Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
LXVI. Лезорн в Ницце
Ницца славится прибрежными соснами и пальмами, напоминающими о далеких странах, где всегда греет солнце. Из Ниццы видны предгорья Альп; воздух там напоен ароматом цветущих апельсиновых деревьев, ветер колышет вершины эвкалиптов. На Лазурном берегу, вдоль которого разбросано множество вилл, утопающих в зелени, жили Олимпия и Амели. Утомленные заграничным путешествием, они все же не собирались пока возвращаться домой и с нетерпением ожидали приезда Розы, которая должна была привезти денег для расплаты с сильно докучавшими им кредиторами. Роза уже четыре дня как уехала, и с тех пор о ней не было ни слуху ни духу.
– Как по-твоему, милочка, – спрашивала Олимпия подругу, – почему Розы так долго нет?
Но Амели удивлялась еще больше, чем «графиня» Олимпия.
Мы забыли сказать, что Амели носила здесь титул баронессы (с таким же успехом она могла бы выдать себя и за герцогиню). Воздадим должное ее скромности: наделяя себя титулами, можно проявить щедрость. Несмотря на то, что кредиторы не давали покоя, «графиня» и «баронесса» щеголяли ежедневно в новых нарядах.
Однажды вечером они собрались уже лечь спать, как вдруг раздался звонок.
– Это Роза! – воскликнула Олимпия. – Славная девушка, она не замешкалась!
В одних ночных рубашках подруги побежали отворять. К великому их изумлению, это оказался Лезорн.
– Вот так сюрприз! – восклицали они, наспех надевая капоты. – Кто бы мог ожидать?
Лезорн скромно, как это сделал бы Бродар, выждал, пока Олимпия и Амели оденутся, и отвечал на их вопросы через перегородку.
– Я вынужден был приехать потому, что вы не дали мне достаточных полномочий. Без них нельзя было раздобыть крупную сумму. Впрочем, я все-таки привез вам малую толику; если понадобится еще, я объясню, как достать денег.
– Я с удовольствием сделаю все, что для этого нужно, дорогой Бродар! – воскликнула ветреная Олимпия, запуская обе руки в сумку с золотом, привезенную Лезорном.
Амели тоже была в восхищении. Положительно, ей повезло, что она не вышла за этого скрягу Николя.
– Но где же Роза? – спросили подруги в один голос.
– Не ждите ее! Она передала мне список ваших поручений, объяснила, как вас найти, и отправилась к своему другу, шикарному молодому человеку; он, кажется, литератор.
– Какова притворщица! Но ведь она вернется, да?
– Без сомнения, через несколько месяцев.
– Тогда останьтесь немного с нами, милый Бродар. Мы покажем вам город, побываем вместе в театре, на бульваре, съездим в окрестности, прокатимся по пальмовой аллее. Посмотрим грот Сент-Андре, это очень интересное место. Там узкие мостки, и если страдаешь головокружением, можно разбиться насмерть.
– И что же, такие происшествия уже случались? – осведомился Лезорн.
– Право, не знаю. Там есть еще расселина, которая ведет в темное ущелье; очень красиво, но и там можно свалиться с высоких скал.
– Неужели?
– А поблизости от грота Сент-Андре есть озеро; на берегу, в хижине, живет лодочник.
– Вот как, лодочник?
– Да, и это очень кстати, так как местность пустынная. Мы осмотрим виллу Штирбей; вместе с парком она стоила, говорят, больше двух миллионов. Подумать только: если б не эта каналья де Мериа, я тоже могла бы позволить себе такую роскошь!
Задумавшись на минуту, Олимпия продолжала:
– Мы отправимся к старому замку; дорога проходит прямо по отвесным скалам и называется тропой Поншет.
– Ах, – подхватила Амели, – пойдем этой тропой! Там ветер дует с такой силой, что срывает с путников шляпы. Этот мыс называют на местном диалекте «Рэуба-Капеу» – что значит – «стащил шляпу».
– Мне нравится этот диалект, – заметила Олимпия. – Он напоминает (она чуть не сказала: «воровской жаргон», но вовремя спохватилась)… напоминает мне дни молодости.
– А ветер не уносит иногда, кроме шляпы, и ее владельца? – спросил Лезорн, смеясь.
– Как этот Бродар забавен! Думает только о несчастных случаях! Когда поедете с нами на прогулку, оденьтесь получше. Вы будете нашим кузеном, который нас навестил.
Не хватало только, чтобы они делали с ними визиты! Все это, впрочем, было на руку бандиту. Сытно поужинав, он занял отведенную ему комнату.
На другой день Лезорн велел принести счета всех поставщиков. Распространился слух, будто приехал богач, родственник или близкий друг этих дам; он оплатит их долги и выполнит все прихоти. Торговцы опять стали низко кланяться им.
Чтобы появляться с Олимпией и Амели в обществе, Лезорн купил себе дорогой, но простой костюм. Они побывали вместе в театре и произвели на всех сильное впечатление.
– Какой надутый вид у этого богача! – говорили молодые бездельники. – Видно, считает себя важной птицей! Вот так физиономия! Экий Тартюф! Как он рисуется, выставляя напоказ свою меланхолию. Ему ли сыграть такую роль?
Нарядные дамы, приехавшие в Ниццу поправить свои делишки, тоже обменивались замечаниями, посматривая на Лезорна:
– Он влюблен, дорогая!
– Тем лучше! У него такое мрачное лицо!
– Похож на утопленника…
На другой день все трое пошли к нотариусу, и Лезорн, назвавшись сэром Мортоном, велел изготовить доверенность с неограниченными полномочиями на имя некоего Бродара, управляющего имениями его родственниц. Он сам, в качестве свидетеля, подписался на этой доверенности: «Сэр Мортон, негоциант из Филадельфии». Удостоверения личности у него, разумеется, не потребовали.
Бандит провел в Ницце три дня, обзавелся всеми нужными документами и подумывал уже о возвращении в Париж. Но осталось выполнить наиболее трудную часть плана. Как отделаться разом и от Олимпии и от Амели? Вот задача, настоятельно требовавшая решения, и как можно скорее; Лезорн не мог оставаться здесь долго. Он уже давно обрек их обеих на смерть, ибо рано или поздно обе подруги вернулись бы на улицу Дез-Орм, а это привело бы к его гибели. К тому же Олимпию могли известить о продаже ее имений и дома; узнав об этом она, конечно, поторопится с отъездом. Малейшее колебание с его стороны, малейшее проявление страха – и он выдан с головой. Чтобы обеспечить себе безопасность, необходимо было во что бы то ни стало уничтожить обеих женщин.
Когда они втроем осматривали окрестности Ниццы, Лезорн убедился, что лишь одно место подходило для «несчастного случая» – тропа Поншет, вившаяся вдоль побережья и взбегавшая на тот самый мыс Рауба-Капеу, о котором рассказывала Амели. Бандит несколько раз побывал там один и внимательно измерил взглядом высокие скалы, нависшие над морем. Кое-где росли корявые деревья; сучья их трещали под напором ветра. «Только здесь дело может выгореть!» – решил он. На самом конце мыса, не переставая, дул яростный ветер. Скалы были такой высоты, что всякий, кто сорвался бы на прибрежные камни, торчавшие словно зубья пилы, непременно разбился бы насмерть.
Оставалось лишь выбрать такое время, когда тропа бывала совершенно безлюдной. Лезорн постарался, чтобы подруги за ужином побольше выпили, и около полуночи, когда они стали жаловаться на головную боль, предложил прогуляться.
– Вам надо подышать свежим воздухом, – сказал он. – Кстати посмотрим на совиные гнезда при лунном свете.
– До чего вы сентиментальны, старина! – воскликнула Олимпия. – Не то, что этот изверг де Мериа!
Накинув плащи, чтобы не простудиться, они отыскали в темноте тропинку, которая вела к замку. Проходя через старинную часть города, где рядом с убогими хижинами возвышались дома богачей, они услышали рыдания: в одной бедной лачуге ребенок жалобно просил хлеба. Подруги поспешно вошли. При свете коптящей лампы молодая женщина шила; девочка лет двенадцати пыталась успокоить малыша, плакавшего от голоса.
– Вот вам на хлеб, вот и на пирожные!
И бывшие проститутки, порывшись в карманах, выложили на стол все, что у них было: золото, серебро, медь. Ребенок протянул ручки за монетами, а женщина и девочка в испуге встали. Жизнь их не баловала, и они привыкли всегда ждать беды…
Олимпия и Амели выбежали так же поспешно, как вошли. Лезорн, державшийся в тени, последовал за ними. Вскоре они достигли тропы Поншет, где в этот поздний час никого не было. Ветер шумел в ветвях и гулко завывал в расщелинах скал.
– Я хочу вернуться, – сказала Амели.
– И я, – заявила Олимпия. – Холодно!
– Может быть, вы боитесь? – спросил Лезорн.
– Вовсе нет! Чего нам бояться?
– Ведь уже поздно, и мы здесь, к сожалению, совсем одни. Но мне бы хотелось дойти до конца мыса; тут все напоминает пустынный каледонский пейзаж.
– Ну что ж, пойдем!
Они отправились дальше. Ветер бесновался; подруги взялись за руки и шли молча. Погода была словно на заказ для Лезорна. На оконечности мыса ветер дул со скоростью урагана и мог не только сорвать шляпу, но и унести человека. Слышно было, как внизу ревело море. Женщины испуганно попятились.
– Посмотрите-ка, что это такое? – спросил бандит. – Видите, вон там?
Когда его спутницы подошли к обрыву, Лезорн прыгнул и что было силы толкнул их сзади. Амели сразу упала в пропасть; Олимпия же уцепилась за выступ скалы и повисла над бездной. Схватив большой камень, бандит начал бить ее по рукам; пальцы несчастной разжались, и она, испустив пронзительный вопль, полетела вслед за подругой.
Сохраняя спокойствие, Лезорн спустился вниз по тропке, огибавшей скалы. Он хотел убедиться в том, что его жертвы погибли. Но вода преградила ему путь: он не рассчитал, что наступил час прилива. Олимпия и Амели, очевидно, не разбились о скалы, а упали в море. Это встревожило бандита. Он безуспешно попытался измерить глубину у подножия утесов. Волны поднимались очень высоко и, с шумом разбиваясь о скалы, уходили сквозь трещины.
Мысль, что обе женщины могли остаться в живых, мучила Лезорна даже после того, как он вернулся в Париж. Но местные газеты молчали, и он успокоился. Плавать ни Олимпия, ни Амели не умели, и если даже они не разбились, то неминуемо должны были утонуть. Море, без сомнения, далеко отнесло их трупы.
В конце концов он перестал думать об этом: у него было много хлопот с имуществом Олимпии, которое надо было превратить в деньги. Хотя она истратила огромные суммы на «истинно христианские» школы, на газету «Хлеб», на приют, на графа де Мериа и так далее, для Лезорна все еще оставался немалый куш.
Ему и в голову не приходило, что Олимпия и Амели были спасены рыбаком, чья лодка, быстрая и легкая, как тень, покачивалась на волнах неподалеку от места происшествия. Заметив, что женщины, которых он вытащил из воды, еще живы, рыбак и его жена оказали им необходимую помощь, и вскоре подруги пришли в себя. По непостижимому стечению обстоятельств они очутились в той самой лачуге, где за несколько часов до этого великодушно опустошили свои карманы…
LXVII. Попытка аббата Филиппи
Трудно сказать, отчего, но ни художники, ни Керван, ни дядюшка Гийом, ни Малыш, ни его старый прадед (тоже своего рода ребенок) – никто не мог свыкнуться с Филиппи. Эти честные люди инстинктивно чуяли в аббате преступника и никогда не говорили при нем ничего лишнего. Оба старика уже раскаивались, что поторопились дать мнимому учителю приют, – настолько он был им чужд, хотя Филиппи из кожи вон лез, стараясь внушить доверие.
Первым, кто сумел сорвать личину с лже-Микаэли, оказался, как это часто бывает, человек, о существовании которого тот не подозревал, а именно – Гренюш.
Проведя несколько дней в своем чулане, Гренюш от скуки начал заглядывать в щели. Стараясь не шуметь, он следил за своим соседом. Щель, служившая наблюдательным пунктом, была расположена довольно высоко, и Филиппи не мог ее заметить. Бывший бродяга обнаружил эту щель случайно, в долгие часы вынужденного досуга. Другие дыры, через которые сосед, в свою очередь, мог бы за ним подсматривать, Гренюш позаботился тщательно заткнуть тряпками. Чтобы добраться до щели, он ставил на стол табуретку. Аббат не знал, что за ним наблюдают: Гренюш никогда не зажигал света.
Правда, ничего особенного Гренюш не увидел; но все же можно было заметить, что занятия итальянца не имели ничего общего с педагогикой.
Чем же занимался «учитель»? Он перелистывал книги по фармакологии, приготовлял какие-то микстуры и пилюли; затем вытаскивал из ящика морскую свинку или же крысу и пробовал на ней действие лекарства. Когда животное издыхало, аббат вскрывал его и проверял, остались ли следы отравления. Собственно говоря, в этих занятиях не было ничего предосудительного: ведь лже-Микаэли неоднократно распространялся о своей любви к наукам. Однако такое поведение не сулило ничего хорошего. Дядюшка Гийом решил поскорее отыскать для экспериментатора какое-нибудь место, чтобы он наконец покинул их дом.
Гренюш, по-собачьи преданный людям, давшим ему возможность жить спокойно, оказал им, сам того не зная, огромную услугу.
Наблюдения за жизнью хозяев ровно ничего не давали аббату; однако он заметил, что ему не доверяют. Значит, в этом доме есть какая-то тайна. Как бы ее разгадать? Долго ли будет молчать старый граф, проникнутый религиозным фанатизмом? Не припрятаны ли у него еще какие-нибудь ценности, позволяющие им жить не нуждаясь? Что бы там ни было, но мальчик не менее опасен, чем его прадед. А бывший тряпичник уж конечно самый опасный из троих! Как разделаться со столькими врагами? Разумеется, аббату было далеко до Девис-Рота; тем не менее он решил избавиться от всех сразу.
Он пришел в немалое замешательство, когда дядюшка Гийом сообщил ему:
– Мне удалось найти для вас место учителя химии. – Заметив смущение собеседника, старик продолжал: – Жизнь, какую вы у нас ведете, вряд ли подходит для человека с вашими способностями. Нужен преподаватель, знакомый с естественными науками и умеющий демонстрировать ученикам химические опыты. Дело идет об изучении ядов: надо отравлять морских свинок и кроликов, а затем вылечивать их с помощью противоядий.
Замешательство мнимого учителя все росло.
– Платят там неплохо, – прибавил дядюшка Гийом. – Мне кажется, что это предложение вам подойдет.
– Увы, – ответил лицемер, – мои познания в химии очень слабы. Я, кажется, говорил вам, что опыты у меня не получаются.
– Нет, вы мне этого не говорили! – возразил сын гильотинированного, пристально глядя на аббата. – Значит, вы отказываетесь?
– Да-да, – ответил тот неуверенно, избегая взгляда собеседника (Девис-Рот смело посмотрел бы прямо в глаза).
– Ну, как хотите.
Старый граф ничего не понял из разговора, но дядюшке Гийому и аббату стало ясно, что каждый из них чует в другом врага. Малыш, присутствовавший при этой беседе, лукаво ухмыльнулся, чем бывший тряпичник остался очень доволен: мальчуган и теперь проявлял такую же сообразительность, как и в дни нужды.
«Пора приступить к делу!» – с испугом подумал Филиппи (Девис-Рот, наоборот, охотно вел борьбу в открытую, ту свирепую борьбу, где одного из противников неизбежно постигает смерть).
Аббат догадался, что о его опытах с ядом пронюхали, нужно было применить другое средство. Но ему не хотелось отказаться от этого оружия, самого удобного для убийцы; у него были те же повадки, что и у вдовы Марсель. Он плохо спал ночью и утром встал в дурном настроении. Как бы найти сообщника? (Девис-Рот никогда об этом не подумал бы. Фанатизм явно шел на убыль, потеряв своего главного адепта.) Однако, поразмыслив, аббат решил, что все-таки, пожалуй, лучше прибегнуть к яду. Нужно было действовать быстро, наверняка и дать тягу сразу же после того, как он избавится от тех, кто ему мешал. Но как продолжать опыты, если за ним поглядывают? Филипп внимательно осмотрел свою комнату, но щели, через которую Гренюш вел свои наблюдения, не заметил. Он хотел было вновь заняться составлением микстур, но в нерешительности остановился: если его манипуляции видели раньше, то увидят и теперь… Вместо того чтобы открыть шкафчик с зельями, аббат уселся в кресло и погрузился в раздумье.
«Ага! – сказал себе Гренюш. – Наш приятель встревожен! Я был прав, говоря, что дело нечисто».
День прошел как всегда: «учитель» довольно рано удалился к себе. Еще не было и девяти, когда он погасил лампу и улегся в постель, раздевшись только наполовину.
«Это чтобы сбить нас с толку!» – сообразил Гренюш, терпеливо высматривая, что будет делать сосед, когда уверится в отсутствии слежки.
Гренюшу пришлось ждать до полуночи. Наконец Филиппи, решив, что наблюдатели оставили его в покое, тихонько поднялся, открыл шкафчик, вынул оттуда какие-то пузырьки и сунул их в карман.
– Вот те на! – воскликнул Гренюш. – Я не ошибся.
Утром, едва за аббатом захлопнулась дверь, дядюшка Гийом поспешил к Гренюшу.
– Ну что? – спросил он.
– Молодчик не собирается ограничиваться опытами над морскими свинками или кроликами; он положил в карман какие-то флаконы.
– Это еще ничего не доказывает.
– Да, если бы он просто взял их; но он всячески старался, чтобы его действий не видели.
– Значит, то, что я ему предложил, и напугало его, и заставило решиться… Вы оказали нам большую услугу, старина!
– Тем лучше! – ответил Гренюш, с аппетитом поглощая пищу, принесенную дядюшкой Гийомом.
– Хотите еще? – предложил тот.
– Не откажусь; мне ведь редко приходилось наедаться досыта. И к тому же это развлекает, когда нечего делать; ведь я не мыслитель.
– Вам здесь скучно?
– Право же нет! Ведь и спать вволю мне приходилось на своем веку не очень-то часто. Я всегда кого-нибудь выслеживал, чтобы добыть себе на пропитание, или, наоборот, выслеживали меня… Так что я не прочь и отдохнуть немножко.
– Вы попали в самую точку, – заметил дядюшка Гийом. – Все беды – оттого, что тысячи людей работают, чрезмерно напрягая силы, и никогда не могут ни наесться досыта, ни выспаться вволю, в то время как кучка бездельников так пресыщается всеми благами жизни, что чувствует к ним отвращение…
Сын гильотинированного сел на своего любимого конька. Он разъяснил Гренюшу социальный вопрос, рассказывая о том, что его слушатель испытывал на собственной шкуре.
– Это верно!.. – сказал бывший бродяга, задумавшись.
Дядюшка Гийом решил не спускать с аббата глаз и добиться того, чтобы он запутался в собственных сетях. Пришло время смотреть в оба! Отныне аббату не удавалось заглянуть украдкой ни на кухню, ни в буфет; всю провизию запирали, и Филиппи ни до чего не мог дотронуться без ведома бывшего тряпичника.
– Вы доверяете мне? – спросил последний у Моннуара.
– Да, разумеется.
– Тогда не ешьте за ужином те кушанья, на которые я укажу взглядом. Вам грозит смертельная опасность. Молчите и будьте внимательны!
Граф обещал это сделать.
В тот день Филиппи с особым рвением давал урок итальянского языка. Малыш был тоже чрезвычайно прилежен.
– Знаешь ли, – заметил аббат, – у тебя есть способности, ты мог бы далеко пойти.
– А разве я не пойду далеко? Почему вы говорите: «мог бы»? – спросил шалун с невинным видом.
Филиппи изменился в лице, но достойного священнослужителя волновала вовсе не жалость, а боязнь, что его поймают с поличным, если он будет действовать недостаточно быстро или же если черное дело, задуманное им, провалится.
Ловушка, устроенная дядюшкой Гийомом, была очень проста: он нажарил целое блюдо грибов, чтобы дать аббату удобный случай всыпать туда яду. Можно было биться об заклад, что преступник остановит свой выбор на таком кушанье, которому можно будет потом приписать действие отравы (Девис-Рот нашел бы, что этот случай чересчур удобен, и поискал бы другого). Филиппи совершал свои преступления, дрожа от страха, и попался в западню.
На кухне никого не было; аббат прокрался туда и огляделся. Обед был уже готов; он состоял из двух блюд – салата и грибов. Отравитель удовлетворенно улыбнулся. Дядюшка Гийом, спрятавшись за дверью, наблюдал за ним. Волнуясь все больше и больше, делая одну оплошность за другой, Филипп сунул полуопорожненную склянку в карман.
Все шло именно так, как предполагал тряпичник. Ему даже не понадобилось делать знаки старому графу: воспользовавшись уходом аббата, который поднялся в свою комнату, дядюшка Гийом подал другое блюдо с грибами. Можно было обедать без опасений.
Почтенный наставник отправился укладывать вещи, которые собирался, удирая, захватить с собой; когда он вернулся, все уже сидели за столом.
– Милости просим, господин Микаэли, – пригласил Моннуар. – Эти грибы превосходны!
Все трое – и старики и ребенок – уже положили себе по изрядной порции. Аббат вздрогнул. Он не подумал о том, что ему придется участвовать в трапезе наравне с хозяевами… Поистине он был преступником мелкотравчатым (Девис-Рот, не колеблясь, разделил бы обед с обреченным им на смерть, лишь бы церковь не обвинили в присвоении наследства обманным путем). Сославшись на недомогание, Филиппи положил себе лишь несколько листочков салата, испуганно поглядывая на сотрапезников.
– Позвольте спросить вас как химика, – обратился к нему дядюшка Гийом, вторично наполняя свою тарелку, – не ядовиты ли эти грибы? В состоянии ли ваша наука узнать это?
Старый граф, видя, что ему не делают никаких знаков, решил, что подозрения его друга не оправдались, и был очень доволен.
– Скажите, господин Микаэли, – спросил мальчуган, – кто приготовляет отраву для крыс? Химики?
Бледный как смерть «учитель» выскочил из-за стола.
– Извините, – пробормотал он, – мне что-то нездоровится. Пойду глотну свежего воздуха!
И он торопливо вышел, не заметив, что дядюшка Гийом следует за ним по пятам.
– На Лионский вокзал! – крикнул аббат кучеру первого попавшегося фиакра.
– На Лионский вокзал! – повторил бывший тряпичник другому кучеру.
Оба экипажа прибыли на вокзал одновременно. Филиппи устремился к расписанию поездов, а дядюшка Гийом разыскал жандармов.
– Вот убийца: он пытался отравить трех человек! – заявил он, указывая на аббата.
Жандарм засмеялся ему в лицо: Филиппи был хорошо знаком, а обвинитель был на вид весьма неказист. Второй жандарм поступил иначе.
– Я арестую вас самих! – сказал он. – Откуда я знаю, что отравитель – не вы? Видать птицу по полету!
Всякий другой на месте сына гильотинированного растерялся бы. Но, хорошо зная, что такое «социальный вопрос», как он говаривал, дядюшка Гийом не смутился и возразил:
– Раз вы меня арестуете, то потрудитесь по крайней мере сообщить в полицию, что необходимо побывать у графа Моннуара. А за то, что вы отпускаете этого молодчика с миром, вам придется ответить: при нем склянка с ядом, которым он сдобрил у нас кушанье.
На этот раз жандармы насторожились. Историю найденыша знали все, имя графа Моннуара было также известно. К тому же графский титул кое-что да значил.
– Еще раз повторяю, – продолжал дядюшка Гийом, – если вы отпустите злоумышленника, вся ответственность ляжет на вас.
Жандармы доложили бригадиру, а тот – полицейскому комиссару. Тем временем начали продавать билеты на поезд. Аббат подошел к кассе одним из первых, не проявляя, впрочем, подозрительной торопливости.
По мнению комиссара, полиция ничем не рисковала, арестовав и обвиняемого и обвинителя. Филиппи схватили за шиворот в тот самый момент, когда он садился в вагон. Дядюшку Гийома тоже задержали, чему немало способствовала оскорбленная мина аббата.
Обоих отвели в полицейский участок, и старик так решительно повторил свои обвинения, что мнимого учителя пришлось обыскать. Кроме той склянки, о которой говорил дядюшка Гийом, и документов на имя Микаэли, в его кармане нашли паспорт на имя аббата Филиппи.
– Эту склянку мне подбросили! – воскликнул аббат с негодованием. – А паспорт поручено отвезти его владельцу. Я протестую против ареста! Это произвол!
Он играл свою роль весьма правдоподобно; но дядюшка Гийом настоял на том, чтобы в особняке Моннуара произвели обыск и отдали отравленные грибы на исследование. Дело оказалось достаточно серьезным. Вот почему поздно ночью полицейские явились к графу.
Встревоженные исчезновением учителя и дядюшки Гийома, прадед с правнуком ждали уже давно. Малыш огорчался, что не последовал за приемным отцом.
– Наверное, с ним случилось несчастье! – твердил он. – А вдруг этот проклятый Микаэли убил его?
Приход полиции вызвал у обоих вздох облегчения: бывший тряпичник опять дома… Но почему его привели под стражей?
Показания старого графа и мальчика о том, что дядюшка Гийом заранее предупредил их об опасности, были неблагоприятны для аббата. Еще больше он смутился, увидав, что блюдо с грибами унесли для исследования. Но тут же он нагло заявил:
– Если там и найдут яд, его всыпал кто-нибудь другой!
Да и в самом деле, зачем иностранцу, столь радушно принятому в доме, убивать своих хозяев? Скорее это было в интересах дядюшки Гийома. Не окажись у аббата документов на имя Микаэли, учителя-социалиста, бывшего гарибальдийца, его тотчас же отпустили бы, оставив доносчика под арестом. Однако результаты осмотра комнаты, где жил Филиппи, оказались не в его пользу: нашли ящик с трупом морской свинки, а в шкафу – несколько пузырьков с ядами.
– Мои научные занятия решили подло использовать, чтобы погубить меня! – сказал аббат.
Один из полицейских, производивших обыск, заметив щель, поднялся на стул и обнаружил в соседнем чулане Гренюша. Присутствие незнакомца, скрывавшегося в особняке, могло быть истолковано во вред дядюшке Гийому. Но старый граф мужественно превозмог свое отвращение к представителям власти и сообщил, каким образом бывший каторжник появился в его доме. К счастью для дядюшки Гийома, Гренюш полностью подтвердил все сказанное графом. Однако препроводили в тюрьму не одного аббата: на всякий случай арестовали и Гренюша и бывшего тряпичника. Ведь такие пустяки, как предварительное заключение на время следствия, не идут в счет…
Вся эта история в различных вариантах появилась на другой день в газетах. Вдова Марсель с дочерью решили, что благоразумнее всего не ждать больше у моря погоды, и уехали в Англию.
* * *
Между тем постройка дома призрения неимущих девушек близилась к концу; работы, прерванные в связи с исчезновением Девис-Рота, возобновились и шли полным ходом. Ими руководил новый председатель общества, священник из Рима. Весьма деятельный, он во все вникал, всюду бывал сам. Когда он предложил обществу свои услуги, их не замедлили принять, так как для себя лично он ничего не просил.
Аббат Гюбер старался из всего извлечь пользу для дела, которому служил. Вот почему он не выставил никаких условий. Его бескорыстная готовность работать вызывалась как будто одними лишь благочестивыми побуждениями. Да, это был фанатик, и притом движимый отнюдь не слепой верой. Фанатизм такого рода, ставший циничным расчетом, должен был найти немало приверженцев. Он был последним воплощением лжи. Религия, по замыслу этого новатора, сбрасывала окутывавшую ее вуаль иллюзий, откидывала все покровы и бесстыдно, как проститутка, предлагала себя всем поборникам зла. Аббат открыто шел на это, не видя иного способа сделать религию силой, способной обуздать народы. Сей служитель церкви ни с кем не делился своими планами. «Пусть мои единомышленники действуют самостоятельно, – рассуждал он. – Кто сам не может найти нужный путь, тот далеко не уйдет». Вот кто мог стать достойным преемником Девис-Рота, если бы встретился с ним; вот при ком продолжало бы развиваться и процветать дело иезуитов… С такими же, как Филиппи, оно не могло принести никаких плодов, как сокровище, закопанное скупцом.
Аббат Гюбер был молчалив; он никогда не думал вслух, не действовал на виду у всех. Его мечтой было усилить власть небесного тирана, который является оплотом тиранов земных и пугалом для коленопреклоненных народных масс. Но так как перуны уже отжили свое, небесная артиллерия обветшала, а мощи давно превратились в пыль, то аббат мечтал отлить новые орудия взамен пришедших в негодность, выбросить все старье и воздвигнуть новый храм для религии, готовый служить всем современным порокам и возвеличивать их, вместо того, чтобы публично проклинать, а тайком – потворствовать им.
Аббат Гюбер по призванию был строителем; но покамест, подобно червю-древоточцу, он лишь незаметно прокладывал себе путь. Находясь всегда в тени и искусно плетя интриги, он успел расстроить немало заговоров, затеянных революционерами.
Читая газеты безбожников, аббат решил во что бы то ни стало замять скандальное дело о приюте. Будучи в курсе не только всего опубликованного, но и того, что не было предано огласке, он лично вел секретное следствие.
Тем временем Керван намеревался, лишь только дом призрения неимущих девушек откроется, опять привлечь внимание к приюту Нотр-Дам де ла Бонгард, чтобы спасти новые жертвы. С этой целью он написал Кларе Марсель. Близился день, когда девушка должна была дать уничтожающие показания о том, что видела, и тем самым разоблачить основателей дома призрения.
В Лондоне Санблер тоже не сидел сложа руки: приближался час, когда, вооружившись уликами, он сможет отомстить Эльмине и Николя. Бандит все обдумал как следует. Иногда месть казалась ему недостижимой, словно блуждающий огонек, но терпение его не иссякало.
Князь и княгиня Матиас в конце концов успокоились. «Если это Санблер, – говорили они друг другу, – и он до сих пор не донес на нас, значит ему это невыгодно. Стало быть, и в дальнейшем нечего бояться доноса. К тому же, ведь Клод Плюме смертен; первый раз дело сорвалось, а теперь, может, выйдет». Они уже привыкли жить, как на краю пропасти…
– Почему вы не отдаете мне флакончик? – приставал Пьеро к приемному отцу.
– Потом! – отвечал тот.
Но однажды вечером ему захотелось не только отдать флакон, но и бросить все, уехать с мальчуганом из Лондона куда-нибудь далеко, в Сидней, Мельбурн, лишь бы Пьеро любил его… Может быть, если между ним и его прошлым ляжет океан, видения перестанут его терзать?
Как-то ночью, когда Санблер ворочался, дрожа от лихорадки, над ним склонилась какая-то тень. Вне себя от испуга, он схватил призрак обеими руками.
– Это я, – прозвучал детский голосок. – Вам нехорошо?
Изверг расплакался. Зло не свойственно человеческой природе, и мало кого из преступников не мучат угрызения совести…
– Иди-ка спать, мой милый! – сказал он ласково. – Не беспокойся!
Он привлек Пьеро к себе, и тот почувствовал, как на его личико скатилась слеза.
– Вы не сделаете маме плохого, правда? – спросил ребенок, обнимая урода.
Санблер вздрогнул.
