Текст книги "Второй Беличий Песок (СИ)"
Автор книги: Марамак Квотчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
– Схожу без песка, – пожала плечами Хвойка.
– Без? – хмыкнул Бульба, – А когда тигр?
– Тогда вот так...
Грызуниха мотнула кистью лапы, так что под пальцем оказалась рамка со спусковым крючком, быстро направила лапу в дерево и нажала на спуск. Щёлкнул боёк, потому как огнестрел был не заряжен.
– Ну слушай, если что – то, – подробно цокнул Руфыс.
На этом Хвойка собралась да и пошла, как белочь по веткам. На самом деле даже наличие тигров никак не могло остановить белку от того, чтобы пройти по лесу – это просто невозможно физически. Однопушность также не являлась чем-то хоть слегка выше обычного, так как грызи всю дорогу привыкли к этому и цокали, что там где одному делать нечего – двое точно не справятся. Руфыс правда подёргивал ушами, потому как явно не хотел отпускать туда Риллу, а сама Рилла просто была слишком загружена мыслями про пруды и тар, чтобы разбрыливать ещё и над этим.
Хвойка сделала всё как следует – налапный огнестрел, заряженый перцем, был в постоянной готовности, как и шипы на налапниках и ошейнике. Белка прицепила себе к наушной кисти сосновую веточку, так чтобы та болталась перед глазами, с той целью чтобы ни в коем случае не забыть, почём перья. Причём помнить следовало постоянно – через каждые шагов триста грызуниха издавала резкое "Цявк!!", так чтобы не напороться на крупного зверя внезапно. Было давно известно, что именно "цявк" не слышно далеко, зато вблизи выслушит весьма резко и большинство животных не могут продолжать сидеть в засаде, когда над ухом так цявкают.
Периодически цявкая, Хвойка прошла опять через Сушнячиху и углубилась в хвойные леса, в честь которых и была небезрезонно названа, по мышиной лыжне. Даже слышаный постоянно с самого рождения, Лес вызывал лютое чувство счастья и радости, а короче цокнуть Хрурности – настолько, что белка порой, оглядевшись, сигала в пушистый сугроб или залезала на ёлку, чтобы потом быстро скатиться по заснеженым веткам. Несколько раз грызуниха видала следы крупняка – тигров, и поменьше – слышимо рысей, но самих зверей не заметила. Когда начинались сумерки и день клонился к завершению, Хвойка искала подходящее место для ночлега, а в Лесу такое место было комлем упавшего дерева, пройди от силы килошаг и обязательно наткнёшься на один.
Устраиваться в этих ямах подсказывал инстинкт, как это сделали в своё время и Макузь с Ситрик, потому как тут удобно греться у костра, не опасаясь при этом нападения со спины, а если уж какое нападение вдруг произошло – можно или разворошить костёр, устроив огненную завесу, или слинять по лежащему стволу на другие деревья. Любой грызь чувствовал себя куда как уютнее, когда за спиной лежали сухие ветки, пролезть через которые неслышно могла только мышь, а белочь и та шумела. Единственное, чем был не особо удобен метод – это надобностью подгадать время наступления темноты, чтобы успеть найти комль и заготовить дров. При пасмурном небе да зимой, да ещё когда шёл снег, в лесу могла наступать такая темнота, что хоть ухо выколи – только лапами наощупь и можно продвигаться. Правда, в такое время и волки с тиграми не ходили, потому как даже их ночное зрение не позволяло видеть в такой темени, а таранить мордой деревья они не любители.
Подрёмывая, нюхая дым и слушая треск веток в костре, Хвойка улыбалась и прицокивала, потому как было уютно, а вдобавок она Трясла, хотя и не трясла в данный конкретный момент. Как цокается белка спит, тряска идёт. На самом деле грызуниха оттрясала в Щенковской Третьей Огородной Вспушне, за что получила немало опыта и свидетельство о том, что да, трясла. Вспушня эта занималась не только огородами, но белка в основном всё время копалась в земле, успев за два года побывать и на залитых полях свеклы, и на зерновых, и на делянках, где растили малодубы.
Эти низкорослые деревца были очень плотные, отчего плохо ломались, и имели большой срок жизни – как сами по себе, так и вслуху сопротивляемости болезням и вредителям. На делянках их обрезали таким образом, чтобы получился столбик с пучком веток наверху – лет за восемь малодуб приобретал нужные размеры и очертания. Затем эти столбики использовали как столбы для живой изгороди, пересаживая в нужное место, или же для привоя на сильный корень плодовых веток. Как ни крути, а вспоминая ряды саженцев, Хвойка могла точно цокнуть, что жажа была вот такенная!...
По дальнейшему пути ей стали часто попадаться скворки в составе по три вооружённых хвоста, и тут оказалось нелишним наличие бумаг, подписанных в Щенкове и удостоверяющих, что эт-самое. Как пробурчали, помянув зуду, скворки, в околотке вообще введено пожарное положение вслуху произошедшего грабежа на дороге.
– Гра чего? – уточнила Хвойка.
– Гра бежа, – заржал топорист, поправляя съезжающий на глаза шлем, – Ну, это когда вот пык, пык, и кло!
– Хм... А есть хоть какие-то мысли, кто это был?
– Есть, пуши думают что знают, кто в ум вошёл. Облава думается уже в процессе.
Некстати, подумала Хвойка, и была неправа – возня её нисколько не затронула и не помешала выполнить задуманное. Более того, для перевозки скворчьих бойцов была задействована внеочередная мышь с пятью санями, которая обратно шла порожняком – на ней-то грызуниха и доехала до самого цокалища, с ветерком.
– Слушай, хрурненькое имя, Ветерок, – хихикнула она, прощаясь с машинистом мыши.
– У тебя не безхрурнее, – ответствовал тот.
Ослушавшись вокруг, Хвойка вспу... экхэм! Так вот, ослушавшись вокруг, Хвойка обнаружила некоторый рост активности в цокалище в сравнении с прошлым разом – колеи блестели, как стальные, потому как были очень плотно укатаны лыжами мышей, а это достигается только если много ездить. По тропинкам вдоль лыжней бодро сновали пуши, и доносилось цоканье, поквохтывание, иногда вой, а также конечно же, звук трясущихся ушей. Где-то за сараями, как оно всегда бывает, тупо гавкала собака, скорее всего енотовидная.
В нулевую очередь грызуниха отправилась проведать Жмурыша и нашла его в неплохом расположении пуха, вырезающим заготовки из толщенного листа просмолённого клоха – после того как из листа, после долгих мучений, удавалосиха вырезать нечто навроде подошвы, на этой основе дальше можно было делать сапог. Грызь обрадовался приходу белки и трепанул слегка её уши, по поводу того, какие события происходят на болотах; та естественно цокнула, что эт-самое. Ноги Жмура находились в значительно лучшем состоянии, и вслуху того что следуя рекомендациям грызь их не нагружал более чем для перехода к сортиру, продолжали приходить в норму. Хвойка снова цокнула как знахарка, пошла в лавку и достала кой-каких травок поверх обычной зел-воды, объяснив грызю как ими пользоваться.
– Да зел-вода она конечно на вкус хороша, – цокал Жмурыш, – Но впух, от неё потом лапы чешутся что-нибудь сделать, а делать нельзя!
– Думаю ещё дней десять от силы, – заверила его Хвойка, – Кстати цокнуть, ты не хочешь вернуться в Щенков с мышью?
– Вообще мысль проскакивала, – признался грызь.
– Вот. А макаться в ледяную воду тебе сейчас крайне противопоказано, опять схватишь на месяц.
– Тогда наверно поеду, – цокнул Жмур.
Но это ещё не всё, цокнула себе Хвойка. Поездка на мыши сколь безопасна для здорового грызя, столь и чревата для не совсем здорового. Если паровозик встанет на пол-пути к Триельской, что с ним часто и бывает, пуши спокойно дойдут лапами, а Жмур нет.
– Только учти такой песок, – цокнула она, – Когда будешь доцокиваться с мышиными о поездке, не вздумай цокнуть, что здоров как лось.
– И не собирался, – фыркнул грызь, – Хотя за напоминание хруродарю, мог и забыть.
– Тогда услышимся в Щенкове! – погладила его по ушам Хвойка.
Она прошла по станции, где разгружались мыши, и истрепала не одну пару ушей, но пока никто на Триельскую не ехал, так что Жмурышу предстояло найти попутку лично. Хвойка же направилась в лавку с вывеской "1", что означало не иначе как кормовые товары, с целью наменять на единицы Добра кой-чего, а главное зел-воды. Таковая отвешивалась в бутылках по два зоба объёмом, что белке сильно не понравилосиха, потому как переть на себе тяжеленную бутылку, в общем напух не нужную, она сочла излишним. В итоге она слила зел-воду в бурдюк, а бутылки отдала обратно. Хвойка ещё ослушала стеклотару – толстое зелёное стекло, выгнутое внутрь дно бутылки и ярлык с надписью "Бугорянская мануфактура, кло".
Мимо, топая сапогами по снегу и гремя инвентарём, прошёл отряд пушей в двадцать, завывая строевую:
– Зуда-зуда, бу-бу-бу! Зуда-зуда, бу-бу-бу! Зуда-зуда...
– Впух, – помотала головой торговка, – Как начнут бубнить, уши вянут.
– Ну да, затупливает, – хихикнула хвойка, – Скворки?
– Да если бы! Это вспушенные, из осеннего призыва.
Уже отойдя от цокалища с полным рюкзаком, Хвойка сама невольно начала бубнить то, чего хватанула – а от этого сначала захихикала, а потом и заржала в голос, аж в снег упала.
На болоте конечно тоже ржали, хотя кататься по снегу остерегались вслуху наличия полыньёв по всем сторонам от разведанной тропы. Взявшись за бочку, грызи катили каждый свою – поднимать её тупо в любом случае, да она и не воздушная далеко. Катить таким образом предстояло означенные килошагов пятнадцать, и за день не управиться даже с одной бочкой. Помогало то, что сам грызь шёл по утоптанному снегу, а бочка катилась по целине по краям и была от этого выше; не помогали, а таки наоборот, кочки и кусты – но зато круглая бочка ни за что не цеплялась.
После некоторого потепления снова вдарил морозец, и снег покрылся достаточно прочной ледяной коркой – ходить конечно никак, но вот таскать волоком – вполне, чем и пользовалисица. Чистое голубое небо кое-как отгоняло сонливость, неизбежную после многих часов работы, и заставляло трясти ушами. На три хвоста грызям потребовалосёнок шесть дней, чтобы перетащить все части плавсредства к первому пруду возле Хвостьего острова. Выбрав подходящую площадку, они начали сборку этого чудища.
После сборки стало ясно, что придётся ещё и вырубать во льду место для причаливания, потому как тонкий лёд не давал подплыть дальше, а вылезти на него нельзя. Наконец, после такенного погрызища, бочкоплот оказался в воде и показал себя с хорошей стороны в плане устойчивости, чего пуши опасались. От веса Руфыса, залезшего на жерди между бочками, поплавки ушли в воду совсем немного, и пользуясь веслом, вырезанным из брёвнышка, грызь довольно уверенно проплыл кружок по водоёму. Рилла подпрыгнула от радости, но услышала снизу предостерегающий треск льда и более не прыгала, а пошла готовить инвентарь для замеров.
Основной лагерь теперь находился на Хвостьем, дров там хватило бы на несколько дней, так что и. Грызуниха сама вышла "в море" и долго возилась, налаживая свои снасти. С берега пруд казался совсем небольшим, но когда сидишь низко на жердях, кажется по другому – вокруг целая клякса непрозрачно чёрной воды, и только качающийся плот под лапами. Головой Рилла понимала, что глубины тут от силы шагов пять, но всё равно уходящий в темноту тросик с грузом вызывал поёживание. Тем более, что глубина отрисовалась на отметке десять шагов – стало быть, впадина была весьма с резкими краями.
– Скока?? – крикнул с берега нетерпеливый Руфыс.
– Несколько! – точно ответила Рилла, – Пока десятка.
– Оягрызу!
Грызла и Рилла, потому как из этих десяти не менее шести приходились на жидкий ил, явно на много частей состоящий из искомого тара. Практически прямо внизу под лапами находилось-и-два-лосёнка целое озеро тара! Ну, или по крайней мере, пруд. У белки аж пух захватило, настолько что она чуть не сорвалась с жердей в воду – вот был бы сюрприз, хоть не цокай. Относительно чистая вода в пруду имелась между этими четырьмя шагами глубины и поверхностью, а на самом верху плавал слой совсем чёрной фракции, похожей на то что называли мазутом. Вляпаться в эту жижу было совершенно излишним, если не цокнуть больше – и никто из наличных грызей не вляпался, будучи осторожен.
Бочкоплот отлично выполнял свои функции, за что Руфыс торжественно присвоил ему имя "Пик Скупости"... После того как все проржались, он ещё добавил, что стоит прицепить атрибут "особо вспушённый", как это делали с особо удачным чем-нибудь, будь то корабль, мануфактура, отряд или зимоход. Присутствовавшие белки цокнули, что особо вспушённым он действительно будет, когда выдержит десять сборок и разборок после претаскивания между прудами. Грызи при этом хлебали зел-воду, потому как Хвойка уже была на месте и скалила резцы, глядючи на пруд.
– А что-то мне кажется ты задержалась, Хво? – цокнул Бульба.
– Было слегка, – усмехнулась она, – Как йа цокнула, там по околотку вообще пожарное положение было из-за каких-то чумных хорьков, ну вот и. Иду йа значит обратно, слышу след поперёк тропы, слухнула – три хвоста сидят у костра, рядом мешки большие, и всё как-то дёргаются и опасаются. Ну думаю, оторви мне уши рысь...
– Уши тебе могла оторвать не рысь, – заметил Руфыс, – Ну и?
– Ну и, послушала, ношу сныкала и ходом к повороту, где скворки стояли, – Хвойка поёжилась, – Эти не такие уж глухие оказались, давай за мной шуровать.
– Дыых, – передёрнулась Рилла, представив.
– Ну поперёк не цокнешь. Пришлось пальнуть из налапника, причём не перцем, а пулей.
– По лапам? – зажмурилась Рилла.
– Цокнешь тоже, йа тебе что, пропушиловский стрелок, лапы выцеливать? Куда попало туда попало, а попало в балду, – тут никак нельзя было уловить сожаления в цоках грызунихи.
– Непуха ибо! – подтвердил Бульба, – Хво, это в пушнину. Только у тебя вроде один патрон и был?
– Хватило, – хмыкнула она, – Эти подранка бросили и драпать, а на выстрел скворки нагрянули на лыжах, так что скоро животных уже того.
– Ууу, пуховые уши! – потрепал хвойкины уши Руфыс.
Все сошлись во мнении, что это в пух – хотя и в буквальном смысле. Такое – всмысле пожарное положение – случалосиха каждый раз, если происходило что-то противохрурное и не лезущее в ворота. Буквально всё грызонаселение могло забросить все дела и выйти на такую облаву, скрыться от которой не могли никакие чумные хорьки. Вдобавок как правило из Щенкова приходили дополнительные милицейские отряды, натасканные сами и с не менее натасканными прилапнёнными волками для хватания и сороками для выслеживания. Чего пуши не умели – так это терпеть грызаный стыд, и его ликвидация всегда становилась самым важным делом – натурально как при пожаре.
В любом случае, огнестрел сыграл как ему и было положено, а пуши получили дополнительный запас корма и зел-воды, каковую испивали регулярно для поддерживания бодрости тушки. Бодрость же пуха била через край, потому как теперь у них имелись несколько горшков тара, начерпаных с глубины буквально голыми лапами! Ну всмысле, при помощи верёвки, конечно, и с борта "Пика Скупости" – но главное, что они были. После отстаивания и процеживания через плотную тряпку получалась лёгкая фракция, даже горевшая в огне костра с противным запахом и сизым дымом. Даже такие результаты весьма внушали и заставляли вспушаться.
Возни всё-таки оказалосиха предостаточно – Рилла потратила на первый пруд два дня, чтобы промерять его по нескольким линиям, записать результаты и провести зачерпывание из осадочного слоя. Прочие грызи в это время занимались всё тем же, чем и раньше – таскали дрова по тропе от самого Понино, потому как много их явно не будет. После того результаты оказались зафиксированы на двух листках плотной бумаги, плавсредство вытащили на лёд и разобрали на составные части, тобишь бочки да жерди.
Пушесобранию пришлосиха признать за плавсредством звание особо вспушённого, когда оно успешно проплавало и по второму, и по третьему прудам, а Руфыс на этом не остановился и прибил к "борту" табличку с вырезанной надписью "Корабль Щенковского ЦокСовета "Пик Скупости". Особо вспушённый, имени Риллы Клестовой" – всё равно вечерами лапам делать особо нечего, кроме как вырезать табличку.
– Это да, – хихикнула Рилла, перебирая в очередной раз записи под светом лампочки, повешеной на сук, – Йа когда на юга плавала, корыто называлось "Низ Жадности".
– Почему "низ"? – покатился со смеху Руфыс.
– Потому что "верх" взяли как название ещё раньше. Посиди-ка на хвосте, ты ведь слышал про это!
– Может и слышал, но забыл напух.
– Ладно, – цокнула белка и потушила лампу, дабы проявить верх жадности в отношении масла, – Кстати тар люто потребен и для светильного масла, а оно в пух.
– Вроде из него много не получается? – припомнил грызь, – Тоесть совсем пух да нипуха.
– Из него да, но зато из него получается желтин. А он потребен для того чтобы вытапливать масло из древесной стружки, получается вполне годно.
– Да на мой слух, уже годно, – цокнул Руфыс, гладя бельчону по хвостищу.
Из потрескивающего костра искры улетали вместе с невидимым дымом прямо в звёздное небо, раскинувшееся над притихшей заснеженной топью. С прудов подванивало газом и несло сырость, а под лапами имелся первосортный пух.
Пока одни пуши промеряли глубины прудов на месте, другие занимались раздумыванием и изучением общих вопросов, причастных к теме, и в частности этим оказались забиты уши Макузя. Само собой он регулярно таскал воду и дрова, а также ремонтировал паровики и прочую пуханизацию, да и к весеннему севу на огороде тоже готовился, но всё это не только не мешало, а таки помогало процессу. Думать в наглухо закрытом гнезде удавалосиха от силы день, а потом требовалось черпануть ещё Дури из Мира, известное дело. Вслуху этих соображений воду таскали даже пожилые грызи, ходившие в учгнезде в лютых препесторах – таскали за милую пушу, и другим не давали без очереди.
Макузь в основном загрузил голову основным на данный момент вопросом – как выяснить, сколько тара можно выкачать из пруда с такими-то данными? Вопрос был далеко не так прост, как мог показаться, потому что тарный пруд не был корытом с водой. Пруд являлся лишь впадиной в дне болота, где собиралась высокая концентрация тара, растворённого по слою ила, и начиналось газовыделение и частичный выброс на поверхность. По этой причине, когда тар выкачивали из самой ямы, туда немедленно натекало ещё – как вода в колодец. Вот вопрос и состоял в том, какова мощность натекания и в конечном счёте сколько можно вычерпать.
Следует цокнуть, что Макузь хоть и часто разбрыливал мыслями не по пуху, но в целом был больше практик, чем теоретик. Поэтому пытаться чисто по фактическим данным вывести результат он не стал и приступать, а сразу подумал об уже имеющейся тарочерпалке в Керовке и о том, как провести точные замеры процесса. Для этого тоже следовало изучить большое количество сопредельных вопросов, в том числе прочесть монументальный трактат "Вода. Оягребу, или что за напух тридцать три раза."
Однако если с таром грызь всё более-менее разбирался, и чем дальше тем больше, то за чем он никак не мог успеть – так это за скоростью, с какой сновала по цокалищу Ситрик. Макузь только укладывал под ушами, что его согрызунья расскрашивает посуду, а согрызунья уже перебегала от посуды к ещё чему-нибудь, и грызь снова пытался запихнуть это под уши – а запихнуть хотелось, потому что ему было мягко цокнуть не всё равно, чем занимается грызуниха.
– Мне мягко цокнуть не всё равно, чем ты занимаешься, грызуниха, – прямо цокнул он.
– Мне мягко цокнуть это приятно, – муркнула Ситрик, – И мне тоже не всё равно чем ты занимаешься, Маки. И вообще прямо цокнуть без тебя йа могла бы никогда не побывать на болотах, до которых лапой подать! Ныкыш цокал, что...
– Кто цокал?
– Ныкыш, это чейнин дальний родственник, сейчас в красочной лавке трясёт.
– Как ты ухитряешься их всех запоминать? – удивился Макузь, – Йа точно цокну, что за всю жизнь запомнил меньше грызей, чем ты за десять дней.
– Таков уж песок, – пожала плечами белка, – Так вот он цоцо, что тут недалеко есть водопад!
– Водо что?
– Пад. Это когда река льётся вниз с высокого уступа, – Ситрик показала лапами, – Очень хрурное слышище!
– Да, странно, йа думал такое в горах бывает, – цокнул Макузь, – А так слушай, если в пух – пойдём да и того.
– Кло! – довольно всквохтнула белочка и вспушилась.
Давеча пуши немало потрудились на перевозке барахла, потому как уцокнутая красочная лавка, затеяная Ситрик и Чейни, оказалась расположена в непуховом месте – пришлосиха всё перевозить и размещать в другом сарае, а предварительно его, сарай, построить. Тут они впервые поучавствовали в рубке настоящей избы – правда маленькой, три шага на два, но тем не менее. Особенно если учесть, что участие специалиста по этому самому сводилось к указующим цокам раз в несколько дней, грызи вполне могли быть довольны избушкой. Встроенная в сарай, она предназначалась для того чтобы там сидеть зимой и не отморозить хвост – а в самом сарае располагались полки для сотен всяких разных банок и предметов.
– Мак, это точно по центру пушнины, – цокнула тогда Ситрик, – Чтобы мы без тебя делали!
– А уж чтобы йа без тебя делал, – зажмурился грызь, – И да, мне обязательно потребуются твои прелестные серые ушки, когда придётся дальше ковырять тар.
– Именно мои? – хихикнула грызуниха.
– Именно твои. Всмысле для чистого цоканья, которым вообще не так уж много кто владеет.
– Мои уши – твои уши, – вполне серъёзно цокнула Ситрик.
Насчёт чистоты цоканья это было точно так. Зачастую даже хорошо знавшие друг друга пуши никак не могли прийти к общему песку, а когда в расслушивании учавствовала Ситрик – песок находился, как с неба падал! Никто из известных пушей не мог настолько точно объяснить соль, как она – и этим следовало пользоваться на сто пухов. Собственно, сама белка была ни разу не против, так что и пользовались.
Разведка вернулась к самому концу зимы, с последними поездами, хотя Жмурыш таки добрался на попутках пораньше – но у него не было с собой результатов, какие привезла группа. Настырные пуши промерили глубины и слой тарного ила во всех десяти обнаруженых прудах, так что одних результатов, изложенных очень сухо, накопилась приличная папка. Макузь чуть не обкусал себе все когти, пока ждал копирования и возможности услышать всё собственными ушами и в полный рост. Услышав же, он сильно возрадовался.
– Йа совершенно уверен, что такое количество прудов цокает о том, что тара в болоте выше ушей!
Фрел хмыкнул и показал на его уши, намекая на то, даст ли он их на отрыв. Макузь давать уши на отрыв отказался, зато у него было куда более рациональное и полезное решение – продуманный план пробной выкачки на нулевом пруде.
– Вот некоторые небольшущие доработки, которые надо сделать, – показывал он, – Вообще можно в одну пушу. И потом, к осени максимум, вместе с теоретическими данными это даст полное представление о том, почём перья.
– Какие перья?! – схватился за уши Руфыс, – Да там этой погрызени – хоть ушами жуй, цокну тебе безо всяких исследований!
– "Хоть ушами жуй" это не количество, а эмоция, – усмехнулся Фрел, – Ты представляешь себе, как добраться до дальних прудов, чтобы начать выкачивать тар?
– Ну, это будет непросто.
– В запятую. Тобишь придётся городить дороги и много чего ещё, а чтобы это спланировать – нужно точно знать, сколько можно вылить.
– Кстати, натурально, а как добраться? – почесала уши Рилла, – Вот представила йа себе платформу на пруду, ну качает, а дальше что?
– Об этом мы...
– Да нет, об этом стоит подумать сейчас, – возразил Руфыс, – Все слышали, какое погрызище эта гать, а ведь она всего килошаг от силы.
– Вроде там больше? – припомнил Макузь.
– Это вместе с делянками, а чисто до Керовки – килошаг, – пояснил Руфыс, – И даже на неё требуется постоянно валить брёвна, потому как гниют. А выносят оттуда тар только в бочонках по десять зобов, тупо на спине, потому что тележка не проезжает.
– Это летом, а зимой?
– Да не, зимой не намного лучше, – отмахнулась Рилла, – Лёд на болоте очень кривой, с постоянными полыньями, так что даже мышь не пустишь, провалится.
– Вот и раскинем, – заметил Руфыс, – Можно ли вообще на это рассчитывать, чтобы эт-самое.
Пуши поводили ушами, соображая, и быстро пришли к мнению, что раскинуть тут придётся очень широко, так что следует дать сроку несколько дней и обцокать позже, когда будет сварено. Макузь всерьёз задался вопросом, так что пошёл искать записи о том, как оно – но мало чего нашёл, потому как не было ещё известного случая, чтобы издали в болоте черпали тар или ещё что-нибудь.
– Это грузит, – признался грызь, – У нас тут погрызище с самим таром, а теперь ещё и неслыхань с топью!
– Неслыхань? – почесала ушко Ситрик, – Посиди-ка на хвосте...
Она задумчиво стащила Макузя назад, усадив на хвост.
–...йа вроде что-то слышала про дорогу через болота, они называют её "гагать".
– Ага, помню! – цокнул Макузь, – Пролескин околоток, там действительно есть дорога через топь. Ух ты моё умное грызунихо, Ситти.
Умное грызунихо потёрлась об него ушами – жутко пуховыми и приятного серо-фиолетового цвета. Фуксиновая краска, кстати цокнуть, с шёрстки практически не выцветала, так что едва ли за пол-года удавалосиха заметить изменение окраски белки. Буквально уже весь Щенков знал, что фиолетовоухая белка – это Ситрик Треожисхулт; а поскольку прятаться в собственном цокалище она не собиралась, то это было скорее в пух, чем мимо оного.
Макузь же получил по голове вопросами, которые требовалось прочищать и прочищать, до полной прозрачности. Сама факта существования дороги через топь, при том длиной около трёх килошагов, уже очень внушал, но требовались подробности. При этом, следует цокнуть, добыть эти подробности не имелосиха никакой возможности кроме как тупо съездить туда и выслушать в оба уха, поэтому пока грызь отложил это, лишь записав тезисно, какие именно подробности нужны. Пока же предстояло раскинуть, и он раскинул; вечерами грызь не удерживался и прицокивал на ушки Ситрик, а та благосклонно выслушивала, но по большей части варил под своими ушами, ибо негоже крошить на чужие уши сырой батон.
Погода всё более сворачивала на весну – очередную, да – снег подтаивал, ветер тащил сырость и некоторую теплоту, пуши и прочие зверьки готовились к половодью, в частности запасая корм и укрепляя защитные грунтовые стенки, нарытые против затопления чего-либо паводком. Тем не более, по тропинкам всё ещё можно было ходить – утоптанные до состояния льда, они не проваливались и пока не развезлись в грязь, чем Макузь и пользовался. Выйдя из ситриковской избы, он кочевал кругами по обильным пролескам, разделявшим группы строений возле дорог, и цокал себе под нос. Наличие ёлок и Леса в целом крайне этому способствовало.
Затопленность топи намекала на то, что если вырыть канал, возможно перемещение по нему плавсредств. Однако в нулевых Макузь крайне туго представлял, как вырыть канал в болоте, а главное как уберечь его от заиливания до прежнего состояния и зарастания водорослями. Это тоже стоило проверить, но на первый вслух грызь цокнул бы, что это невозможно – открытой воды на болоте не бывает, её тут же заполонит растительность, а чистить несколько килошагов постоянно – можно опушнеть. Кроме того, сама идея постоянно полоть растения была чужда грызям – они так не делали даже на огородах, а делали так, чтобы сорняки не росли вообще. Дать им расти и потом полоть казалось верхом глупости, а выдёргивать из земли и уничтожать совершенно годные растения, которые просто не там сидят, тоде отнюдь не радовало ухо. Короче цокнуть, версию с каналом Макузь запорол.
В качестве другой альтернативы дороге выступал нарочно сконструированный агрегат для перемещения по трясине. Макузю с его техническим песком в голове не составляло труда представить в общих чертах, как это сделать: что-то вроде плоскодонного парохода, который толкается циклически работающими упорами, наползает корпусом на трясину и так движется. Однако это казалосиха сложным в исполнении, со спорным результатом по грузоподъёмности, а главное опять приводило к прополке пути. Грызь выбросил и этот вариант.
Далее он вернулся к одному из главных видов грызотранспорта – зимоходам. Допустим, если ухитриться наморозить поверх обычного болотного льда ледяную дорогу, по ней можно пустить и "леммингов", не то что мышей. Как намораживать, он знал – на реке пилили лёд, выкладывали тонкие стенки по краям и затем при помощи насоса, питаемого от паровика, накачивали туда воду – получался толщенный мост, выдерживавший самые тяжёлые машины. Однако в данном случае это означало, что весь остальной год места добычи будут оторваны от "берега", а ведь туда надо завозить огромное количество дров для питания паровых машин, перемещать смены трясущих и вывозить собственно тар. В этом не было бы ничего невозможного, но возле пруда просто негде складировать запас топлива на весь год и весь полученный тар. Кроме того, если возникнет надобность в доставке какого-нибудь механизма достаточной крупности, по тропинке его не припрёшь, и придётся ждать год до холодов, что ясное дело, не в пух. Ходить со смены пятнадцать килошагов по брёвнышкам – в общем тоже.
– Таким образом! – цокнул Фрел, когда всё вышецокнутое было озвучено и разжёвано, – Эти варианты не подходят, остаётся только гагать.
– ГАГАГА!! – хором гаганули грызи.
– Да. Как предложил Макузь-пуш, можно понадеяться на узкоколейную рельсовую колею. Для того чтобы она не утонула, понадобится мыслимое количество брёвен, уложенных в гагать. Всмысле, если колея будет ширококолейная, то брёвен понадобится пухова туча.
– Тут нужны уточнения, – добавил Макузь, – Навроде того, в основном, сколько времени может пролежать бревно до тех пор, как не сгниёт окончательно. А то вы сами понимаете, что негодно расходовать слишком много дров, чтобы получить слишком мало тара.
– Да, но вот тут выкладки по добыче, – показал Бульба, – За день может потребоваться перевозить по пять кубов дров к каждой топке, а их у нас, в максимуме, может быть десять, итого пятьдесят кубов. По узкой колее столько уедет?
– По узкой колее за день? – хмыкнул Макузь, – ОЯгрызу сколько уедет. Вот выкладки.
– ОЯгрызу. Вопросов больше не имею.
– Тобишь у нас два песка, – показал на пальцах Фрел, – Один и второй. Первый это выяснить с самим таром, и тут есть подробный план действий. Макузь?
– Что? Всмысле, трясти? Конечно! – грызь мотнул ушами.
– Тебе ещё кто понадобится?
– Если утащу с собой бельчону, то нет, – цокнул он, – Да и не так тоже вряд ли, чего там делать.
– Возьми бумаги, – посоветовала Рилла, – Вот тебе ещё список вопросов, которые надо вычистить.
– Кло, – кивнул Макузь, принимая меленько исписанный листок.
– Так. А второй песок – надо изучить гагать в Пролескинском.
