Текст книги "Второй Беличий Песок (СИ)"
Автор книги: Марамак Квотчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
В избе такая же будилка была у Баклыша, и грызунёнок выбегал слушать, как работает колесо и черпаки, чтобы не отвлекать деда. Поскольку натасканности у них пока ещё не было, Бронька и решил перейти в режим заранее, а не только ночью. Так и поехали – усаживали хвосты в ящики и дремали, а когда раздавалось "блуммм!" – шли сделать действие, взводили будак, и всё заново. Из жестяной трубы над навесом мерно вываливался серый дым, стелившийся над болотом, а кипящий котёл подавал пара в цилиндры, и механизм крутился. Бронька задался было вопросом, на сколько хватит воды в котле, но не стал, потому как всё равно не полез бы, не знаючи тонкостей, заправлять его. Прямо во время такого бдения было легко и покормиться – да хоть борщ сварить, не то что орехов погрызть – чем пуши и воспользовались на сто пухов. Всмысле орехов, а не борща.
– Кстати о пеликанах, – цокнул Баклыш, – Борщ они тут тоже лупцуют, по столу в избе слышно. Вроде бы на Керовке есть кухня, где его сразу в чанах варят, а потом с поездом отправляют.
– А почему бы и нет? – ответил Бронька, – Борщ для грызя полезен, проверено.
– А трясти тут не так и напряжно, – заметил грызунёнок.
– Это на пару дней не напряжно, пока ничего разваливаться не начало, а оно начнёт, уж поверь мне. Как цокала твоя мама, платформа в среднем только чуть больше половины времени работает, а остальное – стоит на ремонте. Хотя один пух, пока она стоит – в пруду накапливается тар, так что это не критично.
– Да и вообще, что теперь, весь пух из хвоста выдернуть, раз тар? – резонно цокнул Баклыш, – Ну есть он, это в пух, но ведь больше чем надо – не надо.
– Поперёк не цокнешь.
Грызи, мелкий и крупный, то и дело подходили потаращиться ушами на корыто, куда сливался уже отфильтрованный тар из отстойника – жижа жижей, и всё тут, а сколько подъёма хохолов! Из корыта потом жижу ещё закачивали в осушитель, где окончательно избавляли от воды, чтобы не возить лишнего, но это следовало точно оставить до прихода натасканных пушей. Пока же трясы трясли, солнце стало закатываться. Уже в сумерках по путям пришёл Макузь, и грызи прокатились по смеху уже на три морды, потому как им было смешно.
– Ну вы дали! – цокал Макузь, отдышавшись, – Пошли трясти на платформу, оягрызу!
– Так дома Реча с бабушкой, горох ни-ни! – пояснил Баклыш.
– Да понятно, пуховые щёки, – грызь погладил сына по ушам, – А мне Ситти такая цокает – сходил бы прочистил моему бате, почём перья. А йа цокаю, до Щенкова сгонять не ближний свет...
Покатавшись по смехам, грызи вернулись к теме; Макузь вспушился и пройдясь по платформе, убедился, что всё в пух. Затем он уточнил те вопросы, которые могли быть непонятными, чтобы эт-самое и всё такое, тобишь для хрурности. Которая, в данном случае, выражалась в конкретном количестве не менее конкретного тара, накачанного в хранилище.
– Да со всех сторон туда! – ткнул в пух на хвосте Макузь, – По многим областям теперь с таром будут сидеть, там где раньше сидели без тара, а щенковской области вот такенное развитие для хузяйства.
– Такое? – показал лапами во всю ширь Баклыш.
– Чуть побольше. С такими делами можно будет и вторую серию учгнезда построить, и много чего ещё! – мотнул ушами Макузь, – Да хотя бы взять скворков, зуда-зуда бу-бу-бу... Без направляющей для тряски, каковой является тарное хузяйство, они могли бы отчебучить чего.
– Скворков... – хмыкнул Бронька, полуприкрыв глаза и покачиваясь на краю сурящика, – Ты знаешь, что в этом году в Щенкове буча была?
– Теперь знаю, – резонно цокнул грызь, – А что за?
– Потом наверняка цокнут, как дойдёт. Там эти, собственники, – с нескрываемым сарказмом цокнул Бронька, – Ну знаешь этих хвостоголовых?...
– Вообще-то нет, – хихикнул Макузь.
– А, ну да, откуда тебе. Повезло. Собственник – это когда у зверя крышу сносит по поводу его норы, ну а где нора там и огород вокруг, понимаешь? Бегает как собака цепная вокруг, на всех кидается...
– Не, не понимаю, – прямо цокнул Макузь, – Это как?
– Это хорошо, что не понимаешь, – катнулся по смеху Бронька, – Но это уж так, поверь мне. Ну вот, стали эти недогрызки собираться протестовать, против того что никто не уважает их собственность...
– Что уважает? – округлил глаза Баклыш.
– Пфф... просто считай, что у некоторых грызей не стало хватать орехов в голове. Поскольку по одиночке на них чихали и смеялись над, они стали собираться в толпы и орать, но так над ними смеялись вместе, и вся разница, и так же чихали, что неудивительно. Тогда самые больные хорьки собрались и захватили контору, где районный цокСовет...
– Данунапух?? – вскинул хохолок Макузь.
– Вот именно. С оружием в лапчонках, кстати цокнуть, – поморщился Бронька, – Ты же знаешь, по Щенкову хоть с пушкой ходи, всем попуху. Ну вот они ружей да пистолей понабрали и засели в конторе. Раждак Утков, который из милиции, чуть пулю не схлопотал, когда пошёл доцокиваться.
– Пуха себе! Йа с ним чай вместе в столовке пил! – припомнил Макузь, – Ну хоть не схлопотал?
– Хитрое грызо. Он доцокиваться пошёл вечером, со стороны заката, так что не видно нипуха, а на башку привязал шапку в виде башки, – Бронька опять заржал, но взял себя в лапы, – Ну когда он им и цокнул прямым текстом, что они гузла, влепили ему в фальшбашку три пули. Плюшевой башке, как понимаешь, это не вредно.
– Ну и?! – обалдело цокнул Баклыш.
– Что ну и, – фыркнул Макузь, – Пришла трясина и всех вынесла вперёд хвостами.
– Да ну на пух, влапную штурмовать никто не полез, хотя и окружили почти сразу. По каналу артиллерийский пароход подошёл, который "Гарантийный", и прямой наводкой...
– Даже жалко, что йа этого не видел, – цокнул Макузь, представив.
Милицейский артпароход "Гарантийный" был один из двух, бдящих в Щенкове. Благодаря наличию каналов и малой осадке и габаритам судов, они могли заходить практически в любые районы цокалища и производить действия вроде тех, что были только что упомянуты. В отличии от громоздких орудий на колёсном ходу, которым долго карабкаться по дорогам, пароходы подходили незаметно, что и вызывало профит. Грызи ещё посидели и помотали ушами в апухе, недоумевая, как могло прийти на недоумие сделать то, что сделали хулиганы-покойники.
– Да уж, с таром вы тут развернулись оягрызу и мать моя белочка, – цокнул Бронька, окидывая ухом панораму, – Тебе ещё не надоело?
– Данунапух! – фыркнул Макузь, – Тут ещё столько всего улучшить можно, что столько не живут ни разу. Тем более когда с грызунихой и белочью, оно вообще в пух. Хотя конечно облизываюсь, когда слышу всякое...
– Например?
– Например, "черничное варенье"... Кхм. Вот в цокалище Прямой Вор, там где железо нашли, ставят солнечные печи, чтобы отражённым теплом греть и без дров и угля.
– Да, слыхал, – кивнул Бронька, – Погрызище конечно то ещё, но оно того стоит.
– Ну вот, повозиться было бы в пух, – пояснил Макузь, – А в горах Безудержного Смеха камушки полезные нашли, лазают и ковыряют, тоже интересно. Но в конце начал, надо же кому-то и на хвосте сидеть, чтобы тар был. Да и от белочи конечно удаляться не хочется.
– Это да. А в учгнезде...
– Да там вообще, – отмахнулся ухом Макузь, – Куда ни цокни, везде песок. Надеюсь всё-таки они сподобятся на расширение, благо бобров мы им подкинули не по пуху.
– Это сколько грызей сбежится, – прикинул Бронька.
– Сами по себе не сбегутся, – поправил Макузь, – Вот думаешь йа что, сам копался-копался, и вдруг бабах! Хохол дыбом, пойду в учгнездо в Щенков!
Грызи снова прокатились по смеху, а Бронька встал и закинул в топку очередной чурбак. Баклыш, мотая пушным хвостом аки белочь, пробежал вокруг колеса, ослушивая, не отвалилось ли чего.
– А как было? – уточнил Бронька.
– А к нам в околоток пришла белка, – цокнул Макузь, припоминая, – Очень симпатичная грызуниха, даром что не молодая, всё по смеху каталась... Так вот она из Щенкова пришла, цокать о научном песке.
– Прям так взяла и пришла цокать о песке? – склонил ухо Баклыш.
– Именно. Если не цокать, никто ничего и не узнает, а узнает так не додумается дальше, так что и. Мы там возле колодца собирались по вечерам, и выслушивали, а Лайса прочищала. Ну всмысле, когда по смеху не каталась, тогда прочищала.
– Прочистила?
– Как слышишь, – показал на себя пальцем Макузь.
Слышно было отлично, что ещё как прочистила. Из-за кустов доносился шум очередного проходящего состава.
Как показала дальнейшая практика, внезапный десант трясов в виде Треожисхултов оказался крайне кстати и помог и не остужать котёл на платформе, и достать таки тачкотанке из болота. Собственно грызи, приготовившись, сделали всё быстро – положили настил, чтобы вытащить на гать, и волокли лебёдкой рельсоукладчика. Не прошло и дня, как разобранная на части бронетелега была погружена по поезд и отправлена в Таров. Откровенно цокнуть, пока её не отмыли – это было нагромождение совершенно чёрной пухни, обмазанной смесью мазута и тины, к тому же источавшей отвратительную вонь. Однако стоило взяться как следует – а так и брались – и из-под грызи появлялись деревянные и металлические детали, без преувеличения будет цокнуть, боевой машины. Для того чтобы очистить, отремонтировать и перерисовать в чертёж находку, был сделан навес возле механической мастерской депо, где периодически появлялся и Макузь, а также многие другие пуши, чисто позырить и не только. Впоследствии исторический кусок переправили в Щенков, так цокнуть на Родину, где он и был сооружён в своё время.
Чтоже до Треожисхултов, то они как и угрожали, набегали на платформу поочерёдно, так что там побывали и Кулифа с Речкой, а Макузь и Ситрик заезжали, когда были свободны от неотложной возни. Причём что касется именно треожисхултовости, то Макузь и сам уже погонялся так, хотя в свидетельстве о тряске у него было написано другое. Но написано это одно, а практика совсем другое, так что и; учитывая, что в Тарове шастало много пушей из этой семьи – да вспомнить хоть Ольшу с её проектами – то это было вполне чисто. Пораскинув на эту тему и спросив Ситрик, будет ли это в пух, грызь так и стал подписывать бумаги, когда это требовалосиха – Макузь Треожисхулт, кло.
Бронька и Баклыш, параллельно со всем этим, смогли наблюдать за весьма несложным, но доставляющим чувство хрурности процессом – сливом очищенного тара в цистерны поезда. Как оно обычно случалось, грузовой поезд таскал как дрова, так и две цистерны для продукта; цистерны эти выслушили особенно жирно, потому как представляли из себя пузатые бочки, установленные вместо упоров для поленьев. Бочки были самые обычные, деревянные, стянутые железными полосами, но вдобавок обивались железными пластинами изнутри. Сверху каждого такого "хряка" имелась крышка с клапаном...
– С каким клапаном? – уточнил Баклыш, сидючи на цистерне, аки белочь на ветке.
– С выпускным, – пояснил Бронька, показывая клапан, – Вслуху того, что при болтании тар может выделять горючий газ, а если жара – то и допуха газа, так что или просто крышку вышибет, или вообще рванёт.
– Сто пухов, – хихикнул грызь, помогавший с погрузкой, – Если этот клапан заклинит, потом оягрызу. Вышибет ещё ладно, а как не вышибет? На станции откроешь – а оттуда фонтан газу, да и загорится, погрызец в полный рост.
– А что, было?
– Да нет, нам Макузь на учениях показывал, как оно, чтоб никому не хотелось на своей шкуре проверять.
– Чисто. Ну что, льём?
– Лейте!
Бронька протянул слегка гибкий рукав из очень плотного клоха, который выходил из хранилища, и сунул в люк цистерны.
– Слушай, чтоб вот по эту отметку, – показал он Баклышу.
– Кло!
Перелезши на хранилище, грызь повернул задвижку и тар повалил по рукаву – он был достаточно текучий, чтобы валить быстро под собственным весом, как жидкость, что он собственно и делал. Из цистерны раздавалосиха характерное бульканье и плеск. Бронька, само собой, внимательно следил за процессом, потому как грызунёнок мог и не дождаться, когда уровень тара дойдёт до отметки, а отвлечься. Переполнять цистерну совершенно не стоило. Однако, Баклыш таки хоть и крутил ушами по сторонам и таращился на болотных птиц, сновавших в кустах, не отрывал от люка по крайней мере одного глаза, так что сразу цокнул, когда всё.
– Всё! – цокнул он.
– Кло! – кивнул дед, закрывая задвижку.
– Кстати там ещё место есть.
– Это сейчас из рукава стечёт, как раз.
Когда остатки вылились из рукава, стало как раз, и Балкыш с плохо скрываемым удовольствием закрыл крышку и закрепил запор оной, воизбежание. Те же операции грызи провели со второй цистерной, пока та не была набита под завязку. Грызунёнок отошёл от поезда и почувствовал на контрасте, что когда сидишь на цистерне с таром – всё-таки сильно воняет! Уже в пяти шагах в сторону воздух приобретал замечательную свежесть, даром что и тут несло болотной тиной и прелостью.
– Ну что, поедете разгружаться? – спросил машинист, чувствуя что пуши вцепились как следует.
– Сто пухов! – вполне бодренько отозвался Бронька, – Погнали, Баклышка!
Погнали так погнали. Паровоз стоял уже под парами... ну это так выцокивались, что под парами, на самом деле стоял он на рельсах, а если и под чем-нибудь, так это под дымом, а пар был внутри, собственно. В любом случае, когда цокают что паровоз под парами – можно ехать.
– Ну давайте уж, чтоб не зря, – хмыкнул Марамак, который машинист, – Кто рулить?
Рулить посадили грызунёнка, вслуху соображений того, что из этого получится больше всего восторга – само собой, сам грызунёнок был ни разу не против. В деревянную кабину, что торчала над большущими колёсами спереди, забирались или сбоку, или сзади, с котла; Баклыша усадили на сиденье машиниста – потому как "машинист" это только атрибут грызя, и резьбы на нём специально для усаживания на сиденье не нарезано – и грызунёнок смог увидеть через оконный проём, где нынче не было рамы, уходящую вдаль за поворот колею.
– Удхх... – поёжился он и оглянулся на Марамака, – А точно ничего не будет?
– Нет, что-нибудь точно будет, сто пухов, – точно ответил тот, катнувшись по смеху, – А пухни какой-нибудь не будет, если всё сделать по шерсти.
– Так йа не машинист!
– Ничего сложного, йа слежу за. Вот тормозной рычаг, – показал на тормозной рычаг грызь, – Эй Бро, ты слушаешь?
– В обе раковины, – заверил Бро, который стоял на площадке котла за кабиной, и слушал через открытую заднюю дверь.
– В пух. Значит, вот рычаг парового клапана, думаю это чисто, как он работает?
– Более-менее.
– Тогда попёрли, – на полном серьёзе цокнул Марамак, усаживаясь сзади и складывая лапы.
Баклыш сглотнул, но интерес был сильнее опасений, и грызунёнок, взявшись за рычаг, отпустил тормоз. Затем потянул другой, но тот не поддавался, и Баклыш налёг. Лапка пошла, и в механизме раздалось характерное шипение – пар пошёл. Колёса сдвинулись с места, как и весь состав; с грохотом натянув сцепки, поезд медленно пошёл.
– В пух, в пух, – подтвердил Марамак, – Ещё. Ещё... вот, хорош. Дайте-ка пролезу к топке...
Пролезть к топке можно было по настилу над котлом, держась за поручни; грызи так и делали, чтобы набросать поленьев. В то время как Баклыш не отрывал ушей от дороги, а Бронька в общем тоже, машинист возился в топочном отделе, что подтверждалосиха грохотом чурбаков и пыхтением грызя.
– Так, слышишь стрелку давлениемера? – цокнул Марамак, вернувшись, – Снизилось почти до "ниже пуха". Значит убавь ход, кло?
– Кло!
Само собой, в том чтобы давить на два рычага и смотреть за дорогой, не было ничегошеньки сложного, и Баклыш убедился в этом. Однако нужно было знать пухову тучу всяких тонкостей и толстостей, чтобы не упустить возникающие в процессе косяки. Кроме того, машинист знал о том, где следует сбавлять ход из-за близости стрелки – хотя возле пути и висели знаки, их можно и пропустить; в других местах, вслуху подъёмов, наоборот следовало загодя дать больше скорости, чтобы поезд легко забрался на горку. Стук колёс по стыкам и шипение пара с непривычки грузили уши, так что после первой стрелки за рычаги управления усадили Броньку, а довольный до ушей грызунёнок встал за кабиной, таращиться ими, ушами, вокруг.
Поскольку грызи придерживались расписания движения, но не строго, после Понино поезд догнал впереди идущий состав, на котором ерундила одна из тележек, вслуху чего он ехал медленнее обычного – иначе пух бы догнали, собственно. Тащась за последним вагоном, грызи довели состав до посёлка, в очередной раз перевели стрелку на нужный путь и въехали на разгрузку. Разгрузка производилась с довольно высокой насыпи, которую навалили немного выше, чем уровень в хранилищах; поезда вкатывались туда по длинному заходу, чтобы было легко это делать. Сдесь уже Марамак подогнал состав лично, чтобы не проехать мимо – задний ход на паровозе включался не так просто, как хотелосиха бы.
Взобравшись на насыпь, уже поросшую густыми кустами, состав остановился таким образом, чтобы цистерны оказались возле слива. Слив производился по закрытым деревянным лоткам, ведущим в разные стороны к трём разным хранилищам; на разгрузку приходил дежурный грызь, вспушался и смотрел, чтобы всё было в пух, а главное чтобы слили в то хранилище, где есть место. Дежурный грызь, оказавшийся грызунихой, слегка удивился наличию практикантов на паровозе, но ничего не цокнул... то есть, не цокнула. Всмысле, лишнего, а так белка показала, в какой танк сливать эт-самое, на "т".
– Почему "эт-самое на т"? – спросил Баклыш.
– Потому что во всех бумагах и при цоканье только и слышно тар, тар, тар, – пояснил Марамак, – Надоело, переименовали в "эт-самое на т".
– А, тогда чисто.
– Сливай!
Тут же лежали рукава, которые присоединяли к сливным горловинам и ложили в лоток, после чего открывалась задвижка и опять слышалосиха бульканье и плеск жидкости. Белка послушала, что натурально слиты две полные цистерны, и поставила галочки, обозначавшие, что слиты две полные цистерны. Стоит ли уточнять, что Баклыш испытал, и в том числе чувство, и в том числе – Профита, слушая как сливается в хранилища продукт.
– По-моему ты испытал чувство профита, – цокнул Бронька, слухнув на внука.
– А? Сто пухов! – подтвердил тот.
– Выслушайте-ка ушами, а отмечаете каждую цистерну зачем?
– Чтобы точно было и знать, сколько в хранилище. А то если дырка где незаметная, как узнать о?
– Йа не совсем про то, – хмыкнул Бро, – Йа думал, чтобы куда налево не сливали.
– А напуха? – удивился Марамак, – Оно и так всё "налево" до последней капли идёт.
Тут уж поперёк было цокнуть можно, но с трудом – на каждого тряса имелся бобровый счёт, всмысле счёт с единицами бобра – а на самом деле добра, но называли их "бобра", смехахашечек ради... так вот на каждого тряса был счёт, куда теоретически зачислялось всё, что производилось в виде чистой прибыли. Преобразовать этот счёт в знаки также мог практически каждый тряс – это если все вместе бросятся, будет нельзя, а так можно; соль же состояла в том, что трясы в огромном количестве бобров не нуждались вообще, а нуждались изредка – ну там, досок на новый дом, или кирпичей на печку. Учитывая же общий настрой пушей, уделяющих барахлу ровно столько внимания, сколько оно заслуживало, никто из них не стал бы городить дома больше чем ему нужно или десять домов, просто потому что есть возможность.
– Ну что, в пух и по домам? – спросил машинист, зевая.
– Пожалуй да. Хруродарствуем за! – мотнули ушами Баклыш и Бронька.
Обратно шли по всё тем же узким тропинкам, зажатым между густейшими кустами, и поматывали хвостами. Грызунятам и белочи тут было удобно, потому как ветки не тормозили, а крупным приходилосиха обтираться боками. Куда ни цокни, везде жирно цвело, даже если не цвело – как дикие травы пучками, так и кусты орешника и ягод, рябины и тыблони, на которых уже подумывали о существовании плоды. Из-за плотных лиственных стен доносилось тявканье, поблеивание и кудахтанье, а кое-где и звук распилки в широком смысле – когда грызи пилили жажу, то использовали не только пилы, но и молотки, косы или ещё что.
– Гусака мне в свинарник! – цокнул Бронька, оглядывая местность с небольшой горки.
– Кому гусака? – спросил грызь из-за кустов, – У нас есть их!
– Йа образно, – уточнил Бро, – Всмысле, распилили тут жажу по нулевому сорту. Тут ведь раньше сплошное чернолесье было, а теперь есть куда хвостом мотнуть!
– Макузь цокал, оно так всегда, – пожал плечами Баклыш, – Если цокать о белках. Место которое в пух, оно и так в пух, а вот которое мимо, то эт-самое.
Над кронами деревьев, с шумом рассекая воздух крыльями, спланировал огромный жирный гусак.
А Речка с Кулифой, узрев что прошёл дождь и горох поливать не обязательно, взяли и пошли. Причём не просто пошли, а на ближайшие поля за опятами: когда проливались дожди, среди невысокой травы на взгорках появлялись россыпи мелких, но мясистых грибков, весьма уважаемых среди пушей в смысле корма. Сами грибы на это дело смотрели крайне философично – так что можно считать, что и вовсе не смотрели. Пройдя по всё тем же дорожкам посёлка, зажатым среди буйной зелени, грызунихи вышли к песчаному карьеру, где работали два грызя, а дальше раскинулосиха поле почти на килошаг. В начале лета оно просто насильно заставляло мотать ушами, потому как было расцвечено изумительным образом – жёлтыми, синими и фиолетовыми цветами, разными оттенками зелёного, а в иных местах жирно сидело фиолетовое – та самая травка, которой Ситрик красила пушнину.
Поле было далеко не пустое – на нём возились как пуши, так и прочие животные, как то козы, зайцы и дикие камышовые коты, мышковавшие возле прудика в низине. На дальнем краю поля шла свежая вырубка, и там произрастали кущи цок-чая, так что там тоже мелькали рыжие уши: грызи набивали листья в мешки, дабы было что испить. Несколько хвостов собирали всё те же опята, медленно баражируя по полю кругами и то и дело оседая надолго на одном месте. Также сделали и белки, найдя кружок грибов размахов в десять шагов, и уселись выщипывать продукт из травы.
Речушка – рыженькая, белобрюхая и с люто опушёнными кистями, сидела на коленях, обернувшись хвостищем, и послухивала на бабушку, потому как ей было интересно на неё послухивать. Кулифа улыбалась и поводила ушами – не менее пуховыми, чем у внучки, и поцокивала. Грызуниха пыталась угадать заранее, о чём хотела бы спросить молодая бельчона, и цокала сразу, чтобы не вынуждать её думать, как зацокнуть.
– Ну, в Щенкове, – расцокивалась она, – Там кло, кло. А бывает что и пык, и пыщ...
– Опушнеть! – удивлялась Речка.
– Серьёзно цокаю, – подтвердила Кулифа, – Вообще ничего такого, как ваш посёлок, только больше.
– Но там есть большая река!
– Да Речка, там есть большая река, – прокатилась по смеху белка, – Она действительно такая, что стоит услышать. Наверняка вы ещё выслушаете её, до Щенкова от силы пару дней дороги, если через пароход.
– А почему Жад-Лапа?
– Потому что она сильно разливается, и когда разливается, вода утаскивает всё, что может утащить, а утащить она может всё, кроме камней и деревьев. Поэтому и назвали – Жадная Лапа.
– Насколько в пууух... – восхищённо зажмурилась белочка, представляя Жадную Лапу.
– Сдесь в посёлке река тоже замечательная, – заверила Кулифа, – Хоть йа и слыхала мельком.
– Да, там раки водятся, и улитки! Пойдём потом, к ужину?
– Кло!
Они и пошли потом, и на речку, и в кучу других, не менее хрурных мест, каковых по посёлку и окрестностям имелось сколько угодно. Пока же лёгкий свежий ветерок перекатывался по полю, хотя казалось что он перекатывается и по смеху тоже, настолько в пух было движение воздуха. Ветер словно поглаживал грызей по пушным ушам, как лапа Мира, чем и вызывал довольное прицокивание. Ну и до кучи к этому – тот же самый ветер вращал крыльчатки мельниц, какие кое-где торчали из ковра кустов и деревьев. А над полем, расправив широкие крылья, бороздил воздух жирный гусак – возможно тот же самый, что пролетел над Бронькой и Баклышем.
С самого утра, неслушая на прохладу и влажность от прошедшего ночью дождя, Ситрик уже чуяла хвостом, что собирается жара – и как обычно, не ошиблась. Хорошо ещё поднялся ветер, но и при нём приходилосиха вываливать язык, настолько тёплым оказался воздух и так припекало солнце. Вылезши из сурковательного ящика, грызуниха хотела было метнуться на огород за овощем, но вспомнила про Макузя и дёрнула его за хвост.
– А? – отозвался тот.
– Ты просил тебя разбудить, – напомнила Ситрик, и таки метнулась за овощем.
Когда она принесла к норуплу репу и два огурца на салат, Макузь с невозмутимым видом уже нарезал овощ – хитрый грызь заныкал его с вечера. Оба прокатились по смеху, но потом прекратили, чтобы съесть еду... и снова начали. В оконные проёмы без стёкол отлично задувало свежаком, так что ни о какой пыли в жилище цоканья не шло – даже линялый пух в большом количестве и то выносило без следа. В кустах с квохтаньем возились сорные курицы, брыляя старыми листьями и веточками.
– А где наша белочь? – полюбопытствовал Макузь, – Ну, чисто из академического интереса?
– Почему из академического?
– Ну, потому что где белочь есть, там она и будет, – резонно цокнул грызь.
– Чисто из академического интереса, белочь пропалывает укроп и лук, – сообщила Ситрик, – Йа им цокнула, чтобы как совсем жарко будет, шли на ручей купаться, а то мимо пуха.
– Это думается они сразу, – кивнул Макузь, – А ты как с вознёй?
– Йа уже почти не с вознёй, а без возни. Сейчас как раз поеду доцокнусь окончательно, сдам паровик в гараж, и кло. А ты чего вскочил?
– Мне как раз в Избу, там собирались собраться несколько пушей для цоцо.
– Цоцо какого рода?
– Опять таки теоретического, – хмыкнул грызь, – Есть какие-то данные по поводу тара, хотели обцокать. Как обцокаем, доведу до твоих ушек.
– Это уж за тобой не заржавеет.
Пока пуши неспеша кормились, в топке паровичка уже трещали поленья, загодя брошенные туда – ну и подожжённые, потому как просто так поленья не трещат! – и как раз после испития чая котёл вскипел. Ситрик забралась на сиденье машиниста, Макузь на дрова, так и поехали, покатываясь по смеху, когда колесо попадало в очередной ухабчик.
– Погрызец аппарат!
– Погрызец аппарат, погрызец и нам!
С такими прицокиваниями Ситрик заехала кругом, чтобы не ломиться по лапоходным топинкам, и трицикл бодро прокатился по мостику через канал, ведущему в ворота Избы. Там грызуниха сразу завернула к гаражу, как она впрочем всегда и делала, и заглушила топку. Затем она пошла искать, кому бы сдать транспорт, а Макузь пошёл к 24-му помещению, где уславливались эт-самое.
Как оно постоянно и случалосиха, внутренний двор Избы был набит зеленью не хуже любого огорода, так что налопаться щавелем или сорвать пучок лука – только так, благо не убудет. На бережку центрального пруда плескалась белочь, овцы и две собаки типа прилапнённого волка, а в кустах было понятно что – там тоже слышалось поквохтывание. Пушей, которые бы активно трясли, было не слыхать – тут вообще не особо суетились, но уж к пику лета вообще наблюдалась самая спячка хвостов. На одном из наиболее высоких шестов, увешанном скворечниками по нулевому сорту, ярко выделялась трепещущая на ветру алая тряпочка; если бы Изба совсем закрылась, в пушнину, то тряпочки бы не было, так что она несла и чисто утилитарную функцию, помимо прокатов по смеху.
– Эй грызо! – получила оцок сбоку Ситрик.
– От грызо слышу, – резонно ответила она, – Доброго утреца, Жижень.
Жижень был самым заядлым бюрократом во всей Избе – цокнуть хотя бы то, что когда он садился писать цифры, надевал напалечник, потому как иначе просто лапы болели от количества цифр. Грызь был достаточно пожилой, так что ходил с палкой; этой палкой он имел привычку тыкать в сторону того, кому цокал. У непривычных пушей это вызывало опасения за ненатыкаемость своего организма на палку, но не у Ситрик.
– Ты по песок, или что? – уточнил грызь.
– Или что. Сейчас сдам паровик, и кло.
– ЭхЪ, – почесал подбородок Жижень, пырючись в небо, – Архив бы разобрать.
– Хвост на него положить, потом разберём, – хихикнула Ситрик, – Лета самая макушка, корм растить надо, а главное давно йа не тискала плотно свою белочь, прямо цокнуть.
– О, тут поперёк ни-ни, – кивнул тот, – Только цокни, что там за коробка с бумагой "Елову Е. Ы."?
– А да, это... – и грызуниха прочистила, что это.
Макузь же в это время забрался по лестницам на третий ярус постройки – лесницы тут имелись основательные, из толщенных досок, так что ходили не побаиваясь – и двинул в нужную сторону. По террасам стояли земляные ящики, из которых также таращилась зелень буйным образом, что способствовало. В частности, грызей можно было обнаруживать по чавканью, которое они издавали при поедании щавелевого листа, что Макузь и сделал. Присутствовали несколько пушей, из местных таровских, а также Мышыш из щенковского учгнезда, каковой собственно и подзаварил кашу. В первую очередь грызи приветственно мотнули ушами и цокнули, почём перья в целом, затем уселись к скамейке – потому как стол отсюда унесли куда-то, клали что нужно на скамейку, и ладно.
– Стало быть, песок таков, – распушил щёки Мышыш, – От грызей, которые работают с таром в Канавии... все знают, где это?
– Не все, – цокнул Макузь, – Кажется, это за океаном?
– Сто пухов, – кивнул серый грызь, – На другой стороне Мира практически. Так вот они там пришли к выводам, что тар на самом деле залегает в глубине земли. Всмысле, допуха как в глубине, а не то чтобы два-три шага.
– Три-четыре шага? – предположил кто-то.
– Помножь на сто, тогда будет похоже. Именно они пробурили скважину глубиной пятьсот сорок шагов, и там обнаружили тар. Правда не такой как у нас, более лёгкий, но тем не более.
– Мать моя белочка!! – представил себе Макузь.
– Вот именно. Конечно гипотеза о том, что на такой глубине сплошь всё забито таром, ничем не подтверждается, однако факта цокает о том, что по крайней мере в тех местах где тар есть – его ещё больше в глубине... Эй, грызо, её тебе с шеи снять, или сам?
– Сссам, – прохрипел тот, потирая сжатую Жабой шею, – А есть какие сведения о том, как они это, ну, скважину?
– Кое-что есть, – кивнул Мышыш, – Копия с отчёта для Мармазюкского учгнезда, где и возятся с. Вроде бы там достаточно чисто цокнуто в письменном виде.
– Это в центр пуха! – цокнул Макузь, и вспушился, а вдобавок и цявкнул, – А почему обложка такая уделанная?
– Это та самая книжка, что привезли из Канавии, подмокла на корабле. На всякий случай в Щенкове есть ещё.
– А йа думал, слюнями залили...
Пушира, согрызунья главного строителя Бобрыша, подёрнула Макузя за хвост.
– Да йа и не собираюсь прям сейчас! – фыркнул тот, но подумав, поправился, – Хотя чуть и не собрался, да.
