Текст книги "Q"

Автор книги: Лютер Блиссет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

ГЛАВА 27

Венеция, 30 августа 1548 года

Черная тень четко вырисовывается в дверях. Дуарте Гомеш делает шаг вперед, останавливается и стукает каблуками своих ботфортов. Лицо оливкового цвета, утонченные черты, немного напоминающие женские, в которые вносит дисгармонию лишь морщина на лбу.

Кивок Деметре, которая выгоняет девочек.

– Что случилось?

– Идем со мной, прошу тебя.

Слуга Микеша сопровождает меня – вначале мы минуем галерею, а затем – переулок, где может пройти всего один человек.

Оба брата там. Словно два наемных убийцы поджидают в переходе жертву.

Жуан повыше, на голове у него внушительных размеров черная шляпа, украшенная кожаной ленточкой. Бернардо кажется маленьким мальчиком с нелепым намеком на бороду на щеках. Их мечи из толедской стали торчат из-под плащей. С каждым мгновением темнеет все больше и больше.

– Что случилось, синьоры? Зачем такая таинственность?

Его обычная улыбка кажется вымученной, словно он пытается выдавить ее, но состояние души не позволяет.

– Взяли Перну.

– Где?

– В Милане.

– Какого черта он поперся в Милан?! Разве мы не решили забыть об этом рынке?

Лица троих сефардов мрачнеют, темнеют еще больше.

– Он должен был посетить Бергамо, собрать деньги у книготорговцев и вернуться. Наверняка он решил рискнуть. Его обвинили в торговле еретическими книгами.

Я слышу, как мой вздох эхом разносится по всему переулку, и прислоняюсь к стене.

– «Святая служба»?

– Можно побиться об заклад.

Гомеш продолжает нервно постукивать каблуками ботфортов.

– Что нам делать?

Жуан вытаскивает свернутый лист бумаги.

– Мы заплатим и вытащим его, пока дело не приняло слишком серьезный оборот. Дуарте уезжает сегодня ночью. Гонзага должен мне деньги: я предложу списать его долги, если он замолвит словечко в нужном месте.

– Это подействует?

– Надеюсь, что да.

– Дерьмо. Мне это не нравится, Жуан, мне это совсем не нравится.

– Это была лишь случайность, мы в этом убеждены. Невезение и беспечность.

Дурные предчувствия: я не отваживаюсь сформулировать их про себя.

Старший из Микешей дарит мне более искреннюю улыбку:

– Успокойся. Я пока еще самый важный финансист этого города. Меня не посмеют тронуть.

Я упираюсь руками в противоположные стены переулка, словно хочу их раздвинуть:

– Долго ли еще, Жуан? Долго ли еще?

* * *

Венеция, 3 сентября

Возможно, кому-то удалось собрать воедино все куски головоломки. Плохие новости из Неаполя: Пажа, нашего человека там, на юге, бросили в тюрьму и пытают инквизиторы.

Они понемногу начали распутывать интригу, которую мы плели в течение двух последних лет.

Кардинал Пол пока не двинул в бой свои самые сильные фигуры: пока Пол, Мороне, Соранцо и все остальные спиритуалисты еще остаются в силе в папской курии, у него связаны руки.

Если Реджинальд Пол станет папой, прежде чем Караффа отважится начать наступление, инквизиции придется остановиться: возобновятся прежние игры, вплоть то того, что запрещение «Благодеяния Христа» будет поставлено под вопрос.

Сети слишком обширные для одного человека. Возможно, это даже кажется привлекательным для того, кто разменял пятый десяток и умудрился разобраться в их геометрии, в их структуре, но ему осталось сделать еще кое-что. Кое-что личное.

Кое-что, чего он ждал двадцать лет. Когда мышцы начинают коченеть и мерзнуть, а кости – болеть, старые счеты становятся важнее битв и стратегий.

Тициан Креститель должен нанести новый удар, но подальше отсюда: поднимающийся ветер сулит бурю, и стоит перенести вендетту подальше от венецианских дел.

Ты должен явиться сам, чтобы искать меня. И в результате я смогу взять тебя.

Дневник Q

Венеция, 28 сентября 1548 года

В Венеции ересь повсюду.

В женской манере одеваться, выставляя груди из платья напоказ, в толстых подошвах и высоких каблуках этой невероятной обуви. В тысячах узких переулков, где шепчутся забытые доктрины. В невероятном фундаменте, на котором она воздвигнута.

В Венеции – немцы тоже повсюду. Нет ни одной calle, campo или канала, где не звучал бы язык Лютера.

Венеция: идеальное место для того, чтобы запутывать следы.

Пивная в Фондако. Забрасываю удочку, случайно упоминая там об анабаптизме: глупейшие лица, воспоминания о резне в Мюнстере – никакой полезной информации. Тициан: Кто, художник? Абсолютно ничего нового.

Прогуляться по рынку на Риальто, подышать воздухом. Вверх и вниз по мосту, а потом спуститься к Сан-Марко, вдоль по улице Мерчерии. Все заняты своими делами: немцы торгуют мехами, невозможно представить никого из них крестящим священника из монастыря в Ровиго, не говоря уже о студентах Падуи.

Студенты: Тициан – культурный человек, тот, кто может говорить на языке университетов, по крайней мере, не хуже, чем на языке хозяев постоялых дворов и плотников из Бассано.

Неожиданное ощущение – человек, которого я ищу, не часто бывает в этих местах.

Венеция, 30 сентября 1548 года

Архив инквизиции.

Трое немцев привлекались к суду по обвинению в ереси.

Матиас Клебер, тридцать два года, баварец, скрипичных дел мастер, в Венеции живет уже двадцать лет, пойман во время кражи святых мощей в дарохранительнице церкви Сан Рокко, приговорен к высылке, но реабилитирован благодаря раскаянию и обращению в католическую веру.

Эрнст Реус, сорок один год, торговец шерстью, родом из Майнца, привлечен к суду за то, что писал высказывания на стенах Сан Мозе и Сан Дзаккарии Лютера. Приговорен к тому, чтобы привести стены в порядок и уплатить обеим церквам штраф в размере ста пятидесяти дукатов.

Вернер Кальц, двадцать шесть лет, бродяга, из города Цюриха, признанный виновным в колдовстве из-за занятий хиромантией, алхимией и астрологией. Сбежал из тюремного карцера Пьомби и по-прежнему скрывается от правосудия. Скрытый иконоборец, фанатичный поклонник Лютера и колдун.

Я попытался представить их в ситуациях, где главным героем был Тициан, но ни один из них ничуть не тянет на роль анабаптистского проповедника.

Действую от противного: пытаюсь представить Тициана, дающего жизнь собственному призраку, заставляющего его двигаться, подобно марионетке, по улицам и магазинам всего города. Ничего не получается.

В Венеции Тициан – не Тициан. Это кто-то другой. Если бы он и здесь перекрещивал людей, кто-то вспомнил бы об этом. Тициан прячет собственное лицо и в то же время, кажется, хочет придать своим поступкам максимальный резонанс.

Кто же ты, Тициан в Венеции?

ГЛАВА 28

Венеция, 18 октября 1548 года

Письмо их опередило. Именно поэтому мы здесь, на волнорезе, не отрываем глаз от канала перед Джудеккой, где они вот-вот должны появиться.

Бернардо Микеш ходит взад-вперед. Жуан, элегантный, как обычно, неподвижен, как статуя. Кожаные перчатки засунуты за пояс, а широкие рукава камзола развеваются по ветру.

Из-за этих осенних холодов Деметра всучила мне шерстяной шарф. Я благодарен ей за это, потому что горло в последнее время играет со мной в довольно жестокие игры.

Я смотрю, как лодки медленно подходят к пирсу и выгружают свой разноцветный и эксцентричный человеческий груз.

– За дожа и святого Марка!

Вздрагиваю от скрипучего голоса громадной черной птицы, переносимой в клетке.

Жуан громко смеется при виде выражения моего лица:

– Говорящие птицы, друг мой! Этот город полон сюрпризов.

Бернардо нагнулся и сполз к краю скамейки, рискуя потерять равновесие:

– Вот они!

– Где? – Приходится признать, что зрение у меня уже не такое, как прежде.

– Вон там, они уже высаживаются!

Делаю вид, что вижу лодку, по-прежнему остающуюся для меня размазанным темным пятном:

– Это точно они?

– Я уверен! Посмотри на Себастьяно!

– Клянусь Моисеем и всеми пророками! Вон Перна. Ему это удалось! Дуарте это сделал.

Жуан позволяет себе даже начать жестикулировать от восторга.

– Ублюдки, гады, подлецы, мешки с дерьмом, еще немного – и я остался бы там, под землей, навсегда, обросший грибами и плесенью!

Он переводит дыхание – в глазах все еще застыл ужас.

– Убийцы – вот кто они! Настоящие безумцы, Людовико, друг мой, там были крысы размером с собаку, capito? Ты просто не поверишь – надо их видеть, вот такой величины… Ублюдки, месяц в этой дерьмовой дыре – они еще называют ее тюрьмой… Да посадят их всех турки на кол! Ублюдки! Посмотри, Людовико, вот такие здоровые… И сторожа, напоминающие чудовищ Апокалипсиса… Продержать человека в таком месте годик, и ты признаешься во всем, что угодно, даже в том, чего… Ах! А потом они записывают все, все-все-все, не упуская ни слова, там всегда сидит писаришка чертов, который строчит все, что ты наговоришь… Быстро, он пишет очень быстро, не отрывая глаз от бумаги… Ты чихнешь, он и это запишет, capito?

Поредевшие волосы спутались, глаза ввалились, а зубы вцепились в бифштекс, который ему принесла Деметра, такой кусок трудно проглотить целиком, и лишь это остановило словесный поток.

Наконец он заглатывает первый кусок и, кажется, вновь обретает всегда присущий ему и столь необходимый светский лоск.

Он на секунду отрывает глаза от тарелки:

– Еще кого-нибудь арестовали?

– Пажа в Неаполе.

Он пыхтит.

– И это еще не самая худшая новость.

Крошечные глазки Перны боязливо вперяются в меня.

– Кого еще?

– Бенедетто Фонтанини.

Книготорговец нервно проводит рукой по голове, приглаживая остатки волос:

– Святые небеса, мы по уши в дерьме…

– Его держат в монастыре Санта Джустина в Падуе. Ему выдвинуто обвинение в том, что он является автором «Благодеяния Христа». Он может сгнить там заживо.

Перна вновь опускает голову.

– С этого момента нам действительно придется стать очень осторожными. – Он по очереди оглядывает нас. – Всем. – Его взгляд останавливается на Жуане. – И не рассчитывай, что ты в большей безопасности, чем все мы, компаньон, – если они решили взяться за дело всерьез, всем нам придется очень туго. Здесь, в Венеции, мы пока в безопасности, но нам было сделано весьма недвусмысленное предупреждение.

– Что ты имеешь в виду? – Я снова наполняю вином его бокал.

– Они все поняли. Они знают, кто мы и кто вовлечен в дело. Вначале арестовали Жуана, затем меня и старого доброго Пажа, потом посадили Бенедетто Мантуанского… – Он прожевывает и глотает.

Дуарте смотрит на всех нас:

– О ком и о чем мы говорим?

Вилка Перны падает в его тарелку. Молчание. «Карателло» закрыт, мы одни, три сефарда и два закоренелых атеиста, разуверившиеся во всем, сидят за одним столом и готовят заговор – какой восторг для любого инквизитора.

Перна сворачивается в клубок, как кот.

– Мы говорим о Великом Дуболоме, синьоры! Да-да, о Его Высокопреосвященстве Величайшем Дуболоме, о Джованни Пьетро Караффе. Мы говорим о ревностных, о тех, кто хотел бы сделать себе брелки из яиц Реджинальда Пола и его друзей. Величайших ублюдках, о них и о их наемных убийцах. Пока они не спустили на нас собак, но они не замедлят этого сделать, еще увидите. – Взгляд на Жуана. – А эти люди, компаньон, не покупаются, capito? Эти сукины дети неподкупны.

Я прерываю его:

– Милан, Неаполь, Венеция в еще большей степени, пока остаются городами, которые не позволят, чтобы римская инквизиция совала нос в их дела.

– Дела, это верное слово. Пока у них нет особой убежденности, стоит ли натравливать на нас своих гончих, – они оставят и нас, и наши дела в покое, ты прав. Но все зависит от того, кто будет устанавливать правила игры после того, как Павел III протянет ноги. К тому же, чтобы избежать вмешательства Рима, венецианцы могут решить сами свести с нами счеты, не ожидая Караффы и его друзей.

Он глотает все, что было во рту:

– Какая мерзость. Когда я думаю об этой клоаке, настоящей яме с дерьмом, я теряю аппетит.

Дневник Q

Венеция, 5 ноября 1548 года

Ребенок, который верит, что Христос – статуя.

Я обхожу весь город вдоль и поперек. Я ищу немца, руководствуясь интуицией: книжные магазины, где он, должно быть, покупает «Благодеяние Христа».

Я зашел в лавку Андреа Арривабене, на вывеске которой нарисован колодец – место, которое Тициан, без сомнения, хорошо знает. Я сделал вид, что интересуюсь доктриной анабаптистов, надеясь, что он укажет мне на кого-то, кто сможет обратить меня.

Все впустую.

Венеция, 7 ноября 1548 года

Ребенок и статуя Христа.

Ребенок, который верил, что Христос – это статуя.

Ребенок пяти лет.

Ребенок, которого Бернард Ротманн, пастор из Мюнстера, спрашивал, кто такой Христос.

Статуя.

История, повторявшаяся бесконечно в те дни всеобщего сумасшествия.

Дни правления царя Давида.

Трудно возвращаться назад. Больно. Воспоминания о разговорах, длинных, попросту бесконечно долгих, пробудивших сумасшествие проповедника, предложившего разочарованным и отчаявшимся умам самый безумный выбор.

Последние дни Мюнстера.

За пределами тех стен это первая дрожь неуверенности. Я хотел бы навеки забыть об этом.

Тициан, немецкий пилигрим, который окрестил Адальберто Рицци, брата Лючиферо и пиратов с реки По, был знаком с Бернардом Ротманном.

Кто-то из Мюнстера, кто-то, кого я тоже знал.

Снова возвращаюсь на улицы, на этот раз в поисках знакомого лица. Дергаюсь, как сорвавшийся с цепи, каждый раз, когда слышу слово на родном языке. Пытливо изучаю лица людей под бородами, пытаясь увидеть их под волосами, длинные они или короткие, за шрамами и морщинами. Это напоминает галлюцинацию: каждый из увиденных чем-то возбуждает мои подозрения.

Все это бесполезно. Надо найти иной путь.

ГЛАВА 29

Венеция, 11 ноября 1548 года

Непросто объяснить им, почему я должен уехать. Непросто рассказать о старом враге. О Коэле, извечном союзнике, предателе, постоянно внедрявшемся в наши ряды.

Это будет нелегко, но все же необходимо. Объяснить цели путешествий последних месяцев, эту бороду – Тициан, апостол с «Благодеянием Христа» в одной руке и водой из реки Иордан – в другой. Сведение счетов двадцатилетней давности. Попытка пустить полицейского Караффы – самого храброго, самого хитрого – по следу анабаптистского ересиарха, рожденного лишь для того, чтобы испытать его. Практически не остается времени. Петля стала затягиваться раньше, чем рассчитывал, но я знал, что это случится. Я играю с огнем и не могу допустить, чтобы они оказались между нами. Одна и та же непростительная ошибка, которую я совершал всю жизнь: мое прошлое постоянно врывается в настоящее, превращая его в кровавую бойню, раздирая тела друзей, союзников, любимых. Деметра, Беатрис, Жуан, Пьетро. Вот имена тех, кто непременно должен умереть. Надо уйти до того, как это случится. Увести по своему следу Ангела Смерти и вечных ищеек, идущих за мной, подальше от близких и любимых. Идти по самым дальним тропинкам, до самого дна в темной дыре, в заду Европы, которую я пересек вдоль и поперек. Заставить его следовать за мной туда и в этой зловонной сточной канаве затаиться и ждать, чтобы рассчитаться с ним за множество жизней. Одному.

Не важно, сколько времени я мог бы воскрешать Элои, нося его имя, – отныне я стану только Тицианом, сумасшедшим анабаптистом.

Жуан позаботится о борделе, а Деметра займет мое место. Я буду все время перемещаться, оставляя следы, буду идти, пока не выведу Коэле на свет Божий.

Перна тоже скажет тебе: стоит увидеть, чем все закончится, стоит сыграть, поставив свою жизнь на кон, если ты хоть что-то значишь. Чтобы объяснить причины всех поражений, всех и каждого, и того, что было потеряно. Они не бросят эту партию, и я тоже хочу довести ее до конца. Каким бы он ни был.

* * *

Лишь после удивленного взгляда и гримасы, немного исказившей великолепные щеки, раздается чистый голос Беатрис:

– Лишь потому, что мы повсюду были беженцами – так уж распорядилась жизнь моей семьей, – это отнюдь не мешает нам высоко ценить правду, Людовико.

Она улыбается, мои слова ничуть не омрачили ее черных глаз.

– Позволь только мне тоже ответить откровенностью на откровенность. Вовсе не в тебе заключается причина угрожающей нам опасности: мы все с самого начала прекрасно знали, чем рискуем, когда ввязались в распространение «Благодеяния Христа». Мы бросили вызов собору, инквизиции, двуличной стратегии венецианских властей. С какой целью? Духовная война, ведущаяся черными псами инквизиции, представляет угрозу для всех нас. Если мы сделаем вид, что ничего не замечаем, это нас не спасет. Посмотри на людей, которые здесь собрались: подпольный книготорговец, управляющий борделем и богатая еврейская семья, полвека находящаяся в бегах. Кроме того, у нас есть ты: еретик и ересиарх, отверженный, вор и сводник. Все это люди для них неудобные, от которых они хотели бы избавиться. Если они победят, они полностью займут все жизненное пространство. Мы будем брошены в застенки – счастливчики умрут сразу.

Беатрис подходит к окну, тому, что выходит на канал перед Джудеккой, на расписанную стену Сан Марко. Она превращается в темный силуэт.

Она продолжает оттуда:

– Ты говорил о своей личной судьбе, о том, что тебе надо свести счеты. О черной тени, которая всю жизнь простиралась у тебя над головой и уничтожала все, что тебе дорого. Твои опасения вполне обоснованны, благородны и разумны, но у каждого в этой пьесе – своя роль. Я тоже убеждена, что нам лучше разделиться, но все равно оставаться связанными для выполнения нашего общего плана. След Тициана, который удалится от нас, сея ересь и волнения, может сбить гончих с пути, лишить их нюха, замедлить их продвижение, пока мы будем ждать нового папу. Но если это будет твоей задачей, каждый из нас в это время должен выполнять свою.

Жуан встает, на этот раз без улыбки:

– Ты, тетя, обеспечишь нам пути к отступлению. Твое обаяние и твои связи при дворе в Ферраре, где к нам обоим благоволят, благодаря долгам герцога и твоей утонченности, смогут обеспечить нам безопасный проезд, если здесь станет слишком горячо. Я останусь в Венеции – кому-то надо следить за тем, чтобы получать отдачу от наших вложений. Настало время, когда патриции и торговцы этого города должны продемонстрировать, что способны воздать по заслугам людям, позволяющим им жить в такой роскоши, и вести дела как следует. А я в это время позабочусь о новых делах, которые мы будем вести с турками.

Он оборачивается к Перне:

– Тебе придется какое-то время держаться подальше отсюда. Ты станешь моим агентом на восточном побережье. Позаботишься о распространении «Благодеяния Христа» в Хорватии и в Далмации вплоть до Рагузы[86]86
  Рагуза – итальянское название современного хорватского города Дубровника. Самая южная точка современной Далмации.


[Закрыть] и дальше на юг и восток. Ты будешь заниматься не только книгами, но и станешь моим агентом, тем звеном в цепи, которого не достать инквизиции.

Коротышка подскакивает:

– Продавать книги туркам?! Всю жизнь только об этом мечтал! Разъезжать туда-сюда на этих вонючих лоханках?! И это судьба уготовила Пьетро Перне, тому, чье имя уважают все и повсюду, от Базеля до Рима! Людовико, скажи хоть ты что-нибудь!

– Да, ты прав, тебе нужно новое имя. Пусть и не пользующееся таким уважением, но менее известное ищейкам.

Перна съеживается на стуле, почти исчезнув из вида – только ножки болтаются в воздухе.

Жуан улыбается Деметре:

– Очаровательная донна Деметра продолжит управлять «Карателло», словно ничего не случилось, постоянно прислушиваясь к болтовне своих богатых клиентов. Любая информация может оказаться драгоценной. В отсутствие Людовико мы присмотрим за ней и за девочками.

Беатрис:

– Нет смысла скрывать, что наша судьба в значительной степени зависит от того, кто станет следующим папой. Давайте дождемся этого момента, чтобы решить, как действовать в новых обстоятельствах.

Бернардо уже наполняет стаканы. Жуан поднимает свой бокал первым, на его лицо вновь вернулась обычная улыбка.

– Тогда – за будущего папу!

Мы все разражаемся громким смехом.

Дневник Q

Венеция, 14 ноября 1548 года

Информация, полученная из мест, часто посещаемых или управляемых немцами:

– книжный магазин «Серебряная лилия», специализирующийся на лютеранских и сакраменталистских книгах, владелец Герман Рейдель;

– Фридрих фон Меллерен, граф, глава небольшого кружка образованных немцев в Венеции, имеет собственное палаццо напротив Фондако;

– таверна «Черный Лес», управляемая немкой, вышедшей замуж за венецианского купца. Это постоянное местовстреч ремесленников: резчиков по дереву, ювелиров, сапожников;

– таверна «Карателло», собственность Людвига Шалидекера, прозванного Немцем, и одной гречанки. Излюбленный бордель немцев высших классов с толстенным кошельком;

– таверна «Шелк», место встреч купцов, управляемая Гансом Гаствиртом. Азартные игры и обмен денег по выгодному курсу;

– мастерская и магазин Якопо Маньеро, стеклодува, каждый четверг после вечерни становящаяся местом собраний кальвинистов: итальянцев, гельветов[87]87
  Гельветы – швейцарцы (устар.).


[Закрыть] и немцев.

Венеция, 15 ноября 1548 года

День, проведенный в «Черном Лесе» и в книжной лавке Германа Рейделя.

Ничего.

Одно имя я где-то уже слышал: Людвиг Шалидекер. Где? От немецких проповедников? Что-то, связанное с Виттенбергом.

Людвиг Шалидекер, владелец «Карателло».

Завтра проверить.