Текст книги "Позволь мне верить в чудеса (СИ)"
Автор книги: Мария Акулова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)
– Марш в дом.
Повторил раздельно… Она снова застыла, встречаясь с ним взглядом… Смотрела несколько секунд, явно собираясь что-то сказать…
– Это кто, Ань? Вы знакомы? Дядя… Вы бы шли, куда собирались…
Но за нее это сделал парень. Которому явно лучше бы молчать. Потому что дядя…
Сначала долго смотрит в глаза с каждой секундой все более красной Ане, потом переводит на пацана…
– Ты либо домой идешь, Аня. Либо на все четыре стороны. И я не шучу.
А потом обращается снова к девчонке, сверля взглядом ее борзого «самого лучшего на свете».
И у нее вроде как есть выбор, но ведь оба понимают – это фикция. А значит, и права ослушаться тоже нет, как бы сейчас не бурлило… А Корней видел – бурлит. Сильнее, чем тогда, когда замкнулась в комнате. И на сей раз даже понимал, почему. И вину свою готов был признать. И самодурство. Только не перед ней, а перед собой. И все это – вина, самодурство, проблемы с собственной выдержкой, его не заботило.
Он с удовлетворением следил, как Аня не то, чтобы слишком красиво, то ли еще выходит, то ли уже вываливается из машины, отшатывается, когда появляется риск его коснуться…
Смотрит в глаза, откровенно ненавидя… И не отводит, когда он с напускным спокойствием удава смотрит в ответ.
– Ждешь меня. Уяснила?
Ему не стоило бы делать контрольный в голову. Совсем не стоило. Но он делает.
Придерживает за локоть, смотрит в глаза, ясно давая понять, что ждет ответа… И отпускает, только когда девочка выдавливает негромкое: «уяснила».
После чего они уже вдвоем с тем самым парнем слушают, как по асфальту стучат набойки ее ботинок… С каждой секундой все ускоряясь. Корней фиксирует взглядом момент, когда Ланцова залетает в подъезд, и только потом переводит его на парнишку.
Пожалуй, ни в чем толком не виноватого. Пожалуй, которому тоже есть за что предъявлять «дяде» претензии. Но дело в том, что «дядя» попался бракованный.
– Продолжения не будет, как ты понял. Сейчас я тебе пару вещей объясню. И домой спать поедешь.
Корней произнес притворно спокойным голосом, прекрасно понимая, что главный разговор у него произойдет не тут. И даже предвкушая этот… Главный… Разговор.
Глава 40
Аня влетела в квартиру Высоцкого, чувствуя себя огнедышащим драконом, которому нужно либо извергнуть длинный язык пламени, способный выжечь все вокруг, либо придется взорваться изнутри…
В голове смешалось разом все – стыд, страх, злость… Даже ярость…
Аня, умевшая «тише мыши», хлопнула входной дверью так, что та отлетела… И жалко было лишь, что не Высоцкому в нос. Стянула с плеч куртку, не повесив ее аккуратно, как делала всегда, а просто бросив практически под ноги.
Не заботясь о чистоте полов прошла по коридору, останавливаясь между дверью в свою комнату и кухней…
Стояла с минуту, осознавая, что дышит так громко и тяжело, что это отчетливо слышно практически во всей квартире…
И одинаково сильно хотелось сделать две вещи – метнуться в спальню, сгрести свои шмотки и исполнить «просьбу» благодетеля – свалить на все четыре стороны… А еще дождаться, когда он придет… И метнуть чем-то.
В наглого… Непозволительно наглого мужчину, посмевшего так унизить… Ни за что!
Сделав порывистое движение в сторону закрытой двери, девушка резко развернулась, чтобы подойти к столу, уткнуться в него основаниями ладоней, уставиться в столешницу, продолжая тяжело дышать и смотреть…
Не знала, сколько так провела, но пыл не схлынул, когда из-за оставшейся открытой двери услышала, что на этаж приехал лифт, что оттуда вышли… Что неспешно шагая, приблизились к квартире…
Что зашли… В отличие от нее, спокойно повесили пальто, а не швырнули его…
И снова шли…
Теперь уже по коридору до кухни…
Аня боковым зрением фиксировала, как Высоцкий… Показательно спокойный… Подходит к раковине, берет один из стаканов с верхней полки, набирает отфильтрованную воду, не спеша пьет, ставит на место…
Несомненно, слыша ее тяжелое дыхание и понимая, что девушка на взводе, обходит стол с другой стороны, повторяет ее позу, и когда Аня поднимает взгляд – хмурый, скорее всего кажущийся ему истеричным, смотрит в ответ убийственно холодно.
– Час сейчас который? – и спрашивает так же. Убийственно.
– Вы что себе позволяете? – и если раньше Аня собиралась кричать, извергать пламя и метать стаканы… То ответный вопрос получился близким к шипению, а глаза сузились. – Вы кем себя возомнили? Вы… – она начала, чувствуя, что пламя течет по венам, начиная отзываться яростной дрожью.
– Час. Сейчас. Который? Аня.
И вместо того, чтобы пойти на попятные, чтобы позволить ей излить эту ярость. Несомненно, заслужено адресованную ему… Высоцкий перебивает, чеканя слово за словом свой же вопрос.
– Да какая разница?! – ожидаемо получая вместо ответа истеричный вскрик и стук девичьей ладони по столу.
Будь на нем посуда – подпрыгнула бы, а так только сначала закачалась, постепенно увеличивая амплитуду колебаний, а потом упала на бок ваза с одним из Захаровых букетов.
Аня и Корней следили, как она сначала описывает круг, постепенно освобождаясь от воды, а потом катится к краю, соскальзывает, разлетаясь на полу между ними на миллион осколков, хороня под ними цветы…
И если Высоцкий только хмыкнул, Аня почувствовала новый прилив ярости.
– Час ночи. Аня. Ты какого черта по парковкам шляешься? Ты кем меня считаешь? Ты нахрена врешь?
И каждый из последующих вопросов Высоцкого звучал максимально грубо. Непозволительно. Впрочем, как и все его поведение этой ночью.
– Мне вещи собрать или так уйти, а вы следом выбросите? – И Ане нестерпимо захотелось идти на принцип до конца. Впервые за время общения с Высоцким она чувствовала, что ее ярости хватит. И боли хватит. И обиды…
– Успеешь собрать. Не волнуйся. Сначала только объясню тебе пару истин. Напоследок.
– Не нужны мне ваши истины…
Аня будто выплюнула, жалея, что ваза уже валяется у ног. Иначе… Зарядила бы. Ей-богу. Все равно ведь умирать.
– Я заметил, что не нужны. Ведешь себя, как…
– Как кто? – Высоцкий вроде как решил сдержаться, но Аня не дала. Самой казалось, что чем больше гадостей услышит от него, чем больше сейчас возненавидит, тем легче будет потом…
– А как сама считаешь? Как можно назвать девушку, которую ночью на парковке приходуют? Свет бы хоть выключили. Эксгибиционисты хреновы…
– Это. Не ваше. Дело. Вы…
– Я, Аня, просил тебя об одном – проводить ночи в квартире. Это было сложно? Тебе было принципиально? Так не терпелось, что до кровати не дошли?
– Да не собирались мы до вашей кровати доходить! Господи…
Аня снова сорвалась на крик, готовая в любой момент зарычать. Ведь это она должна на него наезжать. Она должна требовать с него ответ за поведение. Она должна тыкать носом в то, что позволил себе лишнего, что пусть завуалированно, но только что сравнил с девушкой пониженной социальной ответственности, а она… Стоит и оправдывается.
– То есть предел твоих мечтаний – на заднем сиденье? Башкой о дверку биться и машину покачивать, пока не затошнит?
– Боже… Что ж вы за человек-то такой…
Высоцкий же умел одной фразой бить так, что земля из-под ног. И этой тоже ударил больно. Потому что ни черта это не предел ее мечтаний. Это жестокая реальность, которая пришла в ее жизнь по его вине.
– Адекватный, Аня. В отличие от тебя и твоего ухажора.
– Это не ваше дело! Вообще не ваше! И вы не имели права! Ни со мной вот так, ни ему…
– Я взял тебя у бабушки в состоянии..
– Да я не корова!!! – Высоцкий только начал, а Аня тут же перебила, крича громче, чем все разы до этого. А ведь стоило бы сдержаться. Стоило бы подумать о том, как ее поведение выглядит со стороны, что завтра будет стыдно, но не было сил. – Не. Корова. Вы меня не брали у бабушки в состоянии. Я человек. И я имею право…
– Ведешь себя, как… Дура малолетняя…
Не дав договорить, Корней произнес, глядя на девушку с прищуром. Она распалялась с каждой фразой все сильней – это было видно. Не понимала только, что и он так же. Тоже все сильней. И тоже близок к тому, чтобы взорваться. Только его взрыв будет куда более тяжелым. Для обоих.
– А я такая! Дура! И малолетняя! А вы… Нравоучитель двуличный! Сами… Самому можно вот здесь…
Аня махнула в сторону коридора, вспоминая, как когда-то застала его с любовницей, чувствуя, как гнева и обиды становятся еще больше, хотя казалось – куда уж… А потом снова уперлась в столешницу с такой силой, что та могла бы затрещать.
– Ты хоть предохраняешься? Или все должно быть спонтанно, и презерватив – необязателен?
Но Высоцкий явно не собирался отвечать на ее обвинения. Зато бросаться своими – легко и с радостью. Ошарашил новым вопросом настолько, что Аня застыла, открыла было рот… И тут же закрыла… На какое-то время забыв, как люди разговаривают.
– Вы… Да вы… – а потом посмотрела на него широко открытыми глазами, постепенно краснея от стыда. – Да как вы смеете вообще? Какое ваше дело?
– Мое? Мне не нужны проблемы. Аня. Насколько я знаю, ко мне в дом ты пришла без довеска в виде залета и, подозреваю, без подобных эпизодов в убитых тачках в анамнезе. И мне все равно, что ты будешь делать со своей жизнью, когда уйдешь за эти двери. Но пока ты здесь, ты будешь делать то, что я тебе сказал. В частности, отвечать на мои вопросы. Поняла?
– А не пошли бы вы…
– Куда?
– К черту со своими вопросами! – Аня снова взвизгнула, блестя глазами так, что самой стало обидно. Потому что, кажется, на них выступили слезы бессилия. Слезы, которые показывать Высоцкому хотелось меньше всего.
– Я жду ответ.
– Нет!
– Что, «нет»?
– Не ваше дело! Вы… Ко мне в душу лезть права не имеете! И я не обещала, что буду вам отчитываться… И вы… И вы должны были сделать вид, что нас не видите! Понимаете? Так делают нормальные люди! Нормальные, а вы…
– Ясно. То есть нечего ответить. Вся надежда на принца…
Аня распиналась, но Корней ее, кажется, даже не пытался услышать.
Продолжал смотреть, сузив глаза и раздувая ноздри, а еще чеканить так, будто ее истерика – на ровном месте…
– А даже если так, то что? Вот что вам до этого?
– Я уже сказал, что мне, Аня. А ты… Понастроишь воздушных замков, а потом удивляешься, что они осыпаются. Дом потеряли уже. Добились. Остались на улице благополучно. Молодцы. Вроде как пронесло, могло быть хуже… Так почему бы не продолжить усугублять, да? Дальше что по плану? Залететь? Удивиться, что «самый лучший на свете» не обрадуется новости? А потом? Хотя подожди… Я знаю, что потом. Есть же отработанная мамой схема. Родить. Бабушке оставить. Она как раз подлечится, еще одного воспитает. Куда денется? Угадал?
Корней говорил, видя, как девичье лицо меняется. Если раньше дышала часто и глубоко, то в какой-то момент перестала… Если раньше лицо наливалось краской, то в какой-то момент побелело… Если раньше держала губы сомкнутыми, будто готовясь выплюнуть очередное обвинение, то разом их разжала, открывая рот и позволяя вылететь из него ошарашенному протяжному «хо-о-о», разом выпуская из легких весь воздух, получив удар под дых…
И знал ведь… Еще до того, как позволил себе, знал, что бьет непозволительно больно. Незаслуженно. Но не притормозил.
Потом же следил, как застывшая девочка оживает… Опускает взгляд… Смотрит на руки, которые так и лежали на столешнице… Пальцы на которых медленно сгибаются, будто их разом схватила судорога… Потом снимает их, сжимая в кулаки, складывает на груди, сьеживается… Поднимает взгляд на него – мельком, на секунду… Но ее достаточно, чтобы понять – глаза полны слез. Скорее всего хочет что-то сказать, наверняка не против сделать ему так же больно, но не может – не умеет… Просто шепчет:
– Вы меня не знаете, чтобы так…
Разворачивается, делает два шага, запинается на ровном месте, а потом переходит на бег, дергает на себя дверь в комнату, залетает…
И как бы ни пыталась сдержаться, слышно, что с рыданиями справить не может.
Если раньше душили горло – теперь несутся между стен громким плачем.
Как бы подтверждая Высоцкому – молодец. Добился.
* * *
В мире не было слов, способных ударить Аню больнее, чем те, что так просто слетели с языка Высоцкого.
С языка человека, который мог бы купаться в любви… Мог бы упиваться ею… И даже делать для этого ничего не нужно.
Ты просто сын… И поэтому любим. Ты просто друг… И поэтому любим. Ты просто муж… И поэтому любим.
У него все могло быть только так. Просто. Потому что он такой – достойный любви. Потому что ему не пришлось делать ничего… А она уже по уши. Потому что не она одна – но и какая-то Олеся из ССК. И та, которая… Которая разбрасывается платьями в прихожей. Да любая! Аня не сомневалась – любая влюбилась бы. Вопрос лишь в том, кого он выберет. Кому позволит быть рядом. Кто не споткнется об эту его чертову планку требовательности…
Ведь он может ее выставлять. Ведь он может самостоятельно решать, кого впускать в свой мир, а кого оставить за порогом. Ведь он может смело заявлять, что любые отношения для него – это сделка с оговоренными правилами. Его правилами. И каждый их принимает. Потому что хочет стать частью его жизни. Пусть маленькой. Пусть незначительной. Пусть просто мельтешащей перед глазами «мышкой»-приживалкой. Но хочет.
Ему не нужно держать двери открытыми день и ночь и умолять… Тихонько, но отчаянно умолять, чтобы в них хоть кто-то вошел. Хоть кто-то…
Хоть кто-то захотел… Его любить.
Ему это не нужно.
Имея максимальный спектр возможных источников любви – он отмахивается от каждого, потому что… Потому что элементарно не знает, как это – мечтать, чтобы тебя любили люди, которые должны бы любить по природе. От рождения. Ни за что. Просто потому, что ты дочь.
У него это было. А у Ани – нет. Она всю жизнь мечтала узнать, как это… Но не случилось.
А еще пыталась разобраться, найти оправдание, понять… Как можно бросить… Своего… Родного… Как можно отрезать, будто и не было. Как можно перед собой же притвориться, что это нормально. Что так и нужно было. Что так бывает.
Бывает… Да только разве же должно так быть?
Нет. Каждый раз Аня приходила именно к этому выводу.
А Высоцкий… Не имея ни малейшего представления, насколько глубоко и долго живет эта обида, насколько сильно она день ото дня делает больно… Решил, что имеет право судить. Ставить клеймо… Сравнивать. Бросать легкомысленное "яблочко от яблоньки"…
И попробуй теперь отмойся. Попробуй теперь забудь, что в тебе видят то, чего ты сама боишься больше всего на этом свете – сделать также.
* * *
Аня влетела в комнату, понимая, что самое время начать сборы. Что это финал. Что дальше… Просто невозможно. Что все, произошедшее ранее – цветочки. А ягодки – вот они. Теперь-то совершенно понятно, кем он считает Аню. Как к ней относится. Насколько низко оценивает и абсолютно не понимает. Но доказывать…
Кому? Зачем? Теперь себе бы доказать, что… Что все не так. Теперь себя бы собрать, а то сердце ведь разлетелось… Там. У стола. Так же, как ваза. И тоже похоронило под собой – но не цветы, а веру.
Даже не в него – в себя. Ведь каждое его слово… Каждое его чертово слово рано или поздно становится истинным. И если он видит в ней подобие матери, значит…
Додумать не получилось, потому что Аню сбили ее же рыдания…
И схваченная в порыве стопка белья из комода полетела на кровать. Аня же… Практически задыхаясь, видя вокруг себя не комнату, а череду расплывающихся пятен, метнулась в угол. Такой же глухой, как тот, в который сама же загнала себя глупой мечтательностью. Влюбчивостью. Стремлением и верой. Бессмысленной. Потому что, как Высоцкий сказал, нет смысла строить воздушные замки, каждый из которых обречен осыпаться.
И о любви «просто так» тоже можно больше не мечтать. Осталось только понять – а жить-то тогда зачем? Жить-то надо вообще?
* * *
Одно из незыблемых правил Корней Высоцкого – взвешивать слова. Не трепаться, не переоценивать, не сыпать предположениями. Уметь управляться со словом, но не использовать его как оружие против беспомощных.
Сегодня же… Он нарушил свое правило. Так же, как девочка. Только… Их промахи были несоизмеримы.
Наверное, в девятнадцать целоваться под подъездом с нравящимся тебе мальчиком – нормально. Даже не так. Упоительно. И даже вполне можно допустить, что совершенно все равно, как это выглядит со стороны. Имеет она на это право? Конечно, имеет.
Стоит ли то, что она не предупредила и что нарушила, реакции, которую дал он сам? Конечно, не стоит.
Но чтобы понять это – нужно было остаться на кухне, слыша, как из спальни доносятся рыдания. Такие, что не подделаешь. И вряд ли остановишь.
Корнея всегда раздражали женские слезы. Просто потому, что слишком часто манипулятивны. Просто потому, что он понятия не имел, что с ними делать. Да и не хотел никогда с ними ничего делать.
Сейчас же… Стоял все так же – упершись кулаками в стол, глядя на разлетевшееся по полу стекло, слушал… И не испытывал раздражения. Не думал про себя: «пусть порыдает, ее проблемы»… Понимал, что проблемы-то его. Потому что…
– Му*ак…
Сам же себе признался. Бил, пока не добил окончательно. Сжимал, пока не спружинило. Должен был остановиться. Должен был спать отправить и только утром…
Но нет. Хотелось крови. Он ее получил.
Показал девочке, что с ним – шутки плохи. Преподнес урок. Скорее всего, на всю жизнь.
Оскорбил, зная, что ответить не сможет. Отправил захлебываться собственными рыданиями.
Благородно. Что тут скажешь.
А главное – эффективно.
Корней продолжал стоять, а из спальни – доноситься рыданья. И с каждым новым «заходом» все более сильные, отчаянные какие-то… Искренние до того, что волосы дыбом. И абсолютное чувство цугцванга. Когда любой твой шаг – заведомо проигрышный. Останься ты тут или пойди туда – сделаешь одинаково плохо. Извинись или притворишься, что ничего не произошло. Позволь уйти в ночи или оставь дома силой.
А все потому, что незыблемые правила Корнея Высоцкого нельзя нарушать. Даже самому Корнею Высоцкому. Ведь их нарушение дорогого стоит всем. В частности, ему.
Глава 41
Когда Корней шел к спальне, под ботинками хрустело стекло. И это было даже отчасти приятно.
Достойное «музыкальное сопровождение» основной партии – не прекращающихся рыданий Ани Ланцовой, доносящихся из ее комнаты в его квартире.
Она наверняка хотела бы, чтобы дверь была достаточно плотно закрыта и не пропускала звуки. Наверняка была бы не против, чтобы он сейчас ушел, включив минимальную человечность. Чтобы позволил нарыдаться вдоволь наедине с собой, ведь очевидно – успокоиться она просто не может.
Это все подсказывал Корнею ум. Но он зачем-то прислушался не к нему, а к… Сердцу, что ли?
Шел по стеклу до той самой двери, открыл шире, остановился на пороге, оглянулся…
Девочка стояла в углу, как наказанная.
Уткнулась лбом в стены, закрыла лицо руками и отчаянно рыдала, действительно будто захлебываясь. Плечи тряслись, как судорожные, плач то и дело чередовался с ни чем не заканчивающимися попытками наконец-то отдышаться… И будь на ее месте кто-то другой, Корней посоветовал бы выпить воды, оставив разбираться с собственной эмоциональной несдержанностью без него. Но не сейчас…
Аня не сразу заметила, что в комнате не одна, а когда поняла, то уже по мужским рукам пошли мурашки от не просто испуганного, а по-зверски загнанного взгляда, выставленной вперед руки, попытки забиться еще дальше и даже не крика, а писка:
– Не подходите!!! Пожалуйста, не подходите! Я поняла! Я уйду!!! Я сейчас уйду! Не подходите только!!!
А когда Корней постарался обратиться тихо, просто обратиться… Стало еще хуже.
За его негромким: «Аня» последовал совсем нечленораздельный скулеж, а следом плотно заткнутые уши, снова лбом к стенам и такое отчаянье на лице, что даже смотреть становится физически больно.
– Я не такая… Вы не понимаете… Я не такая… – Корней и сам не знал, как умудряется разбирать сбивчивую речь, чередующуюся с всхлипываниями. Но, видимо, все дело в том, что сейчас услышать ее было впервые настолько важно.
– Ты не такая. Я знаю.
Он старался говорить максимально ласково. Настолько, насколько умел. Делая маленькие незаметные шаги к загнанному в угол зверьку. Им же самим загнанному. А ведь обещал, что волк зайца не тронет. Врал, получается…
– Вы просто не понимаете… Вы ничего не понимаете… Я… Я никогда бы… Я никогда бы вот так… Я никогда бы без… З-защиты… И не бросила бы никогда… Вы просто не были… В моей шкуре не были… Вы не знаете… Как это больно не знаете…
Он действительно не знал. Да и сейчас мог только догадываться. Но не сомневался в двух вещах – своей вине и ее искренности. Поэтому продолжал подходить, стараясь слушать, по возможности разбирать и соглашаться.
– Я вам не нужна… Я никому не нужна… Только бабушке… И я бы с ней… Я бы ее никогда не бросила… Вы не понимаете…
– Ты права, Аня. Ты во всем права. Не бросила бы. Я знаю.
Корней остановился четко за продолжающей сокращаться от рыдающих спазмов спиной. Отгородил пути отступления руками. Делая из угла будто квадрат.
И стоило Ане это понять, она тут же попыталась сбежать. Отчаянно визгнула, уткнулась в руку, отпрянула, будто обжегшись, а потом снова лицом в руки и лбом в стены. Девочку бросило в крупную дрожь, дыхание еще сильнее участилось…
И вроде стоило бы отойти, ведь так ей явно сложнее, но Корнею казалось, что присутствие человека рядом должно ей помочь. Даже такого, как он… Хотя лучше бы другого, конечно…
– Вас никогда не бросали… От вас не отказывались… Вы не можете… Вы меня судить не можете…
– Ты права. Не могу. Прости.
– Вы д-думаете… Что если я вам не нужна… Что я н-никому не нужна… А я… А как мне жить, если это правда? Что мне делать, если у меня не получается? Что мне делать, если я хочу то, чего никогда не смогу получить? Что? Я не знаю, что? Скажите мне! Я же ничего никому не делаю плохого… Я же никому…
– Аня…
– Что я вам сделала? Скажите, что? Что я не так сделала, что вы меня… Шл… Шл… – явно собиралась выговорить, но не смогла, только еще сильнее заплакала… И еще раз попыталась вырваться…
– Я не имел права. И ты ничего не сделала.
– Но за что тогда? Скажите, за что? Я же старалась… Я же так старалась… Я же всегда стараюсь, а получается… Ничего не получается…
Будто совсем обессилев, Аня опустила руки, зажмурилась, скривилась… И пусть наверняка хотела остановиться, но не смогла – слезы продолжали бежать по щекам…
– Мне больно очень…
Шепнула тише обычного, оглянулась, позволяя убедиться – с глазами беда. И дело даже не в том, что красные, что влажные, что ресницы послипались, а в том, что полные отчаянья.
– Где больно?
– Тут… – и потянулась рукой к грудной клетке, прижала к ней кулак, снова всхлипнула, отвернулась, опять уткнулась лбом в стену… Снова расплакалась сильней… – Я просто хотела… Вам не мешать. Просто хотела, чтобы мне полегчало. Я ничего плохого… Никому… Только себе… Но мне казалось… Мне казалось, так лучше будет… Ну зачем я вам? Не нужна ведь… Рубля ломаного не стою, а Захар… Ему нравлюсь хотя бы… Неужели это грех? Хотеть, чтобы хоть кто-то… Хоть немного меня любил? Неужели это такой грех? Неужели я даже вот так – и то не заслуживаю…
Корней знал, что любой другое человек на его месте давно, преодолевая писки, протесты, да что угодно, прижал бы к груди, дал бы выплакать, но он этого не умел. Утешать. В жизни не приходилось. Да и боялся, что коснется – и только усугубит. Поэтому продолжал стоять, вперив взгляд в пышный кудрявый затылок, внимательно слушал… И старался сопоставить.
– Я уйду сейчас… Я поняла все… Уйду… Просто… Успокоюсь немного…
– Аня…
А стоило девочке снова завести свою шарманку, не сдержался – отпустил стену, которую будто действительно подпирал, положил пальцы на девичье плечо…
Она сначала окаменела, потом судорожно попыталась скинуть, снова всхлипывая в непривычном ускоряющемся темпе…
Когда поняла, что не сможет, а ее противодействие лишь усиливает хват, сама попыталась уцепиться за стены, будто больше смерти боялась, что Корней ее развернет…
– Не трогайте меня, пожалуйста. Я поняла. Я уйду. Не трогайте только…
Лепетала сбивчиво, до последнего сопротивляясь. Но он, конечно, развернул. Девочка дернулась, он придержал, накрывая руками усланные волосами плечи.
И если прекратить рыдания, уткнувшись в стену, она явно не могла, то стоило осознать, что стоит к нему лицом, тут же попыталась собраться.
Изо всех сил отводила взгляд, что есть мочи старалась выровнять дыхание, то и дело взмахивала головой, делая себе же неприятно, ведь волосы под мужскими пальцами натягивались, отзываясь болью в голове, чтобы проморгаться…
– Слушай меня, Аня…
Когда Корней произнес требовательно, застыла на мгновение, а потом замотала головой… И снова дернулась, чтобы закрыть уши, но мужчина не дал.
– Не надо, пожалуйста. Пожалейте. Я не выдержку. Я все поняла. Я уйду. Я больше никогда… Просто не добивайте… Я же человек… Я же ничего…
– Стой спокойно. И слушай…
Перебить ее было сложно, каждое слово тоже било. Конечно, не так, как он в кухне бил ее своими – с задором, наотмашь. Но если у человека есть совесть и если он способен осознать степень своей вины – следить за последствием действий не так-то просто.
– То, что я сказал – это неправда. Ты не заслужила. И ничего плохого не сделала. Это твоя жизнь и ты имеешь право распоряжаться ею так, как посчитаешь нужным.
Корней говорил, глядя прямо в девичьи глаза. Видел, что она слушает внимательно, но то и дело кривится. Воспринимает ли – большой вопрос. Но если что – он повторит. Тут без сомнений.
– И упоминать твою мать я тоже права не имел. У меня нет оснований считать, что ты поступишь, как она.
– Но зачем тогда? За что? Объясните… Я же ничего…
– Ни за что. Со злости.
– Но я же наоборот! Я же наоборот хотела, чтобы… Чтобы вам легче было! Зачем вам влюбленная дурочка рядом? Я надеялась… Я надеялась, что у меня получится… Что я перестану вам докучать… Я ничего… Правда…
– Успокойся, – только притихная Аня снова потихоньку начала всхлипывать. Но стоило Корнею произнести, будто по приказу прекратила. Задержала дыхание на вдохе, посмотрела в глаза… – И выдыхай…
Внезапно вызвав позыв улыбнуться. Потому что… Даже сейчас послушная. Ну что за человек-то такой? И как с ней можно было вот так?
Выдохнула, опустила взгляд, шмыгнула носом.
– Вы не смейтесь надо мной… Я же правда хотела, как лучше. Я знаю, что не ровня вам. И знаю, что не имела права влюбляться. Вы предупреждали, чтобы… Чтобы не романтизировала. Но разве это повод насмехаться?
Произнесла тихо, глядя на его ботинки. Наверное, впервые они стояли так близко друг к другу лицом к лицу.
– Я не насмехаюсь, Аня. Прости, если тебе так показалось.
– Так а что вы хотите от меня тогда? Просто скажите? Я не понимаю. Поэтому делаю… Все время делаю что-то не то…
– Ничего не хочу, Аня. Ничего… Сядь, пожалуйста…
Чувствуя, что истерика, кажется, наконец-то пошла на спад, Корней аккуратно снял руки с ее плеч… Отметил, что она облегченно вздохнула, а у самого они моментально сжались в кулаки по инерции – наверняка слишком сильно, до боли, держал…
Кивнул на кровать…
Аня подняла взгляд… Сначала на него – все такой же, то ли еще больной, то ли уже убитый… Потом на кровать…
Замотала головой, отступая обратно в свой угол, из которого Корней по сантиметру ее постепенно вытаскивал…
Пришлось снова пускать в ход руки – тянуться к запястью, фиксировать, ждать, когда переведет взгляд уже с него на лицо.
– Я воды принесу. А ты сядь. Пожалуйста.
Повторно обращаться, стараясь делать это так аккуратно, как никогда. Будто сапер на совершенно неизученном минном поле.
Поле, на котором предстоит разговор с влюбленной в тебя, но незаслуженно тобой же оскорбленной девочкой…
И нельзя ведь сказать, что не видел эту влюбленность. Видел все. И понимал. Просто отмахивался. Недооценивал. Сопоставлял, как самому удобно, а не как есть в реальности.
Аня решилась не сразу. Не меньше минуты так и стояла, глядя на пальцы, сжимавшие ее запястье, потом выкрутила, скользнула по мужскому лицу, медленно пошла в сторону кровати, опустилась на краешек…
И впервые в жизни Корнею Высоцкому было сложно сдержать облегченный вздох, ведь он готов был к тому, чтобы подорваться на первой же мине.
Что не исполнит просьбу, а бросится в пику из комнаты, из квартиры… Из жизни. И ищи потом ветра в поле… А еще объясняй себе же – зачем тебе это сдалось…
Но она сидела. Пока он выходил на кухню за водой, пока возвращался. Вручал стакан, отмечая, насколько же пальцы трясутся, а руки слабые… Еле умудрилась сделать несколько глотков, немного расплескав. Забрал стакан, поставил на комод, повернулся к ней…
Смотревшую виновато на пол перед собой…
– Извините за истерику. Я… Я не хотела…
И тут уж сдерживайся или нет – но шумный выдох рождается сам. Аня вздрагивает, безошибочно определяя раздражение… Кривится… И готовится к чему-угодно. Это видно. Потому что вся напрягается… Хочет то ли отползти уже по кровати, то ли прошмыкнуть в дверь…
Но не успевает.
Корней возвращается в два шага, присаживается, кладет свои руки на ее колени, смотрит в глаза впервые не сверху вниз и снисходительно, а снизу и без попыток скрыть искреннее желание, чтобы все поняла. Правильно.
– Еще раз, Аня. Тебе не за что извиняться. Извиняться должен я. И ты не обязана прощать. Даже понимать. Тем более, входить в положение. Если хочешь прекратить наше общение – скажи. Я сниму тебе квартиру. Все дальнейшее взаимодействие будет проходить через посредников. Это не сложно. Решать тебе. Это первое. Второе… Я не имел права тебя оскорблять. Никто не имеет. Но ты должна четко понимать, что предложенное тем парнем – это тоже в какой-то мере оскорбление. И речь не столько о самой тачке. Каждый вправе решать, как ему нравится. Но я же понимаю, что это не о тебе. И ты тоже понимаешь…
Если первое Аня слушала, практически не выражая эмоций, то на второе отреагировала, снова хмурясь, закусывая губу, стараясь отвернуться. Потому что угадал. Для девочки, мечтавшей о другом, это было… Сложно. Но она почти смирилась. Почти.
– Третье. Не обесценивай себя. Ты красивая, умная, талантливая, работоспособная. Ты любишь свою бабушку – это видно. Ты целеустремленная. Ты очень человеколюбивая. В тебе нет гордыни. Ты ведешь себя достойно там, где другой сорвался бы. Там где я сорвался – ты ведешь себя достойно. Почему считаешь, что кому-то что-то нужно доказывать?
– Потому что этого мало…
Аня шепнула, а на глазах опять слезы, которые она пытается скрыть за улыбкой. Несмелой, натужной…
– Потому что этого мало, чтобы меня любила мама. Чтобы вы видели во мне не просто глупую девочку. Чтобы мне не предлагали… На заднем…
– Аня…
Корней прервал, испытывая то, что испытывать совершенно не хочет – боль в грудине из-за девчонкиных слов.