Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)
LXIV. Расколот, как орех…
Лезорн стал на улице Дез-Орм своим человеком и привык к царившему там изобилию. Сделавшись в конце концов полновластным хозяином дома, он, конечно, не зевал. Но его планы шли еще дальше.
Олимпия предложила ему должность управителя. Она была уверена, что на «этого честного Бродара» вполне можно положиться. Мало-помалу он начал распоряжаться всем ее состоянием; ясное дело, кое-что прилипало к его рукам. Все считали естественным, что мнимый Бродар ведет дела «графини», и он мог заключать от ее имени и без ее ведома крупные сделки.
Олимпия уже много лет мечтала о путешествии. Теперь, когда было кому доверить дом, подруги решили провести несколько месяцев за границей, где-нибудь на приморском курорте, – словом, там, куда ездит весь высший свет. Они взяли с собою Розу и запаслись большой суммой денег, которой, впрочем, хватило ненадолго. Недели через две Лезорн получил такое письмо:
«Господину Бродару, управителю, Нуази, улица. Дез-Орм, дом №…
Дорогой Бродар, пришлите мне обратной почтой несколько тысяч франков. У нас нет ни гроша, и мы влезли в долги. Продайте что-нибудь, займите, заложите, – словом, сделайте что угодно, но раздобудьте нам несколько тысчонок; чем больше тем лучше. Перешлите их в Ниццу, Гранд-Отель.
Ваш друг Олимпия, графиня де Болье».
Письмо пришло как нельзя более кстати для Лезорна: он не рассчитывал, что ему так повезет. Заверив свои полномочия у нотариуса, он отыскал свидетелей, подписавших за несколько стаканов вина все необходимые документы, и оказался обладателем кругленькой суммы. Лишь небольшую часть ее Лезорн отправил в Ниццу, прося прислать новую доверенность с еще более широкими правами, чтобы дать ему возможность снабжать Олимпию деньгами и впредь.
Глупец-аббат время от времени наведывался узнать, как поживают дамы, и Лезорн решил использовать его в своих интересах. Прежде всего от имени Олимпии передал ничего не подозревавшему простаку небольшой дар в пользу его церкви.
– Даже если графиня поселится за границей навсегда, – сказал управитель, – она не забудет ни бедняков из прихода вашего преподобия, ни вашего храма!
Затем Лезорн попросил оказать ему содействие в продаже дома графини, поскольку ей нужны деньги. Аббат охотно взялся за это и вскоре нашел покупательницу среди набожных дур – своих прихожанок.
Итак, отныне Лезорн был облечен неограниченными полномочиями, а частые посещения долговязого аббата обеспечивали ему безопасность. Бандит готовился прикарманить то, что осталось у Олимпии после всех расходов на графа де Мериа, на «христианские школы» и на многочисленные благотворительные общества.
Однажды вечером, во время переговоров с аббатом и его приятельницей насчет продажи дома, раздался звонок. Лезорн побледнел: он узнал эту манеру звонить.
Впорхнула Роза; она выглядела куда изящнее, чем ранее. К счастью для Лезорна, старая ханжа, которую аббат привел, чтобы окончательно сторговаться, не была знакома с Розой. Священник бросился навстречу вошедшей, а Лезорн поспешил помочь ей снять пальто.
– Ах, Бродар, – шепнула ему Роза, – если вы не достанете немедленно шесть тысяч франков, мы не сможем вернуться. Графиня опять всем задолжала… Видите ли, – добавила она, приветливо здороваясь с аббатом, – там столько сборщиков и сборщиц пожертвований: то в пользу бедняков, то в пользу церквей: для Мадонны, для апостола Петра, – словом, для всех святых!
Она смеялась, показывая белые зубки… Аббат таял, а старая святоша извивалась, как угорь, заискивая перед Розой, которую приняла за хозяйку.
Лезорн решил быть осторожным.
– Мадемуазель, – сказал он, – господин аббат может подтвердить, что я как раз собирался исполнить ваше желание.
– Совершенно верно! – заявил священник. – Я свидетель. Но как жаль, что мы лишаемся таких благочестивых прихожанок! И таких очаровательных! – добавил он, желая ввернуть любезность. Язык у него заплетался – аббат был в восторге от пожертвований, будто бы присланных из Ниццы, и в особенности от смазливого личика Розы.
Горничная жеманилась и кокетничала.
– Но ведь мы скоро вернемся! – воскликнула она.
– Тогда зачем же вам все продавать? – спросил аббат.
– Все продавать? – удивилась Роза. – Конечно, незачем!
Лезорн отвел ее в сторону и шепнул:
– Пусть они думают, что вы останетесь за границей! Поддакивайте мне, мы над ними подшутим!
Роза кивнула в знак согласия. Она еще никогда не видела Лезорна таким веселым и полностью ему доверяла.
– Ну да, мы остаемся в Ницце, – сказала она, смеясь. – Но не огорчайтесь: мы еще увидимся. А завтра я уеду с деньгами… Мне надо больше денег.
– Мы только что собирались достать их для вас, – предупредительно сообщил аббат.
– Верно, – подтвердила его приятельница. – Думая, что мы поладим, я запаслась наличными; а живу я недалеко отсюда.
– Отличная мысль! – воскликнул аббат, не желая быть на втором месте. – Пойдемте, господин Бродар, мы отдадим вам все, чем располагаем!
Это было и хорошо и плохо для Лезорна, так как в ожидании, пока управитель вернется, Роза могла побывать у соседей, что не входило в его расчеты. Все же он решил рискнуть.
– Ладно! А чтобы вас не беспокоили, мадемуазель, я запру дверь на ключ.
– Отлично! – ответила Роза, усаживаясь в кресло. – Я подожду.
Лезорну не понадобилось много времени, чтобы получить деньги в обоих местах. Но при всей своей расторопности он все же застал Розу в тщетных поисках ключей от шкафа.
При виде сумки, полной золота (аббат и его приятельница дали обобрать себя дочиста, лишь бы угодить графине), Роза захлопала в ладоши.
– Я повезу с собой завтра самые модные туалеты для всех нас; поэтому я и приехала без багажа. Вы поможете мне отправить чемоданы на вокзал, не правда ли, Бродар?
– Всегда готов к вашим услугам, мадемуазель.
– Вы очень любезны!
Эти избитые фразы звучали премило в улыбающихся, чуть-чуть насмешливых устах Розы. Девушка очень нравилась бандиту, но он не изменил своего намерения: садовник, подрезая розовый куст, отсекает не только сухие ветки, но порой – и распустившиеся цветы…
– Кстати, Бродар, – продолжала Роза с той же улыбкой, – куда вы дели ключи от шкафа? Мне надо взять с собою кое-какие вещи.
– Сейчас принесу ключи. Но выпьем сперва по рюмочке доброго винца; это пойдет нам на пользу!
Они весело чокнулись.
– Вы прекрасный управитель! – сказала Роза, поглядывая на сумку с золотом.
– Ну еще бы! – самодовольно заметил Лезорн. – Я на этом деле собаку съел!
– Я и не знала, что вы так опытны… Но дайте же ключи!
Украдкой бандит оглядел комнату. В углу стояла его любимая дубинка с увесистым набалдашником. На всякий случай он держал ее под рукой.
Лезорн протянул Розе связку ключей от шкафа, где хранились драгоценности. Не переставая улыбаться, она отперла один ящик…. Пусто! Отперла другой – то же самое! Удивленная, она начала проверять ящики один за другим, но не успела кончить: сильным ударом дубинки Лезорн раздробил ее хорошенькую белокурую головку. Роза упала замертво, без крика, без стона. Но, опасаясь, как бы она не пришла в себя, бандит бросился на несчастную и туго стянул шнурком ее горло.
Все двери были заперты; никто, кроме аббата и его знакомой, не видел, как Роза приехала, а для них Лезорн мог сочинить какую-нибудь историю. Но куда девать труп?
Бандит выпил еще стакан вина, того самого, которым он угощал Розу. Он был совершенно спокоен: убийство совершено умело и ловко, ни капли крови на руках, на полу. Его жертва словно уснула, не успев даже вздохнуть… Он предался философским размышлениям: «Ну вот, еще одной не придется страдать… Она умерла без мук, не узнав ни болезней, ни невзгод, умерла разодетой, словно на праздник… Славная танцовщица для пляски Смерти!»
Мысленно говоря это, Лезорн рисовался, и совесть нисколько его не мучила. Он взглянул на стенные часы; они стояли. Кинувшись на девушку, словно дикий зверь, бандит задел их, и от толчка движение маятника прекратилось. Вместе с жизнью Розы остановились и часы… Когда он подумал об этом, по спине у него пробежал холодок. Но ведь это же пустяки по сравнению с близостью мертвого тела!
Лезорн сделал несколько шагов по комнате, поправил фитиль в лампе и снова погрузился в раздумье. Наконец он принял решение. В доме имелся большой подвал; труп можно было перенести туда, не выходя на улицу. Бандит зажег фонарь, взвалил девушку на плечи, словно волк, уносящий ягненка, и спустился по лестнице. Времени у него было достаточно, никто не мог ему помешать. Не торопясь, он вырыл глубокую яму, уложил в нее тело Розы и аккуратно засыпал землей, позаботившись хорошенько ее выровнять, чтобы не осталось никаких следов. Он долго утаптывал землю, потом разбросал вокруг старый хлам, валявшийся в подвале, и вернулся назад, будучи уверен, что его никто не видел.
Как бы он испугался, если бы поднял голову и заметил в окошке человеческое лицо! Мальчик лет тринадцати, широко раскрыв глаза, следил за всеми его движениями. Привлеченный светом фонаря, мигавшим во мраке, он лег на живот у окошка, которое находилось на уровне земли, и прижался лицом к решетке. Довольно рослый для своих лет, он весь день собирал милостыню; на шее у него висела дощечка с надписью крупными буквами:
ЭДМОН, ГЛУХОНЕМОЙ ОТ РОЖДЕНИЯ.
Сейчас подросток возвращался домой, к своей бабушке, бедной старухе поденщице. Испуганный и в то же время заинтересованный, он наблюдал за всем от начала до конца. Увидев, что Лезорн направляется к лестнице, он убежал.
Бандит, по-прежнему спокойный, осушил еще стакан вина и лег спать. Уже в постели он вспомнил про окошко… Почему он его не завесил? Ему опять стало не по себе.
На другой день было воскресенье. Лезорн пошел в церковь, чем доставил величайшее удовольствие аббату, убежденному, что это он обратил бывшего коммунара в истинную веру. После обедни достойный священнослужитель пригласил Лезорна к завтраку. Явилась и старая святоша, которая начала объяснять служанке, как приготовляется особый сорт варенья, благотворно действующего на желудки духовных особ. Эти глупцы обеспечивали Лезорну безопасность.
Обильный завтрак прошел очень весело; его не преминули спрыснуть вином. Языки развязались; бандит узнал, что сердцем долговязого простака владеет молоденькая садовница, а старая святоша обладает значительным доходом от капитала, но последний должен оставаться нетронутым. Это вынудило Лезорна отказаться от нового плана, задуманного под влиянием выпитого вина и одержанных успехов. После завтрака мнимый Бродар сообщил, что отправляется по делам графини на север и вернется через несколько дней. Ночью же он укатил в противоположном направлении.
* * *
Как нам известно, Олимпия и Амели, посетив Рим и другие города, остановились в Ницце. Расплатившись с долгами, они собирались ехать домой; однако Лезорн решил иначе.
Вернувшись через неделю в особняк на улице Дез-Орм, он узнал новости.
– Вы явились вовремя, – сказал ему аббат. – У графини будет обыск; ей было бы неприятно услышать об этом.
– Конечно, она бы очень оскорбилась. Но с чего это полиции вздумалось делать обыск?
– Представьте себе: после вашего отъезда все псы с улицы Дез-Орм стали сбегаться к дому графини. В конце концов это возбудило беспокойство, и мэр собирался сегодня, не дожидаясь вашего возвращения, лично осмотреть дом.
Если бы Лезорна не предупредили, он, быть может, и встревожился бы; теперь же он с улыбкой вышел навстречу пришедшим. Вместе с мэром явились полицейский комиссар и еще несколько чиновников. Бандит принял их вежливо, как полагается управителю, не знающему за собой никаких грешков, и все им показал.
– Очевидно, – заметил он, – странное поведение собак объясняется тем, что дом был покинут.
Представители правосудия удалились, вполне успокоенные. После их ухода Лезорн, оглядевшись, увидел в углу дубинку, к набалдашнику которой прилипла прядь белокурых волос… Решительно, ему повезло! Но ветер не всегда дует в одну и ту же сторону.
LXV. Аббат Филиппи
Поместив в безопасное место привезенные им огромные ценности, аббат Филиппи попытался заново сплести сеть интриг, сотканную в свое время Девис-Ротом. Однако он не проявлял столь фанатического рвения в борьбе с врагами церкви, и ему не удалось справиться с трудной задачей. Если Филиппи не дорожил жизнью других людей, то Девис-Рот не дорожил и своей собственной жизнью, а это большая разница… Все же дело иезуита не пришло в совершенный упадок.
Исчезновение Девис-Рота не удивило аббата. Однако его весьма обеспокоили газетные сообщения о том, что старый граф Моннуар нашел своего правнука. Среди ценностей, полученных от иезуита, имелось много таких, которые, несомненно, принадлежали графу. Поэтому Филиппи счел необходимым выяснить на месте, как обстоят дела. Для этого он обзавелся документами на имя учителя Микаэли (они достались ему тем же манером, как Девис-Роту – богатства Моннуара) и поехал на несколько месяцев в Париж. Правда, если б у Микаэли были там знакомые, воскресение учителя из мертвых показалось бы им весьма подозрительным… Но до Рима далеко, и друзья не всегда бывают там, где они нужны.
Филиппи рассчитывал, что правнук графа посещает школу или же берет уроки на дому; поэтому профессия учителя была весьма удобна, чтобы завязать знакомство. Адрес графа он знал. Ничто не препятствовало намерениям аббата.
Тот, чье имя он носил, пользовался репутацией либерала; поэтому Филиппи обратился сначала в светские школы. Но приближались каникулы, преподаватели в эту пору меняются редко, и аббату не удалось найти места. Да он в нем и не нуждался: подвизаясь в роли иностранца, лишенного средств к существованию, легко было достать нужные рекомендательные письма. Одновременно аббат старался разузнать, как живут два старика и мальчик.
Оказалось, что граф, находившийся в плену у предрассудков (сын гильотинированного пока еще не переубедил его), не стал возбуждать обвинения против Девис-Рота. Хотя имелись неопровержимые доказательства преступности иезуита, Моннуар предал огласке лишь те факты, без которых Малыша не признали бы его правнуком, а все прочее оставил в тайне.
«Старик поступает великодушно, – подумал аббат. – Однако, кто знает, что таится за этой снисходительностью?»
Филиппи выяснил также, что Малыш, ставший Анри де Моннуаром, ходит в ближайшую школу. Его прадед потерял все свое богатство, и если б не бывший тряпичник, который открыл под своим настоящим именем Гийома небольшую книжную лавку, мальчуган не смог бы получить даже начального образования.
Лавка дядюшки Гийома была, разумеется, «красного оттенка», как он сам выражался. По этому поводу он даже не подумал советоваться с графом: ведь старый чудак был выходцем из минувшего столетия. Между ними, впрочем, царило полное согласие во всем, что касалось Малыша; частенько они беседовали и на другие темы, например, о причинах и следствиях нищеты. Неосведомленность графа в этих вопросах была поразительна; он ничего не понимал в политике, что весьма мешало его эволюции. Все же он мало-помалу становился социалистом. В сущности, граф познал законы общественной жизни точно так же, как г-н Журден[67]67
Журден – герой комедии Мольера «Мещанин во дворянстве».
[Закрыть] говорил прозой: не подозревая об этом.
Дядюшка Гийом посещал по вечерам различные политические собрания, в особенности те, что происходили около Пантеона. Он немало изумился, когда понял, что всю жизнь обдумывал в одиночку лишь отдельные социальные преобразования, в то время как человечество уже готовилось расстаться с самой идеей власти, как ребенок – с помочами. К большому удивлению сына гильотинированного, ораторы по всем правилам логики излагали истины, зачатки которых бедняга постиг когда-то своим умом.
Итак, оба старика и мальчик значительно подвинулись вперед в умственном развитии…
Малыш уже привык к своему счастью, но дядюшка Гийом подумывал, что впереди предстоит еще немало черных дней, ибо судьба не слишком-то щедра на радости и заставляет с лихвою расплачиваться за них.
Собрав все необходимые сведения, аббат отправился однажды вечером в книжную лавку дядюшки Гийома. Она занимала небольшое помещение; там любили собираться студенты и рабочие, чтобы побеседовать со стариком. Они неплохо проводили здесь время, и можно было считать, что, истратив только одно су, они получали взамен на целых полтора франка, ибо здесь вещи называли своими именами, людей оценивали по достоинству, а события – по сути. Эта книжная лавка называлась «Карманьола», так значилось на вывеске.
Впрочем, граф Моннуар здесь не бывал. Все-таки он слишком поздно начал изучать социальные науки и еще не настолько преуспел в них, чтобы признать виновность Девис-Рота. Но Малыш ежедневно после занятий в школе заходил в лавку часа на полтора-два. Он с серьезным видом читал газеты, точно ему уже исполнилось двадцать лет, и был в курсе всех событий. Затем он шел к прадеду. Дядюшка Гийом в одиннадцать часов вечера запирал лавку, присоединялся к ним, и часто их беседа длилась до поздней ночи.
Филиппи решил прежде всего познакомиться с бывшим тряпичником и, захватив рекомендации, явился в «Карманьолу». Низко кланяясь (такое заискивание не понравилось старику), аббат осведомился, не может ли владелец книжного магазина указать ему школу, где нужны преподаватели.
– К сожалению, – ответил дядюшка Гийом, – мне известна лишь одна такая школа, но там платят еще меньше, чем в других, хотя учителя и вообще получают очень мало.
Лже-Микаэли вынул рекомендации. Одна из них начиналась словами: «Удостоверяю, что гражданин Микаэли, итальянский учитель-социалист, бывший гарибальдиец[68]68
Гарибальдиец – т. е. участник освободительной борьбы итальянского народа против австрийского гнета под руководством Джузеппе Гарибальди (1807–1882).
[Закрыть]…»
Лицо и манеры посетителя не внушали ни малейшей симпатии, однако дядюшка Гийом смягчился, подумав, что этот иностранец – изгнанник, которому не на что жить и очень трудно найти себе работу на чужбине из-за своих революционных убеждений.
– Погодите-ка! – сказал он. – Вечером я поищу для вас несколько частных уроков. Один урок, во всяком случае, я достану, а там посмотрим!
– Вы спасете мне жизнь! – с чувством промолвил аббат.
– Подождите благодарить, пока не узнаете, сколько будете получать. Вероятно, немного, но вам дадут комнату со столом, а тем временем вы подыщете и другие уроки. Устраивает это вас?
– На большее я не смел и надеяться.
– Утром или вечером, – продолжал дядюшка Гийом, – надо заниматься с мальчиком, а остальное время у вас будет свободно, так как он ходит в школу.
– А почему не учить его дома?
– Потому что я не хочу, чтобы он воспитывался в одиночку, как сын какого-нибудь скряги. Он должен общаться со сверстниками. Но лишний урок ему не повредит, да и вам от этого будет польза.
Аббат стал горячо выражать свою признательность. Если б не его двойная личина – человека, гонимого за убеждения, и несчастного бедняка, – то бывшего тряпичника покоробило бы от столь преувеличенных проявлений благодарности. «Как эти итальянцы экспансивны!» – подумал он. – «Уничтожить бы этот вертеп!» размышлял аббат при виде большого количества посетителей, заходивших в книжную лавку после работы или занятий, чтобы встретиться друг с другом либо купить газету.
У старика была особая манера торговать: он всегда прекрасно понимал, с кем имеет дело, и ему доставляло удовольствие предлагать нужную газету или книгу прежде, чем покупатель успевал ее назвать. Когда он угадывал, оба весело смеялись. От глаз Филиппи ничто не укрылось. «Да, его на кривой не объедешь!» – соображал аббат.
Новый учитель не возбудил у Малыша симпатии, но перспектива научиться говорить по-итальянски, а в особенности – слова дядюшки Гийома, что г-н Микаэли – обездоленный иностранец, изменили отношение ребенка к новому квартиранту. Мальчик тоже не понравился аббату. «Если и третий член этой семейки такой же, – решил он, – то придется быть настороже!» Третий, правда, не походил на первых двух, но аббату, как читатель увидит дальше, и в самом деле пришлось держать ухо востро…
Попав в эту семью, Филиппи думал лишь об одном: как бы узнать, почему граф не сообщает властям, что его богатства похищены Девис-Ротом? Может быть, старик об этом не знал? Но тогда почему он ничего не предпринимает для розысков вора? Какой ему смысл укрывать похитителя? Особенно удивляло аббата, что Моннуар даже не заговаривал на эту тему, как, впрочем, и остальные двое. Неужели он, Филиппи, теряет время даром? Ежедневно лже-Микаэли давал Малышу урок итальянского языка и тот делал большие успехи; преподаватель же испытывал сильное желание свернуть ученику шею.
По воскресеньям в старый дом приходили гости; дядюшка Гийом познакомил аббата с художниками, Керваном, Филиппом и его братьями, давно дружившими с Малышом. Все это были свои люди; однако, когда все собирались вместе, в комнате подчас незримо витала печаль. Филиппи скучал в этом обществе (Девис-Рот на его месте извлек бы для себя немало полезного). Прошла целая неделя, а мнимый учитель еще ничего не разузнал. Наконец легкомысленный Трусбан сделал замечание, придавшее разговору желательный для аббата оборот.
– А куда же девался председатель общества вспомоществования неимущим девушкам?
Так как никто ему не ответил, художник продолжал:
– Все, что в газетах пишут об его убийстве, – враки, я в этом уверен.
– Почему? – спросил граф.
– Видите ли: накануне его исчезновения Девис-Рот побывал в доме, который строится для этого общества. Он был настолько поглощен какими-то важными мыслями, что равнодушно прошел мимо наших фресок; они привели бы его в негодование, если бы он не думал о чем-то другом. Но Девис-Рот не видел того, на что смотрел, и прошел по всем залам, по всем галереям, не заметив изображений, возмутительных для всякого священника. Вряд ли он был предупрежден о том, что его убьют на другой день; стало быть, он обдумывал план бегства!
Утомленный столь длинной речью, художник бросился в кресло и заложил пальцы в проймы жилета. Моннуар поморщился, а Филиппи почти с восхищением посмотрел на Трусбана, пришедшего логическим путем к столь верному выводу (это, впрочем, случалось с ним редко). Но больше аббату ничего не удалось выяснить. Очевидно, перенеся много бед, эти люди стали замкнутыми.
Триумф Трусбана нарушило неожиданное появление какого-то мужчины, одетого не по сезону, – его слишком широкий дорожный костюм предназначался, видимо, для того, чтобы оберегать хозяина от чересчур любопытных взоров. Гренюш – это был он – стремительно вбежал в комнату, тяжело дыша, как будто за ним гнались. Бледный, весь в поту, он повалился на стул, не дожидаясь приглашения.
– Что с вами? – послышались вопросы.
– Кто здесь граф Моннуар?
– Это я.
– Мне хотелось бы поговорить с вами, сударь; у меня есть для вас важное известие.
Дядюшка Гийом поднялся вместе с графом и, делая вид, что поддерживает его, прошел с ним в соседнюю комнату, пригласив туда и Гренюша.
– Можете говорить, – сказал тряпичник. – У графа нет от меня никаких тайн.
Но Гренюш молчал.
– Вы как будто очень взволнованны? – заметил граф.
– Да, сударь! – ответил Гренюш, наконец решившись. – Да, я взволнован! Вот уже два месяца, как моя жизнь стала невыносимой. Довольно с меня! Лучше уж во всем повиниться перед вами, чем таскать на себе пиявку!
В его голосе звучала глухая злоба. Дядюшка Гийом видел, что благодаря волнению посетителя им, возможно, удастся узнать кое-что новое, быть может – немаловажное для них. Они не знали, кто такой Гренюш, но все говорило за то, что он не лжет: и негодование и гнев его были неподдельны.
– Извините, что я тяну с объяснением, дайте мне прийти в себя. Видите ли, меня преследует одна старая гадина по фамилии Марсель. Она пыталась меня отравить, чтобы завладеть документом, без которого ей трудно осуществить свои подлые замыслы. Я больше не хочу, чтобы эта змея меня преследовала; она меня с ума сведет!
Гренюш испуганно оглядывался по сторонам. Дядюшка Гийом поднес ему рюмку ликера. Он немного успокоился, собрался с мыслями и, по три-четыре раза повторяя одно и то же, рассказал, что старуха подсыпала ему в вино какой-то белый порошок, что он притворился, будто ничего не заметил, и отдал вино на исследование; оно оказалось отравленным.
– Эта ведьма, конечно, возобновит свои попытки, – продолжал Гренюш. – Я не хочу, чтобы меня все время терзал страх. Вы, по-моему, честные люди, я от вас ничего не утаю.
И он рассказал обо всем, что произошло в подземелье, о встрече с вдовой Марсель и о бумаге, которую Анна Фигье подписала по ее настоянию.
Граф чуть не проговорился, что часть этого документа у него, но взгляд дядюшки Гийома его остановил.
– Вы, видать, честные люди, – повторил Гренюш, – вы меня не предадите. Вот оставшееся у меня начало показаний. Можете делать с этим листком что угодно, а я уеду туда, где этой стерве не удастся меня выследить. У вас, наверное, много знакомых; дайте мне, пожалуйста, рекомендательное письмо куда-нибудь за границу, как можно дальше отсюда.
Граф с удивлением прочел первую половину показаний Анны Фигье и в некотором замешательстве стал обдумывать, кому бы рекомендовать Гренюша: никаких знакомств за границей у Моннуара не было. Не найдя ничего подходящего, он собирался сказать об этом Гренюшу, но тут дядюшке Гийому пришла в голову мысль, впоследствии расстроившая все планы аббата Филиппи.
– Если вы нам доверяете, – сказал тряпичник, – то останьтесь на несколько дней у нас. За это время вы попробуете раздобыть денег для поездки, а также необходимые рекомендации.
– Но вы не намерены запереть меня, как в тюрьме? – спросил Гренюш.
– Нет, вы вольны уйти, когда угодно.
– Ладно! Хватит с меня той жизни, какую я вел!
– Тогда пойдемте! – сказал дядюшка Гийом.
И, делая вид, что провожает посетителя к выходу, он отвел Гренюша в каморку, выходившую на черную лестницу, по которой можно было, не привлекая внимания, уйти из дому. Филиппи ничего не заметил.
Гренюш свободно вздохнул. У бедняги пропал даже его чудовищный аппетит; ему хотелось лишь одного: избавиться от ужасной мегеры, чьи круглые глаза все время следили за ним. Осмотрев чулан и удостоверившись, что никакого обмана тут нет и в любую минуту можно уйти, Гренюш бросился на кровать и уснул крепким сном. Он жаждал теперь не богатства, а только безопасности.
Дядюшка Гийом посоветовал графу ничего не рассказывать учителю итальянцу.
– Он может проболтаться, – заметил честный тряпичник, не питавший симпатии к Микаэли, в котором сразу заподозрил предателя.
