшного. Какая-то пожилая женщина постоянно громко цокала языком и вздыхала, показывая свое недовольство очередью. Наверное, она здорово нервничала. Немногие пожилые люди теперь умирали своей смертью. Дети росли, внуки тоже, женились, выходили замуж, рожали детей,  все больше становилось ситуаций, когда кто-то не мог проголосовать в ответ. Насколько бы легко ни казалось разделиться хотя бы просто среди своей семьи и друзей, я знала множество примеров, когда кто-то испугался и отдал свой голос не за того, с кем договорился.

Подошла моя очередь. Наверное, бланк для голосования мог выглядеть так только при нашем странноватом правителе, совсем непохожем на королей других стран, про которых я читала. Бумага была нежно-розовой, по краям её украшали золотые сердечки, как на открытках для влюбленных. После полей для паспортных данных узорными буквами было выведено: «я выражаю свою любовь следующим людям», дальше шли в столбик десять пустых строчек. Я вписала все имена предельно разборчивым почерком, чтобы ни у кого не было шанса оспорить, кто именно эти люди (по телевизору я слышала о таких прецедентах), затем несколько раз перепроверила. Мне всё казалось, будто я что-то сделала не так. Я вышла из кабинки для голосований лишь после того, как кто-то в очереди осведомился, все ли в порядке у меня.

Каждый раз после испытанного стресса я будто бы начинала куда-то торопиться, всё делала предельно быстро, словно стараясь убежать от проблем. Вот и сейчас я вылетела из зала, сталкиваясь по пути с другими людьми. Я решила, что причиной моего побега является опоздание к Одри, хотя до вечера ещё было далеко.

В дверях столпилось множество людей, мне пришлось пробираться сквозь них, потому что я не могла заставить себя устоять на месте. Меня толкали со всех сторон, и я чуть не уронила табличку с информацией о пункте. Кроме названия на ней было написано время работы: с 9.00 до 19.45. Эта информация так меня поразила, что я вышла с территории еще более быстро. Пункты всегда работали до восьми вечера, закрывались вовремя и никого не принимали после. Накануне я нигде не слышала информацию о том, что время работы сокращено на пятнадцать минут. Мало людей были настолько неосмотрительными, чтобы прийти накануне закрытия, но ведь они существовали. Я надеялась, что время сократили только в этом пункте, а не по всей стране. Сколько людей может погибнуть за эти пятнадцать минут. Даже если два человека опоздают на голосование, это потенциально влечет за собой смерть двадцати людей.

Я написала несколько сообщений моим родителям, родственникам, друзьям и некоторым знакомым. Я даже решила написать об этом в социальных сетях, но пост с этой информацией выдавал ошибку, и я не смогла его отправить.

Я понимала, почему это было сделано. Иногда для питания вампиров не хватало тех людей, что не набрали голоса. Периодически правительство шло на какие-то уловки. Например, семь лет назад ввели правило, что люди старше семидесяти должны набрать на один голос больше. Король Габриэль объяснил это тем, что к их возрасту они должны обладать более широким кругом людей, которые их любят. Но по итогам голосования он был очень расстроен и пообещал, что такого больше не повторится. В некоторые года нужно было отдать и получить не десять голосов, а пять или даже пятнадцать. Это путало людей, всем приходилось по-новому выстраивать связи. В этом году мне казалось, что все будет нормально.

До дома Одри я ехала в безлюдном автобусе.  Казалось, что мне повезло, несмотря на то, что в салоне стоял легкий запах бензина. Маршрут автобуса был длинным, он увёл меня от чистого шумного центра в спальные районы.  Дома казались одинаково неприметными, хотя с каждым моим нечастым появлением здесь, районы всё больше обрастали торговыми центрами однообразными кафе. До того как папа разбогател, я тоже жила здесь. Квартира бабушки и сейчас располагалась недалеко от дома Одри. Мы с ней и познакомились, потому что гуляли в одном дворе. У нас была странная дружба, мы учились с Одри лишь в начальной школе, после чего долгое время не общались. Поэтому у нас было что-то общее, но в целом мы выросли совершенно разными. Если бы мы оказались в одном классе в старшей школе, Одри презирала бы меня, а я бы относилась к ней с высокомерной снисходительностью. Одри тогда одевалась в чёрное и была против всего,  что считалось правильным, я же дружила лишь с самыми хорошими девочками, радостями родителей и учителей. Однажды, тогда я была уже на втором курсе института, мы с Одри столкнулись на улице, когда я приезжала к бабушке, и она позвала меня к себе в гости. Мы снова стали подругами, правда, не такими близкими, как я видела во многих фильмах или даже в жизни. Но так вышло, что я была довольно холодна в дружбе, и ближе Одри у меня никого не было.

Одри жила в однокомнатной квартире вместе со своим другом Вильгельмом, чтобы делить счета и еду пополам. Они были близки, я завидовала, ревновала и даже надеялась, что на самом деле они встречаются, хотя Одри всегда говорила мне, что они просто друзья. Близки они были не только из-за общей любви ко всему мрачному и тёмному, но и благодаря общей для них отрешённости от чувств. Будто бы они уже всё познали и успели разочароваться.

Когда Одри открыла дверь, навстречу мне выбежала черная кошка, а за ней лениво вышел рыжий кот. Несмотря на маленькую квартиру Одри, у неё жили три кошки, черепаха и около десятка различных грызунов. Одри второй год работала в ветеринарной клинике. В отличие от меня она уже жила самостоятельно, я только заканчивала последний год в биологическом институте. Я не думаю, что хозяева животных принимали Одри всерьёз, возможно, они даже боялись оставлять своих питомцев с ней. Одри всегда выглядела вычурно мрачно, даже сейчас, когда она сидела дома, её губы были накрашены тёмно-фиолетовой помадой. Её одежда всё же была домашней-футболка со скелетами и однотонные черные штаны. Волосы Одри всегда были гладко выпрямлены, наверное, если провести по ним рукой, то не распознаешь их структуры. Раньше Одри носила корсеты и чёрные кружева, но сейчас, когда стали популярна одежда, стилизованная под барокко или рококо, она перестала это носить. Моду ввела Элиз, супруга короля Габриэля.  Она была одной из древнейших вампиров, про неё ходили разнообразные слухи, о ней писали книги и снимали фильмы. Говорят, она была жестока, обворожительна,  наверное, невероятно хитра, потому что до сих пор ходила по земле, несмотря на количество убитых ею людей и вампиров. Теперь же королева Элиз занималась в основном посещением модных показов, выставок, театров и богемных вечеров с шампанским, где она ничего не пила. Королева была законодательницей моды, и даже у меня была пара футболок с барочными узорами, хотя я всегда старалась одеваться предельно нейтрально. Я могла бы гордиться своими волосами, они были такими же светлыми и длинными, как у королевы Элиз, и знакомые неоднократно говорили, что мне пошли бы высокие причёски в её стиле. Мне самой в итоге они почти понравились, хотя я не стремилась подражать королеве или гнаться за модой, но чем больше на что-то смотришь, тем оно становится притягательнее, и, в конце концов, эту вещь можно либо полюбить, либо возненавидеть.

Мы поприветствовали друг друга и неловко обнялись. У Одри всегда были холодные руки, и я вздрогнула, когда почувствовала их на своей шее. Обои во всей квартире были белыми, оттого черная мебель смотрелась контрастно. Стены не пустовали, везде были полочки, зеркала  или черно-белые фотографии. Её квартиру можно было бы назвать уютной, если бы он не была такой мрачной. Это немного удивляло меня в Одри. Она боялась темноты, но при этом старалась окружить себя таким мраком. Когда ей только исполнилось три года, её маму забрали. Это случилось ещё до правления короля Габриэля и введения Дня Любви, она просто оказалась в списках. Одри уже тогда знала, что вампиры приходят по ночам, и долгое время их очень боялась, хотя вряд ли встречалась с кем-то из них лично. С возрастом её страх перед вампирами превратился в ненависть, а вот темноты она по-прежнему отчего-то боялась.

Одри вкусно меня накормила, готовить она любила и умела.  Наверное, кулинария была одной из немногих не инфантильных вещей, увлекающих Одри. Потому что любовь к животным и вычурная одежда не давали ей стать окончательно взрослой. Я никогда ей об этом не говорила, потому что мне это нравилось.

После того, как Одри налила нам заварку из чёрного чайника с бабочками, отдаленно напоминающего изделие из стилизованного под вкус королевы сервиза, она принесла свой ноутбук и поставила его передо мной. Я занервничала и всей душой надеялась, что она хочет показать мне фотографии или смешное видео.

Но нет, это оказалось именно то, чего я боялась. Изнеможённый тощий мужчина, который будто бы уже умирал, просил таких же, как он, связаться с ним для обмена голосами. Осталось совсем немного времени. Одри не дала мне досмотреть, включила видео, где плакала женщина с такой же просьбой, она рассказывала, что муж бросил её в День Любви и не проголосовал за неё. Потом она переключила на другое подобное видео, где совсем молодой парень говорил, что это его первое голосование и первый год после выпуска из сиротского приюта, и он еще не успел впутаться в клубок человеческих страстей и привязанностей Он всё время смотрел куда-то вниз, а когда он поднял взгляд на камеру, мне захотелось заплакать. Одри хотела переключить на другое видеообращение, но я ее остановила.

– Что за абсурд? – выпалила я,-разве эти люди не могут связаться друг с другом?

– А ты не понимаешь? Это обман. Отчаяние, а не злой умысел. Эти люди уже отдали свои десять голосов и узнали, что кто-то не проголосовал за них в ответ. Тот, кто откликнется, не получит их голоса.

Обман, чтобы выжить, в этом даже, казалось, не было ничего предосудительного. Но когда из-за этого погибнет другой человек, можно ли найти оправдание такому поступку? Можно, но этот вопрос всегда останется за гранью человеческой морали, и на него не ответить однозначно.

– Почему никогда не может получиться так, чтобы каждый проголосовал друг за друга?

– Нам мешают. Я уверена, что у них есть какая-то политическая программа, направленная на то, чтобы уводить людей от намерения проголосовать за тех, за кого они планировали. Вспомни только тот нашумевший романтический фильм, где главная героиня влюбляется в парня из неблагополучного района. В самый последний момент, она отдает свой голос за него, вместо её бойфренда, капитана футбольной команды. Она спасает бедного парня, но и со вторым все хорошо, потому что в ходе длинной цепочки школьных любовных историй, за него тоже проголосовали. Этот фильм призывает глупеньких молодых девочек менять свой выбор, не показывая, какие будут последствия. Более тяжелый фильм под названием «Отец», ты могла его не смотреть. Там про мужчину из деревни, у которого было две дочери, им только исполнилось восемнадцать. Он потерял жену, и так боялся потерять своих дочерей, что ходил по домам, прося людей взаимно проголосовать за его дочерей. Он договорился со всеми своими родственниками и знакомыми, которые голосовали в прошлые года за него, чтобы те тоже отдали голоса за дочерей, потому что он нашёл для себя других людей. В итоге, все заканчивается тем, что каждая из дочерей получает по пятнадцать голосов, а мужчина ни одного. Его выставляют как героя, а не как параноика, сделавшего несчастными своих детей. Когда все немного стихнет после Дня Любви, будут идти передачи о людях, рассказывающих свои истории про этот день, где тоже все будет заканчиваться хорошо.

– И даже нет закона, который бы наказывал за изменение выбора на голосовании.

Я сказала это, чтобы поддержать её настроение в беседе. На самом деле, мне не хотелось её слушать. Это были слова, который каждый из нас уже подумал, все понимали, что происходит, поэтому об этом не нужно было говорить, это ничего не меняло, а лишь подогревало чувство всеобщего недовольства. Нет, такое настроение никогда не вылилось бы в революцию, но позволяло  почувствовать себя угнетенным и несчастным, будто это возвышало нас, как мучеников.

– Да. И я понимаю, зачем нужны эти уловки. Если бы мы все дружно взялись за руки и проголосовали друг за друга, у вампиров не было бы пищи. Если они будут голодны, то станут нападать на нас без разбора, так есть хотя бы система и иллюзия выбора. Но смотри дальше.

Всякий разговор, который волнует одного из собеседников, вскоре становится интересным и второму. Я не стала сопротивляться. Одри переключила на другой канал. Женщина с мягкими чертами лица, добрыми глазами, одетая в светло-бежевый свитер и пиджак, говорила приятным голосом, что может продать свой голос. Она не требовала голос в ответ, в качестве платы ей требовались деньги. Женщина уверяла, что здесь нет никакого обмана, покупатель может проводить её до кабинки для голосования. Ей нельзя было не довериться. Сумму она требовала большую, но с пониманием относилась к тем, кто составит с ней договор об оплате в течение трех месяцев. Одри стала переключать видеоканалы, где везде были те же самые люди, которым можно довериться. Некоторые из них начинали с маленьких сумм и устраивали аукционы.

– Кто-то ведь покупает, а потом не получает своего голоса. Ведь в кабинке запрещены фотографии и видео.

– Да,-терпеливо согласилась Одри,-но не все из них обманывают. Те люди шли на обман из-за страха смерти, этими же движет желание получить прибыль. Как ты сказала, закона нет, но никто не отменял самосуд от родственников. Я думаю, они обманывали до этого, договорились с кем-то об обратных голосах, дождались пока эти люди уже сходят в пункты, а теперь продают свои голоса, которые должны были быть отданы за других. Ещё я недавно читала о группе жуликов, которые работают в домах престарелых и больницах, уговаривают стариков отдать голос за них, заранее зная, что он не вернется обратно. В общем, убеждают их умереть, спасая чужие жизни. Суть в том, что эта система заставляет людей потерять человечность. Можно было бы сказать, что люди показывают свое истинное лицо, но это не так. Мы выворачиваем себя наизнанку, специально отыскиваем в себе худшее, то, о чём бы мы даже не узнали, если не жили по таким правилам. Это не наше естественное состояние, мы не сняли маски, мы копнули куда глубже.