Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)
XLVI. Тряпичники
– Глянь-ка, отец! – сказал кто-то тонким, но несколько хриплым голосом. – Вот так крыса выскочила! Здоровенная!
– В самом деле, кто это? – промолвил очень высокий и очень худой мужчина, похожий на персонаж из китайского театра теней.
У него была корзинка за плечами, палка с крючками и фонарь. Мужчина осветил лицо Огюста.
– Черт побери, откуда ты свалился, парень?
– Помогите мне! – прошептал юноша.
– Идем, но живее! В каком ты состоянии, однако… Где это тебя так угораздило?
– Он, должно быть, упал в эту щель, – сказал мальчик (тонкий голос принадлежал ему).
Заметив, что Огюст весь в крови, они перестали шутить и погасили фонарь.
– Скорей, скорей! – торопил мужчина. – Надо, чтобы его никто не увидал. К счастью, наше логово недалеко.
Действительно, они остановились, пройдя несколько домов.
– Приладьте-ка это на закорки! – сказал мужчина, снимая корзинку. – Не то привратник сочтет, что вы слишком легко одеты.
Все трое беспрепятственно спустились в подвал.
– Здесь мы живем, – сказал мальчишка.
Огюст скинул корзинку и в полном изнеможении повалился на скамью.
– Спасибо! – пробормотал он.
Мужчина снова зажег фонарь и повесил его на стену, затем он помог юноше добраться до лежавшего на полу тюфяка.
– Не стану спрашивать, где вас покарябало, ведь я не шпик. Вам, видно, надо перекраситься. Я вам помогу, и дело с концом. А пока отдохните.
– Погодите-ка, – сказал мальчик. – Приподнимите голову! Так вам будет удобнее! – И он сунул Огюсту узел с тряпьем вместо подушки.
Молодой Бродар кое-как улегся. Мужчина, налив вина в выщербленную чашку и размешав в нем сахар, предложил ему выпить. Затем измученный беглец крепко заснул.
Мальчик расставил на полу убогую посуду, и оба тряпичника сели за трапезу. Это была невообразимая смесь из объедков и остатков различных блюд; все, разумеется, не купленное, а подобранное, и елось холодным. На десерт – огрызки сыра. Хлебных корок было вдоволь; их запивали плохим вином, большую часть которого, однако, отдали Огюсту.
– Я знаю, откуда он взялся, – сказал мальчишка, показывая на спящего. – Его искали сегодня на крышах рыжие.
– Попал в точку, малыш. Ты меня как-то спрашивал, что такое социальный вопрос; на, гляди!
– То есть?
– Слушай! Представь себе охоту. Кто в ней участвует? Собаки, загонщики, охотники и зверь. Ну так вот, жизнь – это большая охота. Одни люди – это звери, которых травят; другие – собаки. Есть и загонщики, и охотники… На этого парня устроили облаву, как на зверя.
– А рыжие – в своре?
– Так оно и есть. Ты сметливый паренек! Поцелуй-ка меня!
После этого излияния чувств мужчина вынул из кармана засаленный обрывок газеты и погрузился в чтение.
– Вслух, пожалуйста! – попросил мальчик и, опершись локтями о колени, стал внимательно слушать.
Газета была вчерашняя; в ней уцелел отдел происшествий и судебных отчетов. В одном из них излагалось дело о бродяжничестве. Мужчина читал медленно, чтобы мальчик мог во все вникнуть:
– «Председатель. Подсудимая, встаньте! Как ваше имя?
– Маргарита.
– Где вы родились?
– Понятия не имею, сударь.
– Не издевайтесь над судом!
– Я не издеваюсь, сударь. Меня подобрали на улице, когда я была уже большая.
– Кто вас бросил?
– Не знаю.
– Хватит об этом. Сколько вам лет?
– Как я могу знать, сударь? Лет шестьдесят, шестьдесят пять, наверное.
– Где вас задержали?
– На скамье, где я сидела.
– За что вас задержали?
– Не знаю, сударь.
– Не лгите!
– Я не лгу, сударь.
– Почему вы сидели на скамье?
– Я устала ходить.
– Откуда вы шли?
– Искала работу, но не нашла ее.
– Где вы живете?
– Нигде, сударь. Домовладельцы не хотят иметь дело с людьми, которые не могут платить.
– Где же вы жили последнее время?
Подсудимая, не отвечая, опускает голову.
– Обвиняемая, я вас спрашиваю, где вы жили?
– В тюрьме Сен-Лазар, – тихо отвечает женщина.
– Не шутите с судом!
– Но, ваша честь, у меня так давно не было другого жилья, кроме тюрьмы, что я не могу ответить иначе.
– Достаточно!
После совещания, длившегося несколько минут, подсудимая присуждается к трем месяцам тюрьмы за бродяжничество.
Подсудимая. Не можете ли вы засадить меня на полгода, добрые господа? Я так устала!
Председатель. За дерзкое поведение подсудимой срок наказания увеличивается на две недели.
Подсудимая. На шесть месяцев, господа судьи, прошу вас!»
– За что это ее? – спросил мальчик. – И почему она просила посадить ее не меньше, чем на полгода?
– Я тебе уже объяснял, что, когда у человека нет работы и он не может платить за квартиру – это считается преступлением, называется бродяжничеством и, как видишь, наказывается. А полгода тюрьмы она просила потому, что иметь над головой крышу, даже тюремную, лучше, чем оставаться на улице.
– Когда вы меня взяли, я тоже был бродягой, не правда ли? – спросил мальчик.
– Да, но теперь тебе нечего опасаться.
Огюст находился в том полузабытьи, когда все слышишь, все чувствуешь, но не можешь пошевелиться. От всего пережитого он впал в какую-то летаргию. Юноше вспомнился школьный учитель, который когда-то проявил к нему такое участие. Прошлое и настоящее сплетались в его уме, измученном усталостью и одурманенном дремотой.
– Как хорошо, что я с вами! – заметил мальчик. – Я уже не боюсь, что меня посадят в тюрьму за бродяжничество.
– Так ты доволен, что живешь со мной?
– Конечно! Я вас очень люблю, и к тому же вы – сын гильотинированного!
И он с восхищением посмотрел на приемного отца.
– Смешной малыш!
Время от времени мужчина прерывал чтение и посматривал на Огюста, который все еще спал. Наконец, сняв фонарь со стены, он сказал мальчику:
– Подержи-ка, пока я смою с него кровь; он так утомлен, что не проснется.
Взяв старую салфетку и миску с водой, мужчина стал перевязывать раны Огюста. Мальчуган светил.
– Теперь ему нужно только хорошенько отдохнуть, – сказал сын гильотинированного, устраивая для себя и для мальчика ложе из тряпок в углу погреба. Он заставил Огюста, все еще погруженного в забытье, выпить вторую кружку подслащенного вина и улегся, положив подле себя коробку спичек, чтобы в случае надобности зажечь свет. Спали они на сырой земле; но, устав за день, оба уснули бы и в худших условиях.
Вдруг мальчик встрепенулся.
– Отец, – сказал он, – ты ведь не дал мне нынче урока чтения!
– Правда, – ответил тряпичник, – но зато ты получил наглядный урок жизни; ведь я рассказал тебе про охоту.
– Да! Но почему загнанный зверь не бросается на собак?
– Иногда он это делает. Олень, например, порой распарывает им брюхо рогами; бык, разъярившись, может вырваться с бойни.
– Но их все равно убивают?
– Да, потому что они – одни. Но все это я говорю иносказательно. Понятно тебе, что это значит?
– О да! – сказал мальчуган, улыбнувшись.
– Сестры! Где мои сестры? – пробормотал Огюст во сне.
– Кого это он зовет? – спросил мальчик.
– Ну, ты еще слишком мал, чтобы понять. Если зверей в норе несколько, то спастись удается не всем.
Мальчик опять улыбнулся, но уже грустно. Затем он продолжал разговор:
– Отец, этот парень с крыши, наверное, тот самый, которого считают соучастником лакея – знаешь, лакея, сбондившего кубок. Это тот, которого собирались упечь, припаяв ему чужие грехи.
Все это он говорил серьезно, как взрослый.
– Верно! – отозвался тряпичник. – Котелок у тебя варит. Да, с нашим братом, обездоленным, часто поступают так.
Он вновь зажег фонарь (спать им больше не хотелось), придвинул к себе корзинку и вместе с мальчиком начал просматривать старые газеты (это заменяло им посещение читальни).
Вдруг они наткнулись на большой пакет, обернутый в серую бумагу и перевязанный бечевкой.
– Вот те на! – воскликнул мальчик. – Глянь-ка! Бумажник министра!
Он с любопытством придвинулся поближе, между тем как тряпичник, развязав веревку и вытерев пальцы об одеяло, разворачивал пакет. Там оказалось много разных документов: свидетельство о том, что 24 мая 1854 года в Сен-Назере родился Жильбер Карадек, затем (чисто бретонская аккуратность!) свидетельство о крещении, с подписями крестного отца, рудокопа Ивона Карадека, и крестной матери, его жены Маргариты; диплом школьного учителя, полученный в 1876 году в Нанте; справки, удостоверявшие, что Жильбер Карадек в течение четырех лет зимою обходил фермы, расположенные вдалеке от общинных школ, и обучал там детей грамоте; еще несколько удостоверений и наконец письмо, все объяснявшее и адресованное: «Тому, кто найдет мои документы».
Письмо было довольно длинное:
«Я – бретонец, неимущий учитель, как это видно из моих документов; умею читать, писать и считать; с орфографией я в ладу, но все-таки не могу найти себе место в Париже. Почему я не остался на родине? Из-за слабого здоровья – мне очень трудно в зимний холод, по скверным дорогам, ходить от фермы к ферме. Я решил последовать примеру моего дяди, который с год назад отправился в Париж, и, должно быть, неплохо там устроился, раз не вернулся. Впрочем, и он мог кончить так же, как я. Мне надоело терпеть нужду; работы у меня, нет, я умею только учить грамоте. Меня одолевает такая тоска, что я даже не чувствую голода.
Говорят: „упрям как бретонец“. Правильно! Я твердо решил положить конец своим страданиям. Не хочу я больше, изнемогая от усталости, бродить то по изрытой колеями дороге, то по мостовой. Мне хочется уснуть вечным сном. Я не передумаю. Правда, в катехизисе сказано, что тех, кто не захотел терпеть земные страдания до конца, всеблагой господь ввергнет в ад, дабы они там мучились веки вечные. Нечего сказать, добрый боженька! Ну что ж, одни страдания сменятся другими, вот и все!
Родных у меня нет, обо мне никто не пожалеет. Нет у меня и друзей: кто замечает простого учителя? Только мальчишки, спешащие, увидев его, спрятаться в зарослях дрока…
Но мне вздумалось оставить о себе память. Если какой-нибудь бедняга, хлебнувший горя еще больше, чем я (хотя вряд ли это возможно), но более сильный духом, захочет воспользоваться моим именем, на которое никто не предъявит прав, или моими документами (документами честного человека), то я охотно разрешу это при условии, что он тоже честен, умеет читать, писать и считать.
Так как я – бездомный, то оставлю этот пакет прямо на улице, прежде чем брошусь в Сену. Правда, вода, должно быть, холодная, но ничего не поделаешь. У меня больше нет сил терпеть. Мне кажется, будто в воде отражаются далекие огни ферм…
Жильбер Карадек».
Минуты две тряпичник и его приемный сын молчали.
– Недалекий все-таки парень был этот Карадек! – сказал наконец мальчуган.
– Почему?
– Во-первых, он сдрейфил.
– Что ты под этим подразумеваешь, малыш?
– Ну, ему не хватило мужества.
– Ты думаешь?
– И потом, он вообразил, будто нашедший его бумаги воспользуется ими лишь в том случае, если он сам – честен и образован… Вот простак-то! Держи карман шире!
Мальчуган подпер голову ладонями и погрузился в раздумье. Затем он заметил, показывая на Огюста:
– Отец! А если этот парень умеет читать, писать, считать? Тогда эти документы – как раз то, что ему нужно. Вот потеха!
Огюст наконец крепко заснул; но его лицо даже в полумраке пылало лихорадочным румянцем, он весь горел. Старик подошел к нему, взяв фонарь.
– Быть может, ему уже не понадобится никаких документов! – промолвил он грустно.
– А если пойти за Филиппом или за его братом? – предложил мальчик. – Они, наверное, дома. Вот кто мог бы вылечить этого парня. Ведь они на все руки мастера.
– Что ж, сбегай за ними. Может быть, они в самом деле сумеют пособить.
Мальчуган легко и проворно, как истый парижский гамен, взбежал на шестой этаж по скользкой от грязи лестнице, ни разу не оступившись, хоть и было темно. Там снимали мансарду четверо братьев. Двое старших привыкли к тяжелой работе и говорили о тех, что помоложе: «Пускай они будут счастливы и за себя, и за нас». Малыши, как птенцы в гнезде, питались тем, что им приносили братья. Поэтому неудивительно, что Филипп и Андре казались гораздо старше своего возраста, а Пополь и Тотор – моложе.
Пока мальчуган бегал наверх, тряпичник еще раз просмотрел документы Жильбера Карадека. И ему вспомнилось, как однажды на его глазах ветер погнал стайку насекомых прямо на птицу, попавшую в силок… «Неужели для того, чтобы один спасся, другой должен погибнуть? – думал сын гильотинированного. – Проклятое общество! Волчьи законы! На свалку, на свалку все!» Он многого не знал, а то бы для его размышлений нашлось куда больше пищи…
Есть люди, которым фатально не везет; но то, что не приносит им никакой пользы, может выручить других.
Документы Ивона Карадека помогли Жаку Бродару; а сейчас документы его племянника, Жильбера Карадека, должны были спасти Огюста.
Тряпичник не знал также, что Сен-Назер – родина не только Карадеков, но и человека, чье свидетельство могло стать роковым для обоих Бродаров, а именно – Жан-Этьена, агента тайной полиции, покусившегося на жизнь своей матери.
Судьба то сталкивает людей, как буря – песчинки, то отбрасывает их далеко друг от друга. Много ли нужно для этого? Лишь порыв ветра, либо уносящий песчинки вдаль, либо погребающий их навсегда…
XLVII. Опять у Девис-Рота
Мы уже говорили, что Девис-Рот напоминал жреца-друида, а также инквизитора. Он был преступником, но его толкали на злодеяния не личные интересы, а кастовые, в то время как у Эльмины, Гектора и Николя брали верх животные вожделения. Здание веры, где царил мрак, Девис-Рот защищал от вторжения света не менее рьяно, чем средневековые феодалы – свои замки. У него было немаловажное достоинство – постоянное присутствие духа.
Речь Бланш в немецком клубе и ее смерть нанесли иезуиту страшный удар, но и эту неудачу он, по своему обыкновению, позаботился осветить так, чтобы ее можно было преподнести публике. Он только что кончил правку номера газеты «Сердце Христово». Там был помещен некролог, где случившееся в Лондоне излагалось в следующих выражениях:
«С глубоким прискорбием извещаем читателей о кончине м-ль Бланш де Мериа, последовавшей при печальных и драматических обстоятельствах.
Читатели, вероятно, помнят, что ее брат, граф де Мериа, некоторое время тому назад внезапно заболел душевным расстройством. Этот недуг был в их семье наследственным, но о нем старались не напоминать, чтобы не ускорять катастрофы.
Последняя из рода, де Мериа надеялась, уехав в Лондон, избежать роковой болезни, но была, внезапно поражена ею, когда случайно находилась на собрании в Немецком клубе. Она поднялась на трибуну и ко всеобщему удивлению произнесла сумбурную речь, содержание которой передать затруднительно. Это был какой-то бред, ужаснувший слушателей.
Когда м-ль де Мериа спускалась с трибуны, еще одно происшествие повергло всех в смятение: известный русский нигилист Михайлов, давно приговоренный своими соумышленниками к смерти, был убит по решению тайного революционного комитета.
Однако трагические события вечера на этом не закончились. В приступе безумия, м-ль де Мериа скрылась во мраке. На другое утро труп несчастной нашли в Темзе. Ее одежда была в полном порядке: юбка, связанная у щиколоток, оказалась безупречно чистой… Господь, как видно, хранил бедняжку и в невзгодах.
Склонность к предосудительным знакомствам, в которой нередко упрекали графа де Мериа, также вызвана унаследованным им прискорбным душевным недугом. Вот почему мы не стали отвечать на злобные нападки по этому поводу, имевшие место не так давно.
Паломник».
Эта пространная, но довольно-таки путаная заметка не вполне удовлетворила Девис-Рота; он задумался над нею. Приход слуги прервал его размышления.
– Что вам нужно, Пьер? – спросил священник.
– Одна дама настоятельно просит, чтобы ваше преподобие приняли ее. Она утверждает, что может сообщить вам нечто очень важное.
Иезуит сжал голову руками. Смерть Бланш грозила новым скандалом. Он старательно избегал упоминать, о чем именно говорила Бланш, дабы впоследствии легче было отрицать или извратить ее слова. Достаточно ли этого, чтобы сбить с толку врагов церкви? А тут какая-то ничтожная женщина вздумала отвлечь его по личному делу, мешать важным занятиям. Девис-Рот решил было не пускать ее к себе, но потом подумал, не явилась ли она в самом деле с каким-нибудь известием?
– Пусть войдет, – сказал он.
Любой художник счел бы наружность посетительницы вполне подходящей для Двора чудес[46]46
Двор чудес – площадь в Париже; в средние века – средоточие воров, мошенников, калек.
[Закрыть] или разбойничьего притона. В ее фигуре было что-то змеиное, в лице – что-то жабье; ее угодливый взор выражал наглость и хитрость. Что таилось под этой личиной?
Маленькая, коренастая, изжелта-бледная, эта женщина, несмотря на отталкивающую внешность, обладала необъяснимой гипнотической силой. Ее глаза пристально следили за собеседником, впивались в него, словно щупальцы спрута. Однако взгляд ее не произвел впечатления на Девис-Рота. Он так властно посмотрел на вошедшую, что та поклонилась чуть не до земли.
– Чем могу служить, сударыня? – холодно спросил иезуит.
Поклонившись еще раз, старуха начала сладеньким тоном:
– Моя дочь получила рекомендацию от вашего преподобия… Вот почему…
– Как зовут вашу дочь?
– Бланш Марсель.
– Она же умерла?
– Умерла Клара Марсель, сударь, а не Бланш.
Девис-Рот питал предубеждение к этой фамилии.
– Так что же вам нужно?
Женщина неуверенно пролепетала:
– Моя дочь, ваше преподобие, в течение нескольких месяцев заведовала приютом Нотр-Дам де ла Бонгард, что весьма ей повредило.
– Я не имею к этому приюту никакого касательства. Однако объяснитесь!
Женщина поклонилась еще более подобострастно.
– Видите ли, сударь, куда бы моя дочь ни обращалась теперь в поисках места, ей отказывают из-за того, что об этом приюте идет худая молва.
– Очень жаль, но ничем не могу помочь.
Женщина продолжала, опустив голову:
– По свойственной ей честности моя дочь отвергает предложения антиклерикальных газет предать гласности то, что она обнаружила в приюте. Но нам нечем жить… Чего вы хотите от бедной девушки, которая никак не может устроиться? Безбожники все время соблазняют ее, предлагая и деньги и работу…
«Вряд ли они так богаты и влиятельны, чтобы сулить все это!» – подумал Девис-Рот, бледный от бешенства. Ему хотелось вытолкать назойливую старуху за дверь. Но ведь она может пойти в другое место… И, сдерживая ярость, он спокойно проговорил:
– Потрудитесь изложить все подробно, назовите имена.
– Увы, ваше преподобие, я не сумею рассказать все так, как это сделала бы моя дочь. Но мне кажется, что если она не получит хоть небольшую сумму, которая спасла бы нас от нужды, то ей придется…
Девис-Рот выпрямился во весь рост, а женщина еще больше съежилась, всей своей позой выражая смирение.
– Повторяю, – прервал иезуит, – что дела приюта Нотр-Дам де ла Бонгард не касаются ни меня, ни святой матери-церкви. Это частное благотворительное учреждение, и Господь сам вдохновлял его руководителей. Однако раз ваша дочь – добрая христианка, то я окажу вам помощь, насколько позволяют мои скудные средства.
И он протянул просительнице три золотых. Низко кланяясь и предварительно перекрестив каждую монету, она спрятала их в объемистый карман. Девис-Рот не сводил с нее взгляда.
– Через несколько дней вас навестят лица, известные своим благочестием. Где вы живете?
– На улице Сент-Антуан, дом номер шестнадцать.
– Хорошо, можете идти.
Женщина еще раз поклонилась и вышла, провожаемая столь пронзительным взглядом, что, почувствовав его, она оглянулась, будучи уже у порога.
«Пусть она ответит за остальных! – подумал иезуит. – Есть лишь одно средство – избавить церковь от ее врагов – уничтожить их, как это, по словам писания, делает господь бог».
Девис-Рот был выбит из колеи. Им овладело нервное возбуждение; ему представилось, что он сражается с ордой неверующих, один, вооруженный лишь крестом, тяжелым, как дубина Геркулеса; ему чудилось, будто он разбил безбожников и проламывает им черепа ударами этого священного оружия…
Но иезуит недолго предавался грезам. Усилием воли он заставил себя сесть за стол, чтобы вновь заняться просмотром корреспонденции и газет.
Беда, как известно, никогда не приходит одна. В одной злокозненной газете Девис-Рот прочел:
«Когда лица, пожелавшие остаться неизвестными, сообщили нам о безобразиях в приюте Нотр-Дам де ла Бонгард и мы решили проверить эти слухи, нам заявили, что все это вымысел. Удовлетворившись этим ответом, мы не стали больше писать о приюте. Однако ныне, получив из Лондона от заслуживающих доверия лиц новые, очень важные сведения об этом деле, мы намерены в ближайшее время их опубликовать».
Девис-Рот в бешенстве разорвал газету в клочья и отшвырнул их прочь. «Почему я не истребил этих людей раньше? – подумал он. – Настало время принять энергичные меры против растущего зла!»
* * *
В тот же вечер высокий мужчина с властной осанкой, в мешковато сидящем черном костюме постучал в дверь комнаты Жан-Этьена в гостинице на улице Сент-Маргерит. Был поздний час, и Жан-Этьен оказался дома. Увидев посетителя, внешность которого и манера держаться свидетельствовали о причастности к Иерусалимской улице, он почтительно поднялся. Он слыхал об иезуите, но не догадался, что Девис-Рот пожаловал к нему самолично.
– Вы агент тайной полиции? – спросил вошедший.
Жан-Этьен промолчал.
– Ваша сдержанность похвальна, – заметил незнакомец. – Она показывает, что вы достойны доверия.
Жан-Этьен напыжился.
– Как вам известно, мой друг, тот, кто убивает бешеную собаку, делает доброе дело; но еще похвальнее освободить общество от людей, более опасных, чем бешеные псы.
Бандит понял, что ему предлагают мокрое дело. Интересно, сколько ему заплатят и всерьез ли сделано предложение? Нет ли тут ловушки? С другой стороны – зачем отказываться от выгодной сделки? Он ожидал дальнейших разъяснений.
Видя, что Жан-Этьен затрудняется дать ответ, иезуит прибегнул к неотразимому аргументу, показав ему несколько золотых монет.
– Мы – свои люди и должны столковаться. Вам предлагают совершить не убийство, а лишь акт возмездия. Выбирайте: либо вы с помощью кинжала устраните двух женщин, приносящих обществу вред, либо, не привлекая ничьего внимания, приведете их в дом, где вам откроют на условный стук. Нужно будет только заставить их войти. Деньги получите сразу.
– Но как их уговорить? – спросил Жан-Этьен. – Я предпочел бы не убивать, чтобы не возиться с трупами.
– Это уже ваше дело, любезный. Раз вам платят – надо потрудиться. Найдите предлог, как их заманить. Не так уж это трудно. Между прочим, они бедны.
– А разборчивы ли они?
– Вовсе нет. Скорее напротив.
Жан-Этьен все еще мялся.
– Кто мне гарантирует, что потом вы не захотите укокошить меня самого? – спросил он.
– Плохо же, любезный, вы разбираетесь в людях, если вам нужны гарантии!
Бандит смолк.
– Я вас не неволю, как хотите! – продолжал иезуит. – Вы получите десять тысяч франков. Пять тысяч – сейчас, а пять – когда приведете женщин. Согласны? Да или нет?
С этими словами он вынул из кармана пять банковых билетов и положил на стол.
Первым побуждением Жан-Этьена было присвоить эти деньги и убить их владельца, но потом он одумался: зачем терять вторую половину обещанной суммы да вдобавок наживать себе лишние неприятности? Девис-Рот умно поступил, что принес лишь половину вознаграждения. Намерение бандита от него не ускользнуло. «Это как раз такой человек, какой мне нужен!» – подумал он.
– Ну что ж, я согласен, – сказал бандит.
– Отлично! Нам осталось договориться о деталях.
В нескольких словах иезуит сообщил, где живут обе женщины, где находится дом, куда надо их привести, как стучать в дверь, и назначил час, когда Жан-Этьен должен был явиться следующей ночью со своими жертвами.
