Текст книги "Узбекские народные сказки. Том 1"

Автор книги: Мансур Афзалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

 
Туго твой затянут стан,
И в руках твоих коран,
И чернильница с пером
Есть на поясе твоем.
А привет любимой, эй.
Ты послушай, грамотей.
Да открой, взгляни скорей.
Есть ли в книжице твоей?!
 

Услышав песню, царевич натянул поводья и остановил коня. «Эх, да я ведь не поздоровался с моей любимой! Надо мне тоже что-нибудь спеть, чтобы угодить ей», – подумал он и пропел в ответ:

 
Туго мой затянут стан,
У меня в руках коран,
И чернильница с пером
Есть на поясе моем.
Вот открыл я книгу эту,
Посмотрел насчет привета
Для любимой, слушай, эй.
Нет нигде привета в ней!
 

Этим он дал понять царевне, что он открыл книгу, смотрел, но нет там привета женщине, поэтому он и не поздоровался с ней (Согласно старому обычаю, сначала женщины должны приветствовать мужчин, а не мужчины женщин).

Этот ответ привел царевну в ярость, и она, обращаясь к любимому, пропела еще песню:

 
Ой, джигит, послушай, эй:
Провались ты вместе с ней,
И с охотою своей,
И с добычею своей.
Чтоб ты гнался целый день.
Чтоб умчался твой олень,
Чтоб с горы ты там упал.
Чтоб ты руки поломал!
 

Так разгневанная царевна проклинала своего любимого, уезжавшего на охоту.

Подъехав к подножию гор, царевич слез с коня, ослабил подпруги, погнал коня в гору, а сам, уцепившись за хвост, стал взбираться наверх. На вершине горы он привязал коня к ветке ели, посмотрел кругом, видит – на скале стоит олень, боязливо озираясь по сторонам. Решив поймать этого оленя, царевич полез на скалу. Прыгнув вниз с большого камня, он поскользнулся и упал. Ударившись о камень, он размозжил себе правую руку и лишился чувств. Увидев царевича, лежащего без движения, конь встряхнулся, оборвал поводья, подбежал к хозяину и остановился над ним опечаленный, грызя удила. Из глаз его потекли горючие слезы. Но вот царевич очнулся, смотрит – стоит над ним конь его, опечаленный, а у него у самого рука сломана. Вскочил царевич на ноги, выпрямился во весь рост, снял с себя два златотканных пояса, наложил на сломанную руку лубок, перевязал одним поясом, а другим подтянул руку и завязал повязку на шее. Потом он взял коня за повод и спустился с ним вниз. Хотел Камбарджон сесть на коня, но никак не мог подняться в седло. С большими мучениями и трудностями он взобрался на высокий камень и с него еле-еле вскарабкался на коня.

Приехав в город, Камбарджон подъехал к дворцу под окно своей любимой.

Услышала царевна его стоны, и жалко ей стало любимого друга. Взглянула она в его лицо, а оно пожелтело, словно лепестки увядающей розы. Тогда Орзиджон, сняв с головы златотканный платок, бросила его вниз. И тут в душе царевны вдруг снова вспыхнуло чувство к Камбарджону. Она вскочила с кресла, взяла с собой семь служанок, спустилась из комнаты вниз, подошла к воротам и стала сбоку. Увидев своего любимого в таком состоянии, она расстроилась, сердце ее больно сжалось от жалости и горя. Она повела Камбарджона во дворец, к себе в комнату, хотела чем-нибудь помочь, но, увидев, что вылечить его сама не сможет, сказала:

– Вы сейчас идите в такой-то дом. Там живет моя мамка. Придете туда, постучите в дверь, она выйдет и спросит: «Зачем вы меня звали?» Вы ей отвечайте: «У кого нет сына, тому я буду сыном, у кого нет дочери, тому буду дочерью!» Она вас примет и усыновит. У нее вы и будете жить. Через эту старуху мы будем узнавать друг о друге. Говорите ей, а она придет во дворец и мне скажет, а если я скажу, она пойдет домой и вам передаст.

Старуха эта была колдуньей. За один присест она съедала сорок баранов, а когда пила, выпивала сразу сорок бурдюков воды. Когда она ложилась спать и начинала дышать, то от ее дыхания вертелись все мельницы и толчеи-крупорушки.

Камбарджон попрощался с любимой царевной, сел на коня и отправился в путь. Подъехал он к дому старухи и постучал в дверь рукояткой нагайки.

– Кто там стучит в дверь? – крикнула старуха, встала, открыла дверь, смотрит – сидит на коне молодой красивый юноша. Увидев необычайную красоту Камбарджона, старуха упала в обморок.

«Интересно!» – подумал Камбарджон. – «Видно, старуха, увидев меня, перепугалась насмерть и свалилась. А что если она умерла от разрыва сердца и выйдут из дома ее сыновья да накинутся на меня, подумав, что я убил их мать? Что тогда будет? Но если я вернусь назад, тогда все подумают, что я трус. Это будет позор для джигита!»

Тогда Камбарджон слез с коня, подошел поближе, посмотрел, оказывается, старуха жива. Вернулся царевич на улицу и сел на коня. Через час колдунья очнулась, открыла глаза, подняла голову и встала.

Подняла она царевича вместе с конем и внесла во двор. Потом она сняла его с коня, внесла в комнату и положила на постель из восьми одеял, постеленных одно на другое. Развязала она раненую руку Камбарджона, вымыла горячей водой, натерла разными мазями и завязала снова. Быстро приготовила на сливочном масле кушанье и поставила перед ним. Царевич поел, лег спать и вскоре заснул.

Когда Камбарджон проснулся, старуха ему сказала:

– Сынок! Я бабка-повитуха, хожу по домам, принимаю детей у рожениц. Сейчас у шахского полководца жена на сносях, уже начались потуги, а недавно присылали за мной, сказали, чтобы я пришла. Я сейчас пойду к ним, буду принимать новорожденного, а утром вернусь домой. Этот дом заколдованный, смотри, ничего не трогай, лежи здесь. Во двор не выходи! У дверей лежит большая злая собака. Если выйдешь, она разорвет тебя на клочки. Я повешу на дверь полупудовый замок и запру тебя. Утром приду и открою. Если что-нибудь хочешь сказать мне, поговорим об этом завтра.

Оставив царевича в комнате, старуха повесила на дверь полупудовый замок, заперла его, а сама ушла к царевне.

Орзиджон, сгорая от любви к своему другу, вздыхала, охала и, рассыпав по плечам черные кудри, заплетенные в сорок длинных косичек, сидела у себя в светлице, окруженная сорока девушками. «Где же это моя мамушка? Что-то нет о ней ни слуху ни духу! Почему же она опоздала? Жив ли, здоров ли мой милый? Уж не захотелось ли старухе отведать мягонького, полакомиться живностью? Может быть, она уже его живьем съела? Почему ее до сих пор нет?!» – думала царевна и во все глаза смотрела на улицу. Но вот вдали показалась старуха.

Царевна не стала дожидаться, пока мамка подойдет поближе, и окликнула ее:

– Эй, мамушка! Идите скорей! Как вы там устроили моего друга? Не даете ему скучать? Может быть, держите его в голоде и холоде? Или сказали ему что-нибудь неприятное? Где вы его поместили? В чистенькой комнате за занавеской?

Услышав это, старуха прикусила мизинец и остановилась.

– А я не знала, что это твой милый друг! – сказала она.

Ее слова привели царевну в смятение. «Наверное, она его уже съела!» – подумала Орзиджон.

– Если бы я знала, – продолжала между тем старуха, – да разве я не закутала бы его в свою паранджу и не привела бы его пред твои светлые очи? Сказала бы: «На, возьми своего любимого, целуйтесь и милуйтесь с ним, как голубочки!» А утром отвела бы его опять домой!

Услышав эти слова, Орзиджон успокоилась и сказала:

– Зачем вы положили моего друга в комнате, а не во дворе на воздухе? Если бы вы положили моего милого спать во дворе, я озарила бы его своим сияньем!

Вот так всю ночь до белой зари не спала царевна и все говорила о своем любимом друге, все сетовала и печалилась. А старуха успокаивала царевну, говоря:

– Ты, дочка, не бойся! Твой любимый друг никуда не денется, он всегда будет твоим!

Теперь послушайте про царевича. Камбарджон лежал на роскошных мягких одеялах и думал: «Я из-за любви к царевне отправился в путь, подвергаясь опасностям на каждом шагу, готов был в любой момент пожертвовать своей жизнью. А теперь, боясь какой-то собаки, буду лежать здесь безвыходно взаперти? Одинокому кто поможет, кроме бога? Бог-то бог, да и сам не будь плох! Лев никогда не вернется вспять, и джигит ни за что не пойдет на попятную».

С этими мыслями царевич встал, подошел к дверям, приподнял одну створку и снял ее с петель. Высунув голову наружу, он покашлял: «Кхе-кхе! Кха-кха!» Однако нигде не было видно собаки.

Обнажив меч, Камбарджон вышел во двор, посмотрел вокруг и заметил над домами свет.

«Откуда струится этот свет?» – подумал он. – «Уж не проник ли сюда свет от моей любимой?»

В поисках источника света он обошел вокруг двора и попал в густой сад, принадлежавший старухе. Проходя по аллеям прекрасного сада, он срывал на ходу и ел плоды.

Неожиданно он очутился перед высоким забором. Он перелез через него и спустился в сад Орзиджон.

«Неужели это роскошный сад моей любимой?» – подумал Камбарджон. – «Если это ее сад, я сейчас найду дверь, сниму с петель и пройду во дворец. Если царевна спит, я поцелую ее в сахарные уста!»

Подоткнув полы камзола, Камбарджон с мечом на плече пошел вперед, быстро отыскал дверь, снял ее с петель и проник во внутренние покои дворца. Поднявшись по высокой лестнице в сорок ступеней, он вошел в светлицу любимой и остановился. Перед ним на мягком ложе из сорока шелковых одеял, постеленных одно на другое, спала царевна, вся в белом одеянии, излучая мягкий серебристый свет. С правого боку на полу спала старуха-мамка, а с левого лежали в ряд сорок служанок, одна другой краше, словно райские создания.

Черные кудри обрамляли прелестное лицо царевны, окутывали ее тело почти до колен, двадцать косичек с правой стороны, двадцать косичек с левой.

Увидев ее сияющее лицо, прекрасное, словно луна в полнолуние, Камбарджон затрепетал всем телом, сердце его сильно забилось. Прижался он грудью к груди Орзиджон и поцеловал ее в губы. Потом так же тихонько спустился вниз.

Его любимая ничего не слышала, она спала крепким сном.

– Хорошо! – сказал Камбарджон. – Мне посчастливилось хоть одно мгновенье побыть с любимой. Ты мне душу вдохнула в мое омертвевшее тело!

Он тихонько вышел из светлицы, спустился вниз по ступеням, повесил двери и, пройдя через сад царевны, попал сначала в сад колдуньи, а оттуда – во двор, навесил дверь и лег спать.

Ранним утром, чуть забрезжил свет, Орзиджон вздрогнула и проснулась. Смотрит – словно лихорадкой ей губы обметало. Царевна разбудила старуху.

– Ой, милая мамушка! Ночью кто-то пришел и поцеловал меня в губы! Разыщите его! Я с него бритвой сниму кожу и натру тело солью и перцем! – гневно сказала царевна.

Старуха встала и говорит:

– Ой, что ты, деточка! Там внизу охраняют дворец сорок телохранителей, да, кроме того, сколько рабов и слуг. Кто может пройти сюда и поцеловать тебя?! Ты сама, наверное, испугалась чего-то во сне. Это у тебя с перепугу!

– Нет, мамушка, – упрямо твердила Орзиджон, – кто-то пришел и поцеловал меня! Если бы не поцеловал, то не обметало бы мне губы. Сегодня ночью поставьте стражу у дверей.

– Но ведь я же, твоя мамка, спала рядом с тобой! – недоумевала колдунья. – Кто же мог прийти! Я слышу даже, как муха пролетит.

– Может быть, приходил мой любимый и поцеловал меня? – сказала царевна. – Ах, если бы я знала! Я была бы очень довольна и ничего не стала бы говорить. А если поцеловал кто-нибудь другой, то надо его поймать! Утром настряпайте и нажарьте слоеных лепешек на сливочном масле, возьмите еще два граната и все это отнесите моему милому другу. Передайте ему от меня задушевный поклон!

Старуха пришла домой с гостинцами, смотрит – замок висит на месте, все в порядке. Она открыла полупудовый замок, сняла его, заглянула в комнату, Камбарджон спал на мягких шелковых одеялах, молодой, красивый, лицо – кровь с молоком. Налюбовавшись досыта, старуха разбудила его:

– Эй, сынок, вставай! Твоя любимая прислала тебе горячий привет!

Юноша вскочил с постели и сказал:

– Желаю ей доброго здоровья!

– Ты почему же ничего не сказал мне про свой секрет? – спросила старуха.

– Мать! Да я же и слова не успел сказать про боль своей души, а вы уж собрались уходить, сказали, что вы повитуха, идете к роженице, – оправдывался Камбарджон. – Вы же мне сами не дали говорить, сказали, что поговорим завтра, и сейчас же ушли!

Старуха расстелила скатерть, поставила перед Камбарджоном гостинцы, принесенные от царевны, и стала его угощать:

– Бери, сынок, кушай, это тебе прислала твоя любовь Орзиджон.

Помолчав немного, она стала его допрашивать:

– Слушай, сынок! Это ты сегодня ночью ходил к царевне во дворец и сорвал поцелуй? Если ты поцеловал, то она очень довольна тобой. Но если не ты, а другой похитил у нее поцелуй, то надо поставить стражу и поймать его. Так велела царевна.

Камбарджон не признался, что он ходил во дворец.

– Эх, милая мамаша! Ведь я пришелец, для меня этот город незнаком, я не знаю, где какие улицы и закоулки, где бугорки и кочки, где рытвины. Как же я мог выбраться из запертой комнаты с полупудовым замком, пойти во дворец царевны и подняться в ее светлицу?

– Эх, сынок! Если ты не целовал, то кто же мог поцеловать? – допытывалась мамка.

– Должно быть, у нее, кроме меня, есть любимый друг, которому она доверяет, надеется на него! Если это не так, то кто имеет право пойти во дворец и поцеловать царевну?

Тогда старуха, решив узнать правду, сказала, заклиная его именем бога:

– Сынок! Говори правду! Если ты ходил во дворец и поцеловал царевну, то скажи: «Да, я поцеловал!» Если же ты не целовал, то скажи: «Бог свидетель, что не целовал!» Тогда мы поставим стражу, и наглеца поймают.

Тут уж Камбарджону некуда было деваться, и он сознался:

– Раз вы призвали в свидетели бога, то теперь уж я скажу правду: да, я ходил во дворец и поцеловал царевну.

– Вот спасибо! Молодец! Это подлинная правда! Ты настоящий, хороший сын! Да и кто мог пойти на такое дело? Кто, кроме тебя, сумел бы это сделать! Вечером я отведу тебя к Орзиджон, а утром опять приведу домой.

Камбарджон встал с места и, почтительно сложив руки на груди, поклонился старухе в пояс.

– Слушай, сынок! – сказала ему старуха. – Ты теперь иди в сад, погуляй там до вечера.

Камбарджон так и сделал: пошел в сад, погулял по аллеям и присел под деревом отдохнуть. Было уже далеко за полдень. Вдруг со стороны царского дворца донеслись звуки музыки, это играли сорок дворцовых музыкантов. Трубачи, сотрясая воздух, трубили в карнаи, радостно заливались сурнаи, барабанщики неистово били в большие барабаны. Мамка тоже услышала музыку. «Что там случилось?» – подумала она, побежала в сад и сказала Камбарджону:

– Сынок! Ты посиди здесь, а я сбегаю во дворец, узнаю, что там такое!

Только что хотела выйти мамка из дому, как прибежала служанка и, запыхавшись, сказала:

– Ой, мать! Идите скорей! Царевна плачет. Государь неожиданно решил устроить свадьбу, выдает царевну замуж!

– Что же это царь, не спросив меня, не сказав ничего, устраивает свадьбу?! Ведь он же не хотел без меня выдавать дочку замуж! Что же там случилось? – удивлялась старуха.

Она быстро вышла и вместе со служанкой отправилась к царю. Подойдя поближе, старуха увидела на крыше над воротами царского дворца четырнадцать трубачей с длинными медными карнаями, четырнадцать музыкантов с сурнаями, четырнадцать барабанщиков с малыми и четырнадцать с большими барабанами. Гремела музыка, извещая весь народ о свадьбе, все суетились, бегали туда-сюда, хлопотали, готовясь к свадьбе, и двор и улицы были политы и выметены.

Старуха-мамка прошла прямо к царю и спросила его:

– Что за шум, что за гам? Почему гремят карнаи и сурнаи?

– Моя дочь четырнадцать лет притворялась больной, – отвечал царь. – А теперь колдунья требует то, что ей принадлежит. Мы берегли свою дочь до сих пор, ведь это Аршинбай оставил ее у нас на хранение, а я от своего имени дал колдунье верную расписку. Теперь я не могу не выдать дочь за ее сына. Разве может царь нарушить данное слово? Изменить свое решение – все равно, что совершить вероломство, сказать, что бога нет! По этой причине я решил выдать Орзиджон за Аршинбая и отпраздновать свадьбу. Ты будешь заправлять всеми делами, устроишь все на свадьбе как полагается, отвези дочь в дом жениха, помести ее, устрой как положено!

Старуха-мамка слушала эти слова и удивлялась, но перечить царю не могла. «Теперь надо придумать что-нибудь», – подумала она и, чтобы угодить царю, сказала:

– Хорошо, слушаюсь и повинуюсь, государь мой! Конечно, я справлю свадьбу моей доченьки Орзиджон.

С этими словами она поклонилась царю и ушла к Орзиджон. Когда она вошла в светлицу, Орзиджон сидела и плакала, глаза у нее были красны, веки распухли. Как только старуха-мамка вошла, она бросилась к ней, обняла и повисла на шее.

– Ой, мамушка! Неужели меня разлучат с моим милым? Да разве я пойду за Аршинбая?! – сказала она и опять зарыдала.

– Девочка моя! Не плачь! Мы что-нибудь придумаем, – утешала ее старуха. – Твоего друга я оставила дома, он сейчас в саду. Как только стемнеет, я приведу его сюда, посажу в уголок около очага, чтобы никто не видел. Ты будешь петь ему песни, а он будет отвечать тебе тоже песнями. Потом я потушу свет и впущу Камбарджона к тебе. Тогда ты с ним договоришься!

С этими словами старуха-мамка вышла из светлицы. Успокоившаяся царевна утешилась и стала ждать наступления вечера, желая поскорей встретить любимого.

Старуха бегом вернулась домой, быстро разыскала Камбарджона и рассказала ему все:

– Ох, сынок! Твою милую царевну замуж выдают, свадьбу справляют. Вечером я поведу тебя к ней. Но на свадьбу нельзя идти с пустыми руками. Надо приготовить дастархан, чтобы идти к царю, а у меня у самой-то ничего нет.

– Принесите-ка мне вон тот кирпич! – попросил Камбарджон. Старуха принесла ему кирпич. Тогда Камбарджон снял с пальца кольцо пророка Соломона и положил его под язык.

– О премудрый пророк Соломон! – воскликнул царевич и перепрыгнул через кирпич. Вмиг кирпич превратился в золото. Камбарджон отдал его старухе и сказал:

– Возьмите, мать! Это от меня вам подарок. Размельчите его, приготовьте дастархан и понесите в подарок царю!

Старуха обрадовалась, унесла золотой кирпич в комнату и положила в сундук. Потом вынула оттуда сбереженные ею золотые и серебряные монеты, пошла на базар, накупила подарков, всякой снеди, пришла домой и занялась стряпней. Нажарив слоеных лепешек в масле, пирожков, она сложила все в большой дастархан и сверху положила подарок. Вечером, как только стемнело, старуха подняла на голову дастархан и, спрятав Камбарджона под свою паранджу, повела его на свадьбу.

Привела она Камбарджона и посадила его в угол около очага. Все девушки были поражены красотой Камбарджона и засмотрелись на него. Старуха зашла к царевне и сказала ей:

– Я привела твоего милого друга, посадила его около очага, теперь можешь разговаривать с ним!

Царевна взглянула в сторону очага, видит – ее любимый сидит там, красивый, цветущий, словно пышный букет прекрасных роз.

Старуха встала и, обращаясь к сидящим девушкам, сказала:

– Что-то светильник тускло горит. Ну-ка, встаньте кто-нибудь! Что ж вы сами не можете поправить фитиль, что ли? Ну ладно, я сама поправлю.

С этими словами старуха подошла к светильнику, делая вид, что хочет поправить фитиль, и, как бы невзначай, потушила свет, а сама поскорей взяла за руку Камбарджона и провела его к Орзиджон.

В темноте Орзиджон и Камбарджон нашли, друг друга, обнялись и поцеловались.

Орзиджон сказала своему другу:

– Отец хочет выдать меня замуж за сына колдуньи Аршинбая. Он не ровня мне. Я давно уже люблю вас. Когда отец сказал мне, что выдаст замуж за Аршинбая, я не согласилась. Но он не посмотрел на то. что я несогласна, и решил выдать за него. Тогда я притворилась больной и четырнадцать лет из-за любви к вам пролежала в постели. Теперь отец насильно выдает меня замуж. Что же со мной будет, если я попаду в руки Аршинбая? Что это за насилие? Что за мученье? Я не буду женой Аршинбая! А вы что смотрите?! Почему вы не спасете меня?

Тогда Камбарджон сказал:

– О, милая Орзиджон! Жизнь моя! Вы не беспокойтесь! Я спасу вас от насилия отца и, вырву из лап Аршинбая. У меня есть кольцо пророка Соломона. Возьмите у меня это кольцо. Когда приведут коня, чтобы везти вас к Аршинбаю, положите кольцо под язык. Как только вы сядете верхом, у коня спина переломится. Вам приведут другого коня. Как только вы сядете в седло, у этого коня тоже спина переломится. Таким образом, подведут к вам пятьдесят коней, и у всех спины переломятся. Все будут удивляться. А я в это время сяду на своего коня и буду разъезжать по улицам под видом торговца-разносчика со своим товаром. Как только я подъеду, меня увидит старуха, ваша мамка, и пусть она скажет: «Вон у того торговца какой красивый конь, кажется, настоящий породистый скакун. Такого коня нет и не было во всем нашем царстве. Ни один конь, кроме этого, не выдержит Орзиджон. Остановите разносчика. Дайте ему сорок-пятьдесят золотых, посадите девушку на этого коня, и мы отвезем ее!» А я скажу: «Нет! У каждого коня свой характер, свой нрав, это известно только хозяину. Только мне известно, какой норов у моего коня. Мой конь бедовый! Подойдешь спереди – он сразу схватит зубами, подойдешь сзади – так и лягнет тебя, а сбоку никак не подпустит, головой мотнет, зубами порвет». Меня начнут уговаривать, принуждать, а я буду отказываться и скажу: «Зачем я дам своего коня? Чтоб его тоже изуродовала толстозадая невеста Аршинбая?» Вы не сердитесь на меня за эти слова, это я скажу только для того, чтобы ни друзья, ни враги не узнали, что мы любим друг друга. Пусть тогда мамка скажет: «Слушай, сынок! Раз ты один только знаешь норов своего коня, я вот сейчас возьму айвовый прут и отгоню девушек подальше, чтобы их не видно было, чтобы они не пугали коня, а ты сам возьмешь его под уздцы и доставишь невесту на место. А за то, что ты будешь вести коня, мы тоже заплатим!» Тогда я сверну с прямой улицы в сторону и поведу коня по закоулкам, а потом сяду верхом, и мы умчимся в нашу страну. А сейчас вы меня отпустите, я пойду и все подготовлю.

С этими словами Камбарджон вышел из светлицы. Подойдя к старухе, он сказал:

– Дело сделано. Вы зайдите к царевне и у нее все узнаете. Поступайте во всем так, как я сказал. А мне дайте ключ, я сейчас пойду домой и все подготовлю!

Он взял у старухи ключ и пошел в ее усадьбу. Вывел он коня из конюшни, подтянул потуже подпруги, наложил в хурджун разных товаров, перекинул его через седло, сел верхом и под видом торговца подъехал к царскому дворцу. Там в толпе зевак, собравшихся посмотреть на свадьбу, стал он разъезжать из стороны в сторону, выкрикивать: «Есть пудра, сера, ленты! Есть духи и помада, кому надо! Есть только здесь!»

Но вот на улице показались сорок разукрашенных крытых арб, присланных Аршинбаем для девушек и женщин, которые должны были сопровождать невесту, а впереди вели богато наряженного коня в золотой сбруе для невесты.

Подойдя к коню, Орзиджон сняла с пальца кольцо пророка Соломона, данное ей ее любимым другом, положила его под язык и сказала: «О, пророк!» Быстро вложив ногу в стремя, она села в седло. Спина у коня переломилась. Девушка не удержалась в седле и скатилась на землю. Все в ужасе кричали:

– Дод! Помогите! Невеста упала и разбилась!

К ней подвели другого коня, Орзиджон вскочила на него, но и у этого коня тоже переломилась спина. Стали подводить коней одного за другим, и у всех поломались хребты под тяжестью Орзиджон.

Все были поражены. И царь тоже встревожился. Никто не знал, что делать, как быть. В этот момент раздался голос старой мамки:

– Эй вы, вельможи и царедворцы. Вы думали, что у вас головы на плечах, а оказывается, не головы, а тыквы! Столько коней загубили! Ни один из вас не знает толку в конях. Вон там, смотрите, разъездной торговец! Видели его коня? Вот это настоящий, породистый конь. Такого коня нет и не было в нашем государстве. Поговорите с этим торговцем, дайте ему пятьдесят золотых, подрядите его коня! Посадите царевну на этого красавца, и если спина у него не переломится, он и доставит царевну на место, к жениху Аршинбаю.

Вельможи и царедворцы одобрили совет старухи-мамки. Они позвали Камбарджона.

– Слушай, братец! – обратилась к нему старуха-мамка. – Ты сам видишь, сколько коней покалечили! Но твой конь породистый, чистокровный скакун! Мы дадим тебе пятьдесят золотых только за то, что невеста доедет на нем до своего дома!

– Эх, мать! – ответил ей Камбарджон. – Ты слышала, что люди говорят? У каждого коня свой норов, и это известно только хозяину. Только я один знаю норов своего коня. Мой конь бедовый: подойдешь спереди – схватит зубами, подойдешь сзади – лягнет, а с боку ни за что не подпустит, только подойдешь – головой мотнет, зубами рванет. Даже и не думайте! Не дам я своего коня! На что это мне нужно? Чтоб его тоже изуродовала толстозадая невеста Аршинбая?

– Братец мой, миленький! – умоляла старуха-мамка. – Согласись. Получай пятьдесят золотых червонцев! Ты сделаешь доброе дело. А если твой конь будет искалечен, за эти пятьдесят червонцев ты купишь себе другого. Если же ничего не случится, ты сам поведешь коня с невестой как стремянный и за это особо получишь еще откормленного барана! Ведь ты же все равно развозишь свой товар, продаешь, чтобы добыть себе побольше денег!

Тогда Камбарджон согласился.

– Ну, слезай, мы обрядим коня! – сказала старуха.

Камбарджон слез с коня, расседлал, снял свою сбрую, надел на него золотую сбрую, принесенную слугами, оседлал, сверху покрыл златотканой попоной. На шитье этой попоны ушли подати и доходы, собранные за год со всего государства.

Когда коня обрядили, Камбарджон подвел его к невесте. Конь остановился как вкопанный. Тогда Орзиджон вынула кольцо из под языка и надела его на мизинчик.

– О, пророк Соломон! – сказала она и, ухватившись левой рукой за луку, а правой – за дужку ленчика, легко вскочила в седло. Конь даже не пошатнулся, спина его не согнулась. Он грыз удила и гарцевал на одном месте. Все знаменитые вельможи, именитые царедворцы вместе с толпой так и ахнули от удивления, восторгаясь, прекрасными качествами чистокровного скакуна. Со всех сторон неслись возгласы одобрения. Камбарджон, взяв коня под уздцы, повел его вперед вдоль по улице.

– Пусть арбы подождут немного, поедут после, – распорядилась старуха-мамка, – как бы девушки своими песнями и игрой на бубнах не испугали коня.

До тех пор пока не скрылся за поворотом конь с невестой и Камбарджоном, мамка стояла на дороге, задерживая арбы и не пуская людей. Когда они уже скрылись из глаз, арбы и люди с шумом двинулись в путь. Впереди всех шла старуха. В руках она держала длинный айвовый прут и этим прутом сдерживала народ, все время повторяя:

– Тише, не торопитесь.

А Камбарджон вел коня очень быстро. По дороге он пробовал заговорить со своей любимой, но она ему не отвечала. Он попытался подойти к ней и так и эдак: то дотрагивался рукой до златотканого платка, то хватал за сборку платья, то за рукав – ничего не помогало. Невеста молчала. «Не давит ли стремя вашу изящную ножку?» – спрашивал Камбарджон. Царевна в ответ ни слова. «Не натерла ли нагайка мозоль на вашей нежной ручке?» – допытывался он. Опять не было ответа. «Может быть, седло причиняет вам боль? Или с непривычки спина разболелась? Может быть, поддержать вашу тонкую изящную талию?»

На все его вопросы царевна не сказала ни слова. Молчание любимой причиняло Камбарджону мучительную боль, которая была в десять раз сильнее самой страшной пытки.

Ведя коня под уздцы, Камбарджон, словно ребенок, уцепившийся за платье матери, ласково обращаясь к своей любимой, не заметил, что конь на каждом шагу наступал ему на ноги. Конь отдавил ему обе ступни, а он, обезумевший от любви, не чувствовал боли.

Но Орзиджон заметила, что ноги ее любимого в крови. Сердце ее сжалось от жалости, она спрыгнула с коня и, сняв с головы оба златотканых платка, вытерла кровь на израненных ногах.

Потом царевна сказала:

– Я рассердилась на вас за то, что вы при всем народе назвали меня толстозадой невестой Аршинбая. Поэтому я молчала, не хотела отвечать. Этими словами вы осрамили меня и моего отца.

– Ведь я же назвал вас толстозадой только для того, чтобы никто не знал – ни друзья, ни враги, – что мы любим друг друга, – объяснил ей Камбарджон.

После этого Орзиджон сказала:

– Слушайте, Камбарджон, я не могу сказать, куда вам надо ехать, по той улице или по этой. Я не могу поручиться за то, что укажу вам путь правильно. А вдруг по этой улице, которую я вам назову, вы попадете прямо в дом Аршинбая? Я не хочу быть в ответе, чтобы вы меня потом не осуждали. Выбирайте сами любую улицу, какую хотите, и увезите меня поскорей!

Тогда Камбарджон, крепко подтянув подпруги, сел в седло, посадил любимую на круп коня и подобрал поводья. Конь взвился, словно быстрокрылый сокол, и, не касаясь земли, помчался вперед. Раз скакнет – пятнадцать шагов отмахнет. За пятнадцать минут перемахнул весь путь. Камбарджон оглянуться не успел, как очутился вдруг перед домом Аршинбая. Конь подлетел к воротом и как вкопанный встал. Камбарджон, поняв, что сам погубил свою любимую, без чувств скатился с седла прямо под ноги коню.

А из ворот уже выбежали юноши, приготовившиеся к встрече, и бросились зажигать костры. Из толпы молодых людей выскочил Аршинбай, быстро подбежал к коню, снял невесту с седла, пронес ее на руках семь шагов и опустил на землю, а сам убежал в толпу и стыдливо спрятался среди юношей. Между тем языки пламени поднялись вверх, осветив всю улицу, а из ворот шумной гурьбой быстро выбежали девушки и женщины, с криками и свадебными песнями окружили невесту, повели ее по лестнице наверх в брачный покой, отдернули шелковую занавесь-чимыльдык и усадили ее на мягкую атласную подстилку, подложив за спину и с боков подушки.

Оставшись одна, Орзиджон позвала старуху-мамку и попросила ее.

– Мамушка! Камбарджон с дороги сбился, сюда меня привез, а сам без чувств с коня свалился. Пойдите к нему, узнайте, что с ним. Если он пришел в себя, ухитритесь как-нибудь провести его сюда.

Старуха вышла на улицу, подошла к Камбарджону и сказала:

– Вставай! Зовет тебя милая, я провожу тебя к ней. Соображай, что надо делать?

Хитрая старуха так провела Камбарджона, что никто не догадался, что она его ведет, будто бы он сам гость среди гостей. Усадив его в углу около очага, она дала знать царевне, что пришел ее любимый друг. Увидев полог чимыльдыка, за которым сидела царевна, скрытая от посторонних глаз, Камбарджон подумал: «Ну, теперь ушла из рук моих любимая!» Он расстроился, не выдержал и с горя застонал, жалуясь богу, сетуя на судьбу свою.

Тут уж царевна разозлилась: «Что же это он все стонет! Никакого уважения ко мне! Ну, хорошо! Выгоню его из города, пусть идет куда хочет!»

И она гневно сказала:

– Эй, джигит, от слез вмиг состаришься, мой друг! Ты не охай, даром силы не теряй, меня не укоряй, лучше на коня садись да уезжай подальше. В далеком краю одна есть девушка, прославилась она своим обхожденьем, красотой и умом. Имя ее – Ойсулу.