Текст книги "Сумеречный клинок"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Это мой истинный облик, – сказала она громоподобным голосом, хотя и чувствовалось, что Глиф старается смирить бьющую через край мощь своей речи. – Когда я вырасту, стану вдвое больше. А пока я все еще ребенок. Мне всего девяносто два года, – и с этими словами Глиф застенчиво улыбнулась, но как ни странно, у Тины от этой улыбки мороз по коже пробежал. И еще она вдруг осознала, что сейчас Глиф говорит на общем языке, но говорит совсем не так, как прежде.

– Так ты передо мной, пигалица, что, комедию ломала? – воскликнула она в раздражении.

– Какую комедию? – удивилась Глиф. – Комедия – это театр? Я никогда не была в театре.

– Ты же двух слов связать не могла!

– Ах, вот ты о чем! – громыхнула Глиф. – Я когда маленькая – страшно глупая! Много ума не помещается, – развела она руками.

«Ох! – сразу же устыдилась Тина. – Ну, как можно быть такой импульсивной! Едва ребенка не обидела!»

Каким-то образом, едва лишь она привыкла чуть-чуть к огромности своей подопечной, как тут же снова увидела в ней ребенка.

«Ребенок… А в замке тогда как? И с охраной? И с собаками? Выходит, она не врала и не хвасталась…»

– Тина, – шепнул ей на ухо голос незаметно приблизившегося Ремта. – Ты не должна судить ее по нашим законам. Я вспомнил теперь: рафаим это одна из стихийных сил. Гроза убивает людей молнией, лавина погребает под камнями, но будешь ли ты судить бурю или камнепад?

«Стихийная сила…»

– Но зачем тогда тебе нужна была моя помощь? – спросила она. – Ты такая большая и сильная, сама бы в три дня добежала до Каскада!

– Нет, – покачала головой девочка. – Я так долго не могу. Мы и когда взрослыми становимся, чаще маленькими живем, чем большими. Так проще и безопасней. Маленьких заметить трудно и найти непросто. Но взрослые могут долго быть большими, когда хотят и если надо. А я нет. Я устаю быстро. А еще я не знаю дороги. Я же случайно туда попала, в эту деревню. Меня Охотник украл и связал заклятием. Я никак не могла принять свой истинный облик, да если бы и приняла? Охотник сильнее меня, он меньше, но быстрее, и у него есть когти! – в глазах Глиф стояли слезы, она боялась.

«Вот и весь великан!»

– Постой! – сообразила вдруг Тина. – А зачем ты вообще понадобилась Охотнику?

– Как зачем? – удивилась великанша. – Он же Охотник! Вот он и охотился.

– Понятно, – кивнула Тина, хотя, говоря по совести, ничего не поняла.

– Простите, барышня, – вклинился в разговор стоявший уже некоторое время ди Крей. – Так это вы вывели нас из Мельничной заимки? То есть это вы разбили стены?

– Я! Я! – обрадованно засмеялась Глиф. От ее смеха зашумели деревья и птицы бросились врассыпную.

– Ой! – сказала Глиф, понижая тон. – Мама это как-то по-другому делает… От нее никто не убегает…

– А в замке? В замке тоже ты? – обмирая, спросила Тина. Вообще-то у нее имелся на эту роль еще один кандидат, но все-таки неприятные обстоятельства следовало прояснить. Одно дело расшвырять их всех, и совсем другое – нанизывать живых людей на шампуры.

– Я не успела, – насупилась огромная девочка. – Только вышибла двери, а тут этот появился. Я как увидела, сразу удрала.

– Кто? – Этот вопрос они с ди Креем задали в один голос.

– Этот, – поежилась Глиф. – Не знаю, как его называют… Он не из этих мест. Не с Подковы, я имею в виду. Похож на человека: высокий молодой мужчина с белыми волосами, но он не человек. Он как бы оборотень, но и не оборотень тоже. Не знаю, как объяснить, но он внушает ужас.

– Повелитель полуночи, я полагаю… – Слова сорвались с губ ди Крея и упали в тишину.

– Он убил всех, – сказал через мгновение Ремт. – Кроме вас троих.

– Я спряталась, – призналась Глиф.

– Я его не видел, – пожал плечами ди Крей.

– Я с ним говорила, – сейчас Тина почувствовала вдруг ужасающую усталость. – И похоже, что все это он сделал ради меня. Только не спрашивайте, почему. Я не знаю.

4

Одиннадцатый день полузимника 1647 года

«Если не везет, то это надолго!»Ада встала с топчана и прошлась к окну и обратно. Было холодно и мучительно сидеть без движения на голых досках грубо сбитого лежака, но в «покоях», куда поселили пленницу миледи де Койнер, не разгуляешься: четыре шага в длину, полтора – в ширину. Каменный мешок с оконцем под сводчатым потолком, топчан, дорожный плащ и миска с похлебкой из работного котла – вот и все роскошества, на какие могла рассчитывать Ада фон дер Койнер цум Диггерскарп в замке барона Альмуса фон унд цу Линса. Трудно сказать, на что рассчитывал лорд де Койнер, посылая Адель в замок Линс в сопровождении своего дворянина и все еще находящегося без сознания мэтра Керста. Сандер был бесполезен, а лорд Нестер всего лишь бедный рыцарь, и у него не было и малейшего шанса выстоять против непреклонной мощи клановой солидарности. Барон приходился леди де Койнер двоюродным племянником, и ему не нужны были никакие дополнительные объяснения. Едва услышав, кому понадобился его стол и кров, барон со злорадной улыбкой отдал соответствующие распоряжения, и дело было сделано. Теперь положение Ады стало не только проблематичным, но и унизительным. Мало того что она осталась одна – один на один со злобной местью Ольги Цеас, – ей придется теперь ожидать суда и казни в жалком узилище, словно она не природная аристократка из древнего квебского рода, а ничтожная воровка, застигнутая патрулем где-нибудь на блошином рынке в Деревянном городке.

«Тварь!»

– Тетя! – позвал откуда-то сверху чистый детский голос. – Не пужись! Тетя! Не…

– Все в порядке, – сказала Ада, разглядев в проеме окна крохотное создание. – Я не боюсь. Ты кто?

– Глиф! Звать, кли-кать, об-зы-вать.

– Здравствуй, Глиф, – улыбнулась Ада, впервые видевшая столь милое создание.

– Прифет! – заулыбалась девочка. – Ура!

– Ты здесь живешь? – Но на самом деле интересовало Аду другое: не живет ли этот милый ребенок в ее несчастной голове?

– Не тут. Нет. Не.

– А где?

– Не знать, забыть, вспомнить, ска-зать! – хитро улыбнулась девочка. – Тина ска-зать. Итить. Пасать! Или писать? Пра-виль-но ска-зать есть как мочь?

– Спасать? – осторожно предположила Ада, начиная понимать, что появление крохи отнюдь не случайно.

– Спа-сать? Так есть бысть! – обрадовался ребенок. – Ты Ада есь бысть. Она, – толкнула она себя кулаком в грудь. – Глиф! При-шесть к ты, спа-шесть.

– Ну, и как ты меня собираешься спасать? – Вопрос был искренним, ведь очень хотелось надеяться на лучшее, но не до такой же степени!

– Много слов, – тяжело вздохнул ребенок. – Пусто. Го-во-рить мало. Не понять, пла-кать!

– Поняла! – Ада сосредоточилась. – Спасать?

– Да.

– Ты?

– Да.

– Меня?

– Да!

– Как?

– Сло-мать дверь.

– Ты серьезно?

– Сер? Что есь? – сделала глаза девочка.

– Ты мочь?

– Что? – подалась вперед кроха.

– Сломать дверь.

– Глиф! Ура! – ответила девочка и разулыбалась. – Ждать. Граф при-шесть, говорить, объ-яснять. Молчать. Учить. Понимать. Делать.

– Значит… – начала было Ада, но, перехватив взгляд ребенка, остановилась. – Ждать?

– Так.

– Граф?

– Он при-шесть.

– Ждем, – согласилась Ада.

Вообще-то все это выглядело слишком дико, чтобы быть правдой, но с другой стороны, что есть жизнь, как не игра вероятностей? Так отчего бы и не случиться еще одному чуду? Или двум?

«Или трем? Или сразу многим чудесам?»Ада как раз вернулась на свой топчан и потому, вероятно, сразу же увидела клубящийся сгусток мрака, просачивающийся в узилище прямо сквозь толстые доски двери.

– Прошу прощения, сударыня, что без стука, но…

– Ремт? – нахмурилась Ада, рассматривая нечто, соткавшееся из лохмотьев тьмы. – Это ведь вы?

– Я, – ответило нечто. – Это… Ну, определенно, это то, что я есть на самом деле.

– Вы меня… удивили.

– Хорошо хоть не напугал, у некоторых, знаете ли, родимец случается, а оно мне надо?

– А оно вам не надо?

– Ах, это? Нет! Я не по этой части! – Ремт болтал как ни в чем не бывало, одна проблема – его не было. – А мэтр Керст тоже в замке или как?

– В замке, – коротко ответила Ада, размышлявшая над превратностями бытия.

– Ага, значит, еще и его найти требуется… Ну, вы тогда обождите немного, леди Ада, а я скоренько сбегаю – предупрежу нашего крючкотвора, стало быть, и сразу обратно…

– Постойте, Ремт! – Было странно общаться с этим нечто, называя его притом по имени, но как-то же общаться надо! – Боюсь, Сандер вам не помощник. Во всяком случае, еще пару часов назад он был без сознания.

– А что приключилось-то? – совершенно искренне удивился невидимый Ремт.

– Да, странная история… – Честно говоря, у нее имелись некоторые предположения на этот счет, но озвучивать их при посторонних, – тем более при таких посторонних, – не хотелось. У него вчера поединок с двумя обормотами состоялся…

– Надеюсь, он не ранен?! – встревожился Ремт.

– Да нет вроде, – пожала плечами Ада.

– А обормоты?

– Убиты.

– Так в чем же дело?

– Поединок закончился, и мэтр Керст упал в обморок.

– Что, так сразу и в обморок?

– Нет, не сразу, – припомнила Ада. – Он еще поговорил чуток, а потом – хлоп, и все. Спит, не спит, но в себя не приходит.

– Летаргия?

– Я не доктор.

– Ладно, может, барышня его чём-нибудь на ноги поставит.

– Чем же она его поставит? – покачала головой Ада, начинавшая находить разговор забавным.

– Не знаю, – задумчиво протянул мэтр Сюртук. – Есть много способов. Может, она его поцелует…

– Ремт, вы романтик!

– Ну, есть немного. Совсем чуть-чуть.

– Я плакать! – напомнила вдруг о себе пигалица в красном платье. – Не по-нясть! Ничего! Совсем! Никак! Плакать выть го-ло-сить!

– Эта! – сразу же переключился Ремт. – Аноа эта, та статта э моарэ.

– Се со! – просиял ребенок.

– Ремт! – удивилась Ада. – Я не сплю? Вы знаете старую речь?!

– А вы нет?

– Откуда бы?

– Тогда продолжайте мучиться… Я скоро вернусь, посмотрю, что там и как с мэтром Керстом, тогда и решим, что будем делать дальше. Договорились?

– А у меня есть выбор? – вздохнула Ада.

– Выбор есть всегда, – бросил Ремт, просачиваясь сквозь дверь, – просто мы не всегда знаем, каков он из себя…

5

Двенадцатый день полузимника 1647 года

«„Ночь тиха, природа внемлет богу“… [9]9
  Несколько измененная строфа из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…». У Лермонтова вместо слова «природа» стоит – «пустыня».


[Закрыть] Что за хрень?»Стихи всплыли в памяти сами собой, но Тина никак не могла вспомнить, где и когда их слышала. Только почему-то почудилось вдруг, что кто-то тронул ее сердце птичьим перышком. Почти невесомо, но ощущение сладкого томления ни с чем не спутаешь.

Ночь тиха…Ночь и в самом деле удивительно тиха. Тина слышала далекое тявканье лисы, и бег барсука, и взмах крыла сонного перепела…

«Ночь тиха… Санаэ ке ко э вьера… Природа… Чmo?! – слова возникали из небытия, простые и ясные в своей невероятной красоте… – То э нетте э котто то нэ… Природа внемлет богу…»

Тихий голос, мягкий, добрый… Тепло очага… запах ароматических свечей…

Тоэна вийера… Спи, расцветающая…

– Тина!

Она вздрогнула, очнувшись от грез.

– Извините, Виктор! Я, кажется, задремала.

– Вот и мне показалось, – улыбнулся ди Крей. – Но придется потерпеть, дело еще не сделано, не так ли?

– Виктор, а что означает «вийера»?

– «Вийера»? – переспросил ди Крей. – Странное слово… – нахмурился он. – Вроде бы знакомое, но, как бы это сказать, непривычное. Это непременно «старая речь», но я не помню такой формы. По смыслу что-то, связанное с плодоношением, расцветом, цветами, в общем, ботаника какая-то… А почему ты спрашиваешь? Откуда оно вообще взялось?

– Не знаю, – Тина не хотела говорить правду, но ничего не сказать означало возбудить излишнее любопытство ди Крея, а его любопытство…

– Не помню, – сказала она. – Всплывают в памяти какие-то клочочки, что-то из прошлого, но я была, по-видимому, слишком мала. Я так думаю.

– Значит, не помнишь. – Ди Крей откинулся назад, привалившись спиной к стволу дерева. – Странная у нас компания, миледи, очень и очень странная: кого ни возьми, у любого проблемы с прошлым.

– Чему же удивляться? – пожала плечами Тина. – Прошлое суть настоящее, вывернутое наизнанку.

– Что ты сказала? – насторожился ди Крей. – Откуда ты знаешь эти слова? Ты читала Книгу Заката?

– Что? – привычно «удивилась» Тина, одновременно ощущая, как в сердце входит стужа. – Какую книгу?

О нет, все так и обстояло, поскольку она никогда даже не слышала о книге с таким странным названием. И в то же время все было не так, поскольку едва только Тина услышала вопрос ди Крея, как тут же вспомнила, что есть слова, которые нельзя произносить вслух. Нигде, никогда, ни при ком.Но именно это она сейчас и сделала. И не важно, что она ни разу не помнит, что это за слова и откуда они взялись в ее бедной голове. Это все к делу не относится, а вот запрет…

«Стоп! – спохватилась она. – Но запрета-то и нет!»

Опаска осталась. Сохранилось неведомо кем вложенное в Тину понимание, что иные слова опаснее стали и огня. А вот запрет исчез. Его не стало, и оттого, вероятно, слова и сорвались с языка.

– Какую книгу?

– То, что ты только что сказала, – объяснил ди Крей, уже полностью вернувший себе самообладание. – Это цитата из Книги Заката – абсолютно запрещенной не только к чтению, но даже и к простому упоминанию!

– Где запрещенной? – спросила Тина и даже выругалась мысленно, потому что едва задала вопрос, как сообразила, что снова сболтнула лишнего.

– А и верно! – усмехнулся ди Крей. – Здесь, в горах Подковы, за это, пожалуй, не сожгут, хотя, бог свидетель, и здесь многие не обрадуются, если ты заведешь речь о Книге или «лилиях Калли». Впрочем, есть страны, где Книгу читают открыто…

Последние слова прозвучали задумчиво, а затем ди Крей и вовсе замолчал, уйдя в себя, что-то обдумывая или вспоминая. В такие моменты человека лучше не трогать – дать ему побыть наедине с самим собой, – но Тина решила, что один раз вежливостью можно пренебречь. Такой случай когда еще представится. Может быть, и никогда.

– Как вы сказали? – спросила она с самым невинным, простодушным тоном. – Лилии Калли? Что за странное название! Я о таких цветах даже не слышала никогда. Что это?

Вообще-то она не только слышала, но и видела. И да, это действительно был как бы цветок, только нарисованный, вернее, вырезанный на коже и покрытый красной тушью. А вот что означала эта татуировка, дама Адель ей так и не рассказала, так почему бы не послушать, что знает о «лилиях Калли» Виктор де Крей?

– Ты задаешь интересные вопросы. – Ди Крей все еще был задумчив, оставалось, правда, неясным, о чем его дума. – Впрочем, отчего бы и не рассказать. Вы, леди, следует признать, весьма образованная особа. Я имею в виду, для бедной сиротки. И я сочту за честь продолжить ваше образование. Итак, лет, стало быть, сорок назад наш император, царствие ему небесное, ведь я говорю о Якове Верне VI, прозванном за простоту нравов Блуднем…Никогда не слышала? Ну, значит, в твоем образовании, милая леди, действительно имеются значительные пробелы. Тебя прощает лишь то, что бедняга скончался лет за двадцать до твоего рождения, а за прилюдное поминание его прозвища резали языки и через десятилетие после его смерти. Так вот, одним из последних великих свершений этого царствования была война с княжеством Чеан.

– Постойте! – вскинулась более чем удивленная Тина. – Я… Мы учили географию… Разве Чеан не часть империи?

– И да, и нет, – усмехнулся в ответ Виктор. – Все не так просто, миледи, совсем нет. Чеан не удельное княжество, а Княжество,если ты понимаешь, в чем тут отличие.

– Да, кажется… Ну…

– Княжество Чеан – монархия, – объяснил ди Крей. – И в этом смысле ничем не отличается, скажем, от Сурского королевства. Девяносто три года назад, во время «Войны Городов»,Чеан формально признал Вернов своими сюзеренами. Княжество, однако, не платит Ландскруне ни налогов, ни дани, чеканит золотую и серебряную монету, имеет сильную армию и живет по собственным законам. Как так, спросишь ты, но секрет прост. Мир, я имею в виду трактат о мире, и признание, повторюсь, чисто формальное, вассалитета стали результатом полного истощения сил. Жестокая война истощила обе стороны – и империю, и княжество со всеми его союзниками – до последней крайности. Они просто не могли больше продолжать это безумие. Так и был заключен вынужденный мир, удовлетворявший – пусть и не в полной мере – амбиции сторон. Империя получила моральное удовлетворение, как бы поглотив княжество Чеан, включив его, пусть и формально, в свой состав, а династия Гарраганов не утратила не только престола князей Чеан, но и реальной власти, а значит, и могущества. Еще два слова о союзниках, чтобы ты поняла, как такое могло случиться. За спиной князя Чеан стояли города-государства Союза Трех Долин. Это к югу отсюда…

– Я знаю, – кивнула Тина, начинавшая понимать, отчего Верны не продвинулись пока так далеко на юг. – Они богатые, ведь так?

– Да, пожалуй, – согласился ди Крей. – Они весьма богаты и могущественны. Кхор, Шеан, Ливо, герцогство Решт… Но главное, они способны выставить немалые армии, вот в чем штука! Но сорок лет назад, под конец правления императора Якова, на юге случился недород, потом пришла чума, а в довершение всех бед началась междоусобная война. Яков решил, что время пришло, и двинул армию на восток. Чеан устоял, но свобода досталась ему дорогой ценой. Потери были огромны, но главное – в генеральном сражении в верховьях Фрая погиб Ги Торах Гарраган – князь Чеана. Он был молод, красив и отважен. А Торах – это прозвище, означающее на общем языке «Сталь». Таким он и был: сильный, упорный, несгибаемый и, разумеется, опасный. Но опасен он был для врагов, а вот женщины сходили по нему с ума, и, видимо, не без причины. В нем было все, что любезно вашему полу, и даже больше, недаром же его любила такая совершенная женщина, какой была юная жена князя Карла Ланцан. Она происходила с юга, из Решта, и, как это свойственно некоторым южным женщинам, отличалась своеобразной и яркой красотой и, разумеется, была склонна к сильным и несколько экзотическим чувствам. Племянница герцога Бруно II, Карла, несмотря на известную вспыльчивость, имела ясный ум и сильный характер. Во что могли развиться все эти достоинства с годами, если бы молодой князь остался жив, мы можем только гадать. В конце концов, в то время Карла, ее еще называли Калли, что означает на кхорском «Птица», была юной красавицей, влюбленной и любимой, буквально купавшейся в золотом мареве своего счастья. Но Ги погиб, и она осталась править княжеством одна, став регентшей при собственном малолетнем сыне. И вот тогда выяснилось, что император Яков оставил своим наследникам не только разоренную войной страну, но и смертельного врага. Врага жестокого, умного и беспощадного. Боль и гнев юной княгини отлились в жестокую мстительность княгини-матери. Не буду рассказывать тебе про все ужасы этого противостояния – необъявленная война длилась без малого двадцать лет и стоила жизни половине членов семьи Вернов, – но ты спросила меня о «лилиях Калли», и об этом я тебе, как и обещал, расскажу. Всех подробностей не знает никто. Во всяком случае, мне кажется, что я не встречал человека, знавшего об этом больше меня. Я даже не слышал о таких. То есть понятно, что все про все знала сама княгиня Карла. И, наверное, у нее имелись помощники, посвященные в тайну. Однако Калли умерла двадцать лет назад, не намного пережив, как говорят, не только собственного сына, едва успевшего занять престол, но и внука. А имена ее ближайших приспешников никогда даже не упоминались, так что и спросить некого. Последним, кто мог что-то знать, был маршал Герт де Бройх, но и он…

Неожиданно ди Крей замолчал, и молчание это оказалось таким, что на этот раз Тина не посмела его нарушить. Ди Крей сидел недвижно. Если бы не ритмично бьющееся сердце, его можно было бы принять за статую или за труп. Но Виктор был жив, разумеется, он дышал – пусть его вдохи и выдохи стали редкими и едва слышными, – и он о чем-то напряженно думал, прикрыв веками свои обычно внимательные глаза.

– Странное дело – случай… – сказал он вдруг, возвращаясь к жизни. – Впрочем, неважно. Вернемся к предмету нашего рассказа. «Лилии Калли» – так называли членов «Общества ревнителей древней крови». Карла создала это общество, вернее, воссоздала, наполнив, как говорят, новым вином старые меха. Древняя кровь, если не знаешь, это старые континентальные племена и кланы, жившие по обе стороны хребта Дракона еще до великого переселения. Верны же – вожди одного из потоков переселенцев, и значит, любое упоминание о древней крови оскорбительно для них, как для нуворишей.

– Вот черт! – неожиданно сообразила Тина. – Старая речь, Старые графства, древняя кровь…

– Ну, ты правильно поняла, – кивнул ди Крей. – И Карла разожгла огонь давней вражды. В княжестве Чеан Книга Заката никогда не запрещалась, но о ней уже начали было забывать. Столько лет прошло… И вдруг ее принялись читать снова. И не просто читать, миледи, ее начали обсуждать и трактовать, а это уже ересь и мятеж. Но искорка упала, затлела сухая трава, и глазом моргнуть не успели, полыхнуло так, что только держись. Калли все рассчитала правильно, и удар ее оказался почти смертельным. Но «почти» – ты же знаешь – не считается. Ересь Книги Заката до ужаса напугала церковь, а мятеж заставил сплотиться вокруг Вернов даже тех, кто их ненавидел или не любил. Просто, когда вы плывете в одной лодке, любое резкое движение способно погубить не только твоего недруга, но и тебя вместе с ним. К тому же Людвиг IV Верн оказался талантливым политиком и недурным полководцем. Его главным достижением было, однако, не то, как он вел войну с мятежниками, а то, что он сразу же и крайне жестко отделил мятежников от основной массы населения, полагавшей себя потомками старых племен. Простым крестьянам, милая леди, горожанам или даже дворянам совсем не хотелось рисковать головой, доказывая, кто тут первый, а кто – второй. Начнись, впрочем, резня, и они бы поднялись. А это от трети до половины всего населения прибрежных районов. Вот в этом случае империя, скорее всего, не выстояла бы. Вернам и так приходилось несладко, а ведь они сражались с относительно малым числом мятежников, сила которых состояла в сплоченности и невероятном для нашего времени фанатизме. Они специально делали татуировки в виде лилии – ее тоже стали называть «лилия Калли», – чтобы никто: ни друг, ни враг не усомнился в их преданности идее. И да, среди них нашлось немало талантливых и интересных людей. Одним из них и был как раз маршал де Бройх, но о нем мы поговорим как-нибудь в другой раз. Слышишь?

Разумеется, Тина слышала. Мгновение назад – ди Крей как раз произнес имя маршала – в тишине ночи закричала неясыть, и значит, время пришло…

6

– Мочь! – сказал ребенок.

Девочка долго сидела молча, даже и не верилось, что такая кроха наделена терпением старого вола. Однако Ремт не возвращался, а время не текло и не бежало, оно тянулось, стекая в океан вечности слезой кедровой смолы.

– Мочь! – сказала девочка, разрывая своим высоким голосом тонкий холст тишины. – Она! – Маленький кулачок ударил куда-то туда, где должно находиться сердце. – Мочь! Ты хотеть, она ро-нять. Дверь. Ha-хрен! Глиф! – Новый толчок в грудь. – Мочь. Хотеть. Валить. Ура!

– Не надо, – сказала в ответ Ада. – Пер сатте э сеата!

«Ну, вот и все…»

Один ее старый знакомый сказал как-то, что заблуждения – это самая суть любого человека. Оттого люди так трудно с ними и расстаются.

«Я тоже», – увы, но так все и обстояло. Она готова была умереть, но не готова была изменить своим убеждениям, разрушить то личное, что строилось в ней так долго и с таким трудом. А теперь вот выяснилось, что никогда Ада ни в чем на самом деле так себя и не убедила. Она всего лишь заблудилась однажды и проблуждала в лабиринте собственных иллюзий долгих тридцать лет. Сначала одно, потом другое, но как же далеко она ушла в конце концов от себя самой. От той Ады фон дер Койнер, баронессы цум Диггерскарп, какой родилась на свет и какой должна была прожить свой век.

– Значит, ты все-таки умеешь говорить… – Девочка явно задумалась над тем, зачем было дурить ей голову, если все так просто.

– Умею, – кивнула Ада, она хотела улыбнуться, но улыбки не вышло. – И не только говорить. Не надо ломать дверь, милая, – добавила она через мгновение, увидев, как смешно хмурит бровки крошечное существо. – Нам ее и так откроют. Подожди!

Она подошла к двери и прислушалась. Где-то далеко, в недрах замка, гулял со своими рыцарями барон Альмус. Дело к полуночи, мог бы уже и угомониться, но веселье, кажется, было в самом разгаре, и Ада знала, отчего так. Вернее, предполагала, имела основания думать, что понимает своего «гостеприимного» хозяина.

«Возможно, я ошибаюсь, но если нет…»

Если нет, тогда пес придет на зов и даже не поймет, что идет на убой. А причина… причина у него уже есть, осталось лишь раздуть пламя его мужества.

«Альм! – позвала она, закрыв глаза и упираясь ладонями в холодные доски двери. – Альм, где ты? Я жду тебя, Альм! Приди! Я жду! Время настало!»

В давние времена, когда она была моложе и счастье гуляло в ее крови, такие штуки выходили у нее как бы сами собой. Но последние тридцать лет прошли как сон. Дурной, тяжелый сон, оставляющий после себя тоску, разочарование, усталость.

«Альм! Ну же, Альм! Где твое мужество! Ты же рыцарь! Боец! Лорд!»

– Что ты делаешь? – Судя по всему, крошку Глиф мучили сомнения.

– Зову, – сказала Ада, не открывая глаз.

– Кого?

– Того, кто откроет дверь.

– И он придет?

– А куда он денется? – Ада уже слышала его тяжелые шаги, они вплетали свой собственный ритм в мешанину ночных звуков. – Спрячься и не высовывайся.

– Хорошо, – покладисто ответила Глиф. – Но ты знай, я тут, рядом. Если будет плохо, я выйду и всех убью…

– Хорошо, – не стала спорить Ада.

– А Ремта ты тоже можешь позвать?

– Нет, Ремта не могу, да и не надо, он сам придет.

А между тем барон Альмус приближался с неизбежностью судьбы.

«Бедный идиот, – почти с жалостью подумала о нем Ада. – Ольга просто ничего ему не рассказала, и он… Да, – усмехнулась она мысленно. – Вот и еще одна жертва заблуждений. Впрочем, не заблуждается лишь тот, кто не живет».

Прошло еще несколько минут, Альмус был уже немолод и, при всей своей все еще не растраченной физической силе, погрузнел за прошедшие годы и стал гораздо более медлительным. Не недостаток, если не предстоит ближний бой, но про такую возможность барон, похоже, действительно не знал.

– Ты! – приказал барон одному из тех двоих, что пришли с ним. – Жди здесь и помни, ты ничего не слышал и не видел. Упился и спал. Тебя, Петр, это тоже касается, но ты пойдешь со мной. Открывай!

Загремели засовы, заскрипели ржавые петли.

– Ну, здравствуй, Ада!

Она не ошиблась, Альмус постарел, но все еще оставался крупным и сильным мужчиной.

– И тебе, Альм, доброй ночи!

Барон вошел в камеру, заставив Аду отступить к окну. Он был великоват для этого места, едва не касался головой сводчатого потолка и напрочь загораживал проход. За его спиной маячил, подсвечивая хозяину факелом, крепкого сложения слуга из тех, что – как посмотреть – сойдут и за воина, и за наемного убийцу.

– Дерзкая! – хохотнул барон. У него были крупные черты лица, толстые губы и желтые волчьи зубы. Но он не был волком, вот в чем дело. Сейчас он был бараном, хотя глаза его горели вполне звериным огнем. Впрочем, он этого не знал. Люди, попавшие в тенета зова, не властны над своей природой, но и не осознают того, что с ними происходит.

– Собираешься покуражиться напоследок? – подняла бровь Ада.

– Может быть, и стоило бы, – развел губы в злой улыбке Альмус. – Но, видишь ли, какое дело, Адхен, я люблю молоденьких женщин, а не старух вроде тебя. И не строй мне глазки! Согласен, ты великолепно сохранилась, не то что моя бедная Анна. Представляешь, моя маленькая голубоглазая фея успела превратиться в старую и сухую, словно корка черствого хлеба, каргу! Но! – хохотнул он, издав рокочущий горловой звук. – Вокруг полно других юных фей. А тебе… Сколько тебе лет, Ада? Лет восемьдесят, я чаю, никак не меньше, и меня, уж извини, с души воротит, только представлю, что играю с тобой в «папу-маму»!

Вот теперь он развеселился, так развеселился, смеялся и смеялся, брызгая слюной, а Ада молчала. Она ждала. Ей торопиться было некуда.

– Нет, это все глупости! – сказал Альмус, отсмеявшись. – Я не злодей, Ада, и ты не юная пленница, изнасиловать которую сочтет своим долгом любой уважающий себя разбойник или тиран. Ты ведь слушала в детстве те же сказки, что и я. Сама знаешь. Но мы не в сказке, дорогая. И я пришел не затем, чтобы куражиться. Я тебя сейчас задушу, Ада, а лорду де Койнеру мы скажем – умерла во сне. Ничего личного, – осклабился он. – Хотя я и не забыл, как ты отказала мне тогда, во время праздника Равноденствия. Но дело, повторюсь, не во мне, а в Ольге. Суд в Квебе… Ты же понимаешь, не так ли? То ли да, то ли нет, а что, как оправдают? Каспар твой родственник, а Ольга – моя. Своя рубашка ближе к телу…

– И то верно, – согласилась Ада, завершая трансформацию. – Своя рубашка ближе к телу.

Слова прозвучали глухо и невнятно – волчья пасть не приспособлена к членораздельной речи, но и не делает ее невозможной. Во всяком случае, такая пасть, какая возникает при задержанной трансформации, когда полного обращения не происходит, и меняющий облик останавливается как бы на половине пути.

– Прощай! – Окутанный магией зова Альмус даже не заметил, что уже минуту перед ним стоит не Ада фон дер Койнер, а кто-то совсем другой. – Иди с миром!

Удар когтистой лапы в горло по результатам ничем существенно не отличается от раны, нанесенной кинжалом: раз, и человек заливается кровью, с сиплым хрипом пытаясь втянуть воздух в агонизирующие легкие, но не способный этого сделать.

«Вот и все! Тридцать лет!»Она чувствовала невероятный подъем, силу, счастье, сладость обращения, даже если это было медленноеобращение.

Толкнув умирающего от себя, Ада опрокинула грузным телом Альмуса стоявшего у того за спиной слугу с факелом. Этого то ли слугу, то ли наемника она убила походя, выбираясь из камеры в коридор. Здесь стоял второй слуга барона, но это были и вовсе пустяки: человек не ждал встречи с оборотнем, тем более так скоро.

– Надеюсь, – сказала Ада, возвращая себе человеческий облик, – это останется строго между нами!

– Не бойся, тетя, я никому об этом не расскажу, – пообещала девочка, залезая Аде в карман.

– Вот и славно! – улыбнулась Ада, запихивая в свою бывшую камеру последний труп и закрывая дверь на засов. – А теперь давай найдем Ремта и Сандера и уйдем отсюда подальше. Замок Линс начинает действовать мне на нервы.