Текст книги "Позволь мне верить в чудеса (СИ)"

Автор книги: Мария Акулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

– Что?

– Ты даже сейчас пытаешься обесценить. Зачем? Нельзя втоптать в грязь человека, если он не чувствует себя грязью. Зачем ты себя закапываешь?

– А что мне делать? Как мне жить, скажите? Просто скажите, и я… Я буду. Я не хочу больше так…

– Перестань копать в себя. Посмотри вокруг. Увидь, что вокруг есть, кому поставить поступки в вину. Не ищи все причины в себе. Их там нет. Не твоя вина, что мать не способна нести ответственность за свои поступки. Она лишается большего – она лишается тебя. Не твоя вина, что Вадим обкрутил вас вокруг пальца. Не твоя вина, что этот твой… Самый лучший… Не может одновременно думать и хотеть. Пусть начнет с первого. В следующий раз… Если он будет.

– Не будет.

Аня ответила тихо, не сомневаясь в своих словах. Корней же… Снова отчего-то захотел улыбнуться, но на сей раз сдержался.

– Не твоя вина, что я… Слишком черствый. Привык к слишком другому. Что я не умею общаться с беззащитными передо мной людьми. Что я не рискнул бы… – произнес, увидел, что Аня снова вскидывает взгляд, смотрит со страхом… И ведь самое время обрубить. Они же говорят честно, но он… Зачем-то смягчает. – Что я вряд ли рискнул бы взять на себя ответственность за то, чтобы оправдать твои ожидания. Ты слишком романтична… Для меня. Слишком молодая. Это не плохо, Аня. Это хорошо. Маленькая совсем, а уже мудрая. Ответственная. Но просто…

– Просто вам не нужна…

Аня заключила, высвобождая руку из-под мужских пальцев, потянулась к лицу, чтобы смахнуть новую слезинку.

И за второй потянулась, но застыла, потому что Высоцкий сработал на опережение. Первый приложил большой палец к нежной коже под нижним веком, собирая влагу…

– Ты устала. Тебе нужно отдохнуть. Давай завтра договорим…

И вроде бы его предложение более чем логичное, но Аню начинает крыть новая волна тоски.

– Давайте сегодня. Просто скажите… Просто скажите, чтобы не надеялась. Мне так легче будет. Пожалуйста. А то… Я же намечтаю, понимаете? Намечтаю, а потом… А потом вы снова здесь… С кем-то… А у меня сердце в клочья…

И если раньше это казалось Корнею просто досадным происшествием, то сейчас будто впервые ощутил это ее «сердце в клочья». И ведь держалась бы. Умницей держалась. В отличие от него. Взрослого. Умного. В некоторых кругах даже авторитетного.

– Ты даже когда плачешь – красивая… – и вроде бы самое время отнестись с пониманием и, главное, снисхождением к просьбе. Разумной просьбе девочки. Но Корней…

Проводит еще раз по щеке, поднимается к уху, заправляет за него одну из кудряшек, ловит непонимающие девичьи взгляды, но не реагирует на них достойным образом. Ведет пальцем по уху, спускается по мочке, скользит по контуру лица, останавливается под губами, чуть тянет вверх, как бы прося приподнять подбородок…

И пусть взгляд у девочки по-прежнему испуганный, облик тут же становится гордым. И ей так идет. Будто природой предназначено нести себя так – гордо. Не испытывая страхов. Не сомневаясь в собственной ценности.

Так, как он несет себя тридцать два года… Вряд ли имея для этого больше оснований, чем девятнадцатилетняя Аня Ланцова.

– Очень красивая, Аня.

Уголки мужских губ приподнялись в улыбке, а девочка только непроизвольно сглотнула…

И стоило опустить взгляд, Корней знал, увидит, как молочные предплечья покрылись гусиной кожей. Но зачем смотреть, если понятно и без этого?

– Попробуй поспать, пожалуйста. И не продумывай план бегства. Я обещаю – будет так, как ты скажешь. Утром установишь свои правила. Мои кончились.

Корней произнес, убрал руку, встал, спрятал обе в карманы и вышел, прикрыв за собой дверь.

Глава 42

Когда дверь за Высоцким закрылась, Ане казалось, что она в жизни не сможет заснуть. Слишком ночь была тяжелой. Но, как оказалось, заблуждалась. Смогла. Заснуть еще раньше, чем исполнить просьбу Корнея – до того, как обдумать собственные новые правила. Причем спокойным, будто даже сладким, сном. Глубоким. Без сновидений. Без метания по подушке и скулежа, как могло бы быть.

И даже проспать умудрилась. Еще вчера думала, что после «ночи любви», которую запланировала для себя с Захаром, сбежит от собственного стыда (который непременно был бы, Аня не сомневалась), к бабушке в санаторий. Ничего не расскажет, конечно же, но даже просто находясь рядом с ба – уже будет легче. А получилось, что открыла глаза в «родной» уже постели, застыла на мгновение, пытаясь разобраться, где сон, а где реальность, потянулась за телефоном, а на нем… Полдень.

– Вот черт…

Не веря собственным глазам, Аня еще дважды заблокировала-разблокировала прежде, чем смирилась. Потом же села в постели, застыла, прислушалась…

Сначала будто почувствовала, а только потом убедилась благодаря доносящемуся из-за двери голосу (видимо, Высоцкий говорил по телефону), что хозяин квартиры дома…

И это было… Наверное, ожидаемо. Да только нежелательно. Ведь как бы он вчера ни убеждал, Ане все равно было стыдно. За несдержанность. За то, что сказала слишком много. За то, что вывалила хранившееся в сердце годами… То, чем ни с кем не делилась, даже с бабушкой, на совершенно постороннего человека. Будто обязав его теперь… Иметь в виду что ли…

Только зачем ему эта информация?

Аня снова вздохнула, потянулась обратными сторонами ладоней к лицу, прижала их к моментально вспыхнувшим щекам…

А в голове раз за разом уже не сама истерика, а то, как он смотрит снизу-вверх, впервые как-то… Совершенно небезразлично. Как касается кожи, как приподнимает подбородок и произносит это свое «ты даже когда плачешь – красивая»…

Не сдержавшись, девушка повернула голову, немного прищурилась, глядя на себя в ростовое зеркало, стоявшее здесь в основном без дела. Любоваться собой Ане никогда не приходило в голову. А сейчас хотелось… И само собой находилось что-то новое. Раньше незаметное.

Девушка перебросила волосы с одного плеча на другое, оголяя ухо, контур лица, шею там, где их касался Высоцкий… Загоняя стыд поглубже, попыталась повторить его вчерашний маршрут уже своими пальцами… И это помогло оживить ощущения… Прямо, как страшно мечталось. Мурашки по коже, неконтролируемое желание улыбаться…

Которое прерывается вместе со стуком в дверь.

– Если проснулась – выйди, пожалуйста. Поговорим.

Казалось, что от звука его голоса снова должно бы прострелить стыдом, а Аня слушала, прижав пальцы к губам, потом же опустила взгляд, понимая, что прижимает к улыбке.

– Десять минут!

Опомнилась, посмотрела на дверь, крикнула… Громче, чем говорил Высоцкий. И понеслась в ванную, по ходу дела собирая волосы в пучок на затылке.

Схватила с края раковины краб, зафиксировала волосы еще и им, чтобы не рассыпались под водой…

Снова непроизвольно примагнитилась взглядом к собственному отражению уже в новом зеркале…

И снова губы «поплыли» в улыбке, а румянец начал распространяться от ключиц вверх по шее…

В голове же: «очень красивая, Аня»…

* * *

В отличие от Ани, которую после истерики отключило быстро и надолго, Корней спал этой ночью плохо, проснулся рано…

Встал вместе с солнцем, сделал первый кофе, прислушался…

Из девочкиной спальни не доносилось ни звука… И это ведь логично. Более чем. Но он испытал тревогу. Поэтому пусть понимал, что не надо бы, но заглянул.

Она спала. Сбросив одеяло, обнимая подушку, как дети обнимают любимые плюшевые игрушки. Выглядела более чем умиротворенной…

Даже не верилось, что сегодня и вчера – это один и тот же человек. Которого он сам зачем-то в какой-то момент готов был в крошку растереть, а потом… Впервые в жизни искренне хотел собрать в цельное из осколков.

Наверное, предпочел бы не знать все то, что она отчаянно вывалила, но это была вполне достойная кара за поведение. И теперь уже вряд ли получится забыть это тихое: «потому что этого мало… Чтобы меня любила мама – этого мало.».

И каким бы черствым человеком он ни был, насколько сам действительно не смог бы познать глубину трагедии, не сомневался – для нее это трагедия…

И образ женщины, которая безжалостно лишила собственную мать и дочь крыши над головой, обрел новый «шарм».

Хотя ведь не она одна была в этой череде «этого мало»… И он сам попал туда.

«Мало, чтобы вы видели во мне не просто глупую девочку».

И вот сейчас он смотрел… А где глупая девочка – не видел. Беззащитная, наивная, влюбленная… Как оказалось, в него… Красивая… Особенная…

Потому что потопталась по всем правилам разом, а вместо того, чтобы тут же быть выброшенной из квартиры, оказалась сильно ближе. Важнее что ли.

Пусть в отличие от нее, Корней не считал своей сильной стороной человеколюбие, но по отношению к ней что-то похожее просыпалось. Или это не человеколюбие вовсе?

Мужчина стоял на пороге спальни, скользя взглядом по девочке – от разметанных по подушке волос до пальчиков на вытянутых голых ногах, не меньше пяти минут… Потом же оставил досыпать, так и не ответив на свой вопрос.

Сходил в зал, дальше – в кондитерскую, в которую в жизни не заглядывал, ведь не было надобности. Оттуда снова домой…

На сей раз уже не заходил в спальню – прислушался просто. Девочка по-прежнему спала.

Дал понежиться до двенадцати, постучался, услышав совершенно не убитое, а даже будто радостное: «десять минут!», усмехнулся…

Вот только понял это, уже когда отошел к окну, а улыбка с губ так и не сползла.

Близился момент установки «зайкиных правил».

* * *

Аня вышла ровно через десять минут. Закрыла дверь в спальню, прижалась к ней спиной, неловко улыбнулась в ответ на взгляд Высоцкого, брошенный от окна в гостиной.

– Доброе утро. Проспала…

– Доброе… – Корней прошелся новым взглядом по девушке. Уже одетой в джинсы и футболку, собравшей волосы в косу… Узнала бы, что он к ней вламывался – со стыда сгорела бы, тут без сомнений… – Кофе будешь? – спросил, возвращаясь к глазам. Открытым будто шире обычного. Сначала застыла, будто переваривая вопрос, потом дробно кивнула, потом, когда Корней сделал шаг в сторону кухни, наоборот мотнула.

– Я сама могу. Не волнуйтесь! – сделала порывистое движение по коридору туда, где стояла кофемашина, но при всем желании не успела бы раньше. Да и в какой-то момент затормозила, глядя на пол…

Туда, где ночью валялась разлетевшаяся на осколки ваза и пострадавший букет.

Сейчас здесь не было ничего. Чистый гладкий пол и пустота на столешнице.

– Вы убрали? – Аня спросила, вновь поднимая взгляд на Высоцкого.

– Я. Ты хотела оставить? – который поставил уже чашку, тоже посмотрел, позволяя губам дрогнуть в улыбке… И если раньше Аня непременно расценила бы вопрос, как издевку, тут же спеша опустить взгляд, то сегодня хмыкнула в ответ. – С молоком?

– Да. С молоком, – Корней кивнул, аппарат зашумел.

Продолжая стоять посреди коридора, Аня следила за действиями мужчины. Когда кофе был готов, чашка переместилась туда, где Аня предпочитает сидеть. Рядом с небольшим картонным пакетом.

Высоцкий уловил ее вопросительный взгляд.

– Сладкое любишь? – спросил, обходя стол, беря в руки свою чашку, делая несколько шагов с ней в сторону от стола…

– Да. Очень.

И можно было бы жеманничать, скромничать, но Аня отвечает честно, медленно подходя к «своему» табурету.

– Отлично. Должно понравиться…

Высоцкий отвлекся, достал из кармана телефон, сначала что-то читал, а потом печатал пальцами одной руки, Аня же опустилась на табурет, сделала глоточек кофе, глядя из-под опущенных ресниц на мужчину… И пусть понимала, что вкус напитка более чем привычный, что делала его кофемашина, а не человек собственными руками… Но ощущала совершенно по-особенному… Потом, стараясь зачем-то не шуметь сверх меры, тихонько развернула пакет, заглядывая внутрь…

Там был шоколадный круассан. Всего один.

– А вы? – Аня снова посмотрела уже в отрытую, поймала сначала не совсем понимающий взгляд мужчины, потом он посмотрел на пакет.

– Это тебе.

И несомненно дал честный ответ. Реагируя на который Аня кивнула, испытывая смятение.

– Вы для меня х-ходили за…? – знала, что спрашивать не стоило бы. Ведь делать это – напрашиваться на не менее честный, но обязательно разрушительный для всех ее мечт ответ. И неважно, что она вчера излила на Высоцкого всю свою боль. Он не изменится за ночь. Он в принципе не изменится. Правда ему и не нужно.

– Для тебя. Я не люблю сладкое…

Корней произнес, бросая на Аню короткий взгляд, делая глоток из своей чашки, а потом снова утыкаясь в телефон.

Она же вздохнула, опустила взгляд в пакет, зачем-то видя в обычном круассане что-то… Практически сказочное.

– Значит, зря эклеры покупала. Не знала, что вы не любите…

Сказала скорее себе, чем Высоцкому. Думала даже, что он вряд ли услышит. Но он услышал, замер на секунду, поднял взгляд от телефона сначала в пространство перед собой, потом снова вправо – на нее.

– Зря выбросила. Завтракай. Потом поговорим.

Параллельно с тем, как говорил, Высоцкий поставил свою чашку с недопитым кофе на край стола, принимая входящий звонок…

И даже если Ане дико хотелось спросить, что он имел в виду – сделать это не смогла бы, ведь Корней вышел в коридор, уже с кем-то что-то обсуждая…

* * *

Когда Корней вернулся, Аня покончила с завтраком. Сидела уже за пустым столом, задумчиво глядя в окно. Туда же, куда любил смотреть он…

Мужчина остановился с противоположной стороны стола, положил на него руки…

Аня перевела взгляд сначала на них… И вроде бы поза такая же, как была вчера, когда он ее безжалостно «уничтожал», а теперь уже не кажется такой угрожающей…

– Ты подумала насчет моего предложения? – будто нехотя девушке пришлось переводить взгляд на мужское лицо. Высоцкий смотрел серьезно, немного склонив голову. Ане могло показаться, но он будто выглядел напряженным. А вот она… Абсолютно расслабленной.

Неожиданно для себя же вот сейчас поняла, что больше не боится. Совершенно.

– Вы имеете в виду квартиру?

– Да. Ее. Я не шутил. Если хочешь…

– Не хочу.

Аня мотнула головой, не давая договорить. Не сомневалась, что не шутил. Не сомневалась, что снял бы. Но… Решать же ей…

– Точно? – Высоцкий уточнил, немного щурясь, глядя будто еще более пристально. Аня интуитивно поняла – пытается разглядеть в ней сомнения.

– Точно. Если я вам не мешаю, я хотела бы остаться здесь.

– Ты мне не мешаешь. И я обещаю, что подобное больше не повторится.

– Я тоже. Обещаю.

Мужской и женский взгляд встретились. Оба серьезные. Пожалуй, впервые настолько хорошо понимающие друг друга. Пожалуй, впервые настолько на равных.

– Ты вольна жить, как считаешь нужным. Я тебя не ограничиваю. Но был бы благодарен, если…

– Все будет, как и было. Как было до вчерашней ночи. Я… Не планирую больше подобного.

– Я… Рад.

Губы Корнея дрогнули в улыбке первыми. Анины – следом. И вроде бы самое время вновь вспомнить все… Всколыхнуть в себе стыд и то же отчаянье, но их нет. Совсем нет.

– Что вы сказали Захару? – Аня задала вопрос, чуть склонив голову. Внимательно следила за реакцией Высоцкого и совершенно не удивилась, когда он скривился.

– Захар, значит? – и вроде как попытался сбить с толку, задавая встречный вопрос, но Аню сегодня сбить было крайне сложно…

– Захар. Что вы ему сказали? Мне нужно знать, чтобы…

– Только извиняться не вздумай. И что я ему сказал – касается его. Тебе это знать совершенно не обязательно.

Аня открыла рот, собираясь возразить… Но быстро закрыла, передумав. Потому что спорить с Высоцким – бессмысленно, да и… Не хочется.

– Но с меня можешь спросить.

– С вас? – Аня удивилась, немного нахмурилась…

– Если тебе есть, что мне сказать – говори. Это будет справедливо.

– Вам? Мне сказать нечего… То есть… То есть, я понимаю, почему вы…

Но стоило заговорить о главном, решительность Ани поубавилась. Пришлось останавливаться, делать глубокий вдох, набираться смелости и снова смотреть мужчине в глаза.

– Я вас прощаю.

Девушка произнесла, веря себе же безоговорочно. В отличие от Высоцкого. Который несколько секунд смотрел на нее серьезней обычного, потом кивнул, переводя взгляд на столешницу.

– А я бы не прощал. Прощать му*аков – плохая привычка, Аня…

– Почти как кофе натощак? – Корней говорил серьезно, Аня же… Зачем-то захотела перевести в шутку. Вспоминая одно из его многочисленных нравоучений… И он тоже вспомнил. Потому что на ее легкую полуулыбку ответил своей саркастичной.

– Чуть хуже.

– Ничего. Несколько плохих привычек – это не смертельно. Тем более…

– Что? – Аня замялась, успев практически передумать, но Высоцкий не дал, спрашивая довольно настойчиво.

– Тем более, что я поняла, почему… Зачем вы вчера так… Больно били, – не собиралась напоминать, но вспомнила сама, почувствовала укол в груди, скривилась.

– Зачем? – и это не скрылось от Высоцкого. Он снова вперил в нее взгляд, а лицо будто окаменело. Аня поняла – так выглядит Корней, понимавший, что ответ ему не понравится, но нуждающийся в нем. Потому что… Сам-то себе вряд ли смог бы ответить.

– Вы приревновали меня.

Аня поняла это уже утром. Сидя с кофе и слушая, как он беседует по телефону. Поняла, что Высоцкий… Может быть в миллион раз более умным чем она. Опытным. Дальновидным. Аккуратным. Дотошным. Логичным. Последовательным. Но в его жизни есть сфера, в которой он – абсолютные профан. Сердце для него – просто орган, качающий кровь. Чувства для него – табула раса. Любые. Он будто младенец, который испытывает, но не понимает, что… Почему тревожится, почему злится, почему… Почему отчаянно хочет сделать больно.

По незнанию. От бессилия. А это… Не повод затаить обиду и мстить. Это повод научить. Взять за руку и повести.

– Приревновал? – снисходительно отнестись к вопросу, вздернутой вверх брови и приподнятым в полуулыбке уголкам губ… Не усомниться в собственной теории, а будто получив еще одно ее подтверждение.

– Да. Приревновали. Вам… Вам не понравилось не то, что я нарушила правила. Вы сами понимаете, что реакция того не стоила. Вам не понравилось, что я была там… Не одна. Вы… Поэтому вот так…

– Думаешь? – Корней переспросил, склонив голову набок. Сказать, что девочка его удивила – это промолчать. Не будь он достаточно хладнокровным, чтобы держать эмоции при себе – наверняка открыл бы широко глаза (как делает она всегда, когда поражена до глубины души), а может быть и рот. А так – лишь посмотрел более пристально, внезапно осознавая, что хочет, пожалуй, чтобы продолжила, а не спасовала. И она будто чувствует…

Кивает, пусть несмело, но улыбается…

Встает с табурета, делает несколько шагов в сторону, упирается руками в стол, повторяя его позу…

И они стоял почти, как ночью, но куда ближе, ведь тогда их разделяла длина стола, а сейчас – ширина.

И смотрят они уже не так. В его взгляде нет яростного желания делать больно. В ее – отчаянного стремления доказать, что он неправ…

Тогда «хозяином ситуации» был он. Сейчас – она.

– Уверена… – Аня отвечает на выдохе, улыбаясь еще шире…

– А если я скажу, что ты придумываешь? – Корней переводит голову, глядя на нее под новым углом.

– То я скажу, что вы юлите. И введу первое правило. Врать нельзя…

Аня практически шепнула, а улыбка на губах Корнея стала шире. Хитрая зайка.

– Только мне или тебе тоже?

– Никому нельзя.

– Хорошо. Врать не будем. Что еще?

– Еще… Нельзя делать больно, даже если очень злимся.

Корней кивнул, принимая.

– Еще?

– Еще… Больше не придумала. Простите…

– Тогда можно я попробую? – Аня сделала вид, что задумалась, сжала губы на мгновение, потом кивнула. – Если что-то гложет – озвучивать, а не тянуть до последнего. Ты же видишь – мы договороспособны. Как оказалось.

Аня снова кивнула, на секунду опуская взгляд, а потом снова на мужчину.

– Я не жду от вас ничего. Не думайте. Понимаю, что сама по себе ревность ни о чем не говорит. По отношению к имуществу тоже можно испытывать ревность…

– Ты не имущество. Я думал, это мы уже обсудили и пришли к выводу…

– Да. Обсудили. И пришли. Но я не об этом… Я о том, что не жду от вас ничего в связи со своими признаниями. Вы не виноваты, что я в вас влюблена. Вы не обязаны менять из-за этого жизнь. Это, наверное, пройдет. У всех же проходит, да? Просто… С этим не нужно бороться так радикально, как пыталась я…

– Но ты же зачем-то хочешь остаться? – Корней снова нахмурился, ожидая ответа… А потом они вдвоем – с Аней – перевели взгляды на телефон Высоцкого, который завибрировал, оповещая о входящем…

Аня была готова к тому, что на этом диалог будет окончен. Корней бросит что-то похожее на «важный звонок, потом договорим», предпочитая ей переговоры. И он действительно потянулся к телефону, только не скользнул пальцем по экрану, принимая звонок, а отключил его, возвращая на место уже экраном вниз. Снова уткнулся в столешницу, вздернул бровь…

Понятия не имел, что у девочки напротив в этот момент зачем-то триумфально затрепетало сердце.

– Хочу. Хочу быть рядом, пока могу.

– Зачем, если считаешь, что шансов – ноль? – лучшее, что мог бы сделать Корней – смолчать. Во всяком случае, так казалось Ане. Но он всегда удивлял. И сейчас тоже. Задал вопрос, делая тон чуть более требовательным, а взгляд пристальным.

– Я верю в чудеса, вы же помните… – Аня попыталась свести в шутку, передергивая плечами, мягко улыбаясь…

– То есть дальше веры дело не пойдет? – и снова лучшее было бы смолчать. И снова Корней поступает иначе. К чему-то ведет… Это было очевидно. Непонятно только, к чему…

– Вы так говорите, будто только назойливой влюбленной девицы дома вам и не хватало…

– Ну влюбленная у меня уже есть. Завтра приведу назойливую…

– Это не смешно…

– А я и не шучу, Аня.

– Но вы же сами ночью сказали…

– Сказал. Сказал, что ты очень целеустремленная… Ошибся, получается? – взгляд стал таким, будто под кожу… – Или тебе хочется не быть рядом, а рядом страдать?

– Нет. Страдать мне точно не хочется.

– Тогда зачем быть рядом?

И снова вопрос, вводящий в ступор.

– Вы хотите, чтобы я съехала?

– Я хочу, чтобы ты наконец-то ответила.

– Чтобы… Чтобы рано или поздно вы совершили глупость! Вот зачем!

Аня выпалила на одном дыхании, глядя Высоцкому в глаза без страха. Ожидала, что усмехнется, а он – нет.

Кивнул, опустил взгляд на ее руки. Как и ночью напряженно вжатые в столешницу. Только сегодняшняя решительность нравится ему больше…

– Моя глупость может дорого тебе стоить. Ты это понимаешь?

– Понимаю.

– Ты не готова к таким отношениям.

– А вам они и вовсе не нужны.

– Да. А мне они и вовсе не нужны. Но есть одно «но».

– Какое?

– Я действительно приревновал…

Корней оттолкнулся от столешницы, взял в руки телефон, который зазвонил повторно…

– Ты к бабушке хотела? – спросил, резко переводя тему и глядя на нее – растерянную – поверх экрана телефона.

– Да…

– Собирайся тогда. Договорю – отвезу.

– Это необязательно… Я сама… – Аня попыталась отказаться, говоря на автомате, напрочь лишенным эмоций голосом…

– Я свободен. Отвезу.

Но Высоцкий ее не слушает. Снова берет трубку, снова разворачивается… И так легко переключается, будто только что не сделал чуть ли не самое сложное признание в собственной жизни.