Текст книги "Второй Беличий Песок (СИ)"
Автор книги: Марамак Квотчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Квотчер Марамак
Второй Беличий Песок
Защёчные мешки Солнца, или Беличий Песок 2.
Нулевое ведро песка: Щенков
Что уж точно, так это та незамысловатая факта, что просыпаться в совсем тёплом гнезде, особенно зимой, мягко цокая непросто. Явление испытывали на себе многие местные белки, потому как в Щенкове куда чаще услышишь бревенчатую избу, чем шалаш; поскольку Макузь тоже находился в вышецокнутом месте, испытывал и он. Впрочем, спросонья грызь очень часто не сразу понимал это и думал, что по прежнему у себя дома, а оттого удивлялся возне за перегородками и запаху дыма от печки.
– Кокой олух напустил дыму, кло, – приквохтывал за стенкой дед Житхин, и как обычно отвечал сам себе, – Ну да, йа и напустил, гыгы.
Далее слышался звук трясущихся ушей и хихиканье, а также много чего другого – неслушая на темень, обитатели раскачивались и начинали кормиться, чтобы успеть приступить засветло к возне, ради которой они собственно тут и околачивались, как гуси на водопое.
Макузь вылезал из ящика, набитого сухим мхом, стряхивал туда обратно приставшие куски оного и вспушался, что впрочем по умолчанию. Беличья пушнина хорошо сохраняла тепло, и хотя после суркования казалось, что в доме прохладно, на самом деле в доме было допуха как тепло по сравнению с открытым воздухом, где простаивал весьма недурной морозец. Кстати интересно посмотреть, насколько именно недурной – но для этого придётся зайти в лабораторию к Фылше, потому как там ближайший термометр.
Неслушая на мороз, Макузь одевал только портки и лапти, а в остальном полагался на то, на что белки полагались всю дорогу и ни разу не пожалели – на пух. Пуха на грызуне имелось изрядно, в том числе на хвосте и ушах, но соль не в этом. Соль была в шкафу, в глиняной банке. Выковыриваться из сурковательного ящика в прямом смысле цока "ни свет ни заря" бывает довольно трудно, но грызь уже настолько привык, что не испытывал по этому поводу никакого напряжения, как с ним бывало раньше, по началу тряски в Щенкове. Вдобавок как только беличья голова просыпалась, она вспоминала о незаконченных делах, так что особого стремления зарываться обратно в мох не наблюдалось. Не цокая уже о том, что это было невыполнимо.
Макузь как обычно пошёл за ведром, и загребя оный инвентарь, отправился за водой. В трёхэтажной избе уже копошились, а снаружи возле дороги горел фонарь, потому как иначе хоть ухо выколи. Небо было закрыто шерстяными на вид тучами серого цвета, так что рассвет еле чуялся; задувал несильный морозный ветерок и сыпало снегом. Тот же самый снег хрустел под лаптями и подхолаживал ноги, так что особо долго так не разбегаешься – но быстро за водой сойдёт. Воду набирали недалеко в прудике, на коем кололи лёд, и поутру там тряслось немало ушей – ну и естественно, слышался ржач.
– В очередь, белочкины дети, в очередь! – цокал кто-то, – Ну вот, пожалуйста...
Как расслушал Макузь, подойдя ближе, случилось что обычно. В полынью забрасывали вёдра на верёвках, и когда там оказывалось сразу несколько посудин – они перехлёстывались.
– Это кто там умничает не в меру, а? – цокнул грызь, потому как в темноте действительно не видел, кто.
– Да вот тут, выискалось одно грызо, – хохотнула Майра, крупная серая бельчища, – С Пропа.
– Так и что с того, что с Пропа? – цокнул тот, подойдя, – Это же тупизм!
– Да сходи ты к курицам, – цокнула Майра, – Всё время так делаем и будем дальше.
– Она хочет цокнуть, Дури ради, – пояснил Макузь, – А ты грызо по какому случаю из Пропа?
– Редьку привёз, – ответил грызо из Пропа.
Белки заржали, потому что ответ про редьку был универсальный и обладал рекордной бородой, которая собственно и вызывала бугогашечки.
– Смейтесь-смейтесь, – цокнул пропский сквозь смех, – Вот если бы вы видели, что у меня там действительно редька, йа бы на вас послушал.
Проржавшись, грызи вспушились – отчего по воздуху полетели мелкие клочки линялого пуха – и вернулись к своим бадьям. Макузь делал неоригинально – размахивался ведром и запускал его по льду, так чтобы оно скатилось в прорубь, а потом вытаскивал, обламывая края льда. Подходить туда было чревато купанием, а на морозе это в свою очередь чревато жмурками. Наполнив бадью, грызь утащил оную в избу, потому что всегда так делал; он таскал воду, а в это время Фира готовила корм, Хем подтаскивал дрова к печке, и так далее. Было совершенно чисто, что если всего это не сделать лично – оно останется несделанным, а это не в пух.
Хрустя снегом под лаптями, Макузь оглядел постройки учгнезда, слышные в основном из-за фонарей и света в окнах – восемь стандартных трёхэтажных изб были поставлены в ряд и обращены окнами на юг, чтобы максимально использовать солнечный свет. Над каждой башней вился дымок, потому как там имелись печки; белки весьма пуховичные зверьки, но когда дело касается гнезда, они предпочитают, чтобы оно было тёплое. Где-то по дороге за полосой низколесья слышалось, как ползёт по колее паромобиль, кроша колёсами лёд и подшипывая паром. В воздухе постоянно подпахивало дымом, и не таким как от костра, а угольным, от обилия всевозможных печей.
Всевозможные печи в очередной разище начинали намекать Макузю о возне, и грызь погружался в глубокие размышления. Возня была самая что ни на есть профильная, потому как учгнездо, в котором он нынче и обитал, носило наименование "Щенковское Хымическое". Перед мысленным вслухом вставала рефракционная установка, и грызь задумывался: все знают, что такое перегонка и как из нефти получается масло. Но никто толком не знает, что именно это такое! Всмысле, что такое нефть, откуда она берётся и почему берётся именно там, где берётся, и почему из неё можно выгонять различные вещества – масло, смолин, мазут и тому подобное. Почему из нефти выгоняется, а из воды, например, ничего не выгоняется, хоть весь пух из хвоста выдерни? Следует признать, как цокал Хлутыш, ответов на эти зацоки пока не имеется ни разу; имеются некоторые предположения, которые однако не особенно доказаны. Правда, помимо предположений наличествовали чисто практические данные, которые позволяют использовать перегонку в пользотворных целях.
Макузь в основном этими практическими данными и занимался, как и многие другие грызи; если составить достаточно подробные таблицы, описующие процесс, то для его использования незачем знать, как именно он происходит. Хотя, конечно, и очень хочется знать. Собственно, стремление к тому чтобы знать и было одной из основных причин, почему пух собирался в учгнёзда и посвещал длительное время напряжению мозгов. Нельзя цокнуть чтобы белок особенно уж волновал вопрос про нефть, скорее их волновало, кпримеру, почему грызь не понимает речи медведей и прочих зверей и тому подобное. Просто нефть была куда проще, чем медведи, поэтому разбирались сначала с ней, для разминки.
Пуха се для разминки, подумал Макузь, прикидывая сколько всего было наворочено в одном только Щенкове – а это не единственное в Мире цокалище и даже, как утверждают, не самое большое. Цокалище раскидывалось в округе нескольких десятков килошагов и представляло собой максимальное скопление белконаселения, каковое трясло общую ветку. Максимальное однако для белок означало, что от учгнезда до ближайшей группы построек было не меньше трёхсот шагов, а пространство между занимали лесополосы и огороды. Из лесков таскали дрова, а на полях выращивали корм, и Макузь был далеко не в последних рядах рыть там потаты и прочие овощи. На восток по Ширякиной Дороге, как называлась колея, можно было раздобыть совсем свежих яиц, потому как тамошние грызи содержали большой курятник.
Лестничные пролёты, чтобы подниматься на второй и третий этаж изб, содержались снаружи, чтобы не занимать места внутри; Макузь туда тоже частенько карабкался, хотя в основном обитал снизу, на перваче. Это выливалось в надобность дежурить по печке, но зато было проще выносить парашу. Как это обычно и бывало, при входе в тёплое помещение в нос било запахами, отличавшимися от полевых – кормом, сухим деревом, смолой и тому подобным. Вокруг печки всегда случалось некоторое столпотворение, так что грызи не особенно расцокивались, а сосредоточенно трясли, чтобы побыстрее закруглиться с этим. Огромные пуховые хвосты белок занимали буквально всё свободное пространство на кухне, так что столы тут были высокие и с бортиками, воизбежание.
– Грызаный стыд! – цокнул Макузь, – Ваши хвосты занимают буквально всё свободное пространство на кухне!
– Открытие просто на семёрочку, – хмыкнула Фира, продолжая чистить клубни.
Протиснувшись между хвостами – что было несложно – грызь поставил вёдро на положенное место, убрал плавающие на воде куски линялого пуха, и этим остался доволен. Как и всякий грызь, ему очень нравился тот факт, что сегодня ведро, и вчера ведро, и завтра ведро, и уже пухова туча дней по ведру. Убедившись, что возня идёт по плану, Макузь тут же ныкнулся к своему окну.
У окна, за перегородкой от той же самой кухни, находился небольшой закуток между стеной и шкафом, где имелся столик – хотя многие цокали что это "стол", всё-таки это был столик. Сдесь различные грызи – и в основном Макузь – возились с написанным на бумаге, тоесть читали и делали записи, а Фира Олушина шила варежки. Дело было в том, что найти на зиму действительно удобное рабочее место не так-то просто, потому как стёкла, вставленные в окно, были далеко не так доступны, как хотелось бы. Поэтому пока у белки не было подходящего места, она уютилась в учгнезде – что впрочем всем было в пушнину: варежки – штука полезная.
В шкаф соответственно было навалено всего помалу – и коробок с катушками ниток, и пергаментных свитков, и печатных бумажных книжек, и всякое такое подобное. Макузь приступал незамедлительно, потому как сидеть и ждать корма – тупо; грызь вытащил пачку листков третьесортной бумаги, с вечера заботливо сныканных под доску, и поднеся их к маслянке, припомнил на чём остановился. Писать – да и читать тоже – под маслянным светильником можно было минут пять, после чего глаза отказывались продолжать; собственно поэтому Макузь и имел выделенное место у настоящего стеклянного окна. Теперь, подумал грызь, можно помусолить мысли, пока не рассветёт, а подспудно покормиться.
В избе было довольно тихо, потому как клубни при варке грохота не издают, а белки были не любители мозолить друг другу уши, и если кто-то начинал цоцо, то обычно или выходил из помещения, или просто брал ушную раковину и цокал туда прямо по назначению. Это весьма способствовало тому, чтобы каждое грызо чувствовало себя как дома. Значит что, цокнул себе Макузь, белко из цокалища Афигино пишут, что у них не в пух действует смазка для механизмов. Странное дело, потому как такая же смазка в других цокалищах действует ещё как в пух; следовательно, нужно докопаться до причины. Эти распухяи ещё и подробностей в вольном изложении прислали – листов сорок, причём в очень вольном, так что в нулевую очередь попробуй расшифруй...
Возле двери оглушительно загавкал Ежовый, огромное животное, которое постоянно заходило в дом греться, а грызи, чтобы зря не валялся, вытирали об него лапы.
– Зачем лаять как собака?! – возмутился Хлутыш.
– Так он и есть собака, – пожала плечами Фира, – Ему глупо кудахтать, кпримеру.
– Куд-куд-кудахтать?...
Собаку выпустили, чтоб не оглушала своим кудахтаньем... тоесть, гавканьем, а грызи проржались и вернулись каждый к своей возне. Макузь не успел особенно забить голову, когда корм подоспел и пришлось его употребить по назначению – что впрочем, ясное дело, не особо обременяло, если не цокнуть наоборот. Варёная репа и потаты, к тому же посыпанные солью, вызвали большое годование в туловище. Дежурившая по печке Фира вылила оставшийся от варки кипяток в лапомойник, так что появилась возможность и сполоснуть лапы.
Серая плотная облачность не давала рассвету особенно разгуляться, но всё равно стало почти светло, так что если вдобавок не гасить светильник – сойдёт. Грызь устроился на маленьком ящике, набитом сухим мхом, и пользуясь "кратким словарём сокращений, какие приходят обычно под уши", расшифровал оставшиеся манускрипты. Ну тут примерно понятно, сразу решил Макузь, скорее всего неправильно смешивают с жиром. Но не факт. Раздумывая про не факт, он неизбежно пырился на белку, которая сидела привалившись к шкафу и ловкими движениями лапок прошивала куски материи, превращая оные в варежки. Фира была очень пуховая – что впрочем по умолчанию, потому как белки все пуховые – а также рыже-серая с белым брюшком, и развесистыми кисточками на пушистых ушках. Одна только возможность потаращиться ушами на эту зверушку весьма подогревала Макузя. У белки были бельчата и согрызун, обитавшие в гнезде невдалеке, килошагах в пяти – это считалось тоже "в Щенкове"; когда она накапливала работы по прошивке изделий, то добиралась досюдова и бывало, оставалась на несколько дней, пока не растрепливала всю возню.
Эта белка Макузю весьма нравилась, что впрочем ни разу не оригинально – ему вообще нравились зверьки, так что и. Вслуху этого грызь всегда старался помогать ей, хотя возможностей для этого много и не имелось – как и всякая белка, Фира всё любила сделать лично. Видимо придётся лично тащиться в библиотеку, подумал Макузь с некоторым опушневанием – потому что таскаться туда уже слегка надоело, чуть что – в хранилище, как овощ, честно цокнуть.
– Света нынче нипущища нету, – тихо цокнула Фира, глядя в окно. Нельзя было цокнуть, чтобы это её особенно расстроило, – Зато облака такие серые, как лисий пух.
– Лисий? – удивился Макузь, – Йа думал, лисы рыжие.
– Это где как, у нас в околотке серые, – белка задумчиво поглядела на небо, плоховато видное через замёрзшее стекло, – Короче цокнуть, облака в пух.
– Да облака они всегда в пух, – не мог не согласиться грызь, и согласился, – Вот когда мозги выносят – это мимо пуха...
Когда рассвело настолько, что дальше уже явно светать не будет, Макузь выбрался из помещения, поднялся по лестницам на третий этаж и прошёл мимо трёх башен, в 17ю избу, вовсю дыша воздухом. Если через пол-дня морозец мог и поднадоесть, то выйти ненадолго – вообще чистые орехи. Кстати о, подумал грызь, вынул из кармана один таковой и с хрустом разгрыз. По пути он также напоролся на Хоря – не на того который на четырёх лапах и живёт в норе, а на белкача по имени Хорь.
– Мак, есть мешки, – цокнул тот, – Надо бы зайти в мехсарай, там пригнали какую-то колымагу, хотят чтобы эт-самое, а из тамошних никто не шарит.
– Им допуха как срочно? Если нет, то ну к курицам, потом как-нибудь. Авось к тому времени сами разберутся.
А то взяли привычку, как что – сразу к жажинеру. Чини, чини, чини, чини. Данунапух. Выбросив это из-под ушей, он скользнул в дверь, чтобы не выпускать тёплый воздух, обошёл перегородки, делившие избу на помещения, протиснулся между предметами и порывшись в шкафу, изъял необходимую документацию, которая просвещала, где взять другую документацию – тобишь, там имелись списки книг и номера полок, где таковые находились, потому что иначе найти что-либо в нескольких избах, забитых бумагой и свитками – дело почти дохлое. Пройдя к указанному шкафу, Макузь обнаружил там пустое место и почесал за раковиной, которая ушная. Он уже прекрасно знал, что материалы библиотеки грызи хранят бережно и куда попало не утаскивают, а если нет на месте – значит кто-то использует по назначению, сидючи на этаж ниже.
Предвкушение Возни всегда было достаточной мотивацией для грызей, так что до самой Возни они добирались быстро – а Макузь был таким же грызем, как и десять из десяти оных. Вслуху этого перспектива длительного нагруза головы его ничуть не пугала, а местами и радовала. По пути пришлось снова ржать, потому что снизу кто-то подпевал
Произвол, произвол – вот такая пухня!
Распушился, и вся недолга!
Произвол, произвол, через грань перешёл...
– И заткнись, не заткнули пока! – закончил другой голос.
В 16й избе, та что как раз на этаж ниже основного хранилища, имелась весьма большая комната для общего обцокивания, но помимо этого там имелась и прорва прочих малюсеньких помещений, отгороженных плетнём и закрытых калитками. При незнании топографии тут можно было проплутать битый килоцок, даром что сама изба от силы шагов десять квадратом. Не то чтобы от этого был особый прок, просто грызям нравилось, когда прорва закутков, вот они и делали прорву закутков. Исходя из всего вышецокнутого, сразу по входу в избу вошедший попадал в идеально тёмный корридор, освещаемый только малюсеньким масляным светильником.
Навстречу Макузю вывалили пятеро хвостов, цокавшие что-то про волков, и упилили; грызь же настроился на долгие поиски и сунулся в большое помещение, в основном чисто поржать. Сдесь уже было совершенно светло, потому как практически всю стену занимало окно, застеклённое большими стёклами – потому что был нередок случай, когда перегородок там больше, чем стекла. Крупный грызь, периодически чихая от пыли, занимался так цокнуть полной инвентаризацией одного из книжных шкафов, добыв оттуда отнюдь не только книги, но и полную корзину барахлища вдобавок. За длинным же столом, где могло поместиться хвостов двадцать, сидела только молоденькая рыженькая белочка, подставив под свет папку с листами и вычитывая оные.
Макузь невольно издал негромкий курлыкающий звук. Эту грызунью он раньше не слыхал, что довольно удивительно, учитывая общее неогромное количество белок в учгнезде, так что пожалуй напряги память, и припомнишь вообще всех. Само собой, вскурлыкнуло не потому что грызунья была слыхана первый раз, а потому что на слух Макузя белочка была, мягко цокнуть, симпатичная. И "мягко цокнуто" – это мягко цокнуто. Грызь просто понял, что отвесил челюсть, вытаращившись на неё яблоками, которые глазные. Понял он это по тому, что белочка сначала просто подняла на него взгляд, а рассмотрев, улыбнулась.
– Аээ... – подёрнул ушами Макузь, – Кло.
– Кло! – ответно кивнул ушами грызь, глянув на него одним глазом, и вернулся к своему барахлищу.
– Кло, – цокнула грызунья, склонив голову.
Грызунья была исключительно пушная... впух, сколько можно это повторять, любая – то есть вообще любая! – грызунья и так пушная, это всё равно что крылатая ворона. Тем не менее Макузь подметил именно пушистость, яркие рыжие ушки и длинную гриву светлого окраса – трудно цокнуть какого именно цвета, но скорее что-то между жёлтым и рыжим. С определением возраста белки было не особо трудно промахнуться на половину в любую сторону, но Макузь доверял первому впечатлению и цокнул бы, что грызунья по крайней мере куда моложе его самого.
Намерение исчесть про свойства горюче-смазочных материалов забилось в угол, так что Макузь уселся на скамейку аккурат напротив белки и продолжил глазеть во все уши. Пожалуй он был бы не прочь и прекратить таращиться, но просто ничего не мог с собой поделать! Нюх тут же уловил лёгкий запах её шерстки – у грызей вполне чувствительный нюх, чтобы выделить запах пуха даже среди запахов другого пуха. Белочка слегка зевнула и уткнулась было ушами в бумагу, но потом подняла взгляд и стала смотреть на Макузя. Грызь уловил, что глаза у неё синие – издалека этого расслушать никак нельзя, потому что они кажутся чёрными.
Наконец – неизвестно, когда наступил этот наконец – грызь отошёл от апуха и подумал, что просто так таращиться – не особо годно.
– Белка-пуш, ты недавно сдесь чтоли? – цокнул он, – А то йа раньше не слыхал твоих ушей.
– Может быть, йа делала вот так, – белка взяла со скамейки шапку и нацепила на голову, скрыв уши, – Но вообще да, мы недавно переселились. С Кречетовской горки, знаешь?
Голосок у грызуньи был такой мелодичный, что Макузю пришлось брать себя за шкирку, чтобы понимать слова, а не просто слушать, развесив уши.
– Теперь знаю, – вполне правдиво цокнул грызь, – Йа Макузь, если что, из Распухяевых.
– А йа Мариса, – хихикнула белка, протянула лапку и потянула грызя за наушную кисточку.
Макузь с нескрываемым удовольствием тоже потянул за кисточку, ощущая шёлковую пушнину.
– Ты Мариса-пуш трясти в учгнездо, или как? – осведомился грызь.
– Ну трясти это громко цокнуто, – засмеялась она, – Так, подтрясать. Йа Майре Вспухиной помогаю пока что.
– А, Вспухина! – кивнул Макузь, – Очень умное животное! У неё, помнится, была версия насчёт веществ и их окраски.
– Так это же оказалось неправильно, – проявила осведомлённость Мариса.
– Ещё бы. Только пока собирали материал по этой гипотезе, накопали вот такую уверенную кучу всякой полезняшки! – пояснил грызь, снова заметил некоторое остолбенение со своей стороны и добавил, – Тяфушки не очень занята, чтобы тебя трепать за ухо?
– Да нет, потерпит, – кивнула ухом белка, – Просто Макузь-пуш как-то уставился на меня, или йа ошибаюсь?
– Не ошибаешься, Макузь-пуш уставился, – подтвердил Макузь-пуш, – Не удержался, просто мм... ты такая симпатичная белочка, что просто хоть ушами мотай.
Белочка подвысунула язык и таки мотнула ушами. Она встала из-за стола и подошла к окну, где плотно колосились огурцы и горох в земляных ящиках; грызь опять призажмурился, потому как грызунья была не только пушистая, но и стройная, а тушку, как и у большинства грызей, прикрывали только короткие шорты. Мариса отодвинула лапкой заросли и поглядела наружу, где уже достаточно рассвело, чтобы что-либо видеть. Макузь облизнулся и подумал, чтобы такого цокнуть, чтобы точно в пух, но в это время в дверь сунулся молодой белкач.
– Марисо, кло, – цокнул тот, – В Похавроньевское идёшь?
– А вам без меня никак? – хихикнула белочка, поводя изящными ушками.
– Без тебя – никак, – подтвердил грызь.
– Тогда сейчас буду, подождёшь?
А цокнула недавно приехали, подумал Макузь, впрочем тут особо много времени не надо, чтобы хохола поднялись. Мариса шустро рассовала бумаги обратно по полкам и вытащила плащ-дождевик, заброшенный в угол за метлу.
– Макузь-пуш, ещё услышимся, – кивнула ухом белка и проскользнула в дверь.
Хррр, подумал Макузь, развалившись за столом, чтоб мне не грызть, если не услышимся! Он просто аж уставился на то место, где сидела белка, и погладил лапой стол, ещё слегка тёплый. Погладил и снова подумал "хррр" много раз. Возня грызя, который продолжал разбирать завалы в шкафу, вывели его из изменённого состояния ума в обычное, и Макузь припомнил, что пришёл сюда не для того, чтобы пялиться на белочек. Это пусть вон эти, молодо-зелено, ходят чтобы пялиться, подумал грызь, а йа пришёл бить мозг и буду бить мозг, только всё равно получилось, что и с белочкой познакомился, а это в пушнину. Решив бить мозг, он открыл толстенную книгу и принялся искать требуемое.
К обеденному времени грызь очнулся и понял, что таки мозг избит; как это часто и случалось, от этого не слышалось никаких результатов, тоесть вообще никаких! Вот попробуй цокни, что делал битых пол-дня, и ничего не получится. Тем более не получится сложить результат в корзину, как результат сбора рябины, кпримеру. И тем не менее результат был, потому что по истечению определённого срока и количества крошек, выкрошенных на голову, происходила генерация той мысли, которую и пытался поймать за хвост грызь. В его же деле постановка задачи по сути была наиболее важной частью процесса, потому как работал он с вещами уже хорошо известными, и для конкретных решений всё уже было готово, только задать направление...
...направление, в Похавроньевское, это где? Кажется восточнее, туда "собака" ездит. Интересно, что там такого забыла Мариска? Сделав хватательные движения лапами, Макузь в очередной раз мотнул ухом. Ладно, подумал он, это всё в пух, но стоит и правда зайти в мехсарай, послушать почём перья. Подумав сие, грызь потянулся, разминая затёкшие от долгого сидения лапы и спину, сложил книги на место и пошёл себе в мехсарай.
С закрытого серыми облаками неба вяло сыпал снежок, добавляясь к общему покрывалу, уже возлежавшему на земле и ветках деревьев. Настойчиво хотелось забиться в гнездо и сурковать до следующего утра, но это было не в пух, любой грызь знает, что чрезмерное что-либо, в том числе суркование, мимо пуха. Грызей было видно мало, как и обычно – постройки располагались на большом удалении друг от друга, как уже было уцокнуто, так что в Щенкове, как и в любом цокалище, на каждого слыханного грызя приходилось как минимум по одному другому животному. В данном случае куда более, чем по одному, потому как возле дороги паслось целое стадо лосей, жравших ветки – пришлось переходить лыжную колею и шлёндать по другой тропинке, чтобы не толкаться среди копытных. Тропинка была вполне умятая, так что ходить по ней можно, как по хорошей дороге, и никакой снегопад не страшен. Вот весной с дорогами наступали затруднения, но пока снег лежал и таять даже не собирался.
По колее прокатился паровозик, тащивший телеги с дровами – "Мышь", как погоняли эти самые мелкие изделия. Мелкость мелкостью, а весь Щенков дровами снабжают исправно, да и отнюдь не только дровами. Макузь прислушался к шипению и скрежету механизма и заключил, что ухо ничего неправильного не улавливает. Ухо улавливало пухову тучу всего правильного – огромные заснеженные ёлки, торчавшие из слоя кустов, также полностью засыпанных, вызвали чувство восторга. Грызь соображал, что пасмурным днём можно особенно хорошо расслушать их, потому что когда солнечно – глаза ослепляет.
С дороги этого было не слыхать, но куртины огромных елей, премежаемые полянками и пролесками, уходили по местности в неослушимую даль на целые тысячи килошагов во все стороны, куда ни цокни – и это внушало довольство, потому как белки любили хвойнички. Покрытые сверкающими белоснежными шубами, ёлки казались просто идеальными, а раз казались так собственно и были. Пырючись на зимний лес – как впрочем и на летний – Макузь явственно чувствовал силы Мира, которые в том числе и его заставляли трясти и осмысленно радоваться всему сущему... грызь вряд ли смог бы цокнуть это точно, но именно Лес как часть Мира придавал ему большой импульс для дальнейшей возни, ведь Лес скрывал множество загадок, и Возня помогала находить ответы на них. Ну а Макузю приходилось трепать уже уцокнутую загадку насчёт свойств масел.
Как это бывало с ним чуть чаще чем постоянно, грызь вспоминал своих пушных родичей и с довольством приматывал ухом. Сейчас они были далеко, потому как из Распухяевых в Щенков сорвался он один, но это не особенно умаляло довольство – будет пух, обязательно схожу и выслушаю, почём перья, подумал Макузь. Тем не менее его самого удивляло, как это его так угораздило совершить такенную миграцию по территории – до родного околотка было очень изрядно расстояния, так что добраться реально только зимой на паровозе. Пожалуй, причиной миграции был завозившийся внутри лемминг, а когда тот успокоился – Макузь уже погряз в возне в химучгнезде, или как это называли, ХУГе.
Приходилось мотаться, как овечий курдюк, по всему Щенкову и окрестностям, дабы окинуть ухом все аспекты Возни; сдесь имелось достаточно промышленных объектов, использовавших нечто, похожее на масло, так что приходилось сильно издумать мысли, грузить дрова и работать по металлу. В частности, металл притаился в мехсарае, куда и направился Макузь. Механический сарай, или как его ещё называли "жараг", с виду мало чем отличался от любого другого сарая, только внутри содержал всякую фигню. В данном случае можно было мордозреть, как трое грызей в довольно немалом ступоре пырятся на агрегат, стоящий у открытых ворот сарая.
– Кло! – цокнул Макузь, по возможности подобравшись неслышно, так что грызи подпрыгнули от неожиданности.
Грызи поведали, что агрегат сдох, но они не могут понять почему. Макузь уставился на них двумя глазами так, чтобы видеть всех сразу – два белкача и белка были явно того вида, что имеют дикоживущие грызи, так что неудивительно. Для начала он осведомился, давно ли они эт-самое и всё такое; на что получил ответ, что недавно, осенью. Собственно с той же волной, что и Марисочка... кхм! Помотав головой, грызь вернулся к теме и расслушал наличное – с пухом было ясно, оставалось железо. Таковое представляло из себя трёхколёсный паровичок, какого обычно погоняли "козлом" – по большей части это была одноосная телега с небольшим котлом и большими ящиками для дров, спереди к которой прикручивался велосипед. Вдобавок сейчас всё это великолепие стояло не на колёсах, а на лыжах, в честь зимы.
Макузь понял, что начинать придётся с самого начала. Конечно для него не стоило труда разобраться в поломке такого агрегатуса и привести его в годность, но задача явно стояла не столько в этом, сколько в донесении соли до пушей. К удаче, мехсарай для этого и делался, так что грызь вспушился и проследовал к восточной стене оного сооружения, позвав с собой и остальных; на стене раскинулось панно из отдельных деталей, составляющих паровой двигатель. Макузь прочистил горло и начал длительное обзорное цоканье. Повезло, что наличные пары ушей соображали, что такое паровой котёл, хотя бы – случалось, что и нет.
– Предохранительные клапаны! – цокал Макузь, – Чтобы не было мучительно больно, кло?
– Кло, – кивнули ушами грызи.
– А теперь ухитритесь пояснить, что такое кло в данном случае.
Проведя таким образом теоретическую часть, приступили к практической; топку забили хворостом, который когда разгорался, вспыхивал как хворост и давал большую тепловую мощность.
– Не путать мощность и калорийность, – пояснял Макузь, ломая сухие ветки, – Выдаваемая мощность у хвороста, как и у досок, больше, но запас энергии больше – в сосновом полене.
– Почему? – почесала за ухом Мурка.
– Потому что скорость сгорания зависит от площади поверхности топлива, – огорошил откровением Макузь, – Если поджечь чурбак, он горит долго, а если его же покрошить в щепки – сгорит быстро, но в обоих случаях будет выделено одинаковое количество тепла. Это доступно?
– Не особо...
– А и попуху. Тогда – запомните как факту, кло?
– Да, но почему именно так, а не иначе? – не унимался белкач.
– Как выяснено, для горения нужен воздух, – цокнул Макузь, – Если закрыть топку, она погаснет, все знают, а если наддувать, будет гореть сильнее. Следовательно, это из-за площади соприкосновения с воздухом.
– А это-то почему??...
Макузь отказался приводить тонны непроверенных гипотез насчёт состава воздуха и уткнул грызей ушами в механизм. Сдесь как раз был наддув – паровой двигатель вращал крыльчатку, которая гнала в топку дополнительный поток воздуха. Грызь взял ключи и быстро открутил верхнюю часть с клапанным механизмом; тяжёлую чушку вместе переставили на верстак.
