Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)
LXVIII. Неудача Лезорна
Оказалось, что продать дом и поместья Олимпии не так-то легко. Поспешность управляющего наводила на размышления. Как знать, может быть, он что-то скрывает? Может быть, имения заложены и в один прекрасный день явится судебный пристав? А может быть, они не дают дохода? Эти поместья находились в Оверни, и поездка для их осмотра требовала расходов.
Словом, дело затягивалось. Продать дом на улице Дез-Орм было легче: его хотела приобрести приятельница аббата, уже не раз изъявлявшая это желание. Правда, насчет цены еще не успели столковаться, но поладить было нетрудно. Продав дом, Лезорн мог уехать и вести переговоры насчет имений, укрывшись в каком-нибудь отдаленном городе.
Купчую собирались подписать в субботу вечером; Лезорн пригласил к обеду покупательницу, нотариуса, аббата и свидетелей.
Аббат с утра уехал в Париж, чтобы посетить дом призрения неимущих девушек (он это делал еженедельно). Через несколько дней ожидалось торжественное открытие дома. Начальницей назначили весьма набожную даму, приехавшую из Лондона, г-жу Вольфранц, вдову немецкого ученого (по крайней мере она так себя рекомендовала), которая взялась сама подобрать весь обслуживающий персонал. Мало того, она собиралась посылать княгине Матиас часть пожертвований (как монахини – в родной монастырь) для создания других таких же домов. Желая принести пользу богоугодному учреждению, г-жа Вольфранц согласилась руководить им совершенно бесплатно. Она выразила свое желание настолько тактично и сопровождала его таким солидным даянием, что отказать ей было невозможно.
Дому призрения покровительствовали высокопоставленные лица, и его процветание было обеспечено. Княгиня Матиас интересовалась главным образом доходами. Придумали весьма хитроумный способ, как возместить немалые средства, затраченные на постройку дома.
Долговязого аббата приятно удивило, что его приняла сама начальница. От радости ему не сиделось на месте. Г-жа Вольфранц очаровала его и красотой и любезностью; а когда она, увидев, что аббата легко обвести вокруг пальца, предложила ему должность капеллана, он совсем обалдел.
Словом, простофиля приехал на улицу Дез-Орм в самом радужном настроении. Нотариус, покупательница, свидетели и Лезорн уже ожидали его; купчую прочли и подписали, и верный управитель положил в карман двадцать тысяч франков, – за эту цену был продан особняк. Старая ханжа напомнила, что ей желательно получить обратно пять тысяч, которые она ему раньше ссудила.
– А что же вы их сами не удержали? – спросил Лезорн. – Теперь шалишь! Разве я фофан?
– Что вы сказали? – переспросила старуха, ничего не поняв.
– Это по-арабски. Я отбывал солдатчину в Алжире… Так называют там людей, которым нельзя доверять. Я скоро верну вам эти деньги.
– О, мне не к спеху! Не все ли равно, сегодня или завтра я их получу?
– Вот и отлично! А пока пообедаем.
Все уселись за стол.
– Меня удивляет, – заметил нотариус, – что вы, Бродар, были коммунаром. Впрочем, кого грех не попутает?
– Гм… – проговорил Лезорн. – Действительно…
– Совершенно верно, – подтвердила покупательница. – Но вы совсем не такой, какими я представляла себе коммунаров.
Лезорн приосанился.
– Такие, как я – редкость!
– О да! – произнес один из свидетелей. – Вы совсем не похожи на этих свирепых пришельцев из Новой Каледонии.
– За здоровье таких милых людей, как вы! – провозгласила старая ханжа. – Вы не то, что другие приверженцы Коммуны: меня пугают их зверские лица.
Лезорн поправил галстук и выпятил грудь: чем не добропорядочный буржуа?
– Еще по рюмке вина, пока не переменили блюда! – предложил он.
Обед был хорошо приготовлен, гости ели с аппетитом. Два крестьянина, превращенные в официантов, прислуживали за столом и всех потешали. Все ели, пили, обменивались пошлыми любезностями и остротами, от которых взревел бы даже осел. Время текло, но никто не поднимался из-за стола. Вдруг раздался властный стук в дверь.
– Именем закона, отворите!
Изумленные гости увидели Олимпию и Амели, еще бледных после болезни (спасенные долго хворали). Их сопровождало несколько представителей правосудия.
– Жак Бродар, вы арестованы! – возгласил полицейский комиссар.
Но Жака Бродара, то есть Лезорна, и след простыл: сохранив присутствие духа, он выпрыгнул в окно нижнего этажа, успев накинуть синюю блузу и надеть фуражку. Деньги он из предусмотрительности всегда носил с собой.
– Задержать его! – распорядился комиссар.
– На нем коричневый сюртук, – добавил один из полицейских, узнав у ошеломленных гостей, как был одет мнимый Бродар.
Олимпия и Амели смотрели, как обшаривали весь дом в поисках управителя; простофиля-аббат беспрерывно крестился, думая, что все это – бесовское наваждение; старая святоша-покупательница закрыла лицо руками; нотариус и свидетели переговаривались с полицейскими, а лакеи глазели на все, разинув рты.
Бродар обвинялся в покушении на убийство обеих женщин, а также в том, что выманил у Олимпии доверенность с неограниченными полномочиями.
– Вот и верь после этого коммунарам! – фыркал старичок, пять минут назад осыпавший Лезорна похвалами.
Олимпия не очень огорчилась, что дом оказался пустым: ведь у нее еще оставалось, по словам нотариуса, имения в Оверни. Раньше у нее и этого не было; не так уж она пострадала. Ей стало в вчуже даже жаль Бродара.
– Как он изменился, однако! – заметила она, обращаясь к Амели.
– Быть может, он сошел с ума? – предположила та.
Подруги были довольны, что преступник сбежал, и даже попытались сбить полицию со следа, заявив, что в доме есть тайники и Бродар, наверное, где-нибудь прячется.
Несколько любопытных вошли вслед за полицейскими; им разрешили присутствовать при обыске, надеясь получить от них полезные сведения. Так как думали, что мнимый Бродар скрывается в доме, то у всех выходов была поставлена стража.
Когда безуспешные поиски подходили к концу, какой-то никем не замеченный раньше мальчик принялся оживленно жестикулировать, стараясь что-то объяснить. За спиной у него висела нищенская сума, а на груди – дощечка с надписью:
ЭДМОН, ГЛУХОНЕМОЙ ОТ РОЖДЕНИЯ.
Он делал знаки, словно зажигает фонарь, и полицейский комиссар догадался:
– Преступник в подвале! Спустимся вниз.
«Зачем этот оборвыш лезет не в свое дело?» – подумали Олимпия и Амели.
Мальчик, идя впереди, указывал дорогу. Он видел, что ведутся какие-то розыски, и понял, что ищут Розу. Так как он не знал, где находится дверь в подвал, то вышел наружу, подбежал к окошку и прильнул к нему, как в тот вечер, когда Лезорн зарывал труп своей жертвы. Все заглянули в подвал, но их ждало разочарование: там никого не было.
Эдмон стал жестами показывать, будто копает землю.
– Ага, там, наверное, зарыты ценности! – послышались голоса. – Ведь не мог же Бродар закопать сам себя? Впрочем, эти коммунары способны на все!
Олимпия повела полицейских к входу в подвал. «Ничего, что Бродар убежал, – решила она, – зато мы найдем драгоценности и деньги, украденные им!»
Подчиняясь повелительным жестам глухонемого, достали заступы.
– Там, наверное, все зарыто! – повторяла Олимпия, надеясь найти свои брильянты, которыми дорожила больше, чем всем остальным.
Но вошедшие в погреб вздрогнули от тяжелого запаха. Так мог пахнуть только труп!
Эдмон показал место, где надо копать. Среди глубокого молчания принялись рыть, и вскоре Олимпия, а за нею Амели испустили крик ужаса: на дне ямы показалось полуразложившееся тело Розы в нарядном платье… Итак, этот Бродар действительно был страшным убийцей!
Труп извлекли и стали искать не похищенные вещи, а орудие преступления. Нашли дубинку, засунутую Лезорном за шкаф. Аббат, стоя на коленях в углу, шептал молитвы: старая ханжа убежала домой. Чтобы получить от глухонемого более подробные показания, комиссар послал за его бабушкой, умевшей с ним объясняться; останки Розы увезли в морг; всем сыщикам и жандармам сообщили приметы человека в коричневом сюртуке.
LXIX. Поселок Крумир
Неподалеку от улицы Маркаде причудливо лепятся друг к другу домишки, построенные бог весть из чего и крытые бог весть чем. В них обитает население столь же разношерстное, какими были товары в лавчонке Обмани-Глаза. Это – поселок Крумир. Здесь находили себе убежище преступники и вообще люди, оказавшиеся за бортом. Полиция долгое время не решалась заглядывать в это место, где, несмотря на обилие бандитов, господствовала круговая порука. В описываемые нами времена блюстители порядка туда и носа не показывали. Не знаем, возник ли упомянутый нами гостеприимный обычай вследствие того, что все жители поселка одинаково нуждались в безопасности, но обычай этот соблюдался строго, и нарушивший его рисковал получить в подарок пеньковый галстук.
В поселке Крумир имелась гостиница, где жили без прописки. Для чего спрашивать документы? Ведь там искали пристанища именно те, у кого их не было, или же те, кому пользоваться ими было по каким-либо причинам неудобно.
Вот уже два дня, как в гостинице обосновался новый постоялец. Соседи шептались, что у него, вероятно, немало деньжонок, но он вынужден скрываться и не хочет иметь при себе вещи, по которым можно было бы установить его личность. Жизнь этого человека находилась под охраной еще одного обычая: если б его убили в гостинице, то обитатели поселка сами разыскали бы убийц и расправились бы с ними, лишь бы не привлекать внимания полиции.
Гостиница эта издавна была излюбленным пристанищем бандитов, бродяг, странствующих актеров, – словом, всех, кто потерпел крушение в море житейском и искал кратковременной передышки от бедствий, преследующих с колыбели до самой могилы.
Незнакомец в синей блузе и фуражке был, по его словам, крестьянин и приехал в Париж по делам. Ему, видите ли, понравилась вывеска этой гостиницы, и он не стал тратить время на поиски другого жилья.
Вывеска гласила:
ДЕШЕВЫЙ НОЧЛЕГ. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕШИХ.
Человек в синей блузе объяснил хозяину гостиницы, лицо которого походило на морду хорька:
– Я хочу приобрести небольшую лавку. Коли у вас найдется приличная комната со столом, жалеть не будете: у меня есть чем заплатить.
– Откуда вы? – спросил хозяин, сразу почуяв наживу.
– Из окрестностей Парижа; откуда именно – не скажу, так как я поссорился с женой и тещей, и они меня ищут.
– Ого! Вы, должно быть, изрядно поскандалили?
– Вовсе нет! Просто я кое-что продал, деньги зарыл под деревом, а с собой взял только эту кредитку в тысячу монет. Посмотрю, не подвернется ли в Париже что-нибудь подходящее.
– Может быть, мне удастся отыскать для вас лавку, – сказал хозяин, думая про себя: «Молодчик чересчур общителен, а его история мало правдоподобна».
– Ну и прекрасно! А пока отведите мне комнату, я устал и хочу отдохнуть. Вот деньги за полмесяца.
И он протянул ассигнацию.
– У меня нет сдачи, – сказал хозяин. – И ста франков не наберется.
– Ничего, дайте сколько можете. Остальное за вами.
– Вы очень сговорчивы, – заметил хозяин с хитрой улыбкой, намекая новому постояльцу, что тот целиком в его руках. – Что же вам нужно сейчас?
– Хороший обед, бутылку вина, графинчик водки.
– А еще?
– Подержанный костюм, простой, опрятный, какой носят рабочие. Видите ли, если я не сниму эту блузу, всякий увидит, что я – крестьянин, которого можно ощипать как цыпленка.
– Это верно. Обед вам сейчас принесут, а все остальное – через несколько часов. Ведь вы никуда не выйдете?
– Нет, – ответил новый постоялец, чуть побледнев.
Комнаты в гостинице были под стать всему поселку: перегородки – из кое-как сколоченных досок, потолок – из нескольких листов толя. Незнакомец присел на табуретку в ожидании обеда и облокотился на хромоногий стол, составляющий вместе с убогой кроватью всю обстановку отведенной ему каморки.
Съев рагу не то из кошки, не то из крысы, не то из кролика, осушив бутылку вина и полграфинчика водки, постоялец выразил желание отдохнуть. Оставшись один, он снял сюртук, надетый под длинной блузой, и принялся совсем как вдова Марсель (хоть он и не был знаком с нею) резать его на куски. Затем он завязал лоскутья в носовой платок и, встав на стол, засунул узел в промежуток между кровлей и потолочной балкой (как мы уже сказали, дом был построен так примитивно, что годился в жилище любому дикарю). Спрятать сюртук в этот незатейливый тайник было все же лучше, чем носить его: ведь он упоминался во всех газетах как примета Бродара, убийцы с улицы Дез-Орм, бывшего коммунара.
Когда хозяин, известный в поселке под именем Черного Лиса (совсем как у индейцев), принес Лезорну платье, тот лежал в кровати, под одеялом, и никто не мог бы сказать, что он носил другую одежду, кроме синей блузы. Панталоны у него были черные – цвет мало заметный; они не значились в описании примет, и бандит не торопился с ними расставаться.
После ухода Черного Лиса раздался какой-то шум. Лезорн поднял голову. Оказалось, что узел выпал из щели наружу. Обеспокоенный, он выглянул в слуховое оконце и увидел дворик, окруженный хибарками чуть повыше человеческого роста. Во дворе в компании собаки, кошки, уток, кур и свиней играли ребятишки.
Узел шлепнулся в лужу и развязался. Свиньи обнюхали его, утки вырывали лоскутки друг у друга, а более крупные обрезки достались детям, которые не без споров поделили свои трофеи.
В зависимости от обстоятельств пропажа узла могла либо погубить Лезорна, либо спасти его. Скорее всего – спасти: вряд ли здесь можно было ждать обыска. Через час или два от разрезанного сюртука, наверное, уже не останется и следа.
Босая девчонка лет десяти обвязала себе икры, на манер подвязок, двумя полосками материи. Если бы Лезорн мог ее задушить, девочка не прожила бы и секунды. Белокурая, худенькая, она походила на бабочку. Что было источником жизненных сил этого хрупкого создания? Скудная пища или же просто стремление к росту, свойственное молодым побегам-дичкам?
Нацепив самодельные подвязки, девочка подняла голову и заметила Лезорна в слуховом окошке.
– Спасибо, сударь! – прошептала она. Дети, приплясывавшие вокруг нее, с любопытством посмотрели наверх.
Быть может, девчонка произнесла ему смертный приговор? Бандит отошел от окна, присел и стал слушать ребячью болтовню.
– Я хочу есть! – пожаловался какой-то малыш.
– Погоди-ка, Пьер! – ответила девочка, поблагодарившая Лезорна. – Кажется, дома кое-что осталось.
– Мы хотим есть! – повторяли ребята.
Девочка принесла корзину с объедками, подобранными на улице – хлебными корками, капустными листьями, картофельными очистками. Дети из хибарок тоже высыпали на двор. Воцарилось молчание: девочка занялась дележкой. Те, кому достались очистки или кочерыжки, резали их на куски, словно приготовляли салат; они не обедали, а играли в обед. Собака, утки, свиньи – все подошли получить свою долю, причем оказались куда привередливее детей. Скоро корзинка опустела; в ней осталось лишь недоеденное пирожное.
– Это для Эдит, – сказала белокурая девочка, – ведь она больна!
Малыши выразили недовольство таким решением.
– Когда вы заболеете, то в свой черед получите пирожные… Если они у нас будут, – добавила девочка.
Несмотря на нереальность обещания, оно возымело действие: ребята замолчали, как бы предвкушая минуту, когда лакомство захрустит на их острых зубках.
– Пирожные будут вкусные, правда, Элиза?
– Конечно! – воскликнула та и побежала к больной подружке, но через несколько минут вернулась.
– Эдит не хочет есть, – промолвила она грустно. – Давайте разделим пирожное.
Дети сгрудились в кучу; личики их оживились.
– Ладно, это пирожное мы съедим, а когда найдем другое, отдадим его Эдит, ладно? – предложил худенький малыш с большой кудрявой головой.
– Да, да! – согласились остальные.
Каждый получил по кусочку, кроме Элизы, обделившей себя.
– Если бы нам позволили бегать по улицам, – сказал один мальчик, – мы могли бы найти много вкусных вещей.
– Да, – ответила Элиза, – но есть гадкие люди, они забирают одиноких ребят и сажают в кутузку.
– Враки! – не поверил один.
– Нет, правда! – настаивала девочка. – Таких детей называют маленькими бродягами.
– И нас бы забрали тоже?
– Нет, – сказал мальчуган постарше, – если дети могут указать свой адрес, их отводят домой, хоть бы они и бродили одни.
– Как бы не так! – возразил другой. – Мы ходим в таких лохмотьях, что нам не поверят, если мы и скажем свой адрес.
– Но ведь мы живем в этих домах.
– Они за дома не считаются. Говорят, будто пока на них закрывают глаза, но скоро снесут весь квартал.
– Ведь мы же взаправду дети. Отчего же с нами обращаются хуже, чем с собачонками?
Во двор вошла красноносая старуха тряпичница.
– Эй, детвора! – позвала она. – Вот для вас кое-что!
Пока она доставала из корзины большой кулек с объедками, дети столпились вокруг нее.
– Спасибо! Спасибо! – защебетали они.
Почему эти малыши были так вежливы, так хорошо относились друг к другу? Благодаря полному равенству, царившему среди них. Ни зависть, ни гордость, ни жажда господства не портили их сердца.
Вечером в жалкие лачуги возвращались отцы или матери; те, кому удавалось что-нибудь раздобыть, делились с теми, кто ничего не принес. Мать маленькой Эдит радовалась: доктор попечительства о бедных обещал прийти на другой день; он даст ее дочке лекарство.
Лезорн долго еще слышал, как шумели ребята, ворчала собака, хрюкали свиньи, крякали утки; потом все стихло, дети разбрелись по лачугам. Но ни одна семья не была в полном сборе: у бедняков смерть сплошь и рядом уносит то мать, то отца, а подчас – и обоих; тогда малыши подобны птенчикам, выпавшим из гнезда.
Бандит вновь улегся. Ему было скучно и немного страшно. «Самое лучшее, конечно, – поскорее убраться за границу!» – рассуждал он. Но, услышав разговор, донесшийся из соседней комнаты, Лезорн понял, что выходить из дому сейчас не следует. Правда, дети болтали, будто бы весь квартал собираются снести, но преступники боятся не опасности, грозящей в будущем, а той, что нависла над головой.
– Слышь ты, карманных дел мастер, – раздался молодой, но уже хриплый голос, – вот потеха-то была утром, когда гнались за этим причетником! Жалко, что я не все видел. Его, говорят, приняли за Жака Бродара. Зачем он напялил коричневый сюртук?
– Думают, что Бродар не успел сменить робу за эти два дня.
– Это Жак-то Бродар? Такой хитрюга?
– Твоя правда, Щипаный.
– Полиция не особенно умна… На месте префекта я бы и вида не показывал, наоборот! И не стал бы извещать, где и как будут вестись розыски.
– Сколько ты сегодня намолотил кругляшей?
– Маловато: тринадцать. А ты?
– Сорок. Здорово, правда?
– Где же ты столько зашибил?
– Их дал мне этот самый причетник за то, что я позвал для него фиакр. Даже когда личность его установили, толпа принимала его за Бродара, и он со страху совсем обалдел.
– Говорят, Бродар укокошил своей дубинкой уйму людей. Эту дубинку нашли за шкафом. К ее набалдашнику прилипла прядь волос, красных от крови.
– В толпу затесался старый коммунар. Он кричал: «Я знаю Бродара! Либо все это – ложь, либо Жак сошел с ума!» Его осыпали ударами, он отбивался как мог. В конце концов его забрали в полицию. Вот-то была катавасия! Народу – тьма-тьмущая, улица – чистый муравейник.
– Каков он собой, этот Бродар?
– Право, не знаю. Слышал только, что он в коричневом сюртуке.
– Ну, не глупо ли? Ведь этак его никогда не поймают.
– Но ведь никого не выпускают из Парижа, без документов. Всем шпикам награда за поимку Бродара. Уже арестовали по меньшей мере дюжину Бродаров; пятерых или шестерых отпустили, остальные еще под сомнением – авось среди них настоящий?
– Как же! Держи карман шире!
Оба засмеялись.
– А ты бы донес на Бродара, если б увидел его?
– Нет. Что я – лягавый? А ты бы разве донес?
– Тоже нет. Я предпочитаю продавать рыболовам червей для наживки!
* * *
На другое утро Лезорн увидел из окошка, как обитатели лачуг, мужчины и женщины, шли на работу: кто с лопатой, кто с корзинкой.
– Элиза, – сказала мать Эдит белокурой девочке, – меня не будет дома весь день; тебе придется встретить доктора и отвести его к моей Эдит. А пока пои ее время от времени отваром из трав; нынче ей опять плохо.
– Не беспокойтесь, я все сделаю.
Встревоженная болезнью дочери, женщина ушла, надеясь все же, что доктор явится. Его пригласили еще несколько дней назад, но больных ведь так много… Сегодня-то врач уж наверное посетит их дом.
Как и накануне, во двор высыпали ребята. Вернулась одна из женщин; она принесла поесть своим малышам и зашла к Эдит. Та ни на что не жаловалась, а только сказала, что ее знобит.
После полудня доктор наконец пришел. Во дворе он огляделся и уже хотел было повернуть назад, но Элиза подошла к нему.
– Вы – господин доктор?
– Да, – ответил он, удивленный вежливостью девочки не меньше, чем жалким видом двора. – Почему вы живете в таком гиблом месте?
– Потому что нам не на что снимать другие квартиры, сударь. Нигде не хотят жильцов с детьми, и везде нужно платить вперед. Вот несколько семей сообща и сняли этот участок, а потом сами построили себе жилье.
– Но ведь все вы тут заболеете!
– Ничего не поделаешь, сударь. Нам больше негде жить: нас, ребят, слишком много.
Они подошли к Эдит, лежащей на тощем соломенном тюфячке. Рядом на столике были приготовлены листок чистой бумаги и склянка чернил. Врач положил руку на лоб Эдит, которая, казалось, крепко спала.
– Где ее мать?
– На работе, сударь.
– Когда она вернется?
– К вечеру.
– Как зовут девочку?
– Эдит Давид.
– Сколько ей лет?
– Шесть, сударь.
Врач записал все эти сведения в свою книжку.
– Достаточно. Не позволяй никому сюда входить, пусть твоя подружка спит! – сказал он и, выйдя, захлопнул дверь.
– Как, разве вы не пропишете ей лекарства?
– Бесполезно. За нею сейчас приедут.
Дети столпились поодаль, глядя, как Элиза разговаривает с доктором. Эта умница присматривала за малышами всего двора, пестовала их.
Когда врач ушел, она, очень обеспокоенная, заглянула в комнату. Эдит все еще спала; ее ручонка безжизненно свешивалась и была холодна, а личико – испещрено фиолетовыми пятнами. Элиза позвала ее, но Эдит не шевельнулась.
– Она умерла! – догадалась Элиза. – Умерла, как в прошлом году умер мой братик…
И девочка печально вздохнула.
Доктор вернулся; с ним был санитарный инспектор. Он осмотрел умершую и сказал:
– Еще одна смерть от тифа… Надо немедленно увезти тело!
– Ты здесь? – сердито кинул врач плакавшей Элизе. – Я же тебе запретил входить сюда!
Они составили акт о необходимости срочно выселить всех жителей поселка Крумир и произвести дезинфекцию.
– Тиф! – повторяли они взволнованно и не заметили, как ветер унес оставленный ими акт.
– Тиф! – повторил про себя и Лезорн, слышавший от слова до слова все, что говорилось во дворе.
Через несколько часов двое могильщиков поспешно унесли тело Эдит, чтобы похоронить за казенный счет. К этому времени пришла домой одна из женщин; она была чужой для Эдит, но проводила девочку на кладбище, где ее зарыли в общей могиле. Можно себе представить, как убивалась несчастная мать, вернувшись! Ей и в голову не приходило, что бедняжка умирает… Уж она ли не трудилась целыми днями, чтобы вырастить дочурку? И вот Эдит уже схоронили… Рыдания осиротевшей женщины не смолкали.
На другой день заболела Элиза, а через дне недели от всех детей, резвившихся на зловонном дворе, осталось лишь трое. Врачи думали, что акт об оздоровлении (то есть уничтожении) поселка отправлен куда следует, и считали свой долг выполненным. Собака выла день и ночь; это раздражало Лезорна.
Бандит сбрил бороду, но оставил усы, подкрутив их на манер Баденге; это изменило его физиономию до неузнаваемости. Целый день он размышлял, как бы достать необходимые документы, но, ничего не придумав, решил покамест обойтись без них. У него было два пути к спасению: либо бежать за границу (но его могли задержать на любом вокзале), либо завести в Париже лавчонку и избежать таким образом преследований, оставаясь под самым носом полиции и правосудия.
Лезорн провел этот день так же, как и накануне. Выходить он боялся и рано лег спать, слушая, что говорят соседи. На этот раз голоса раздавались с обеих сторон. Справа беседовали те же парни, что и вчера; слева занимались нелегкой в таком месте работой – затыкали все щели.
– Странные люди, – недоумевал Лезорн, – на черта им это надо? Боятся озябнуть, что ли?
Он попытался заглянуть в щелку, но за перегородкой было темно.
Справа разговаривали вполголоса (часто такой разговор слышен лучше, чем громкий). Лезорн затаился, словно мышь, так что соседи не подозревали о его присутствии.
– Как это тебе удалось удрать от рыжих?
– Со мной была моя маруха, хитрая бестия; она стала болтать с ними и отвлекла их внимание. Они отвернулись, а я тем временем натянул шкары (штаны), схватил свои скороходы (башмаки) и дал стрекача.
– И они тебя не застукали?
– Нет, моя маруха обнимала их граблями (руками) за шею. Правда, у парадной двери стояло еще двое, но я уже успел напялить скороходы, и мне даже ответили на поклон.
– Что же ты теперь собираешься делать?
– Выслеживать этого Бродара.
– Давай вместе! Если сцапаешь его, чур, награду пополам! Идет? Шансов будет вдвое больше.
Лезорн вздрогнул.
* * *
Слева тоже говорили вполголоса:
– Ну, вот и загорелось!
– Да, но пока угара нет. Я чувствую себя не хуже, чем всегда. И даже есть хочется. Вот бы зажарить селедку! Может, сойдем вниз и пообедаем напоследок?
– Не стоит! Сейчас мы распрощаемся с жизнью. Ну и тяжела же она! Словно несешь на плечах весь земной шар.
– Подумать только, что мы теперь всегда будем вместе… Мы заснем навеки.
– А во сне не страшны ни голод, ни холод.
– И, главное, не чувствуешь унижения, когда люди, у которых просишь работу, оглядывают твои лохмотья и цедят сквозь зубы: «Для вас ничего нет. Мы нанимаем только тех, кто прилично одет».
– А если работы не нашел – тебя задерживают как бродягу и говорят, обыскивая в участке: «Вы молоды, стыдно бить баклуши!»
– А погода-то нынче славная… Я бы охотно погуляла в воскресенье за городом.
– Эх, какими молодыми мы умираем!
– Вот чудак! Рано или поздно – все там будем. Лучше развязаться с жизнью. Слава богу, начинать ее сызнова не придется.
Оба расхохотались. Их смех звучал так свежо, так молодо…
В каморке Лезорна сильно запахло угаром; от отворил окошко. Его беспокоило лишь одно: если обнаружат, что происходит в соседней комнате, то и ему не укрыться от нескромных глаз. Смерть соседей нимало его не трогала, и он хладнокровно выжидал конца.
– Что это они там жарят? – воскликнули справа. – Ужасно смердит!
Но внимание говорившего отвлек приход еще одного парня. Он вошел как к себе домой; видно, это был свой человек.
– Эй, ребята, потеснитесь-ка немного, я у вас переночую! – сказал пришедший.
– Ладно. Что это ты пыхтишь, как загнанная лошадь?
– Охотился.
– За кем?
– За человеком, понятно! Какая еще может быть дичь в Париже? Бродара схватили наконец.
Лезорн вздрогнул.
– Значит, нам его не видать, как своих ушей.
– Что верно, то верно.
– Где же его сцапали?
– На Лионском вокзале. Забавная история! «Вы Бродар?» – спросил полицейский, кладя ему руку на плечо. «Да, я Бродар, и явился самолично». – «Шутник, – возразили ему, – наоборот, вы собирались дать тягу!» – «Нет!» – сказал он. «Откуда вы приехали?» – «Это мое дело, – говорит. – Может быть, потом я буду вынужден сказать, но пока умолчу». Стали справляться на ближайших станциях, но никто не заметил, где Бродар сел в поезд; ведь ехал он, конечно, третьим классом.
– Не может быть, чтобы он сначала покинул Париж, а потом опять вернулся! Это вздор.
– Кто его знает?
Лезорн притаил дыхание. Как! Возможно ли, что Бродар жив и вернулся именно теперь, обеспечив тем самым ему свободу? Если под каким-нибудь вымышленным именем он, Лезорн, купит себе лавчонку, то будет спасен! Или лучше удрать за границу? Голова его горела как в огне и казалось, череп вот-вот лопнет.
Очевидно, нужно было срочно найти другое пристанище. Самоубийство молодой пары привлечет к гостинице внимание полиции. С другой стороны, благодаря эпидемии тифа можно было надеяться, что полицейские, боясь заразы (ведь у них самих есть дети!) еще не скоро заглянут в эту трущобу.
Опасность подстерегала Лезорна всюду. В конце концов он все же решил уехать на следующее утро. Но под каким предлогом? Лучше всего сказать, что он отправляется за деньгами.
