Текст книги "Q"

Автор книги: Лютер Блиссет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

ГЛАВА 28

Мюнстер, 8 февраля 1534 года

 
И не одна монашка в эту ночь
Сбежала за ворота прочь,
Объятая безумием страстей,
В ужасный мир распутнейших людей.
 

Редекер сосредоточенно вертит в руках монету. Какое-то мгновение он смотрит на стену, а потом, прищурив глаза, добывает уже пятое пиво, смешанное со шнапсом.

– Эта – последняя, – немедленно заверяет он, когда мы возвращаемся за наш стол.

На двух аренах, устроенных между столами в таверне «Меркурий», давится толпа. Этим вечером здесь проходит карнавальный турнир. С одной стороны танцуют под лютню – вышедший из круга последним выигрывает бочонок пива. С другой – разыгрывается пинта пива со шнапсом: она достается тому, кто бросит монету как можно ближе к стене, не коснувшись ее. Редекер – абсолютный чемпион.

Книппердоллинг имеет у хозяина кредит и использует его в полной мере. Четыре пустые кружки уже выстроились перед его пористым носом. Он довольно неуверенно поднимается со стула, пытаясь привлечь внимание зала, и принимается импровизировать под музыку лютни, сочиняя песню о событиях, о которых все только и говорят:

 
Один нечистый дух их выманил затем
Из-под защиты монастырских стен,
Чтобы они, презрев Закон, который был суров,
Убежище нашли средь грязных мужиков.
 

За два стола от нашего моментально улавливают ритм куплетов главы гильдии и продолжают описание бегства послушниц из Убервассера. Не успевает он закончить, как кто-то уже принимает вызов и тоже восхваляет подвиг Ротманна под стенами монастыря. Договорились так: начавший песню, в данном случае наш Книппердоллинг, платит за пиво тому, кто ее закончит. Очень интересное состязание – кто сможет настолько поразить присутствующих в таверне, что никто уже не сможет ответить ему очередным куплетом.

– Предел всему настал, когда он напомнил монашкам по поводу их обязанностей воспроизводительниц. Не знаю, как ему удалось сохранить серьезный вид, – вспоминает Киббенброк, качая головой.

– Ну, так ведь он был прав, разве нет? – вмешивается кто-то еще. – Что тут смешного? Даже в Библии говорится, что мы должны плодиться и размножаться.

– Да, верно, а меня особенно насмешило, как аббатиса высунулась в окно, призывая сестер вновь возлюбить их единственного мужа!

– Эта старая сука фон Мерфельд! Шлюха и шпионка епископа! Так и сохнет по всем смазливым послушницам!

Приносят новую партию пива – пожертвование Редекера от плодов его грабежа в Вольбеке. Бандит-коротышка танцует на столе под звуки осанны, исполняемой в его честь. Он пьян. Спустив брюки, он вихляет бедрами, громогласно повторяя предложение, сделанное монахиням соратниками Ротманна всего несколько часов назад:

– Сжальтесь, сестры, утешьте этих грешников!

Старик с парой пышных усов обнимает нас с Книппердоллингом сзади.

– Следующую забаву предлагаю я, ребята, – радостно объявляет он. – С тех пор как я понял, для чего мой стручок, мы с друзьями ходим на карнавал под окна монастырей делать монашкам сомнительные предложения, но, Бог мой, мне никогда не приходилось видеть, чтобы они так ломились наружу, потеряв голову. Честь вам и хвала, да, вы, похоже, далеко пойдете!

Поднимаем кружки, обмывая комплимент. На столе остается только одна – Яна Лейденского. Как ни странно, он пока не сказал ни слова. Он сидит на своем месте с совершенно безразличным видом. Насколько я его знаю, он злится из-за того, что не пошел с нами устраивать цирк под стенами Убервассера. Он попытался поставить аналогичный эксперимент со шлюхами из городского борделя, предложив им бесплатно обслуживать каждого, кто был крещен Ротманном, но в ответ добился лишь оскорблений.

Он поднимает взгляд и замечает, что я смотрю на него. Тогда он принимается чесать плечо со скучающим видом – ему хочется казаться самым важным, но не получается. Воспользовавшись установившейся на миг тишиной, он вставляет свое слово:

– Эй, народ, это просто, смотрите: кто я, а? Кто я? – Он чешется все сильнее и сильнее, используя для этого половник. Книппердоллинг, оцепенев, замирает. Кое-кто отводит взгляд, избегая ответа на вопрос. Я чувствую, что пора прийти на помощь:

– Ты Иов, страдающий от чесотки, Ян, это ясно. – Продолжаю, повернувшись к остальным: – Как вы умудрились этого не понять? Он сыграл великолепно, разве нет?

Все хором:

– Правда, правда, браво, Ян!

Актер корчит рожу:

– Да ладно, это было просто. А теперь внимание! – Он по-кошачьи мягко соскальзывает со своего места под стол, с силой шипя сквозь зубы: – Кто я? Кто я?

Книппердоллинг поднимается, стараясь не шуметь и бормоча, что ему надо пописать.

Голос снизу настаивает:

– Не уходи, невежа! Я протяну тебе руку помощи: «Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя, до храма святого Твоего».

– Кто в харчевне по памяти цитирует книгу Иова? – Недоумевающий и довольно ироничный голос принадлежит Ротманну, только что подошедшему к нашему столу. Не успевает пророк появиться из чрева кита, как раздается восторженный рев, приветствующий покорителя Убервассера. Неделю назад он убедил всех женщин Мюнстера отказаться от своих драгоценностей и передать их в фонд для бедных, теперь же убедил множество монашек броситься в объятия обновленной веры.

– Когда-то, чтобы доставить удовольствие женщинам, нам были нужны деньги, – замечает ткач, – сейчас надо только заинтересовать их Писанием. Что ты делаешь с нашими дамами, Бернард?

– Я и не заикаюсь по поводу ваших дам. А послушницам Убервассера надо было только сказать, что, если они сейчас же не выйдут, Господь обрушит на них колокольню. – Взрыв смеха. – И все же, сограждане, особого убеждения тут не потребовалось: жирные лавочники, их отцы, заставили их уйти от мира, в послушницы, чтобы для них не пришлось собирать приданого.

Рюмка ликера от хозяина «самому обворожительному из всех жителей Мюнстера» ставится на наш стол. Ротманн медленно потягивает спиртное. Взгляд на Бокельсона:

– Какой удрученный вид у нашего Яна! Что с тобой случилось, где ты пропадал весь вечер?

Святой сутенер вскакивает на ноги:

– Я ждал вдохновения, ты меня понимаешь? Для грандиозного спектакля сегодня вечером! Я полностью отвергаю идею первородного греха. Поэтому я сейчас сниму одежду и голый, как отец Адам, пойду по улицам, предлагая жителям города вновь открыть внутри себя честных людей. – Он тут же принимается снимать куртку, все больше и больше возбуждаясь, и вдруг обращает внимание на жирное брюхо Книппердоллинга: – Мужайся, друг Берндт, мы с тобой будем главными действующими лицами в этой великой комедии об Эдеме!

– Мать твою, Ян, но ведь уже идет снег!

Книппердоллинг встревоженно смотрит на улицу, но все же позволяет себя убедить. Ян уже расстегивает ремень:

– Раскайтесь, граждане Мюнстера, освободитесь от грехов!

Крик заставляет присутствующих подпрыгнуть. Кое-кто начинает подражать ему шутки ради, а видя, как на улице холодно, просто из чувства противоречия раздевается еще дюжина людей. Тщетно пытаясь понять, что происходит, Редекер отваливает, чтобы бросить к стене монету, и проигрывает первую из пятнадцати игр.

Ян вопит во всю глотку. Ян совершенно гол. Ян выходит из заведения. Книппердоллинг подражает ему во всем. За ними – не меньше дюжины Адамов. В дверях таверны «Меркурий» собирается толпа. Чтобы принять участие в этом действе, надо поработать локтями…

Книппердоллинг, несмотря на надежный слой жира, не выдерживает холода и несется, как полноводная река, стараясь согреться. Ян присоединяется к нему. Он оказывается во главе этой необычной процессии. Люди, выходя на улицу, осеняют себя крестными знамениями, правда, неизвестно, из набожности или чтобы отвести от себя беду. Мы, рассеявшись среди кучек обалдевших людей, в возбуждении бросаемся на землю, тщетно пытаясь сдержать смех. Ротманн возвещает о своих видениях из книги Екклесиаста, Редекер пускает изо рта пену, я поражаю мечом воображаемых демонов.

Многие с удовольствием подражают нам, считая это чем-то вроде карнавального шествия. Другие воспринимают все чересчур серьезно. Некоторые начинают плакать и бросаются на колени, умоляя окрестить их. Есть и те, кто жаждет телесного наказания и выбрасывает на улицу собственное имущество. Один старик, раздевшийся в числе первых, падает на землю, не в силах пошевелиться. Книппердоллинг укрывает его своей шубой и уносит.

Портной Шнайдер, чью дочь уже давно забрали ангелы, поднимает взгляд на небо и кричит:

– Узрите: Бог сидит на троне небесном. Узрите знамя победы, которую мы одержим над безбожниками!

Он принимается бегать вдоль стен, бить и размахивать руками, имитируя полет. Он прыгает, но, не имея крыльев, падает в грязь и лежит, как распятый.

ГЛАВА 29

Мюнстер, утро 9 февраля 1534 года

Я просыпаюсь от града ударов в дверь.

Рука инстинктивно лезет под матрас, чтобы нащупать эфес даги.

– Герт! Герт! Вставай, Герт, пошевеливайся!

Сна как и не бывало, ощущение такое, будто кто-то двинул мне в лоб… Кто там, будь ты неладен?

– Герт, мы в полном дерьме, просыпайся!

Вытряхиваюсь из постели, пытаясь сохранить равновесие.

– Кто это?

– Это Адриансон! Пошевеливайся, все бегут на площадь!

Натягиваю штаны и хватаю старую куртку, а в голове уже копошатся мысли о самом худшем.

– Что случилось?

– Открой, надо идти к магистрату!

Пока он договаривает последние слова, я уже распахиваю дверь прямо ему в лицо.

Должно быть, я похож на привидение, но мороз в считаные мгновения проясняет мне мозги.

У кузнеца Адриансона совсем не то бодрое настроение, которое постоянно оживляет наши вечерние дискуссии. Он тяжело дышит:

– Редекер… Он привел на площадь чужестранца, человека, только что прибывшего в город… Тот говорит, что видел, как в Анмарше епископ собирает войско, три тысячи человек. Они вот-вот обрушатся на нас, Герт.

Спазм в желудке.

– Ландскнехты?

– Пошевеливайся, идем, Редекер хочет обратиться к бургомистру.

– А ты уверен? Кто этот иностранец?

– Не знаю, но, если он говорит правду, нас скоро возьмут в осаду.

В коридоре я пробую достучаться в дверь напротив:

– Ян! Просыпайся, Ян!

Открываю дверь, которую, вопреки моим советам, лейденский соратник никогда не запирает: постель – так и не тронута.

– Вечно он заберется с какой-нибудь шлюхой куда-нибудь на сеновал…

Кузнец уже тащит меня вниз по лестнице. Я едва не растягиваюсь у ее основания. Адриансон первым выходит на улицу: снег шел всю ночь, грязь брызгает из-под сапог, кто-то посылает меня в зад.

Мы бежим к центральной площади – засыпанное нетронутым снегом поле. Темная громада кафедрального собора посредине нее кажется еще больше. В группках людей под окнами муниципалитета распространяется возбуждение.

– Епископ хочет войти в город с оружием в руках!

– Хрен ему! Он войдет сюда только через мой труп!

– Это аббатиса, сука, призвала его!

– И все за счет наших налогов… Этот ублюдок платит своему войску, чтобы они нас поимели.

– Нет, нет, виновата эта шлюха, аббатиса Убервассера… Это все из-за истории с послушницами.

Несмотря на мороз, не меньше пятидесяти человек заполонили площадь на волне только что полученных известий.

– Мы должны защищаться, нам нужно оружие.

– Да, да, давайте послушаем бургомистра.

Я замечаю Редекера в центре группы человек из тридцати. Наглый вид говорит о том, что он готов сражаться хоть со всем миром.

– Три тысячи вооруженных людей!

– Да, они уже у ворот города.

– Достаточно просто залезть на башню у Юдефельдертора,[37]37
  Так назывались одни из городских ворот.


[Закрыть] чтобы их увидеть.

От хлопка по плечу я оборачиваюсь. Редекер со снежками в руках, один – против всех остальных. Кто-то, должно быть, пытался заставить его заткнуться. Суматоха неожиданно прекращается. Взгляды устремляются наверх: бургомистр Тильбек появляется в окне муниципалитета.

Настоящий взрыв протеста:

– Войско епископа продвигается к городу!

– Кто-то подложил нам кучу дерьма!

– Нас продали фон Вальдеку!

– Мы должны защищать городские стены!

– Аббатиса, аббатиса, в тюрьму аббатису!

– На хрен аббатису, нам нужны пушки!

Группы сливаются в толпу. Кажется, народу прибавилось. Тильбек театрально поднимает руки, пытаясь объять всю площадь.

– Жители Мюнстера, давайте не будем терять голову! Эта история о трех тысячах вооруженных людей не заслуживает никакого доверия.

– Заткнись, их видели у стен города!

– Да, да, тот, кто прибыл из Анмарша. Они идут сюда.

Бургомистр не смущается. Он качает головой и пытается успокоить всех своим ангельским видом.

– Главное – хранить спокойствие: мы пошлем кого-нибудь проверить.

Все в толпе обмениваются недоверчивыми взглядами.

– Идет ли сюда войско или нет, но епископ фон Вальдек лично дал мне гарантии, что не нарушит муниципальных привилегий. Мюнстер останется свободным, вольным городом. Он лично обещает это. Мы докажем им, что не потеряли головы – в такой момент нужно действовать ответственно! Мюнстер должен доказать, что по-прежнему живет в соответствии с древними традициями гражданского единства. Во время, когда все сопредельные территории охвачены безумными войнами и бунтами, Мюнстер обязан остаться образцом, как…

Снежок попадает ему прямо в лицо. Бургомистр обрушивается на подоконник, раздавленный лавиной оскорблений. Кто-то из советников помогает ему подняться на ноги. Кровь капает из рассеченного подбородка: чего-то не спрячешь даже под снегом.

Во всем Мюнстере остался только один человек с подобными взглядами.

Тильбек ретируется, сопровождаемый разъяренными криками:

– Продажная шкура! Он продался!

– Тильбек, дешевая ты шлюха, ты и все твои друзья-лютеране!

– А чего же, мать вашу, вы хотели? Если бы вам не были так любезны проклятые анабаптисты, фон Вальдек не поднял бы руки против города.

– Ублюдки, мы знаем, что вы заодно с епископом!

Кто-то начинает толкаться. Наносятся первые удары – в воздухе мелькают палки. Редекер по-прежнему в одиночестве. Его противников трое, все прекрасно сложены. Но они не представляют, с кем связались. Самый жирный метит ему кулаком в лицо, Редекер нагибается, удар скользит по уху, Редекер отскакивает и направляет кулак противнику между ног: лютеранин сгибается пополам – яйца у горла. Затем удар ногой в нос, а двое других уже крепко держат Редекера, который брыкается, как бешеный мул. Жирный бьет его в живот. Я не даю толстяку времени, чтобы повторить маневр: удар двумя руками по шее. Когда он оборачивается, я обрушиваю град ударов ему в нос. Он валится на свой зад. Я разворачиваюсь, Редекер освободился от объятий двух других. Спиной к спине мы защищаемся от нападения.

– Кому пришла в голову история о трех тысячах рыцарей?

Он плюет во врага, пихая меня локтем:

– Кто тебе сказал, что это рыцари?

Я едва сдерживаю взрыв смеха, пока мы расправляемся каждый со своим противником. Но драка уже стала всеобщей, и нас сметают. Из-за собора появляется отряд – человек пятьдесят ткачей из прихода Святого Эгидия, поднятых проповедью Ротманна. Лютеране моментально оказываются на противоположной стороне площади.

Редекер, еще больший сукин сын, чем обычно, смотрит на меня с издевательской усмешкой:

– Все же это лучше, чем кавалерия!

– Согласен, но что нам теперь делать?

С рыночной площади звучат колокола собора Святого Ламберта. Как призыв.

– В собор Святого Ламберта, в собор Святого Ламберта!

Мы бежим к рыночной площади и заполняем скамьи под недоуменными взглядами торговцев.

– Епископ вот-вот войдет в город!

– Три тысячи наемников!

– Бургомистр и лютеране в сговоре с фон Вальдеком!

В рядах между лотков самые обычные инструменты и орудия труда становятся оружием. Молоты, топоры, пращи, заступы, лопаты, ножи. В мгновение ока сами лотки превращаются в баррикады, блокирующие подходы к площади. Кто-то вытащил из Святого Ламберта скамейки, чтобы укрепить импровизированные стены.

Редекер в замешательстве хватает меня:

– Эти, из прихода Святого Эгидия, принесли десять арбалетов, пять аркебуз и два бочонка пороха. Я иду поговорить с оружейником Веселем, посмотрим, что еще можно сделать.

– Я – к Ротманну, надо привести его сюда.

Мы, не теряя времени, уходим, продираемся сквозь разъяренную толпу горожан.

В доме священника собора Святого Ламберта я нахожу и Книппердоллинга с Киббенброком.

Они, страшно рассерженные, сидят за столом, но, увидев меня, моментально вскакивают на ноги.

– Герт! Какое счастье! Что происходит, черт возьми?

Я смотрю на баптистского проповедника:

– Час назад пришло известие, что фон Вальдек вооружает войско, чтобы двинуться на город. – Оба представителя гильдии ткачей бледнеют. – Не знаю, насколько это верно, слухи, должно быть, постоянно преувеличивались, но, несомненно, это не одна из карнавальных шуток.[38]38
  Подразумевается пословица: «На карнавале все шутки хороши».


[Закрыть]

Книппердоллинг:

– Но уже звонят в колокола, тащат все на улицы, я сам видел, как опустошили церковь…

– Тильбек опозорился у всех на глазах. Возможно, лютеране заключили договор с фон Вальдеком. Народ разъярен, рабочие-ткачи уже на площади – воздвигают баррикады, Ротманн, они вооружены.

Книппердоллинг стучит ногой по полу:

– Дерьмо! Они что, все сошли с ума?

Ротманн нервно барабанит пальцами по столу: он должен решить, что делать.

– Редекер пошел искать оружие – лютеране могут попытаться выставить нас, чтобы передать город епископу.

Живот раздосадованного Книппердоллинга трясется, как желе.

– Все этот головорез! Только он мог раздуть подобную историю. Но разве ты не говорил ему, что он рискует отправить в задницу все, чего мы добились? Мы идем к открытому вооруженному конфликту…

– Мы уже вступили в него, друг мой. Если вы сейчас же не отправитесь на баррикады, вы останетесь в одиночестве, а народ будет действовать сам по себе. Вы должны вмешаться.

Кажущееся вечным мгновение молчания.

Проповедник пристально смотрит мне в глаза:

– Ты считаешь, что епископ решил нарушить договор?

– С этой проблемой мы разберемся потом. Сначала надо взять ситуацию под контроль.

Ротманн обращается к двоим другим:

– Все произошло гораздо раньше, чем мы себе планировали. Сейчас любое колебание станет фатальным. Идем.

Мы выходим на площадь, там не меньше трехсот мужчин и женщин вопят за баррикадами, инструменты и орудия труда превращаются в копья, палицы, алебарды. Редекер толкает к середине площади тележку, закрытую полотняной завесой. Когда он откидывает ее, на зимнем солнце блестят клинки: там есть и мечи, топоры, да к тому же еще пара аркебуз и пистолет. Оружие быстро распределяется – все хотят иметь в руках хоть что-то для самозащиты.

Перед нами появляется бывший наемник Гресбек с мечом и пистолетом за поясом, он быстро шагает по площади.

– Лютеране устроили в Убервассере склад оружия. Они перевозят его к центральной площади.

Он пристально изучает нас, словно ожидая приказа от меня или Ротманна.

Проповедник хватает скамейку из лавки, выволакивает ее в центр и вскакивает на нее.

– Братья, мы не хотим разжигать междоусобный конфликт между жителями нашего города. Но если кто-то не понимает, что истинный враг – епископ фон Вальдек, нам придется защищать свободу города от тех, кто ей угрожает! И всякий, вступивший в эту битву за свободу, не только получит поддержку, которую Господь предоставит своим избранным, но и доступ к фонду взаимной помощи, который с настоящего момента поступает в распоряжение сил нашей совместной обороны. – Рев одобрения. – Фараон египетский сейчас за пределами городских стен, но жаждет вернуться, чтобы снова сделать нас своими рабами. Однако мы не позволим ему этого. И Бог будет на нашей стороне. Ведь сказал же Господь: «И придет, и поразит землю Египетскую: кто обречен на смерть, тот предан будет смерти и кто – в плен, пойдет в плен; и кто – под меч, под меч. И зажгу огонь в капищах богов Египтян; и он сожжет оныя…»

Сердца замирают от невыразимого восторга: народ Мюнстера вновь обрел своего проповедника.

Внушительный Книппердоллинг и рыжий Киббенброк снуют между кучками ткачей: костяк самой организованной и многочисленной корпорации уже здесь.

Гресбек отводит меня в сторону:

– Кажется, пришло время платить по счетам. – Быстрый взгляд назад через плечо. – Ты знаешь, что нужно делать.

Я киваю:

– Собери у церкви человек тридцать потолковее, из тех, кто хорошо знает город и не слишком щепетилен.

Мы подходим к Редекеру, уже полностью опустошившему тележку.

– Сформируй три отряда по четыре человека каждый и пошли их патрулировать в район Убервассера – я хочу, чтобы мне каждый час рапортовали о маневрах лютеран.

Коротышка сматывается.

Обращаюсь к Гресбеку:

– Мне надо, по возможности, сохранить свободу передвижений. Тебе придется командовать на площади. Не позволяй никому проявлять инициативу и не дай захватить нас врасплох: руководи людьми на баррикадах, поставь наблюдателя на церковную колокольню. Сколько у нас аркебуз?

– Семь.

– Три – напротив церкви, четыре – у входа на площадь. Если их разбросать по периметру, они не принесут никакой пользы.

Гресбек:

– А ты чем займешься?

– Я должен выяснить, каковы границы боевых действий и дислокация сил.

Сияющий Редекер собирает людей. Он смотрит на меня, поднимает пистолет и кричит:

– Надерем им задницы!

* * *

Со стен крепости рекогносцировка выглядит обнадеживающе: насколько видно невооруженным глазом – никаких следов наемников, о которых нас предупреждали.

Подходит второй патруль, чтобы сообщить, что лютеране направили людей с аркебузами на городскую колокольню и что они контролируют город от собора до ратушной площади, вход на которую перекрыт двумя повозками, установленными напротив наших баррикад. За повозками – не больше десяти лютеран, но они прекрасно вооружены, и у них за спиной Убервассер: в случае нападения им не придется тратить пули попусту. Нам же надо обходиться тем, что имеется у нас в распоряжении, а оружия у нас мало!

На рыночной площади, где мы забаррикадировались, обороняться просто, но она легко может превратиться в ловушку. Придется обойти ее по периметру, перекрыть мосты через Аа и отрезать ратушную площадь от монастыря.

– Редекер! Десять человек с двумя аркебузами. Надо перекрыть мост Пресвятой Богородицы за площадью. Немедленно!

Мы выходим из-за баррикады и направляемся на юг от нашей крепости. Первый квартал пройден быстро, в поле зрения – никого. Затем дорога раздваивается, нам – направо, по петле, которая приведет к первому мосту через канал. Если мы преодолеем ее, мост окажется прямо перед нами. Выстрел из аркебузы крошит стену в метре от Редекера, идущего впереди всех. Он оборачивается:

– Лютеране!

Они выходят из узкой улочки, ведущей к центральной площади, новые выстрелы из аркебуз.

– Быстрее, быстрее!

Мы бежим обратно по улице, преследуемые криками:

– Анабаптисты! Вот они! Драпают!

У церкви Святого Эгидия останавливаемся, чтобы перевести дух.

Я кричу Редекеру:

– Скольких ты насчитал?

– Пять, от силы – шесть.

– Дождемся их здесь, стреляем, как только они покажутся из-за угла!

Пули и порох – в стволы: в две аркебузы, в мой пистолет и в пистолеты Редекера.

Они выскакивают из переулка шагов за десять от нас. Я насчитываю пятерых. Они ни о чем не подозревают и замедляют шаг, лишь когда мы стреляем залпом.

Один из них получил пулю в голову и уже костенеет, второй опрокидывается на спину – он ранен в плечо.

Бросаемся в атаку – они в беспорядке отступают, волоча за собой раненого. Их собратья появляются из-за угла, несколько человек проскальзывают в церковь Святого Эгидия. Новые выстрелы – потом рукопашная. Я парирую удар мечом, а рукояткой пистолета пробиваю лютеранину голову. Адская карусель. Вот дьявольская свистопляска. Снова стрельба.

– Быстрее, Герт! Они стреляют с колокольни. Уходим! Кто-то хватает меня сзади, мы несемся как сумасшедшие под свист пуль, летящих сзади. Здесь не пройдешь…

Добираемся до наших баррикад и скрываемся за ними. Сразу же подсчитываем потери: все живы, более или менее целы, если не считать пореза от меча на лбу, который придется зашивать, вывихнутого плеча из-за отдачи от выстрела аркебузы и изрядной порции страха на каждого. Редекер сплевывает на землю:

– Ублюдки! Давай притащим пушку и обрушим Святой Эгидий им на головы!

– Забудь об этом, хреново все вышло. Книппердоллинг со своими людьми бежит к нам:

– Эй, кто-нибудь ранен? Есть убитые?

– Нет, нет, к счастью, но одну голову надо зашить.

– Не волнуйся, шить и штопать – наша специальность. Раненый поступает в распоряжение ткачей и портных. За время нашего отсутствия в центре площади, там, где прежде царствовали торговцы, уже развели костер, чтобы приготовить обед: несколько женщин жарят теленка на вертеле.

– А откуда эта манна небесная?

Одна из них, краснощекая толстуха, несущая глиняные миски, бесцеремонно отодвигает меня в сторону:

– Любезный дар щедрейшего советника Вердеманна. Его конюхи не захотели взять наши деньги, так что взяли его просто так… с премногими благодарностями! – Она довольно хихикает.

Я качаю головой:

– Нам не хватало еще и проблем с готовкой…

Толстуха ставит на землю свою ношу и с вызовом упирает руки в бока:

– А чем ты намерен кормить своих людей, капитан Герт? Свинцом? Без женщин Мюнстера ты пропал бы, скажу я тебе!

Я оборачиваюсь к Редекеру:

– Капитан?

Разбойник пожимает плечами.

– Да, капитан. – Голос Ротманна, приближающегося сзади вместе с Гресбеком, в руках у них какие-то бумаги. Вид проповедника говорит, что он не намерен тратить времени на объяснения: – А Гресбек твой лейтенант… – Он сразу же замечает волнение Редекера, просунувшего между нами шею, чтобы его заметили, и моментально добавляет со значением: —…а Редекер – заместитель.

– Наши дела совсем плохи. Я хотел обойти площадь по периметру, но нас застали врасплох, не успели мы и пересечь канал.

– Патрули доложили, что они забаррикадировались с оружием в Убервассере. Бургомистр Юдефельдт, а с ним – и большинство советников, Тильбека там нет. Их человек сорок, не думаю, что они попытаются напасть на нас, – они приготовились к обороне. У них там пушка на монастырском кладбище, здание неприступно.

Яростно фыркаю, чтобы выпустить пар. А что теперь?

Ротманн качает головой:

– Если епископ действительно собрал людей, дело может обернуться очень плохо.

Гресбек разворачивает передо мной свиток:

– Посмотри-ка сюда. Мы раздобыли старые карты города. Они могут пригодиться.

Чертеж не точен, но на нем обозначены даже самые узкие переулки и все изгибы Аа.

– Отлично, посмотрим, чем они могут нам помочь. Но прямо сейчас надо сделать одну вещь – идею мне подал Редекер. Мы стащим с крепостной стены пушку, небольшое орудие, не слишком тяжелое, чтобы его без труда можно было дотащить сюда.

Гресбек чешет шрам:

– Нам понадобится лебедка.

– Раздобудь ее. Если нам придется защищаться от приступа, семи аркебуз будет явно недостаточно. Бери людей, которые тебе нужны, но обязательно притащи ее сюда, и побыстрее – время идет, а к наступлению темноты надо обеспечить, по возможности, самую надежную защиту.

Я остаюсь наедине с Ротманном. Восхищенное выражение на лице проповедника сменяется едва ли не укоризненным.

– Ты уверен в том, что все делаешь правильно?

– Нет. Что бы там ни думал Гресбек, я не военный. Мысль изолировать тех, кто засел на площади, показалась мне стоящей, но они, понятное дело, организовали небольшие отряды, прочесывающие все улицы вокруг. Прикрывают свои зады, ублюдки.

– Ты уже участвовал в сражениях, так?

– Бывший наемник учил меня управляться с дагой… Много лет назад. Я сражался вместе с крестьянами, но тогда я был совсем мальчишкой.

Он убежденно кивает:

– Делай все, что считаешь нужным. Мы с тобой. И поможет тебе Бог.

В этот момент за спиной Ротманна на другом конце площади появляется Ян Лейденский, он тоже замечает нас и подходит с довольным выражением на лице.

– Наконец-то, где ты шлялся?

Он с многозначительным видом водит рукой вверх-вниз.

– Знаешь, как это… Но что произошло, мы взяли город?

– Нет, распутник хренов, мы забаррикадировались здесь, снаружи – лютеране.

Проследив за движением моей руки, он воодушевляется:

– Где?

Я показываю ему на баррикаду, напротив которой у входа на центральную площадь выстроились повозки.

– Они за ними, там внизу?

– Как ты догадался? А те, кто их охраняет, вооружены до зубов.

Узнаю взгляд своего святого сутенера – он бережет его для особенно торжественных случаев.

– Стоять, Ян…

Поздно, он уже направляется к нашим оборонительным рубежам. У меня нет времени думать о нем, я должен инструктировать патрули. Но во время разговора с Редекером и Гресбеком краем глаза слежу и за Яном, который приближается к защитникам баррикады… Что еще взбрело ему в голову? Я успокаиваюсь, когда вижу, как он садится и достает из кармана Библию. Вот молодец, почитай что-нибудь.

На карте Мюнстера показано, какие переулки мы должны перекрыть, чтобы обойти позиции лютеран. Редекер дает ряд советов: какие районы наиболее уязвимы, какие здания мы можем использовать в качестве укрытий, если попытаемся к ним приблизиться. Но все предположения разбиваются вдребезги о неприступность Убервассера: одно дело – соблазнить послушниц и заставить их сбежать оттуда, совсем другое – вырвать его из рук сорока вооруженных людей.

Неожиданно на противоположной стороне площади начинается переполох. Дерьмо! Надо лишь бросить взгляд на наши оборонительные рубежи, чтобы увидеть Яна Лейденского, вытянувшегося во весь рост на баррикаде с голой грудью, – зрелище того стоит.

– Что он там еще делает?!

– Беги, Герт! Он явно хочет стать мучеником!

– Я-а-а-а-а-а-н!

Я несусь через площадь, едва не опрокидывая теленка на вертеле, спотыкаюсь, поднимаюсь на ноги:

– Ян, безумец, спускайся!

С расстегнутой рубашкой он демонстрирует свою безволосую грудь, словно призывает – стреляйте. Пылающий взгляд обращен на повозки лютеран.

– Скоро придет время вылиться гневу моему, и я обрушу на тебя свою ярость. Я буду судить тебя по делам твоим и спрошу с тебя за все твои преступления, гнусный лютеранин.

– Спускайся, Ян! – Я пытаюсь оставаться невидимым.

– И ничто не скроется от глаз моих, и не будет у меня жалости, я заставлю тебя ответить за все, что ты совершил, и станут очевидны все твои грехи, ты поймешь, что только я – Господь, тот, кто карает. Ты понял, сукин сын, лютеранин: мне не страшны твои пули. Они отскочат от моей груди и вернутся к тебе, ибо во мне – Бог Отец! Он может запросто проглотить их и выстрелить ими из задницы, когда захочет, прямо тебе в рожу!

– Ян, Бога ради!

Он стоит, выпрямившись во весь рост, с широко открытым ртом, издавая жуткие звуки. Потом сумасшедший лейденский блондин возвышает голос к небесам:

– Отец, послушай своего сына, снизойди к просьбе своего несчастного ублюдка: смети с брусчатки мостовых это говно собачье! Слышишь меня, лютеранин, можешь изойти дерьмом, ты утонешь в плевке Божьем, а Царствие Небесное будет нашим. Мы со всеми святыми еще будем пировать на твоем трупе!