Текст книги "Q"

Автор книги: Лютер Блиссет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)

Базель (1545 год)
ГЛАВА 1

Базель, Жирный вторник 1545 года

– Можешь не подходить ко мне и не жаловаться, что я тебя не предупреждал, дружище Опоринус. Вот уже два года, как я твержу тебе: не спускай глаз с этого Себастьяна Мюнстера. Ученик Меланхтона, настоящий мужик, член, два яйца, capito?[50]50
  Понятно (ит.).


[Закрыть] Написавший такую «Космографию», какой прежде никто и нигде не видел: география одновременно с приключениями, карты и анекдоты, текст и иллюстрации… потрясающая вещь – просто песня, capito? А ты позволяешь, чтобы ее напечатали эти замшелые пни из типографии «Эрикпетрина», пять тысяч копий за пять месяцев, mica brustulli![51]51
  Мы тут не дурака валяем (ит.).


[Закрыть]

Пьетро Перна – настоящий поток слов на убогом немецком, перемешанном с латынью и итальянским, ворвавшийся без предупреждения в типографию мессира Опоринуса, одного из самых влиятельных печатников всей Швейцарии.

– Мы хотим subito[52]52
  Немедленно (ит.).


[Закрыть] сделать итальянский перевод этого гения или хотим дождаться, чтобы его опубликовал кто-то другой? Что это? – Он хватает книгу с полки и листает ее, едва не разрывая своими жирнющими руками, а потом с отвращением швыряет на стол. Он подходит к Опоринусу и очень неуклюже обнимает его за плечи, потому что по крайней мере на голову ниже него. Размахивая руками, он призывает к всеобщему вниманию.

– Signori,[53]53
  Синьоры, господа (ит.).


[Закрыть] великий Опоринус недавно напечатал книгу, которая гарантирует ему вечную славу! Необыкновенную «De Fabrica»[54]54
  «О строении» (лат.). (Здесь речь идет о знаменитом анатомическом труде А. Везалия.)


[Закрыть] несравненного анатома и рисовальщика Везалия, интересующегося еще и сбором анекдотов о циркуляции крови. Этот шедевр без единой иллюстрации, который заставит в страхе бежать даже самого верного последователя Аристотеля! Ты можешь понять, дружище, что научные трактаты, в которых не показано то, о чем говорится, достойны только му-сор-ной кор-зи-ны?

Он мелькает между столами и нервно потирает руки, в то время как Опоринус бросает на меня виноватые взгляды. Итальянец, один из самых невысоких людей, которых мне доводилось встречать, кроме настоящих лилипутов, чертовски упрямый, почти полностью лысый и не способный ни минуты стоять спокойно, Пьетро Перна – весьма известный в Базеле человек. Кажется, он каждый месяц ходит по типографиям. Лезет с советами, что печатать. Осматривает все новшества и новинки. Безжалостно критикует почти все произведения и, в первую очередь, пополняет свои запасы книг запрещенных и изданных подпольно, которые он, в свою очередь, сбывает в книжных лавках во всех графствах, республиках, государствах и синьориях Северной Италии.

– Станкаро? Брось его, Опоринус, друг мой. Он слишком скучен!

– Скучен, говоришь? – Голос Опоринуса полон удивления и возмущения. – Франческо Станкаро – культурнейший человек, один из лучших знатоков древнееврейского языка. В его последнем сочинении проводятся параллели между анабаптистами и евреями в отношении пришествия…

– Великолепнейший, интереснейший и культурнейший! – Он опускает крошечную ручку и начинает размахивать ею, разгоняя воздух перед собой. – Какие сумасшедшие, как ты думаешь, купят подобное барахло?

– Послушай, ты-то сам думаешь только об этом. Но есть книги, которые в любом случае стоит печатать: из соображений престижа, чтобы заставить замолчать клеветников…

– Единственные соображения престижа, дружище, заключаются для меня в следующем: книги, которые я советую публиковать и распространяю, заставляют печатников трудиться от рассвета до заката. В общем, брось лобовые атаки, диспуты, от которых раскалывается голова, обвинения – все это больше никому не нужно. Ключевое слово сегодня сме-ше-ни-е, capito? Смешение жанров! Вещи, которые оставляют у тебя смутное подозрение, capito? И, даже дочитав до конца, ты не можешь понять, кто ее автор – еретик или ортодокс. Книги, подобные «Благодеянию Христа», которое написано католическим священником, но полно тем, дорогих сердцу любого представителя германской веры. Станкаро! И кто его тебе посоветовал? Наш здешний анабаптист?

Он показывает на меня. Он подходит ко мне. Ряд легких быстрых шлепков по плечу.

– Ах, конечно же! Замысел даже коварен. Не оригинален, но коварен. Этот Станкаро подвергает анафеме анабаптистов. Но там есть и не только общие фразы. Стоящий товар. Хорошо: каким образом можно распространить вашу веру по всей Италии?

Косой взгляд, мой.

– Вы это мне? Моей веры? – Я от души смеюсь и награждаю его ответным шлепком. – Вы слишком плохо меня знаете!

Пьетро Перна поднимается с пола, отряхивая от пыли одежду.

– Puttana miseria,[55]55
  Итальянское ругательство.


[Закрыть] а ты драчун, дружище! Помню, однажды во Флоренции…

Опоринус вмешивается с воистину отеческой заботой: ему прекрасно известно, что, если уж Перна заговорил об Италии, его не остановить:

– Мужайтесь, мессир Пьетро, перейдем к делу. Эти господа ждали меня, а вы проскочили перед ними. Что вас интересует?

Итальянец по-прежнему еще немного снует между столами и полками, хватая книгу на каждом шагу:

– Эта – нет, эта – нет, эта… тоже не пойдет. Эту! – Он стучит по обложке тыльной стороной руки. – Дайте мне двадцать копий этой и сотню Везалия.

В это время колокольный звон напоминает мне, что уже слишком поздно. Я киваю Опоринусу, что еще вернусь, и направляюсь к выходу.

– Нет, подождите. – Визгливый голос Перны и его шаги уже раздаются позади меня. Словно мы и не говорили только что. – Я это вам, подождите. Опоринус должен был дать тебе взглянуть… Третий том сочинений Рабле переведен и стоит в очереди на печать, да? Потом Мигель Сервет, вы, скорее всего, прочли его трактат против Троицы… Да, вас не очень задело то, что я говорил о вере, а?

Он догоняет меня после того, как преследовал где-то с полмили, вытирая носовым платком весь свой широкий лоб:

– Но до чего же вы обидчивы, дружище! Должно быть, у вас, северян, отсутствует чувство юмора?

– Должно быть, – отвечаю я, стараясь подальше отодвинуться от его потной руки, – и вы должны простить меня за тот удар. Но, как вам, должно быть, известно, северяне не любят, когда распускают руки, если не собираются драться.

Итальянец пытается восстановить дыхание после столь длительной пробежки, одновременно стараясь не отставать от моего быстрого шага.

– Мне рассказывали, что вы довольно богаты, что вы повидали столько, что невозможно даже представить, что вы анабаптист и что вы интересуетесь книготорговлей. По поводу анабаптизма, как я понимаю, мне кажется, так оно и есть. А как насчет всего остального?

– Скажем так, если бы и все остальное оказалось правдой, о чем бы вы стали со мной говорить?

– Я бы предложил вам вести со мной дела.

Я качаю головой:

– Последний человек, имевший со мной дело, был казнен несколько месяцев назад или около того. Забудьте об этом, мой вам совет!

Он настаивает, вцепившись той же потной рукой мне в плечо:

– Итальянцы не суеверны, дружище!

– Речь идет не о суеверии. Так происходило и происходит до сих пор: всех, кто имеет со мной дело, ждет страшный конец.

– Но вы-то живы! – кричит он раздражающе высоким голосом. – А мне всегда везет.

Он останавливается передо мной и отступает назад, разводя руками:

– По крайней мере, выслушайте, о чем идет речь! Это касается книги, о которой я упомянул в самом начале, «Благодеяние Христа». На-шу-мев-ша-я рукопись. Согласитесь, вещи, о которых там говорится, годятся лишь для того, чтобы ты заснул мертвецким сном, capito? Всякая чушь по поводу достаточности оправдания одной верой, но что важно – она написана кардиналами. Это означает скандал, capito? Скандал означает тысячи проданных экземпляров.

Я поднимаю меховой воротник куртки, чтобы защитить уши от ледяного ветра.

– Поговорите об этом с Опоринусом, ладно? Я уверен, этот вопрос его заинтересует.

– Опоринус вне игры, дружище. «Благодеяние Христа» – книга, которая будет представлять интерес исключительно в Италии. Такую книгу не опубликуешь в Базеле.

– И где ее печатают?

– В Венеции. Она там действительно печаталась. Но ее вот-вот должны запретить, это вопрос нескольких месяцев, возможно, теперешние издатели вскоре прекратят выпускать новые экземпляры, capito? И возможно даже, что те, кто сегодня ее распространяют; не захотят больше ввязываться в это дело. Вам прекрасно известно, что в Венеции…

– О Венеции мне известно не слишком много. Кто-то рассказывал мне, что там есть каналы, как и в Амстердаме.

Мой непрошеный попутчик неожиданно замирает на месте, словно услышав что-то неприличное. Он вцепляется рукой в кольцо, торчащее из стены, – к таким привязывают лошадей – и медленно поворачивает ко мне голову:

– Вы утверждаете, что никогда не были в Венеции?

Он продолжает вызывающим тоном, так и не отпустив кольца:

– Но тогда все, что мне о вас наговорили, ложь. За исключением того, что вы анабаптист, capito? Но вы попросту не могли видеть невероятные вещи, если к ним не относится Венеция. И конечно же не слишком интересуетесь книготорговлей, если никогда не были в столице книгопечатания. И наконец, вы не так уж богаты, потому что в наши дни никто из имеющих деньги, которые можно потратить, не отказывается от путешествия в Италию.

Какое-то время я смотрю на него, по-прежнему не понимая, в какой момент этот нахальный и неуклюжий человечек стал мне чем-то симпатичен. В любом случае, с ним пора распрощаться, он и так уже завел меня довольно далеко от того места, где я должен сейчас находиться.

– Если вы хотите провести все утро, вцепившись в эту железяку, мне нет до этого ровно никакого дела. Но, что касается меня, я должен до полудня передать на почтовую станцию важное письмо.

Вид у него совершенно убитый.

– Идите, конечно же, дружище! Я уже прекрасно понял, что вы принимаете мое предложение. Вам не нужны никакие другие мотивы и оправдания – это ваш шанс увидеть Венецию.

ГЛАВА 2

Базель, Пепельная среда 1545 года

Я провел несколько неуверенных линий, пересекающих холмы за Франш-Конте, там, где она изгибается к Сене, следуя ее руслу, все более широкому и пологому, туда, где корабли поднимаются к Парижу и к морю. Потом – Ла-Манш и английское побережье. Месяц, возможно, чуть больше. Так они смогут бежать от войны, спастись от наемных армий немецких князей, армий вассалов императора, сосредоточенных на границе.

Письмо я отправил.

Письмо, адресованное призраку по имени Гоц фон Полниц, в Лондон.

Никто не говорил об этом открыто, но мы понимали, что конец уже близок. У нас было двести пятьдесят тысяч флоринов, отложенных в безопасном месте. И ощущение, что Фуггер начал что-то подозревать.

Гоц фон Полниц, единственный, кто всегда оставался в тени, вне подозрений, более того, умер несколько лет назад под именем Лазаря Тухера.

Именно ему я доверил судьбу самых дорогих мне людей – Катлин и Магды. К нему они должны были обратиться, как только начнутся неприятности. Судьба Лота – бежать быстрее полицейских ищеек, никогда не оглядываясь назад.[56]56
  Имеется в виду ветхозаветный миф о Лоте, по которому Бог спас единственного праведника из уничтоженных им Содома и Гоморры вместе с женой и дочерьми, строжайше запретив ему оглядываться. Жена Лота нарушила этот запрет и была обращена в соляной столб.


[Закрыть]

Я как раз сходил с судна, когда ко мне подбежал какой-то мальчишка и отсоветовал возвращаться домой.

– Они стали хватать всех подряд.

Мой договор с Гоцем. Если ему удастся забрать их с собой, он повесит красную занавеску на окно в доме, где мы спрятали деньги.

Гардина была там и, пожалуй, висит до сих пор. Дом принадлежит старому купцу, переселившемуся в Гоа, в Индии. Там были и деньги – сто тысяч флоринов.

Я должен был присоединиться к Катлин и Магде, быть уже в безопасности, прожить в мире остаток своих дней.

Но я не отважился – история постоянно учит меня: все, с кем я имел дело, погибали. Друзья, братья, попутчики. За моей спиной море крови, разлившееся уже давно, в один майский день, и продолжающее разливаться до сих пор.

Томас Мюнцер – замучен и казнен двадцать лет назад.

Элиас, рудокоп, – обезглавлен мечом наемника на грязной улице.

Ганс Гут – задохнулся в карцере, когда поджег собственную постель.

Йоханнес Денк – умер от чумы в этом городе.

Мельхиор Гофман – скорее всего, сгнил в страсбургской тюрьме.

Ян Фолкерц – первый мученик на голландской земле.

Ян Матис из Харлема – разрезан на куски и катапультирован в ивовой корзине.

Ян Бокельсон из Лейдена, Бернард Книппердоллинг, Ганс Крехтинг – подвергнуты пыткам раскаленными клещами, казнены и выставлены на публичное обозрение в трех клетках, повешенных на колокольне Святого Ламберта.

Ян ван Батенбург – обезглавлен в Вилвурде.

Все эти имена – имена мертвых.

Единственный выживший из целого поколения невезучих, людей, которых решила уничтожить сама история. Единственный выживший, вместе с женщинами, придававшими силы сражающимся и питавшими их разум. Оттилия, Урсула, Катлин… Магда спасена… и сейчас живет под другим небом. Прошедшие двенадцать лет были лишь темным пятном в ее жизни, которая осталась позади и от которой ей удалось бежать – от поражения длиной в полвека.

Я последний выживший из целой эпохи, и мне тащить за собой всех своих мертвых – тяжкая ноша, на которую я не хочу обрекать никого больше. А меньше всего – семью, которую я мог бы иметь. Они в безопасности, и это главное. Гоц о них позаботится. Он мне обещал.

Возможно, ты сделал бы все это и для меня, великий маг числа, но это было рискованно, я был подобен зачумленному. Я был тем, кого могли узнать повсюду. Поэтому ты ничего не сказал и снялся с якоря, возможно, сам не желая того. Ты говорил об этом с самого начала: если что-то пойдет не так, мы никогда не знали друг друга, мы не будет помогать друг другу, каждый позаботится о себе. Ты забрал свою долю и ту, что причиталась Элои, для Катлин и Магды. Ты оказался очень благородным сукиным сыном, с добрым сердцем.

Катлин. Этих строчек недостаточно, чтобы все объяснить, – не хватило бы и тысячи писем. Искали меня, а не вас, но они взяли бы и женщин и детей, без всяких сомнений, если бы не Гоц-призрак. А теперь он доставил вас в безопасное место, в Англию, в руки своих английских друзей и их вечно пьяного короля.

Катлин. Возможно, в тот день по моему лицу ты прочла, что все кончено. Что мы больше никогда не увидимся, даже если мне повезет, даже если мне удастся спастись. Потому что древний рок вновь настиг меня и вновь обрек на гибель тысячи друзей вместе с Элои.

Взяли Бальтазара, который больше никогда не увидит своей жены. Взяли Давиона и Дорхута. Взяли Доменика, чья проза умерла вместе с ним. А потом ван Хува, – на этот раз ему не помогли и деньги, и Стенартса, Стевенса, ван Гера. Большой дом опустел. Я снова выжил, и опять лишь один, в очередной раз.

Мы боялись гнева Фуггера Хитрого: мы и представить себе не могли, что нас будет преследовать папа, который нанесет нам смертельный удар.

Он не назвал ни единого имени. Его вольный дух воспарил над истерзанной плотью. Говорили, он смеялся, громко смеялся, смеялся вместо того, чтобы кричать. Я предпочитаю думать так: когда его обволакивал дым, он ломался от смеха, смеялся в лицо монахам-воронам. Но лучше бы он был здесь, чтобы предложить мне рюмочку ликера и те ароматные сигары из Индии.

В этом мое предопределение – выживать всегда, чтобы продолжать жить и после поражения, немного мучаясь время от времени.

Я стар. Каждый раз, когда в небе гремит гром, я дрожу, вспоминая пушки. Каждый раз, когда я закрываю глаза, чтобы заснуть, я знаю, что вновь открою их лишь после того, как меня посетит множество призраков.

Катлин… Она теперь далеко от войны, а я проведу остаток своих дней, прячась среди беженцев половины Европы, на которых, как и на меня самого, охотится папская инквизиция или инквизиция Лютера и Кальвина. Мирных людей, пребывающих со своими стопками книг, своими историями и приключениями – ученых и литераторов, преследуемых священников, баптистов. Я вновь один среди многих, достаточно богатый, чтобы рассчитывать на то, что меня не узнают. Деньги на остаток моих дней… Тысяча флоринов… И никакой стоящей возможности их потратить.

Я стар. Возможно, в этом все дело. Я прожил без перерыва десять разных жизней, а сейчас я устал. Отчаяние уже какое-то время больше не посещает меня, будто душа закрылась от страданий и научилась наблюдать их со стороны, словно читая книгу.

Но все же с этих страниц души иногда сходит Черная Тень, которая всегда сопровождает меня, твердя и повторяя, что никакой цены не достаточно, чтобы заплатить по всем счетам, что ты никогда не перестанешь платить и что нет для тебя убежища. Это партия, которую нужно доиграть до конца, она обязательно должна закончиться, каким бы ни был ее финал: будь что будет. Все, о ком я заботился, в безопасности, я снова остался один. Я и призраки, которые меня окружают. Целой толпой.

Среди них есть и Лодевик де Шалидекер, или Элои Пруйстинк, сожженный extra muros 22 октября 1544 года.

ГЛАВА 3

Базель, 18 марта 1545 года

– В Венеции ты можешь заблудиться, даже если уверен, что прекрасно ее знаешь, capito? Ты полностью попадаешь под влияние этого города. Лабиринт каналов, улочек, церквей и особняков, которые появляются перед тобой, словно во сне, без какой-то очевидной связи со всем тем, что ты видел прежде.

Пьетро Перна, как обычно, с головой ушел в разговоры об Италии, открывая бутылку «лучшего в мире вина». Из окна задней комнаты типографии Опоринуса небо Базеля из серого превращается в белое, словно кто-то обесцветил его, но, то ли из-за аромата вина, то ли из-за латинского акцента моего собеседника, мне кажется, что комната залита солнечным светом.

– Разве вы только что не говорили о предполагаемых авторах «Благодеяния Христа», господин Пьетро?

– Точно, – отвечает он, вытирая усы тыльной стороной ладони, – давайте не будет упускать из виду этот принципиальный вопрос. Официально книга анонимна, но говорят, что ее написал брат Бенедетго Фонтанини из Мантуи, а очень глубоко в подполье ходят слухи, что этот труд – плод работы интеллектуалов, близких к английскому кардиналу Реджинальду Полу.

Я сразу же прерываю его:

– Мне кажется, вы не будете возражать, если я попрошу вас больше рассказать мне о событиях в Италии, потому что вся эта история о кардиналах, которые цитируют Кальвина, для меня – темный лес. И возможно, не самое мудрое – пить вино во время нашей дискуссии.

Он выпучивает глаза и наливает себе второй стакан.

– Это вино из Кьянти, мой господин, вы можете пить его, сколько пожелаете, и у вас в голове лишь просветлеет. Мои родители сами разливали его в бутылки, на ферме неподалеку от деревни Гайоле. Это вино, которое удостоилось чести подаваться к столу Козимо Медичи, capito? Бес-по-доб-ный напиток!

Он замечает мой жест и продолжает:

– Давайте перейдем к делу, дружище! Испанский врач Мигель Сервет пишет, что итальянцы во всем отличаются друг от друга: и правительствами, и языками, и костюмами и антропометрическими данными. Нас объединяет лишь ненависть ко всем остальным, трусость в сражениях и высокомерие по отношению к тем, кто живет за Альпами. В отношении веры он утверждает почти то же самое: с одной стороны – те, кто требует примирения с лютеранами, с другой – абсолютная готовность к войне против ереси и возрождение из праха, как птица феникс, «Святой службы». В народе распространена ненависть и к священникам, и ко всем тем, кто питает симпатии к «германской вере», но с полным правом можно утверждать и обратное, capito? Надо также заметить, что большинство крестьян не знают, что такое Троица, они причащаются и празднуют Пасху – к великой радости приходского священника, а всю остальную часть года живут в соответствии со своими суевериями.

Я пытаюсь представить страну, описанную Пьетро Перной, потягивая второй стакан его эксклюзивного продукта. Италия – возможно… Правда, я не могу умереть, не побывав там. Однако у меня складывается вполне определенное ощущение, что многое в моем прошлом проистекало именно оттуда, и не только недавняя гибель Элои и Свободных Духом, которых именно инквизиция описала Карлу V как еретиков, нелояльных граждан и неверующих.

Перна продолжает болтать, сопровождая каждую фразу соответствующим жестом.

– Шмалькальденский союз, лига протестантских князей имеет в Венеции свое посольство, capito? И очень многие предпочли бы, чтобы в Светлейшей[57]57
  Serenissima (итал.) – Светлейшая – официальное название Венецианской республики.


[Закрыть] республике возобладали лютеранские идеи. Однако нельзя из-за этого потерять город. Благодаря торговле в Венеции есть все, что богатый пожелает купить, все, что душа любопытного пожелает увидеть, все, что возжелает плоть в этой столице разврата, где каждая женщина из пяти занимается или занималась хотя бы бесплатно, из благотворительных соображений, проституцией. Наконец, благодаря книгам там всегда можно набить кошелек, если у вас осталась хоть капля отваги, которая, кажется, полностью отсутствует только у нас, итальянцев.

Третий стакан:

– Раз уж вы заговорили о деньгах, господин Пьетро, у меня есть для вас одна идея. Напишите о Венеции книгу, чтобы вся европейская знать захотела ее посетить, причем подробно опишите там, где можно поесть, где выпить, где искать женского общества, где провести ночь. Я уверен, эта книга будет пользоваться громадным спросом, и хозяева тех местечек, которые вы перечислите, вознаградят ваши труды.

Он вытягивает руки над столом и хватает мои прежде, чем я успеваю убрать их:

– Дружище, прислушайтесь к моему мнению, вы тут только теряете время. Базель, вы это знаете лучше меня, город, где собираются самые передовые мыслители, самые опасные ересиархи, самые мятежные умы Европы, чтобы запутать следы, передохнуть, просто немного подышать воздухом свободы. Все это, будем откровенны, не для вас. Вы человек действия.

– Возможно. Но уж слишком недавно я получил свои последние раны – кожа еще не успела затянуться.

– Тогда выпейте, дружище, лучшего лекарства не сыщешь.

Четвертый стакан: в голове действительно просветлело.