Текст книги "Второй Беличий Песок (СИ)"
Автор книги: Марамак Квотчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Как бы там ни пробыло, Шушка ходил вдоль ледяного моста, каковой соединял берега Жад-Лапы, цокал встречным грызям о том, как оно, и слушал лёд на предмет трещин. Выудыш предуцокивал, что широкая трещина может быстро заполниться водой и примёрзнуть сверху, так что ни в едином разе не будет обязательно видна издали – по сути, она и вплотную может быть не видна. Возможно терпения Шушки и не хватило бы надолго, чтобы постоянно таращить уши на однообразный лёд, но он вспоминал про Айну; вдобавок, на реке кроме как льда, больше ничего и не имелось, чтобы отвлечь внимание. Ну и до кучи, по переправе то и дело проходили поезда, на которые бельчонок мог глазеть долго.
Паровоз-зимоход двигался без особенного шума, с шипением пара, скрипом механизмов и хрустом льда под ведущими колёсами; лыжи, на которых стоял локомотив и вагоны, при скольжении издавали едва заметный шум. Вслуху этого поезд чаще можно было заметить по столбу дыма, а не по звуку – на полном ходу паровоз дымил вовсю. Громоздкая железная бочка с деревянной кабиной плавно проходила повороты лыжни, таща за собой вагоны; часто их было около десяти – грузовых, платформ, и для перевозки грызей. Шушка знал, что самый обычный паровоз – это тип "Л", или "ЛеммингЪ", и умел различать его серии от первой до седьмой по характерным признакам.
Однако более всего бельчонок любил попыриться на прохождение огромных "Соболей", тяжёлых трёхкотловых паровозов – такой монстр тащил за собой до сорока обычных вагонов! Соболёвый поезд оказывался такой длины, что занимал всю переправу – когда локомотив выезжал с реки, хвостовой вагон только заезжал! Даже Шушка соображал, что это и есть наиболее критичный момент, когда на переправу ввален максимальный груз – вся масса льда могла сдвинуться, образовав провалы или трещины. Впрочем, когда поезд уже катился – оставалось только таращиться ушами, все предосторожности принимались до, но никак не во время. Регулировки на шушкиной переправе не имелось, все поезда шли в одну сторону – обратный мост находился в трёх килошагах выше по реке.
Шагая по уже как следует утоптанной тропе вдоль ледяной колеи, Шушка часто размечтывался о том, что когда-нибудь будет водить такие паровозы, лучше всего соболёвые, и пушная грызунья Айна будет махать ему лапкой, когда состав проедет мимо её гнезда... Так, что-то не в пух, подумал грызёныш, и мотнул головой. Ослушавшись, он понял – чуткое ухо уловило еле слышимый треск под ногами. Бельчонок вернулся назад и разглядел подозрительный участок льда – не совсем такой как остальной лёд, но и не особо похожий на полынью. Шушка вытащил из-за пояса топорик на длинной ручке и проверки ради врезал по льду, замахнувшись со всей дури.
Раздался хруст ломаемой корки и плеск воды. От полной неожиданности Шушка выпустил из лап ручку, а когда понял и попытался схватить её – топор уже пошёл на дно, как топор. Грызь едва сам не загремел в пробитую полынью – как он прошёл по ней и не провалился, непонятно – видимо, прошёл в стороне. Вспушившись от внезапности, он ослушал событие подробно и подробности ему не понравились – выходило, что как раз одна из вмороженных под колею ледяных труб развалилась – Выудыш показывал на пальцах, что происходит – отколовшийся кусок затягивает под основной слой льда и уносит течением. Наморду была та самая жажа, ради которой он несколько дней топтался тут, как овца на лугу, и это даже обрадовало. Шушка хотел цокнуть кому-нибудь об этом, но огляделся и понял, что никого нету.
Став соображать дальше, бельчонок прижал уши. Согласно инструкциями, цокнутым заранее и более-менее запомненным, в случае эт-самого, которое теперь было наморду, следовало взять в лапу красный флажок и идти на поворот пути, дабы оттуда отсигналить приближающемуся поезду – или отсигналить раньше, если не успеть дойти. Кислота состояла в том, что флажок был обмотан вокруг ручки топорика и теперь вместе с оным лежал на дне. Грызунёнок уставился на полынью и на пустые лапы, после чего стреканул по тропе вдоль колеи, надеясь добежать до горки; однако, пройти столько неспеша, за пару килоцоков, и пробежать – совсем разные пески, так что скоро он выдохся и упал. Подняв голову, Шушка услышал поверх заснеженных крон деревьев движущийся фонтан дыма. В воздух взлетели вороны, как они всегда это делали при приближении поезда, и закаркали – что впрочем для ворон не удивительно.
Шушка жутко испугался – едва ли он так опушнел, когда в прошлом году за ним гнался волк! Волк был записан в эволюционную память, так что лапы сами знали, что делать – а сдесь нагрузка приходилась именно на рассудок, что и вызывало. Он понял, что если не отсигналить поезду – тот въедет на переправу, остановится слишком поздно и ухнет в воду!... Тут конечно взрослый грызь прибавил бы "скорее всего", потому что это явно не факт: поезда отнюдь не сходу валили на лёд, а подъезжали осторожно, так что малейшего признака того, что не всё в пух, могло быть достаточно. Однако для грызунёнка, охваченного сильнейшим страхом, это были не доводы; к тому же он понял, что лично утопил этот трижды грызаный флажок, будь он нежаден! От такого лютейшего невезения Шушка громко пискнул, прикусив до крови губу резцами.
Утеревшись лапой, он уставился на кровь. С берега уже слышался шип паровой машины – паровоз вползал на пригорок, вытаскивая за собой вагоны и валя наверх серым дымом из толстой трубы. Шушка, стараясь как можно быстрее идти навстречу, лихорадочно шарил по карманам и вытащил платок из мягкого клоха, который для него достала мама, вдобавок вышив красной ниткой сбоку "Пуховому шарику, ^_^". Пытаясь восстановить дыхание и закашливаясь, Шушка на бегу ослушал платок и нашёл, что тот вполне себе белый – бельчонок не вытирал им сопли, а заворачивал туда первосортные орехи и прочую полезняшку. Махать белым было бесполезно, так что...
У Шушки заложило уши от собственного писка, когда острые резцы вонзились в лапу. Он укусил её сбоку, как удобнее, и сразу прогрыз до кости, настолько сильно тяпнул. Подвывая от боли и смахивая непроизвольно выступавшие слёзы, Шушен вымазал платок в крови, насколько это получилось, и замахал им над ушами; паровоз шёл прямо на него, так что бельчонок издали не мог сразу увидеть, встал тот или нет – он мотал до тех пор, пока не увидел этого точно, по тому что с локомотива спрыгнули грызи и побежали навстречу. Шушка упал в снег и заскулил, прижимая укушенную лапу.
Крупным грызям по снегу бегалось проще, так что они были на месте быстро; белкач сильно удивился, услыхав рану.
– Что за пухня!? Тебя кто цапнул?! – огляделся паровозчик, взяв в лапу монтировку.
– Там провал! – показал на реку Шушка, – Колею подмыло!
– Чисто цокнуто, – кивнул белкач, – А укусил кто?
– Сам, – шмыгнул носом бельчонок, – Йа красную тряпку утопил, ну и вот...
Он показал измазанный кровью платок. Белкач соображал быстро, как впрочем с ними часто и случается.
– Так, за шею – держись! – грызь присел, обернувшись хвостом к Шушке.
Хотя грызунёнок был уже далеко не белочка-пушинка, паровозчик оттащил его молниеносно и подсадил в кабину локомотива, где его приняла серая белка.
– Что с бельчонком? – осведомилась она.
– Фир, у грызо укушена лапа, надо перевязать, ну и вообще послушать, кло?
– У грызо? – хмыкнула та, намекая что Шушке до грызо ещё дорасти надо.
– У, – твёрдо подтвердил белкач, – Сейчас сбегаю выставлю аварийку, расскажу.
После рассказа Фира полностью согласилась, что у. Гладя Шушку по ушам, белка успокаивала его после сильного шока и цокала, чтобы больше никогда так не делал.
– Главное, что ты очень хорошее грызо, Шушка, – цокнула она, – Мы все тебе очень хруродарны, правда!
Грызунья огляделась, ища чем бы подтвердить это; одними орехами тут не обойдёшься.
– Чего бы ты хотел? – цокнул Гуг, тот белкач что притащил его к паровозу.
Подобное цоканье было весомым, потому что просто так грызи не спрашивали "что бы ты хотел". Шушка зажмурился и мотнул ухом. Фира напоила его настойкой для успокоения и снятия боли в лапе, так что он чувствовал себя крайне сонно – тем не менее, мысль не остановилась полностью.
– Хочу водить зимоходы! – цокнул грызунёнок.
– Вне вопросов, – спокойно ответил белкач, – Чтоб мне не...
– Чтоб нам не, – поправила Фира.
– Да, чтоб нам не грызть, а зимоходы водить ты будешь, если сам не передумаешь.
Шушка сообразил, что это цокнуто более чем серьёзно, и расплылся в улыбке до ушей – впрочем, он всё же скоро заснул в тёплой кабине паровоза, где пахло углём и смазкой. Паровозчики отцепили состав – всё равно нужно было ждать, пока путейцы восстановят переправу – и отвезли Шушку домой на локомотиве, потому как без обузы он легко шёл не только по колее, но и по снежной целине.
После этого происшестия переправу стали именовать не иначе как Шушкиной – в частности для того, чтобы среди грызей сохранилась память о. Неизвестно, стал ли натурально Шушен Треожисхулт зимоходчиком, но то что жил он в пух, а не мимо оного, так это наверняка. Даже через много лет, когда берега Жад-Лапы были соединены мостом и переправ больше не строили, ближайшие холмы погонялись эт-самое, понятно как. Ситрик, как и все узнавшая о событии, была восхищена бельчонком, но не особенно удивлена – она же знала, что белка это самая настоящая, а не одно название. Продолжая тренироваться в изображении предметов, серая белочка не упустила случая и отрисовала Шушку на переправе, махающим красным платком; эта картинка осталась в библиотеке промдвора Треожисхултов, где её собственно можно и услышать собственными ушами.
Первое ведро того же песка – опять ЩенковЪ
Весна в 202м году Посчитанного Времени (ПВ) выдалась поздняя; согласно расположению небесных светил, и в особенности солнца, полагалось уже начаться паводку, а снег только начинал набухать и подтаивать. Обрадовавшись халяве, зимоходчики набросились на работу с новыми силами, а самые разухабистые грызи, как всегда, парковали паровоз в депо уже по колее, залитой водой по колено. Неслушая на поздность, весна всё-таки существовала – это чувствовалось по воздуху даже из закрытого помещения, не то что снаружи. На пригнувшихся от сырого снега ветках начали орать птицы, вызывая ни с чем не сравнимое ощущение проходящих холодов – снег оно конечно в пушнину, но как и всё другое – в своё время.
Лёд на реке стал буквально зелёным, а потом превратился в водяную кашу; вода текла и поверх, и под ним. Под сугробами, которые за зиму выросли в иных местах на два беличьих роста, зажурчали ручьи – причём если сначала они зажурчали, то потом всё просто поплыло. Дороги, не вымощенные камнем или деревом, на время паводка существовать прекратили – а мощёных в Щенкове имелось пух да нипуха, по большому счёту лишь две магистрали, крестообразно проходившие через цокалище. Поскольку это была далеко не аномалия, грызи загодя подготовились к событию: кому что было нужно на ближайшие десятки дней, завезли заранее, прочистили дренажные канавы и убедились, что не подтопит гнёзда. Ну и вспушились, конечно, но это по умолчанию.
В отсутствии путей сообщения была не только, да и не столько задержка для возни, сколько повод раскинуть мыслями. Будучи временно отрезанными от цокалища, грызи полностью возвращались в то время, когда крупные белки отличались от мелких больше всего размерами, а не рассудком – всмысле, возвращались в прекрасную Дичь, а не теряли рассудок. Рассудку такие тренировки как раз очень помогали, потому как если белка не соображала, как трясти просто, то не сообразит и в цокалище, что мимо пуха... Немало грызей как раз использовали паводок, чтобы разбрыльнуть мыслями – особенно из тех, кто в остальное время крутился, как белки в колесе.
Макузь оказалася нагружен и послан. Нагрузили его задачей стократной перегонки дёгтя, а послали в недалёкий околоток, где соорудили испытательную установку. Грызи собирались сделать именно то, что цокнуто – сто раз перегнать дёготь. Исследование было задумано химиками из тех соображений, что ходили слухи о сложном составе дёгтя, в то время как простая перегонка давала не особо сложный набор компонентов. Песок был в том, что исходное вещество перегонялось в не особо больших объёмах, и зафиксировать составляющие, малые по массе и объёму, не представлялось возможным. Для того чтобы абсолютно прочистить вопрос, есть ли там что-либо ещё кроме известного, и предлагалось повторить операцию сто раз со всеми замерами, после чего высчитать средние показатели и опушнеть над ними.
Что касаемо околотка, то опытную установку вкорячили туда из соображений близости к залежам дров. В цокалище постоянно топили печи, и в окрестных лесах не имелось лишнего хвороста и сушняка, зато едва подальше в тайгу – и топлива хоть ушами жуй. Зимой грызи кое-что сделали в плане заготовки топлива, а именно натащили гору берёзовых брёвен, в основном с бурелома – стволы были не дряхлые, и не отпиленные, а тупо отломанные. По снегу притащить много дерева было нетрудно вслуху наличия зимоходов, а летом попробуй-ка.
Макузьевые дружки, Зуртыш с Речкой, не отказались бы ломануться с ним, но на самом деле отказались, потому как на них вывалилась другая возня. Тогда грызь вспушился... кхм... в общем будем считать, что сдесь ничего цокнуто не было. Тогда грызь вспомнил в очередной раз про белушку Марису, с которой познакомился с учгнезде – не то чтобы вспомнил, скорее и не забывал. Бельчона была такая молоденькая, рыженькая и пушистенькая, что хоть ушами мотай, так что Макузь подумал мысль; подумавши мысль, он сделал действие. А именно пошёл найти грызунью и зацокнуть, не составит ли она ему компанию в походе на сотую перегонку дёгтя. Паводок уже вовсю грозил, но ещё не начинался, так что в непромокаемых сапогах из соответствующего клоха вполне можно пройти; вслуху надобности постоянного хождения, сапоги у Макузя имелись. К тому же под боком была Фира с иголками и нитками, так пуха ли.
Сырой весенний воздух, в каковой примешивались запахи оттаивающего дерева – пока ещё не земли – лез в нос и заставлял вращать ушами. После спокойной зимы внутри грызя начинал ворочатся лемминг, когда хотелось непременно что-нибудь отчебучить – а раз отчебучить, то уж непременно хрурное. Это было естественно, что если белка делает – то только то, что в пух, тобишь для хрурности. Если вдруг вектор действия выбивался за пределы пуха, белка бросала такое действие, как нечто отвратительное, и хрурность торжествовала. Макузь брылял мыслями в основном в трёх направлениях – вспоминал родичей, оставшихся в околотке вне цокалища, думал про дёготь и про Марису. Получалась не особо большая раскоряка, которую голова осиливала – если брылять дальше, то получится каша из мыслей.
В Сырорябниковском околотке жили макузьевые сестра и брат, а также их согрызуны в большом количестве. Родителей грызя в живых уже не было, что достаточно внезапно, потому как обычно грызи спокойно проживали гораздо дольше. Макузь кое-как помнил свою маму, про которую ему цокали, что её укусила ядовитая змея – хотя змеи кусали и других, и ничего особенного с ними не происходило. Соль состояла в том, что имея довольно мало знаний об окружающем Мире, грызи зачастую не могли понять причин простейших вещей и устранить косяк – а из-за этого часто заканчивали жить. Как было цокнуто, они относились к этому спокойно, хотя и изворотливо избегали. Пух мой пух, как цокает Рилла, усмехнулся Макузь.
Дёготь занимал не меньше: химики всей массой мозгов бились над вопросом единой теории веществ, и Мак кстати тоже, так что опыт должен был обеспечить некоторое явное движение вперёд, вне зависимости от результата. Главное, чтобы результат был чистым, тогда и последующее цоканье будет не грязнее. Грызь прикидывал, как замерять результаты, вспоминал что где слышал по этому поводу, и ужасался необходимости применения довольно сложной математики для рассчётов, которой он не владел ни разу. Кстати, подумал он, может белушко владеет.
Белушко приходила на ум чаще частого. При этом Макузь полностью одуплялся, что как согрызун он для неё староват, если не цокнуть больше – но это не отменяло прочих мыслей. Будучи старее, грызь имел много чего цокнуть своей младшей сестре по Миру, так что естественное желание потискать пушную тушку сдесь было, но не определяющим. Также он понимал, что будет весьма большой удачей, если грызунья уже не вляпалась в какую-нибудь возню на всё ближайшее лето – но это напух не повод, чтобы не. Ну и сверху всей кучи лежало то, что Мариса натаскивалась в том же самом учгнезде, так что дёготь был для неё отнюдь не притянутым за уши предметом.
Тряся ушами в таком ключе, грызь обходил широкие ручьи и перепрыгивал узкие, радуясь наступлению весны; через кусты ломился лось, а на ветке сидели вороны и каркали, как пух знает кто. Искомое грызо было обнаружено всё в тех же самых трёхэтажных избах, где находились основные помещения учгнезда – когда белок колбасило, они не заморачивались на гнездовость и могли по пол-года тусоваться там, где хочется. Мариса была застигнута в компании пожилой белки и белкача, вместе с которыми конопатила и смолила лодку – ту самую, на которой предстояло передвигаться во время паводка. Хотя честно цокнуть, более бегала за всякой мелочью и внимательно слушала, как выполняют операцию знающие грызи. Услыхав Макузя, она сдвинула вверх пушные длинные ушки и прицокнула. Сам грызь этого не замечал, но и у него ушные раковины выражали довольство до самых ушей.
– Ты сдвинул вверх уши! – показала на его уши Мариса, – Йа всё слышала!
Грызи рассмеялись, а Макузь, взявши белочку под лапку, оттащил в сторону, чтобы цокнуть совсем чисто.
– Ты видимо оттащил меня в сторону, чтобы цокнуть совсем чисто? – проявила догадливость белка.
– В запятую, – кивнул Макузь, – Хотелось цокнуть ммм...
Они присели на поленницу за сараем, уложив поверх рубленых кусков дерева пуховые хвосты. Белка с улыбкой расслушивала пушнину, ковыряясь в ней лапкой – а улыбку вызывало то, что хвосты у них были вообще пух в пух, не отличишь. Послушивая на белкача, она терпеливо ждала, что там ему приспичило цокнуть.
– ...цокнуть что? – продолжал чесать за обоими ушами сразу тот, – Песок такой, меня нагрузили сотым дёгтем...
– А, слыхала, – цокнула Мариса, – По-моему, полная тупь.
– Гм? А почему? – удивился Макузь.
– Ну не знаю, столько труда для того чтобы получить такую элементарную факту...
– Что ты, грызько! Любая факта такого рода – это бесценно! Или у тебя есть соображения по этому поводу?
– Да нет, – фыркнула белка, – Просто дров жалко, вот что.
– Так надо учиться держать её на поводке, когда надо, – цокнул Макузь, погладив белочку по шее.
Мариса заурчала под лапой грызя и прижалась к его боку, обтираясь ушками об щёки.
– А да, ты хотел цокнуть, – вспомнила она, – Тык?
– Тык, с десятым дёгтем йа бы и в одну морду справился, – пояснил Макузь, – А с сотым нужны согрызуны для. Кло?
Бельчона пораскинула, округлила глаза и захихикала.
– Ты хочешь мне предложить?
– Да нет что ты. Йа просто спешу сообщить тебе столь важную новость, как сотый дёготь, – засмеялся грызь, – Да!
– А это где? – уточнила Мариса, чеша за ухом.
– В том и песок, что не в цокалище. Дня три-четыре хода сейчас, и на половодье сама понимаешь, кло, – Макузь замялся, потому как ему показалось что предлагать такое – сущая тупь, – Но думаю может быть достаточно интересно, если понимаешь про что йа.
– Ммм... – белка послушала на чистое небо с небольшими высокими облаками, – А ты именно мне предлагаешь вслуху чего?
– Вслуху того что ты мне очень нравишься, – цокнул Макузь, – А трясти лучше с теми кто друг другу в пух, правильно? Ну если уж совсем чисто цокать – то не только потому, что ты симпатичная самочка, а потому что ты ещё и хрурная и умная самочка. Тоесть, упаси пух, йа не имею вслуху, что приглашаю тебя как тушку для тисканья.
– Да ты сам та ещё тушка для, – хохотнула Мариса, – Мак, йа была бы зверски рада! Но не знаю, сумею ли, честно цокнуть, надо прочистить всю пухню, тогда можно будет и.
– Ты... была бы рада? – уставился на неё ухом грызь.
– Впух, тебе это надо пять раз повторять?
– Нет-нет, достаточно одного... Хотя, лучше повтори.
– Пфф... – подзакатила глаза белка, – Повторяю – "йа была бы зверски рада". В пух?
– В пушнину! – искренне ответил грызь и ласково приобняв её, лизнул в розовый носик.
Марисочке это люто нравилось, так что она начинала ласкаться и урчать, и если бы не надобность трясти, и в частности лодку, то грызи просидели бы на поленьях хоть до вечера или утра. Однако оба они уже достаточно натаскали рассудок, чтобы понимать, что любое хруродействие имеет ценность в зависимости от редкости оного. Вслуху этих соображений они и ограничились небольшими тисками.
– Дня через три прочищу и тогда цокну, – заверила друга белочка, – И очень постараюсь!
– Йа уже тебе очень хруродарен, – цокнул Макузь, – Если что, йа цокну тебе как туда добраться...
Добираться в Смолячный околоток пришлось уже через залитые луга и дороги – грызи подзадержались, а погода ждать их как обычно не собиралась. Пришлось трясти согрызунов на предмет второго комплекта сапог и потрянок, потому как без этого недолго отморозить лапы в талой воде, и погрызец. К определённому дню – многие грызи не заморачивались на числовые обозначения дней, так что просто к определённому – Макузь наконец отловил Марису и Лущика, ещё одного грызя из команды, и они тронулись. К удаче, не умом, а в путь; по сухому дорога занимала дня два, на зимоходе – пол-дня, а сейчас вероятно предстояло пройтись не по пуху. Что впрочем никого из трёх хвостов не напрягало ни разу.
– Меня это не напрягает ни разу, – зевнул Лущик.
– Оригинален как гусь знает кто, – хмыкнул Макузь, завязывая рюкзак, – Меня вот только интересует, корма нам хватит, чтобы половодье пересидеть, или придётся плавать за?
– Да попуху, – пожал плечами тот, – У нас вроде теперь пушей достаточно, чтобы всякие внезапности уминать.
– Достаточно пушей! Достаточно пушей! – подпрыгнула Мариса и мотнула ушками, – Кло?
– Кло, – согласились белкачи.
Вслуху подтверждённого кла групп начал движение. Технология хождения по залитым дорогам и просто лесу состояла в комплексе мер: на лапы одевались непромокаемые сапоги с тёплыми портянками, так что грызю становилось попуху, что вода талая. Однако сапоги были далеко не резиновые, а изготовленные из клоха – грубой толстой материи из волокон, пропитанной смолой; когда они были только что после пропитки, то не промокали совсем, но потом смола рассыхалась и начинала фильтровать воду. От этого сапоги внутри постепенно отсыревали и лапы начинали мёрзнуть. Для преодоления этого косяка грызи в длительные дороги ходили с двумя парами сапог, и пока одни мокли, вторые сохли, будучи повешенными на рюкзак за спину. Добравшись до сухого места, меняли обувь и таким образом опять продолжали путь без риска осложнений; естественно, нагрузка на тушку возрастала на вес сапог.
Погда была достаточно располагающая – солнце и колтуны сухой травы быстро сушили отсыревшее, так что при условии наличия корма идти можно было сколько угодно. Залито же было буквально всё! Дороги по цокалищу, даже те что находились на возвышенностях, превратились в каналы, причём вода текла по гладкому льду на дне, так что ходить там далеко не здорово и лучше обойти по снегу, чем навернуться в талую водицу. В иных местах по дорогам текли настолько бурные реки, что даже соваться туда не стоило, потому как снесёт. Грызи смеялись и бросали туда опавшие шишки и ветки, наблюдая за тем как их утаскивает потоком.
За цокалищем, где дороги были не настолько намяты и их не чистили от избытка снега, ручьёв было меньше, но всё же именно по путям скапливалась талая вода, так что шли исключительно по обочинам. Само собой там было далеко не сухо, но по крайней мере нога проваливалась немного, а не по колено. Зверьков любого калибра было не слыхать, потому как все собирались на сухие возвышенности, не желая играть в моржей; зачастую можно было слышать мышей, бегающих по упавшим стволам деревьев; мелкие же белки как прыгали в кронах, так никуда и не делись – им как всегда было попуху. Крупные белки, пырючись на это дело снизу, опять-таки ржали и цокали.
Лущик расслабился первым: не подскользнувшись на листьях или коре сразу, он подумал что и потом ни-ни, а оказалось ещё как. Грызь успел извернуться и упал не как попало, но и оказаться на четырёх лапах по колено в воде – не самое приятное, что бывает. Пришлось быстро тащить его к ближайшему бревну и высушивать, насколько это возможно – одежда ладно, а вот пушнина долго не просыхала.
– Грызаный стыд! – повторял Лущик, приклацывая зубами от прохлады.
– Не такой уж грызаный, – хмыкнула Мариса, выжимая рукав пухогрейки, – И не особо и стыд, с каждым бывает.
– Эть да, – вспушился Макузь, – Йа года два назад так навернулся в канаву с лодки, что оягрызу и мать моя белочка. Мокрый был как гусак. И главное – вылетел оттуда как пробка из бутылки, даже сам не заметил как!
Короче цокнуть, вслуху наличия запасных сапог и прочих материалов, подобные происшествия не могли остановить грызей. Они тащились по хлюпающим залитым талой водой дорогам весь день до сумерек, а когда стало ясно что скоро ночь – зашли в первую попавшуюся большую избу, авось эт-самое. Слух их не обманул ни разу – изба как раз затем тут и стояла, по большому счёту, так что за две "курицы добра" все наличные белки были накормлены и устроены в сурковательных ящиках с мягким мхом. Так как до этого весь день грызи шли, то оказавшись в ящиках, немедленно уснули.
В околотке оказалось посуше, чем в окрестностях, но всё равно особо по лесу не походишь, потому как сырой снег и размокшая напух земля. Объект представлял из себя чью-то старую, если не цокнуть больше, нору верхнего типа, рядом с которой громоздилась дегтеварка. Сама площадка, на которой стояли эти предметы, имела некоторый подъём, так что оставалась не залитой – но это не значит, что сухой, грязища развозилась невероятная. За насыпью норного гнезда торчала та самая куча брёвен с бурелома – уверенная такая куча, в рамках пушнины. Макузь, окинув её ухом, посчитал что там кубометров сто дров.
– Знаете что непухово? – цокнул Лущик, глядючи на кучу, – Что нам её всю перелопачивать.
– Ик?? – округлила глаза Мариса.
– Ну не тебе лично, – поспешил заверить грызь, – Но чтобы наварить дёгтя, который потом эт-самое, нужна берёзовая кора, а она пока намотана на брёвна.
– Пуха себе, – почесал ухо Макузь, – Как-то йа это упустил из слуха... Да и хвост положить.
Положив на это хвосты, они заглянули в строение и обнаружили там Пуширу, Лущиковскую согрызунью, за испитием чая. Естественно, все тут же разделили сие мероприятие. Рыже-серая белка немедленно цокнула, что котёл и топку она вычистила в лучшем виде, а также припёрла два полотна для пилы, заточенные на Сыромятном хуторе.
– Ну Пуш-пуш, ты уж это, того, – повертел в воздухе лапой Макузь, – Набросилась на работу, как хорь на курицу.
– Не удержалась, – рассмеялась та, разводя лапами, – Мне кажется, возни всем хватит.
– Сто пухов.
Возни обещало хватить всем. Хотя Мариса действительно не слишком подходила для кантования тяжёлых брёвен, зато она могла, ради освобождения белкачей, готовить корм, относить всякую нетяжёлую погрызень и вместе с Пуширой ходить по окрестностям для поисков подлапного корма, хотя в это время его было и крайне негусто. Кое-где можно было отыскать прошлогодние грибы, вырасшие самой поздней осенью и вмороженные в снег, а оттого и сохранившиеся вполне неплохо, или недоеденные за зиму орехи на ветках орешника, естественно. По полям вдоль речек, каких всегда достаточно среди густых лесов, немудрено напороться на различные клубни, пригодные под резцы – так называемый "топ" всегда можно заметить издали по высоким сухим стеблям даже зимой. Пока не поднимется новая зелень, сушняк чётко обозначает место залегания в земле топин – размером поменьше беличьего кулака и всегда неровной формы, они отличались отличным вкусом и долго не портились, а также могли спокойно переносить неоднократное замораживание.
Песок состоял в том, что для похода на дальность прямой слышимости приходилось готовиться, как пух знает к чему – проверять сапоги, брать рюкзаки и палки для тыкания перед собой в воду, и всё такое. Тем не более, грызуньи не зря потратили время и обеспечили команду грибами, сухой крапивой, щавелем и топом в некотором количестве: это выселяло неуверенность, что удастся просидеть сколько нужно, не выходя за кормом.
Для начала грызи взялись за топоры и обтесали несколько брёвен, чтобы положить их и сделать мостки для передвижения по наиболее частым маршрутам, иначе земля развозилась в грязищу и ходить становилось нельзя. После этого белки потихоньку приступили к подготовке самого опыта, а Макузь и Лущик взялись перекладывать кучу брёвен, очищая их от коры и распиливая на чурбаки, входящие в топку печи. Чёрные полоски на белой коре как раз содержали ничто иное как искомый дёготь, так что их-то и было надо. Причём естественно, что для получения сколь-либо значимого количества дёгтя требовалась прорва коры. Брёвна размокли и кантовались с большим трудом – если летом Макузь мог сдвинуть такое лапами, то сейчас только рычагом. Наворочавшись, грызи усаживались у костерка перед норуплом, сиречь норой-дуплом, и лопали незамысловатый корм. С окрестностей всё сильнее несло сыростью из-за таяния снегов, заливные лужи подступали всё ближе, блестя на солнце и ночью в лунном свете.
Тяжёлая работа однако не приносила усталости! Марисе это ещё было не совсем знакомо, и она явно собиралась упереться как коза и преодолевать нестерпимое желание убежать отсюда – а желания всё не было и не было. Макузь знал, что когда белки вместе в Лесу – это вообще точно по центру пушнины, он проходил это во время тряски в организованных отрядах местной самообороны. Откровенно цокнуть, самообороняться было не от кого, так что отряды по большей части занимались полезными делами типа сооружения огородов, посадки деревьев и постройки избъ. Любое грызо должно было оттрясти, чтобы получить удостоверение, как это называлось, "о песке". Впринципе, удостоверение о каком-то там песке, а точнее его отсутствие, никак не могло помешать жить – само по себе. Однако любое-же грызо, которому показалось что-то не в пух в отношении другого грызо, могло попросить предъявить.
Короче цокнуть, если торговке на базаре казался подозрительным покупатель, она спрашивала у него удостоверение о песке, и не получив оного, имела полные основания послать напух. Логичность была пушисто-стальная: если белке не нравится существо, а оно к тому же не трясло, то с какого пуха ему, существу, продавать топ или вообще как-то взаимодействовать? Исходя из достаточно деятельной природы грызей, большинство белок таки трясли и имели эт-самое; трясти обычно отправлялись после окончания школы, а это как придётся, лет через 14-18 после рождения; тряска в основном расслушивалась как практика для молодых грызей, хотя и материального профита от работы отрядов было допуха. Кроме того, при околачивании в относительно большой стае белок было проще найти согрыунью или согрызуна, так что это было дополнительным стимулом для грызей пойти и трясануть. Вот Макузь и, и хотя согрызунью он там не нашёл, зато научился втыкаться в работу, как вилы в сено, и многому другому.
