Текст книги "Q"

Автор книги: Лютер Блиссет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

ГЛАВА 25

Венеция, 2 января 1548 года

Закат. Мы в салоне в доме Мендесов. Беатрис молча стоит напротив меня, ее силуэт вырисовывается на фоне окна, в которое она смотрит. Против света ее черты кажутся затемненными и размытыми. Я сижу на тахте-оттоманке, потягивая греческое вино. Вино ароматизированное, оставляющее аромат смолы средиземноморских кедров.

Меня позвали сюда всего час назад, записку принес мальчишка. Я думал, появились какие-то новости, но ни Жуана, ни его брата, ни Дуарте Гомеша нет дома. После моего прихода даже прислуга исчезла. Я открываю дверь, два шага в прихожую – там улыбающаяся Беатрис.

Слабые звуки, отдаленные голоса доносятся до меня, пока я потягиваю вино, о котором даже Перна мне никогда не упоминал, между ковров, картин, мебели и цветов, которые мне никогда не доводилось видеть, даже в Антверпене.

Нормальный человек никогда не полезет на улицы и в катакомбы, где я бывал постоянно: каждый день и каждую ночь. Нормальный человек совсем по-другому провел бы эту зиму, да и все остальные зимы тоже. Он руководствовался бы не принципом – сделать то, что должен, а принципом – жить как можно лучше.

С этой женщиной, не похожей на всех женщин, которых я когда-то встречал…

Ее фламандский, на котором не смог бы так спеть ни один фламандец, язык, совершенно лишенный резкости, состоит из посвистываний, удлиненных гласных и фонем, которых я никогда не слышал прежде. Отголоски разных северных и романских языков смешиваются время от времени с греческим, а иногда с ливийским, сильно дополненным восточными нотками, которые пробирают меня до мозга костей. Возможно, когда-нибудь все мужчины и женщины во всех уголках континента научатся модулировать эти ноты, эту всеевропейскую полифоническую песню в тысячах местных вариантов.

Ее улыбка… Она одна. Наедине со мной. Королева-мать династии Микешей, общающаяся с аристократами и торговцами, покровительствующая художникам и ученым. Королева в городе проституток и придворных. Поэты, которым она оказывает покровительство, посвящают ей свои произведения. Я листаю книгу известнейшего Ортензио Ландо: «Благороднейшей и изысканнейшей Беатрис де Луны». Она улыбается, но не смущенно, а приглашающе.

Она расспрашивает меня о «Карателло», об управлении им, о девушках. Она садится рядом со мной. Эта женщина, которую не волнует, кем я был, не хочет знать, какие реки крови я пролил и видел. Эту женщину интересую сейчас я. В настоящем времени. Эта женщина сейчас говорит о моей гуманности. Она говорит, что чувствует, хоть я и сопротивляюсь ей. Она может открыть мою человечность под броней, под которой я прятался столько времени, под огнеупорным материалом, в который я превратил свою кожу, чтобы не получить новых ран.

Еще один глоток вина.

Эта женщина. Эта женщина хочет меня.

Беатрис.

Как все могло бы случиться.

Сейчас.

ГЛАВА 26

Дельта По, 26 февраля 1548 года

Мы спускаемся вдоль по руслу По, которое соединяет Феррару с побережьем, с пятьюстами экземплярами «Благодеяния Христа», погруженными на две лодки – они предоставлены для этой цели Ускве. Солнце высоко стоит над грязной водой, которую пристально изучают птицы, добывающие себе пищу у нас над головами и на стремнинах реки. Промозглость и холод заставляют нас окоченеть даже под тяжелыми шерстяными одеялами.

Я замечаю это слишком поздно.

Лодка, транспортирующая первую половину груза, резко сворачивает в сторону прямо перед нами. Нос лодки уходит вправо, чтобы избежать столкновения с плотом, неожиданно выскочившим из камышей и направившимся к середине реки. У меня за спиной раздаются испуганные крики рулевого. Мгновение спустя плот исчезает в старице, вход в которую скрыт густыми зарослями. Плот – рядом с ней, справа, с тремя низко склонившимися силуэтами на борту.

Инстинктивно хватаюсь за аркебузу и пытаюсь прицелиться, но они уже исчезли. Командую рулевому:

– За ними!

Резкая смена курса, чтобы не отстать. Слышатся крики и всплески воды, мы входим в узкий канал лишь для того, чтобы столкнуться с двумя плавающими в воде лодочниками. Плот и лодка постепенно удаляются. Мы поднимаем их на борт. У одного идет кровь из виска – голова разбита.

– Не упустить их!

Себастьяно Горбун ругается. Упираясь в дно длинным шестом, мы потихоньку продвигаемся вперед.

Перебинтовывая голову раненого тряпкой, я оборачиваюсь ко второму пострадавшему:

– Что за мудаки это были?

Он отвечает на одном дыхании:

– Разбойники, дон Людовико, это была засада. Безбожные бандиты. Смотрите, что они с ним сделали!

Я тоже хватаю шест, перехожу на нос, чтобы направить корабль в незнакомое русло. Раздается гнусавый голос кормчего Микеша:

– Это похуже, чем лабиринт, ваша милость. Болота и змеи миля за милей. Оттуда никто не возвращался.

Я возражаю:

– Больше половины груза было на той лодке. У меня нет ни малейшего намерения потерять его.

Мне удается разглядеть корму лодки – они плывут не слишком быстро, возможно, не ожидают преследования. Еще одна излучина слева, а потом – вход в новый, очень узкий канал, и тут мы полностью теряем ориентацию. Полдень, солнце в зените – ландшафт совершенно незнаком. Мы по крайней мере на две мили удалились от реки.

Изо всех сил оттолкнувшись шестом, я ловлю себя на мысли, что вернусь в Феррару, лишь отобрав свой груз. Если я сконцентрируюсь на мысли, что утону здесь, то так оно и будет, и от этого я едва не смеюсь, но меня сдерживает то, что Себастьяно сзади ругается и обливается потом, отталкиваясь от илистого дна.

Я вижу, как две лодки исчезают прямо перед моими глазами, словно провалившись под воду. Ищу приметы: рассматриваю пейзаж на берегу протоки, чтобы вспомнить конкретное место, где я потерял их из виду. Так – засохшее дерево с ветками, погруженными в воду.

– Быстрее, быстрее!

Ругань Себастьяно ускоряет ритм наших судорожных бросков по воде. Вот и дерево. Я киваю Горбуну, делая знак остановиться. Обшариваю шестом противоположный берег, пока не нахожу место, где тростник растет чуть реже. С виду место совершенно не пригодно для навигации, но они не могли уплыть ни в каком другом направлении.

– Вперед! Сюда!

Себастьяно гнусавит:

– Ваша милость, послушайте меня: оттуда нам не вернуться.

Бросаю взгляд на раненого. Кровь остановилась, но он по-прежнему без сознания. Второй лодочник решительно смотрит на меня, сжимая в руках изящное весло:

– Идем!

Я расчищаю путь для лодки, раздвигая тростник, который смыкается сзади и у нас над головами. С помощью шеста исследую заросли пядь за пядью, в нескольких локтях перед носом суденышка. Этот тростниковый лес, должно быть, тянется перед нами еще много миль. Мы продвигаемся осторожно, в полной тишине. Трясина тянется вплоть до низкого и плоского песчаного островка.

Лодка. Пять человек: один защищает плот, остальные четверо тащат два ящика. Они уже добрались до узкой косы твердой земли. Оба моих гребца поддерживают ритм, в то время как я сосредотачиваюсь на аркебузе. Они нас не видят. Мы быстро скользим по стоячей воде. Он поднимает взгляд слишком поздно, когда я уже прицелился. Выстрел разгоняет тучи птиц в разных направлениях. Когда дым рассеивается, я вижу, как он ползет к своим подельникам. Одна коробка брошена – его грузят на плечи. Мы отважно вытаскиваем свою лодку на островок. Я беру дагу и прыгаю туда: в грязи по пояс, увязая, как бревно. И все же мне хочется смеяться. Себастьяно выбирается на землю чуть подальше и помогает мне.

– Быстрей, быстрей, ваша милость, они уходят!

Бросаю второму лодочнику:

– Заряжай аркебузу, оставайся здесь и стереги лодку!

Вперед по тропинке на узкой косе… Мы видим их, ковыляющих впереди с коробкой и с раненым. Я совсем выбился из сил, сбил дыхание, но по-прежнему страшно хочется смеяться.

Снова просвет, и множество островков, заросших тростником. Если я пробегу хотя бы еще немного, у меня разорвется сердце.

Неожиданно они останавливаются.

Я замедляю ход.

Себастьяно рядом со мной сплевывает на землю. Делаю глубокий вдох, вытаскиваю пистолет. Мы идем в наступление – оказалось, они вооружены только палками. Раненый уже на земле, должно быть, он мертв. Бледные, испуганные лица, вместо одежды – грязные лохмотья. Все они тощие, со спутанными волосами, босые ноги… Теперь, когда мы приблизились вплотную, я навожу пистолет и встречаю взгляд раненого: он не потерял сознания – моргает. Крови не видно.

В этот момент и появляются они.

Легкое шуршание тростника, и возникает тридцать призраков, одетых в лохмотья, с заостренными палками и косами в руках.

Дерьмо.

Они повсюду вокруг, насколько простирается взгляд – какой же я набитый дурак! – Горбун Себастьяно показывает на громил, выступающих из зарослей.

Неужели именно так все должно закончиться?

Вот теперь я смеюсь. Смеюсь, чтобы выплеснуть усталость и напряжение. Должно быть, это их совершенно поражает, потому что они прижимают свои орудия к груди и в сомнении отступают.

Из гущи тростника вырывается настоящий смерч. Силуэт, заставляющий склониться все остальные. Ряса, облепленная грязью, две перекрещенные деревяшки, свисающие с цепи, образуют распятие. В руке он сжимает сучковатую палку, которую опускает направо и налево на плечи своих верноподданных, бормоча непонятные слова.

Он подходит к ящику и открывает его. Я вижу, как он возводит очи к небу. Он обращается к толпе с речью, в которой звучат уже укоризненные ноты.

Он приближается к нам:

– Perdono, perdone fratres, perdono.[83]83
  Здесь и далее вульгарная латынь: «Извините, извините, братья, извините».


[Закрыть] – Серая борода длиннее, чем у меня, покрыта коркой из грязи и насекомых. Глаза – два голубых угля между морщинами, в которых скопилась многовековая грязь. Волосы падают на плечи, напоминая птичье гнездо.

– Perdonate fraters. Simplici ingegni, sicut pueri. Для еды, еды solum. Nunquam libres videro,[84]84
  Извините, братья. Они простые невежи, такие бедные… только. Они никогда не видели книг…


[Закрыть] они не понимают, что это.

В тот же миг я чувствую движение на всех окружающих островках. Тростник сплошь заполнен людьми – я повсюду вижу дыры, тени жилищ. Широкие гнезда, удерживаемые ремнями и палками на уровне воды.

Деревня. Боже мой! Тростник оказался деревней.

– Они не знают о вашей миссии. Они не умеют читать. Они не преступники, просто бедные невежественные. Я, – он прикладывает руку к груди, – брат Лючиферо, францисканец.

Он пытается подобрать слова:

– Не бойтесь, глубокоуважаемые братья, я все понимаю. Вы миссионеры из аббатства. – Он указывает на ящик: – Христианские книги. Они не понимают, что это.

Он обращается к собравшимся со словами, которых мы не можем понять, но звучат они очень убедительно.

– Идите, идите.

Как по сигналу, просвет на болоте оживает. Женщины и дети появляются из хижин и приближаются к болоту. Мужчины устремляются к жилищам, крича каждый что-то свое. Раненый поднимается, тоже что-то говорит, даже он пытается принять участие во всеобщей суматохе.

Себастьяно стоит с открытым ртом. Я тащу его за собой, приказав ему молчать.

Брат Лючиферо, несущий свет отверженному народу, скрытому в болотах вдоль старицы По, как в неприступной крепости. В болоте, тянущемся от дельты реки По до Эмилии-Романьи. Ничейная земля, далекая и дикая. Брат Лючиферо, посланный нести свет Евангелия этим забытым людям тридцать лет назад, был и сам, в свою очередь, тоже забыт здесь. Вдали от современного языка и мировой политики. Потерянный в болоте, нанесенном на карты, он следовал примеру святого Франциска Ассизского, словно вырыв крест Христов, чтобы вбить его в зыбучие пески этих земель, бросить вызов языческим суевериям.

Тридцать лет…

Почти невозможно представить. Тридцать лет вдали от судеб церкви. От Лютера и Кальвина, от инквизиции и Вселенского собора. Чтобы прививать веру, основанную исключительно на милосердии к униженным.

Совершенно не обратив внимания на наш вид, он принял нас за таких же миссионеров, как и он сам, брата Тициано и брата Себастьяно, посланных из аббатства Помопоза распространять христианскую доктрину и книги. Он благожелательно и сердечно принял нас и попросил отслужить мессу в его местечке. Отвертеться мне так и не удалось.

Вот так дону Людовико, управляющему самым роскошным в Венеции борделем, под личиной брата Тициана пришлось столкнуться лицом к лицу с жителями болот и торжественно исполнить единственный религиозный ритуал, на который он был способен. Он перекрестил всех взрослых. От первого – до последнего.

Когда пришло время возвращения, нам предоставили проводника и подарили бочонок местного вина под угри в обмен на новую веру и два экземпляра «Благодеяния Христа».

Дневник Q

Витербо, 26 февраля 1548 года

Если я знаю старика, он начнет с мелкой рыбешки, как я ему и предлагал. С книготорговцев, посредников, печатников… И если этого окажется недостаточно, чтобы напугать крупных игроков, тех, кто финансирует всю операцию, тогда он придумает что-нибудь еще, чтобы убрать их со сцены. Старик никогда не действует импульсивно, под влиянием чувств. Он умеет выжидать. Даже смерть, кажется, заждалась его. Создается впечатление, что она не хочет забирать его, пока ему не удастся полностью выполнить свой План. Не так-то просто отделаться от таких людей, как Реджинальд Пол, или такой влиятельной семьи, как Мендесы. Надо изобрести что-то очень сложное, нарушить установившееся равновесие. Богатые венецианские евреи – хитрые люди, привыкшие, что за ними постоянно ведется охота, привыкшие платить за свое спасение, устанавливать надежные связи с людьми образованными и торговцами, общаться с ними на равных. Семейство Мендес вызывает искреннее восхищение, и в первую очередь женщины, владеющие искусством переговоров и многими уловками, способные одновременно и вести дела, и заниматься политикой.

Но выступать против Караффы – это всегда ошибка. Фатальная ошибка. Кто может сказать это лучше меня, человека, который служит ему уже тридцать лет?

В то же время новости от венецианских инквизиторов вновь вызывают озабоченность, и это касается распространения «Благодеяния Христа». Кажется, в сельской местности события время от времени выходят из-под контроля.

Новости из Венеции

Венецианские инквизиторы вышли на след францисканца, известного под именем брата Пьоппо, действующего в дельте реки По. Многие крестьяне в этих краях признались на исповеди, что он крестил их во второй раз, обратив «в новую веру в благодеяние Христа распятого».

С другой стороны, на противоположном берегу По семья рыбаков отказалась крестить собственного сына, «который еще не может понять тайну Иисуса Христа, распятого на кресте». Они никоим образом не упомянули о брате Пьоппо.

В Бассано одна женщина попросила убежища в монастыре потому, что муж избил ее, убеждая креститься во второй раз. В доме у этого человека был найден экземпляр «Благодеяния Христа».

Религиозные суеверия и глупость народа принимают все более и более абсурдные формы. Великие идеи отданы в распоряжение примитивных умов. Откуда распространилась идея крещения взрослых? И я не уверен, что из содержания еретической книжонки.

Надо искать другие свидетельства.

Поговорить с Караффой?

27 февраля 1548 года

Почему старик до сих пор не воспользовался «Благодеянием Христа» как оружием против Пола и спиритуалистов? Почему еще не отлучил своих врагов от церкви? Они бы практически не сопротивлялись: книга уже объявлена Собором еретической и предана анафеме, старику было бы вполне достаточно посадить в карцер Бенедетто из Мантуи и заставить его выдать имена своих учителей, от которых он получал советы по поводу текста, отредактировавших и напечатавших его.

Скорее всего, Караффа боится слишком быстро израсходовать собственные козыри. Он по-прежнему выжидает. Но с какой целью? Павел III долго не протянет, и англичанин может стать папой, к великой радости императора, который собирается использовать его как посредника в переговорах с протестантами.

Возможно, именно этого и выжидает старик воистину с нечеловеческим терпением, смертельного удара, нанесенного в последний момент. Но сколько он еще сам рассчитывает прожить?

Витербо, 4 мая 1548 года

Брат Микеле да Эсте, приор монастыря Сан Бонавентура в Ровиго, был допрошен инквизиторами Светлейшей дня 12 марта 1548 года по поводу деятельности некого брата Пьоппо, подозреваемого в ереси.

Имя и фамилия: Адальберто Рицци, францисканец из монастыря Сан Бонавентура, исчезнувший в конце января 1547 года вместе с немецким гостем, пилигримом, перекрестившим его водой из грязной лужи.

Новые известия, полученные от венецианских инквизиторов

Виченца, 17 марта 1548 года – арестованы плотник и хозяин постоялого двора, подозреваемые в том, что лаяли во время крещения младенцев. Во время дознания на вопрос, кто убедил их в том, что «крещение новорожденных подобно купанию собак», они ответили: «Некто, исповедующий немецкую веру и имеющий дела с властями, потому что он немец».

Падуя, 6 апреля 1548 года – студент Лука Бенетти публично утверждает, что «крещение бесполезно для умов, которые не могут постигнуть таинств веры, в первую очередь благодеяния Христа в отношении всего человечества».

Элементы картины

Ровиго. Бассано. Виченца. Падуя.

Пройденный путь, целая дорога. Путешествие из одного места в другое? Или полуокружность, центром которой, без сомнения, является Венеция.

Немец. Немец, чье присутствие может объяснить происхождение идеи повторного крещения.

Анабаптист?

Немец, утверждающий, что его зовут Тициан. Тот, кто раздаривает экземпляры «Благодеяния Христа» и перекрещивает необразованных крестьян.

Немец Тициан.

Фондако-деи-Тедески в Венеции. Фрески, написанные Джорджоне и его учеником Тицианом на внешних стенах Фондако.

Наш анабаптист – немец, живущий в Венеции.

Так сказать, иголка в стоге сена.

5 мая 1548 года

Для каждой вещи существует время и место начинаться и кончаться. Но кроме того, есть и вещи, которые повторяются. Они выплывают на поверхность из темных уголков сознания, как куски пробки на поверхность пруда. Подобно страшным угрозам или причинам жить: месть, обломки, осколки.

Есть время войне и время миру. Бывает время, когда ты можешь сделать все, что угодно, а бывает, когда выбора нет, потому что внезапно отвага и пыл двадцатилетней давности исчезают за морщинами, избороздившими лицо.

И ты начинаешь бояться прихода посыльного. Какой будет твоя следующая миссия? Я боюсь брезгливости, передающейся по узким протокам от желудка к мозгу. Той, которую ты мог бы спрятать за важностью выполненной миссии, за опытом… Но она не пропадает, а, напротив, с каждым днем становится все сильнее и сильнее, тебе хочется загнать ее поглубже. И без всяких причин перед тобой появляются лица тысяч мужчин и женщин, отправленных тобою в ад.

Потом, одним прекрасным днем, ты ловишь себя на том, что говоришь себе: это был вовсе не ты. И тогда ты понимаешь, что с тобой покончено.

Витербо, 10 августа 1548 года

Из Феррары пришел протокол допроса некого брата Лючиферо, обвиняемого в распространении ереси в общине так называемых «пиратов с реки По», ставших настоящей чумой для торговцев Феррары и недавно искорененных герцогом Эрколе II д'Эсте.

У допрашиваемого проявились очевидные признаки сумасшествия: он заявил, что не знает, в каком году от Рождества Христова мы живем, и о своем убеждении в том, что Лев X по-прежнему является папой.

Обвиненный в исполнении еретических и языческих ритуалов среди живущих вне закона жителей болот и в частности в практике крещения взрослых, он защищался, утверждая, что получил подобные указания от одного миссионера, некого брата Тициана, посланного из аббатства Помпоза. Именно он преподнес им в дар «Librum de nova doctrina»[85]85
  Книга с новой доктриной (лат.).


[Закрыть]*, «Благодеяние Христа», подвергнув их затем второму крещению.

Письмо я разорвал. Инквизиторы Венеции – просто невежественные слуги дожа. Они не имеют ни малейшего представления об анабаптизме. Они не найдут нашего анабаптиста, даже если будут искать его сотни лет. Он никогда не появляется в одном и том же месте дважды. Каждый сигнал всегда исходит из нового пункта, но эпицентром всегда остается Венеция. Это схема его действий. Достаточно лишь собрать воедино все куски головоломки. Один человек перемещается по территории Светлейшей и Феррары и повторно крестит народ, желая, чтобы избранное им имя стало известно властям. Когда туда добирается инквизиция, его и след простыл, он уже в анналах истории, которую сам же и сочинил. Вполне очевидно: речь идет не о пилигриме, его невозможно выследить. Только появления в отдельных местах, удары наверняка, крещения, прекрасно выбранное имя, которое хорошо запоминается, и исчезновения. В противном случае зачем выбирать себе имя столь эксцентричное, сколь и известное?

17 августа 1548 года

Из признания брата Адальберто Рицци, известного также и под именем брата Пьоппо, схваченного на берегу По со стороны Феррары дня 30 июня 1548 года и содержащегося в карцере герцога д'Эсте:

«Он предложил мне подумать вот о чем: когда он спросил пятилетнего мальчика, кто такой Иисус Христос, тот ответил: статуя. И это убедило его, что неправильно навязывать доктрину разумам, не способным понять ее…»

«Он говорил, что поклонение статуям и изображениям открывает дорогу неграмотной и невежественной вере…»

«Да, я подтверждаю, он называл себя Тицианом и направлялся в Рим…»

Ребенок и статуя.

Какой-то озноб. Какой-то озноб во всем моем теле.

Ребенок и статуя.

Нечто отдаленное, приближающееся очень быстро и вызывающее ветер, уносящий воспоминания прочь.