Текст книги "Q"

Автор книги: Лютер Блиссет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)

И вот слово обрело плоть (1534 год)
ГЛАВА 23

Окрестности Мюнстера, Вестфалия,

13 января 1534 года

Я вскакиваю на ноги, услышав отдаленный грохот… В ушах звучат выстрелы пушек… Глаза сузились в щелки… Снова люди, бегущие по равнине.

Нет. Это всего лишь гром, преследующий нас в дороге уже много дней. Другое время, другой вид. Солома, вонючая и теплая: тепло животных – коров и людей, приведших меня сюда. И внезапный озноб – вырвавший меня из сна, прямо под носом у быка. Громадный круглый глаз наблюдает за мной: будничная жвачка уже снова во рту.

В окне – очень странный железный свет с низкого неба, затянутого облаками, а на улице – мороз, ожидающий храбрецов по дороге к городу.

Всего миг – и новая дрожь, пришедшая из памяти: волнующиеся животные больше знают о том, что ждет нас в пути. Я тщетно пытаюсь прогнать видения прошлого.

Третий раскат грома, и молния раскалывает горизонт. Гроза подошла довольно близко, и воробьи кричат от голода и безнадежности, потому что не могут улететь.

Нас раздавит… эта безграничная чернота по всему небу.

И кто знает, не будет ли таким его собственный конец: водоворот или потоп вместо землетрясения от пушечной канонады. Не думаю, что переживу это снова, во второй раз.

И все же совсем не этот вопрос стоит задавать себе на рассвете на пустой – уже в течение двух дней – желудок и со столькими милями за спиной.

Этот четвертый… гораздо ближе. Он почти над нами. Удар, сотрясающий землю, и внезапный шум, эхом отражающийся в листве, – струи дождя с крыши.

Я смотрю на дорогу – она уже превратилась в сплошной канал грязи, сползающей с пологого холма: лишь двое безумцев могут путешествовать в такую погоду.

Двое таких, как мы.

Я слышу, как он храпит во тьме хлева, и тихо матерюсь.

Горизонт полностью затянут: города, скорее всего, уже больше нет.

– Ох, Ян… Ты никогда не думал, что таким и будет Судный день? Пойди посмотри на улицу – ужасающее зрелище. Невозможно поверить, что земля и небо могут вновь стать ничем, как было до них…

Хруст сминаемого сена: еще не полностью проснувшись, он выглядывает наружу, часто моргая.

– Что ты там бормочешь… Это всего лишь зима.

* * *

– Нам туда! Вниз!

Серый профиль, размытый ливнем, едва виден.

– Ты уверен?

– Он там.

– Откуда ты знаешь? Мы сбились с пути.

– Нам туда, говорю тебе. Я бывал там раньше.

Мы почти бежим.

Забираемся на гребень холма, и, действительно, он там, всего в паре миль, просто тучи скрыли его. Над городом нет дождя: тучи разорвались над колокольней – столп света нисходит с небес, окружая крепостную стену.

Вот так, только так я представлял небесный город…

– Говорю тебе, они запомнят этот день, брат, они запомнят, с чего все началось.

Глаза сияют, вода стекает у него с бороды и с кромки капюшона.

– Несомненно. Они запомнят день, когда апостолы великого Матиса прибыли к ним, чтобы принести надежду. С этого все и начнется.

Я чувствую: он готов взорваться. Распутный поборник истины, апостол-вымогатель побежден экстазом восторга оттого, что мы добрались сюда.

Он демонстративно отвешивает мне шутовской поклон, пропуская меня вперед, но его воодушевление вполне искренне.

– Добро пожаловать в Новый Иерусалим, брат Герт.

Его глаза смеются.

– Добро пожаловать и тебе, Ян Лейденский, и позаботься о том, чтобы тебя выслали отсюда.

Мы бросаемся бежать вниз по холму, поскальзываясь на мокрой траве, снова поднимаясь на ноги и хохоча, как пьяные.

ГЛАВА 24

Мюнстер, 13 января 1534 года

Латинское название, Монастериум, навевает мысли о мирном, удаленном от мира месте.

Мюнстер, напротив, должен быть окружен пламенем и железом, расплавленным в огне.

Девять ворот, через которые можно войти. Над каждыми из них – по три пушки: мощные стены, узкие проходы.

Четыре низкие массивные башни, обращенные на все стороны света, превращают город в неприступную крепость.

И все это вместе окружено стеной, по которой пройдут три человека плечом к плечу.

Во рву вода из рукава реки Аа, делящей город на две части.

Ров двойной: черная вода перед первой стеной крепости и черная вода за ней, ее пересекают мостики, ведущие ко второй стене, более низкой, с приземистыми башенками.

Неприступен…

* * *

– Братья и сестры, путники, которых мы ждали, уже здесь. Енох и Илия прошли весь мир и прибыли в Мюнстер, чтобы сообщить нам, что близок час, что дни богатых сочтены, а власть епископов будет навеки уничтожена. Сегодня мы уверены: нас ожидают свобода и справедливость. Справедливость для нас, братья и сестры, справедливость для каждого, кого держат в рабстве, кого принуждают работать за нищенскую плату, кто верит и видит дом Божий, загаженный иконами и статуями, и детей, которых купают в святой воде, как собак в тазах.

Вчера я спросил ребенка лет пяти, кем был Иисус. Знаете, что он ответил? Статуей. Именно это он и сказал: статуей. Для его детского разума Христос – не что иное, как идол, у которого родители заставляют его твердить молитвы перед сном! Для папистов это и есть вера! Вначале научиться почитать и подчиняться, а потом – понимать и верить! Какая же это может быть вера, и какое это бесполезное мучение для детей! Но они хотят крестить их, да, братья, так как боятся, что без крещения на них не снизойдет Святой Дух. Акт веры становится вторичным: сознание омывается святой водой до того, как оно способно осознать, что такое грех. А значит, за их крещением скрываются самые страшные мерзости: извлечение прибыли из труда ближнего; накопление имущества, собственность на землю, которую вы обрабатываете, на станки, которые вы приводите в действие. Приверженцы старой веры не дают никому выбирать, как жить: они хотят, чтобы вы работали на них и были довольны верой, которую навязывают вам их ученейшие доктора. Их вера – вера обреченных, это вера, распространяемая среди нас Антихристом! Но мы, братья, хотим Спасения! Мы хотим свободы и справедливости для всех! Мы хотим свободно читать слово Божье и свободно выбирать тех, кто будет вещать нам с кафедр и представлять нас в магистрате! Кто в действительности решал судьбу города перед тем, как мы вышибли его под зад коленом? Епископ. И кто решает теперь? Богатые, знатные бюргеры, преданнейшие почитатели Лютера лишь потому, что его доктрина позволила им противостоять епископу! А вы, братья и сестры, те, кто дает жизнь этому городу, не можете вставить ни единого слова в их пространные рассуждения. Вы можете лишь беспрекословно повиноваться грязной брани того же Лютера из его княжеской берлоги. Его последователи приходят и говорят нам, что добрым христианам грех заниматься мирскими делами, они должны совершенствоваться в вере в одиночестве, молча терпеть насилие, потому что все мы – грешники, осужденные на искупление собственной вины.

Но вот перед вами посланцы надежды, вот люди, которые пришли, чтобы возвестить о конце старых небес и старой земли, чтобы мы могли передать это остальным. Эти два человека услышали наши негодующие крики и пришли, как Енох и Илия, чтобы рассказать нам, что мы не одиноки, что время пришло. Сильные земли лишатся власти, их троны падут от руки Господа. Христос придет не с миром, а с мечом. Врата уже открыты для тех, кто смеет дерзать. Если они думают сокрушить нас ударом меча, мы парируем этот удар, вернув его стократно!

Бернард Ротманн. Передо мной – такое мужество, такой гнев, такая безграничная сила веры, каких я уже давно не встречал. Магистр, если бы вы были сейчас здесь, если бы все закончилось по-другому, возможно, и у вас возникло бы чувство, что не все потеряно, что кто-то, копошащийся в пепелищах и восстающий из них, выжил, чтобы оплодотворить новую землю. Сотня, две? Я забыл, как считать народ в толпе, вы учили меня, а я забыл. Я забыл, что такое сила, Магистр, а вы не сможете ничему меня больше научить. Я другой, возможно, сукин сын, разочарованный и взбесившийся, и все же впервые после стольких лет оказавшийся в нужном месте. Мы должны были добраться сюда, сюда, и никуда больше, чтобы прийти к простой истине: нет веры без конфликта. Так было всегда, и, даже если моя вера больше ничего не значит, сегодня возвращается и загорается что-то, утраченное мной на равнине в мае. Это знание, которое ты мне дал: мы никогда не освободим дух, не освободив плоть. А если нам этого не удастся, мы не будем знать, что делать с ними: настанет время, когда бедность и виселица больше не будут ни в чем отличаться друг от друга. Значит, стоит все же сбросить иго и принять участь, которая нам в конечном счете уготована. Мы снова будет бороться. Снова. Или умрем, пытаясь сделать это.

Теперь выход Яна Лейденского: живой, решительный, он сразу же овладевает аудиторией. Его взгляд скользит в пустоте поверх голов – не ошибись, Ян, это твой момент! Поза актера, как обычно, чрезмерно театральна и глупа, он извергает нелепые слова, которые через какое-то время в сознании выстраиваются в определенной последовательности и обретают смысл, нанося удар в цель. Возможно, дело – в его движениях, жестах, глазах, широко распахивающихся на миг, а затем опускающихся и затуманивающихся. Возможно, дело – в его красоте, молодости, не знаю в чем. Я знаю только, что это действует.

– Ян бесцельно идет по этим улицам, как дрейфующий корабль, без руля и ветрил, в поисках знаков, знамений, примет, которые заставят его понять, что он прибыл в то место, которое ищет. – Голос неожиданно повышается: – Глупый осел, сын лейденской шлюхи! Нигде вокруг тебя нет ни единого знамения: ни на стенах, ни на кирпичах, ни на известняке, ни на булыжниках мостовой. Нет, не там ты найдешь то, что ищешь. Знамение – это сам поиск, знамение – это ты сам, вылезающий из грязи под ногами. Это вы. Мы, те, кто ищет: мы – те, какие мы есть сейчас, какими были в прошлом и какими еще не стали. Лишь старики постоянны – они живы лишь прошлым. Последователи прежней веры уже мертвы. Кирпичи собора ничего не скажут. Ваши взгляды, наоборот, говорят: Бог здесь, Бог уже здесь, Святой Дух в нас самих: в этой юности, в этих руках, в этих мышцах, ногах, грудях, глазах. Что-то грандиозное возникает при одном лишь взгляде на этот оплот жизни, грязной, гнусной, проклятой жизни, которую вы считаете просто каплей дерьма, случайно упавшей на Божий план творения. Но это совсем не так! Слушай его, слушай в себе самом! Вот, слышишь, он обращается к тебе, призывая на последнюю битву. Ян, послушай, гнусный червяк! – Его глаза внезапно сужаются, как две голубые щелки, взгляд скользит низко над головами людей, паря в пространстве, а потом резко взмывает вверх со свистом. – Да, ты шут-и-шарлатан-и-шлюхин-ублюдок, именно об этом мы и говорим, а ты что думаешь? Ты уверен, что мы боремся за этот клочок бумаги, измаранный твоими гражданскими правами?! Гори он адским пламенем! Бог говорит с тобой о чем-то ином: не о Мюнстере, нет, не об этих домах, не об этих камнях, ни о чем из того, что существует сейчас! А о том, каким все станет. О вас и обо мне в этом городе, братья! Бог требует от вас бороться не за договор, не за приемлемый мир, а за Новый Иерусалим. За новые небеса и землю! За мир, наш новый мир, там, за Океаном! – Паника и явное недоумение во взглядах. – Это обещания, которыми бросаются нерешительные, ни на что не годные шуты: это призыв безголосого отребья. Пусть они прямо сейчас катятся своей дорогой – прямиком к фундаменту старой веры! Мы воздвигнем пирамиды огня, мы создадим Новый Иерусалим! В одиночестве, спросишь ты? Нет, Ян, сукин сын! Ты сейчас думаешь, что эти грязные, говенные руки, всегда строившие лишь замки из дерьма, никогда не сумеют замесить небесную мальту.[34]34
  Мальта – строительный раствор.


[Закрыть] Ты ошибаешься, бездомный-шут-безмозглый-как-свинья! Вам было обещано: Я пришлю вам пророка, который поведет вас в битву и сосредоточит всю вашу силу, чтобы выплеснуть ее в лицо Моих врагов. Послушай! Мости дорогу пророку, приславшему сегодня двух своих эмиссаров: Яна Лейденского и Герта из Колодца, чтобы они зажгли искру. Как только сюда прибудет и сам пророк, мы больше не будем одиноки. Мюнстер станет громадным костром, гигантской пирамидой огня, вздымающегося до неба, разрывающего облака и строящего лестницу в Царствие Небесное. Я знаю: от его имени уже стынет кровь у стоящих у власти, богатых безбожников. Они бегут и прячутся за парчовыми занавесками, едва заслышав, как оно эхом разносится в толпах обездоленных. Они издают эдикты, назначают награды, глупые колоссы на глиняных ногах. Они не понимают, что он повсюду, что его апостолы проникают в города, в деревни, возвещая конец времен. Его зовут Ян Матис, братья! Это истинный Енох, тот, кто придет в конце времен, чтобы положить начало небесному городу! За нами Матис Великий!

Все оглушены, потрясены, молчат. Пока Ян говорил, в толпе распространилось волнение, необычное беспокойство, заставлявшее людей оглядываться и пристально вглядываться друг другу в лица, просто чтобы убедиться, что все остались прежними. Бюргеры, рабочие, ремесленники, матери – грубые лица, сильные руки. Все до единого – молодые: бедность не дает состариться. Неужели я действительно пришел сказать им, что у них по-прежнему существует надежда на освобождение и на Царствие Небесное? Ротманн – их проповедник, а сияющий мужественной красотой Бокельсон двадцати пяти лет нашептывает им в уши, что это возможно.

Тучный мужчина – пивное брюхо и мощные плечи – обнимает Яна Лейденского и целует его в бороду. Худоба Ротманна и его нежный вкрадчивый голос прекрасно дополняют медвежью тушу главы гильдии мюнстерских ремесленников – Берндта Книппердоллинга, ткача и портного. Он вскакивает на стол, на котором мы стоим, и озабоченно смеется трескучим смехом:

– Добро пожаловать апостолам Великого Матиса – вас приветствуют все братья из общины Мюнстера. Вы, присутствующие здесь сегодня, расскажете своим внукам об этом дне, потому что это начало начал. Бог опустил взгляд на наш город, Мюнстер, и решил: именно отсюда все и начнется. Мы вступили в борьбу, и мы должны довести ее до конца. Не сомневайтесь – это будет непросто: нам придется сопротивляться епископу, нам придется вырвать власть из рук знати, нам придется попотеть и, возможно, даже пролить кровь, чтобы добиться этого. Но момент настал – медлить больше нельзя. Именно поэтому я говорю вам: тот, кто не верит, пусть сейчас же уходит и катится в преисподнюю. Аминь.

Единодушный порыв: поднявшиеся кулаки, рукоплескания и звон от ударов инструментов.

– Твое имя разносится, как на крыльях ветра, Бернард Ротманн, проповедник угнетенных.

Он смеется, убедительно, сердечно – его манера жестикулировать сразу располагает, вызывает симпатию. Не могу сказать, было ли это сознательно отрепетированным или естественным. Но благодаря здешним слухам я уже знал о необыкновенном влиянии Ротманна на мюнстерских женщин. Говорили: не один муж жаждал бы увидеть его болтающимся на виселице, и не только из-за проблем веры. Казалось, женщины находили его проповеди просто неотразимыми и надолго задерживались после богослужения, чтобы обсудить их с проповедником наедине. Более того, он не страдал от недостатка паствы, как и не выглядел на свои сорок.

– Имя Матиса упоминают не реже, если не чаще. Мы ждем его с нетерпением.

– Он скоро будет здесь. Для всех нас важно, чтобы вы познакомились.

Он кивает, предлагая мне выпить:

– Нам еще предстоит куча дел. Ты видел, как мы тверды, но нас пока мало. Нам день за днем придется наращивать свой перевес.

– Гм-м. А сколько вас?

Он предлагает мне источенный червями стул – больше ничего из мебели в его жилище нет, не считая плетеной кровати.

– Трудно реально оценить силы, на которые мы можем рассчитывать. Епископ фон Вальдек, даже если открыто и не вмешивается в события в городе, уже начал потихоньку подъезжать к протестантам, и теперь он со своими феодалами всего в нескольких милях отсюда ведет с ними переговоры. Католики спрятались и затаились в ожидании, пока эта сволочь не вернется, возможно с оружием, чтобы полностью очистить город от нас, баптистов, и всех лютеран.

– А почему он этого не делает?

– Потому что знает, если он пойдет на это, пробудится муниципальный дух Мюнстера, и все объединятся против него самого. Город не хочет возвращаться к прежнему статусу – снова становиться его личной собственностью. – Улыбка. – Кое-чего мы уже добились, стоит признать это. Фон Вальдек хитер, друг мой, очень хитер. Нам не стоит совершать фатальной ошибки, недооценивая его или считая, что он уже вне игры. Он остается нашим главным врагом.

Я начинаю понимать:

– А в самом городе?

Он загорается:

– Лютеране и католики объединятся, чтобы помешать нашему успеху среди простого народа: рабочих и ремесленников Книппердоллинга. Почти все крупные торговцы, голосующие в магистрате, – лютеране, и бургомистрами они выбрали двух своих: Юдефельдта и Тильбека. Юдефельдт ненадежен, бесхребетник, который боится епископа больше, чем дьявола. Тильбек, кажется, имеет на нас определенные виды: он сделает все, чтобы не допустить возвращения сторонников епископа в город, но даже ему мы не можем слишком доверять. Простой народ целиком на нашей стороне, и это пугает их, они боятся лишиться власти. И они совершенно правы. Однако к тому же они не доверяют католикам, так как боятся, что те преподнесут город в дар епископу. – Он пожимает плечами. – Как видишь, положение можно назвать каким угодно, только не стабильным. Нам придется действовать на два фронта: против епископа за стенами с его шпионами в городе и против лютеран здесь, внутри, его врагов, но, без сомнения, не наших друзей. Пока нам удавалось одерживать над ними верх каждый раз, когда они пытались вышвырнуть нас из города. Нас защищал простой народ – в этом наша сила.

– Да, народ. Твои сегодняшние слова напомнили мне об одном человеке, с которым я был знаком много лет назад, когда был примерно одного возраста с Яном. Я сражался за эти слова. И я признаюсь тебе: никогда не думал, что займусь этим снова.

– Это можно считать комплиментом?

– Думаю, да. Но вы должны знать, что тогда я потерял все.

Внимательный взгляд.

– Понимаю. Ты боишься? Апостол Великого Матиса боится потерпеть поражение во второй раз?

– Нет, это не так. Я только хотел сказать, что вам надо быть более осторожными и предусмотрительными.

Он проводит рукой по волосам и поправляет складки одежды – костюм из дорогой ткани сидит на нем необыкновенно элегантно.

– Знаю. Но теперь на моей стороне превосходнейшие союзники. – Ему всегда удается польстить. – Речь Яна Лейденского зажгла огонь в крови.

Я громко смеюсь:

– Ян – сумасшедший, необыкновенный мерзавец, великий актер и удачливый сводник. Но он, без сомнения, знает, как взяться за дело. Хорошо, что он с нами, я видел его в деле: он становится настоящим тараном, если захочет.

На этот раз мы смеемся вместе.

ГЛАВА 25

Мюнстер, 13 января 1534 года, вечер

– Боже мой, друзья, если вера жителей Мюнстера столь же крепка, как сиськи его женщин, я никогда не был так близок к раю!

Ян Лейденский прячет возбужденное лицо во впечатляющей груди своей первой мюнстерской почитательницы. Его слова – пороховой фитиль, вызывающий взрыв смеха Книппердоллинга.

– И ты никогда не видел впечатляющего копья главы городской гильдии, – без лишней скромности замечает он после нескольких бесплодных попыток членораздельно произнести хоть слово.

– Копья, дружище Берндт? – интересуется Ян с едким сарказмом. – Тогда аборигены Америки доберутся до Царствия Небесного гораздо раньше нас!

– Что ты хочешь сказать? – заинтересованно спрашивает Книппердоллинг, развязывая шнуровку на груди своей дамы.

– Ах, давай забудем, дружище. Не хочу ранить твою гордость.

Подушка попадает Яну в лицо. Две женщины довольно хихикают и спешат отплатить своим кавалерам усиленным вниманием.

Девушку, взявшую на себя заботу обо мне, не привлекают пустые разговоры: она не теряет времени. Два или три поцелуя в губы, а затем ее губы опускаются ниже, чтобы заняться всем остальным. Я едва слышал ее имя и почти моментально забыл его.

В это время Книппердоллинг грузно барахтается в одеялах. Он пытается повернуться так, чтобы сесть, не выходя из своей подруги, но живот сильно ему мешает.

– Эх, Ян, ты, промышляющий этим ремеслом, знаешь какую-нибудь позу, подходящую для нас, людей с большим торсом?

– Эх, друг Берндт, не знаю, что и сказать. Зато могу рассказать тебе о том, как работал с самой жирной шлюхой в Европе. Ты просто представить не можешь, сколько клиентов было у этой свиноматки!

– Воистину! Ну и какой жирной она была?

– Знаешь, уродливейшая толстуха. Но как раз для тех, кто любит большие масштабы.

– В каком смысле?

Ян поджимает губы и стискивает в руках груди блондинки. Его голос звучит пронзительнее обычного:

– «Да, Матильда, твои телеса приносят мне истинное удовольствие. Тощие не для меня, потому что я толстобрюхий».

– Не может быть!

– Клянусь тебе! Ее хотел каждый: хотя бы для того, чтобы потом рассказывать, что имел женщину, которую не поднимут и пятеро.

Настойчивый поцелуй заставляет Книппердоллинга замолчать. Что касается меня, мне уже не нужны никакие кляпы. Полулежа на полу с прижатой к стене шеей и девушкой, неторопливо высасывающей из меня соки, я давно утратил дар речи.

Теперь и Ян едва не задыхается благодаря своей нескромной партнерше. Определенно, ей успешно удается заставить его заткнуться.

Вот так, в обстановке всеобщего молчания звучит глухое, полузадушенное завершающее мычание Книппердоллинга.

– Ты всегда так спешишь добраться до финиша, дружище Берндт? – прерывает его Ян привычной насмешкой. – У меня есть лекарство, необходимое в твоем случае. Вскипяти несколько луковиц в воде, а когда они остынут, ты можешь смело засовывать их внутрь. – Он взмахивает руками. – Действует безотказно, я тебе гарантирую. Или, если тебе доведется побывать в Лейдене, спроси Хелен. Она работала на меня: уникальная шлюха, которая умеет доставлять удовольствие, так и не отдаваясь.

– И как же это у нее получается?

– Не имею ни малейшего понятия, а вот она знает. Представь себе, я платил ей за час, а клиентов приходилось записывать заранее. Говорю тебе: один раз пришел клиент, которому хотелось быстренько перепихнуться, ты меня понимаешь? Она, напротив, решила, что он должен остаться минимум на часок. Этот тип был доведен до белого каления, но ничего так и не происходило. Через какое-то время он действительно озверел. Он выхватил нож и порезал ее, ты меня понимаешь? Естественно, это было последнее, что он сделал в своей жизни. Идиот, так испортить товарный вид моего капитала!

Книппердоллинг убирает волосы своей красотки с потного лица и смотрит в направлении Яна.

– Дерьмо! – это его единственный комментарий.

У меня вырывается слабый смех, но уже не осталось сил, чтобы открыть глаза нашему актеру на его странную привычку: когда он заливает, он никогда не может удержаться от фразы: «Ты меня понимаешь?» Безотказный метод, чтобы определить, что вранье в его россказнях, а что – правда.

Теперь Книппердоллинг не хочет упускать ни малейшей подробности из рассказов нашего друга-сутенера:

– Что ты там говорил до этого про жителей Индии?

– Когда?

– До этого, помнишь? История о том, что они раньше нас попадут в Царствие Небесное?

– Ах, ничего. Мне рассказывал об этом один моряк, мой клиент, бывавший там. Они гораздо ниже нас, зато у них вот такие штуковины. А если тебе интересно, другой клиент, бывавший в Африке, говорил мне, что там их обрезают, потому что женщинам так больше нравится.

– Вонючие евреи! Теперь я уверен, что они делают это именно по этой причине, а вовсе не потому, что являются избранным народом.

Теперь и Ян собирается кончать. Упоминание об Израиле возбуждает его еще больше. Он вздымает руки к небу и не удерживается от возгласа:

– Вы станете для меня царством избранных и святым народом!

Последние слова звучат, как стон, и он медленно заваливается в постель.

Если я его хорошо знаю, он больше ничего не скажет.

Проходит всего несколько минут, и он снова в седле. Оказывается, я его знаю недостаточно хорошо.

– Дамы и господа, друзья, por favor… – Голый, с раскинутыми руками, он стоит на коленях в кровати. – Прежде всего, несколько инструкций, или пожеланий, как вам больше нравится: ты, дружище Берндт, ты что, хочешь заставить меня умереть от жажды, свинья, жадный ты лавочник, неужели это правда? Тогда гореть тебе в адском огне…

– Ах да, да, экий ты мудак… иду… сейчас иду… но… но ты беспокоишь меня… ты пьешь, как лошадь – мы так не договаривались… – Брюхо Книппердоллинга трясется, перемещаясь в соседнюю комнату.

– Вот молодец, молоде-ец! – громко аплодирует он. – А ты, подруга, моя преданная святая шлюха, продолжай забавляться божественным кропилом, расположенным у меня между ног, пока Святой Вымогатель расскажет тебе историю о своем благородном происхождении. Да, молодец, вот так.

Книппердоллинг возвращается с тремя бутылками жизненной влаги. На его лице застыла идиотская улыбка, но она тает, как только он замечает, что его дама наполовину погрузила лицо в зад Яна.

– Хорошо, я готов, скорее готов, чем нет. Герт! Герт, где ты? Ты уверен, что девушка не высосала тебя целиком и полностью? Вот уже час, как она держит его во рту – она просто рискует задохнуться, бедняжка!

– Чтоб ты обосрался! – звучит мой ответ.

– Ах нет, мой дорогой, я не буду делать этого, хотя бы ради Мадам Поцелуй Меня в Зад, здесь снизу. Но хватит, а теперь минуточку внимания, por favor!

Книппердоллинг не слишком прислушивается к его словам – он неуклюже пытается втиснуться в гущу извивающихся тел и как-то восстановить свои позиции.

– Моя мать была беженкой из Германии, незамужней. В какой-то канаве ее отымел старый Шульц Бокель, великий развратник из Гааги, и она произвела меня на свет под именем Иоанн, на голландском – Ян. В шестнадцать лет я нанялся на торговый корабль: Англия… Фландрия, Португалия… Любек… Затем боцман начал уделять мне особо пристальное внимание. Однажды ночью во время шторма я расколол ему голову веслом и отправил за борт. Два дня спустя я высадился на берег в Лейдене, чтобы согреть постель его жены. Я утешал его вдову пару лет, проживая в ее доме и имея свободный доступ к ее сбережениям. Дама заставляла меня работать портным: она утверждала, что я рожден для этого ремесла – не знаю, что заставило ее так думать, я никогда не хотел ни черта делать. Ну и шлюха же она была: избавиться от жирного мужа-пьяницы ради обалденного двадцатилетнего юнца… Но мое истинное призвание было не в этом, я не хотел гнуть спину и ишачить всю жизнь. Я был рожден для чего-то лучшего, более возвышенного и духовного: стать актером, писать стихи, – пришлось оставить старую развратницу… Жить своей жизнью… Да. Я сохранил верность себе, да-да, когда оставил старую кошелку… И открыл свою корчму… Местечко для разврата высшего класса, хорошие деньги и непыльная работенка. Я очаровывал клиентов, читая им свои стихи, перед тем как за них принимались девочки. Один раз я декламировал даже в церкви: отрывки из Ветхого Завета по памяти, очень даже неплохо. Палата риторов сделала меня своим почетным членом. Знаете, все они были завсегдатаями моего казино, и я рассчитывался с ними по отдельным счетам, обслуживая по льготному тарифу. Среди своих шлюх я был ближе к Богу, чем все эти грамотные, у которых воняло изо рта и которые потом приходили ко мне, чтобы им пощупали их пипки!

Однажды в мой бордель забрели два странника, посланные Господом. Одним из них был Ян Матис, а вторым – тот, с кем Инга сейчас успешно разделывается на ковре. Герт, ты еще жив? И они сказали мне: «Ян Лейденский, ты нужен Богу, бросай все и следуй за нами».

– А ты это и сделал…

– Конечно же, потому что я почувствовал, что это стоит делать, что в этом мое предназначение, клянусь членом, Бог говорил со мной и сказал: «Ян, сукин-ты-сын-развращающий-и-губящий-женщин, я высрал тебя на землю ради великой миссии, не для того, чтобы ты ковырялся в грязи, в женских выделениях и придуривался всю свою жизнь! Восстань и следуй за этими людьми, за это дело стоит взяться». И вот мы здесь, и нас принимает твой благословенный комитет. И мы будем благодарны тебе, дружище Берндт, пока не попадем на небеса, где каждый получит то, что заслуживает!

Книппердоллинг грубо хохочет, запустив руки себе в яйца:

– Фиг тебе, Брендт паршивый, фиг тебе, но послушай… что ты там рассказывал про аборигенов… это сильно.

– Длиной с твою руку, Берндт, длиной с твою руку.

Книппердоллинг мрачнеет. Ян отпивает из бутылки, обрушиваясь во весь рост поперек кровати. Его несет:

– Кто я? Угадайте, кто я?

Молчание.

– Ну, ну, это просто. – Он подхватывает край простыни двумя пальцами и неторопливо начинает натягивать ее на себя: – Кто я?

– Пропащий пьяница.

Он поднимается, завернувшись в простыню, совершенно серьезный:

– …Проклят, Ханаан; раб из рабов будет он у братьев своих![35]35
  Быт. 9: 25.


[Закрыть] – Истеричный крик в направлении Книппердоллинга: – Кто я?!

Глава гильдии ошеломленно смотрит на меня, он заметно напуган.

Я уже собираюсь успокоить его, когда Инга поднимает голову, поворачивается к Яну и произносит:

– Ной.