Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
XL. В поисках счастья
По дороге, ведущей в Дьепп, катилась двуколка, запряженная выносливой лошадью. В ней сидел каменотес Клод Плюме, обезображенный взрывом на шахте, и его сын Фирмен, когда-то рыжий, а теперь черноволосый мальчуган со старообразным лицом. Сходство с карликом не смущало ребенка, а скорее льстило ему.
Шоссе в этом месте тянулось рядом с железнодорожным полотном. Остановившись, чтобы дать лошади передохнуть, отец и сын, которых породнил случай, смотрели, как мимо мелькают вагоны, полные пассажиров. Вдруг мальчик воскликнул:
– Мама! Вот моя мама!
– Замолчи, дурак!
Внезапно голос Клода Плюме осекся: в окне другого вагона он заметил голову Николя.
Как же случилось, что сыщик оказался с Эльминой в одном поезде, приходившем в Дьепп ко времени отплытия парохода в Англию?
Ускользнув от облавы и дождавшись наступления ночи, Николя спрыгнул с дерева и благополучно миновал часть леса, никого не встретив, кроме запоздавшего крестьянина с фонарем в руках, одетого в куртку из грубого сукна и такие же штаны. Беглец смог разглядеть его с головы до ног. Заметив одинокого прохожего еще издалека, Николя смело подошел и схватил его за горло (сыщик, как мы уже знаем, отличался незаурядной силой). Тот, ошеломленный, выронил фонарь.
– Ни слова! – сказал Николя. – Я вооружен. Немедленно отдай мне свою одежду. Взамен получишь мою, совсем новую, если не считать нескольких прорех, и в придачу восемьдесят франков. Если откажешься, я тебя задушу!
– Так это вас искали нынче утром? – пролепетал бедняга. Не в пример участникам облавы, он вовсе не питал желания встретить того, за кем гнались; но эта удача выпала как раз на его долю.
– Да, меня. Слышал ты, что я сказал? Согласен?
– Ничего не поделаешь, – проговорил крестьянин и начал снимать одежду, надеясь, что, когда его отпустят, он еще успеет позвать на помощь и преступника схватят. Но Николя был малый не промах. Его рука вцепилась в плечо задержанного, словно клещи. Покуда тот раздевался, сыщик обдумывал, как бы его связать, чтобы выиграть время и спастись от погони.
Он нашел выход из положения: у пойманного им человека был большой носовой платок, а также длинный шарф. Николя связал их концами. Вот и веревка! Затем он опять положил тяжелую руку на плечо несчастного, все еще не терявшего надежды сбежать.
– Ты, конечно, собираешься, как только наденешь мое платье и улизнешь, все сообщить жандармам? Не выйдет!
Держа его одной рукой, Николя другою подтянул гибкую ветку, крепко привязал к ней обе руки крестьянина, а затем отпустил ветку. Бедняге пришлось стоять с поднятыми вверх руками. Даже если б он был очень ловок, ему потребовалось бы немало времени, чтобы освободиться; в противном случае пришлось бы ждать, пока его найдут и не отвяжут.
Положив на землю свою одежду и честно отсчитав восемьдесят франков, Николя надел платье своей жертвы, подхватил кожаную сумку, с которою не расставался, несмотря на все передряги, и быстро зашагал по шоссе. Он поспел на станцию как раз в тот момент, когда кричали: «Пересадка на Дьепп!»
К великому своему удивлению, Николя узнал среди пассажиров Эльмину, бывшую, как и он, без багажа, с одним только саквояжем. Он вскочил в дьеппский поезд, хотя взял, билет до Брюсселя. Ведь сельскому жителю, не привыкшему путешествовать, легко ошибиться! Довольно натурально разыгрывая простака, он объяснил кондуктору, что приятель, бравший для него билет, ошибся, и ему нужно именно в Дьепп, а вовсе не в Брюссель. Кондуктор взялся переменить билет, надавал кучу советов, как избежать впредь подобных недоразумений, и удалился, бормоча: «Ну и глупы же эти крестьяне!»
Вот почему Клод Плюме увидел переодетого Николя в том же поезде, где Фирмену попалась на глаза его мать. Мнимого каменотеса обуяла мстительная радость. Раз Николя – в чужой одежде, значит, тоже спасается бегством… Настанет день, когда удастся расправиться с человеком, пытавшимся его убить! Но в ожидании этого требовалось принять меры предосторожности, чтобы не быть узнанным. Ведь Николя ехал в Дьепп: следовательно, он, как и Плюме, направлялся в Англию. Сама судьба устроила эту встречу!
– Слушай, малыш, – сказал бандит плачущему Пьеро, – нечего распускать нюни оттого, что увидал мамашу. По твоей вине нас могут сцапать. И все равно, пока ты выглядишь так, как сейчас, она не позволит тебе даже выносить за нею горшок. Она тебя признает только тогда, когда ты приоденешься получше.
– А долго ли еще ждать? – спросил Пьеро, заранее представляя себе эту счастливую минуту.
– Все зависит от того, насколько ты будешь послушен. Если же ты не перестанешь хныкать, скверный мальчишка, я брошу тебя под поезд!
Мальчуган успокоился и доверчиво взглянул на Клода Плюме. Тот продолжал:
– Ты бы обрадовался, увидав Николя?
– Нет, он побил бы меня за то, что я не вернулся к нему. Но все-таки он говорил, что я далеко пойду.
– Дурачок! Ведь он забывал о тебе всякий раз, лишь только переставал нуждаться в твоих услугах.
– Это правда.
– Теперь вот что. Слушай внимательно, малец! Видишь этот большой город? Так вот, когда мы приедем туда, меня будут звать уже не Клод Плюме, а Поль Желябер. Меня изуродовало на войне с пруссаками, при взрыве порохового погреба.
– Очень хорошо! – сказал Пьеро. – Я послушаю, как вы будете заливать. Забавно! Мне покажется, что я сам присутствовал при взрыве.
– Вот именно!
– А я кем буду?
– Моим сыном по имени Виктор.
– Отлично! Когда-то у меня один отец сменял другого… Теперь иначе: отец будет прежним, изменится лишь его имя.
Клод Плюме предоставил Пьеро философствовать на эту тему. Он захватил у Обмани-Глаза достаточно паспортов (их подделка была одною из многих специальностей старьевщика), чтобы несколько раз принимать другую фамилию. Это было хорошим способом сбить полицию со следа.
Въехав в город, новоявленный Желябер отыскал постоялый двор (над дверью которого в провинции обычно висит ветка можжевельника) и осведомился у хозяйки, нельзя ли переночевать. Но физиономия путника говорила не в его пользу, и трактирщица испугалась.
– Мы комнат не сдаем, – сказала она. – Но поблизости есть гостиница «Конь и корона», там найдется место для вас обоих и для лошади.
У Плюме были веские причины избегать гостиниц, и он заметил, стараясь разжалобить хозяйку:
– Досадно! Такому, как я, искалеченному при взрыве, не очень-то приятно бывать на людях и выставлять свое лицо напоказ…
В его голосе звучали искренние нотки, и женщина успокоилась.
– Как это с вами случилось? – спросила она участливо.
– На войне с пруссаками.
Трактирщица заинтересовалась: ее мужа убили во время войны. Разглагольствования Плюме увенчались полным успехом: ему даже удалось, использовав кое-какие обмолвки вдовы, убедить ее, что он знавал ее покойного мужа. Мальчуган с восхищением смотрел на своего названого отца; он сам был готов верить его россказням. Трактирщица согласилась, что они остановились у нее; наверху имелась свободная комнатка. Лошадь отвели на конюшню.
В трактир зашли несколько посетителей. Плюме стал беседовать с ними и рассказал несколько фантастических эпизодов, героем которых, разумеется, являлся он.
За тот же стол уселся жандарм. Пьеро скорчил испуганную мину, но под строгим взглядом Плюме выражение его лица тотчас же изменилось.
– У вас есть документы? – спросил жандарм.
– Конечно! – ответил Плюме, вынимая паспорт, оформленный по всем правилам на имя Поля Желябера, сержанта в отставке.
Жандарм задумался, что показалось бандиту дурным признаком. Он приятно удивился, когда жандарм спросил:
– Поль Желябер? Постойте-ка! Из шестнадцатого пехотного?
– Так точно.
– Я слышал где-то ваше имя, когда был на войне.
– Ваше лицо мне тоже как будто знакомо, – сказал Плюме. – Но видите, я настолько обезображен, что вам трудно меня узнать.
– Как это вас угораздило?
– Мы взорвали пороховой погреб, не желая оставлять его неприятелю. Я зажег фитиль и, плохо рассчитав, не успел отбежать достаточно далеко, когда раздался взрыв.
Жандарм опять задумался.
– Где это произошло?
– Увы, сударь, память мне изменяет. Лишь только начинаю припоминать, как называлось это место, – точка! Все подробности выскочили из головы. К тому же прошло столько времени…
– Это верно, – заметил жандарм. – Мне тоже все это кажется теперь сном, даже грохот канонады. – Он угостил отставного сержанта вином. – Это ваш сынок?
– Да, он у меня один остался, его мать умерла.
– Гм! Вот как? Помнится, Желябер из шестнадцатого пехотного был холост.
– Вы спутали меня с кем-нибудь другим.
– Возможно. Он очень мил, этот паренек! Глаза у него ваши, об остальном судить трудно.
– Увы, я изуродован… Мое лицо так безобразно.
– Есть люди еще более отталкивающие на вид. Вот, посмотрите! – Он вытащил из кармана фотографию и показал Плюме. – Это бежавший убийца, своего рода знаменитость. Вся жандармерия брошена на его розыски.
– Как его зовут?
– Габриэль, он же Санблер. Он укокошил одного богача, делавшего немало добра; помогал Санблеру другой преступник, только что вышедший из тюрьмы, Огюст Бродар, сын коммунара. На счету этого Огюста уже немало жертв. Он-то и оказался главным главарем шайки; даже находясь в тюрьме, он сумел поддерживать связь с целой кучей бандитов. Посудите сами, что было бы, если бы его выпустили?
Чем больше жандарм пил, тем общительнее становился.
– Куда едете, старина? – спросил он.
– У меня есть родные в Дьппе и Гавре, хочу их отыскать.
– Какое совпадение! Я тоже еду в Дьепп. Предполагают, что преступник, о котором я говорил, попытается сесть на пароход; но все порты под наблюдением, так же как и вокзалы. Его подстерегают везде.
– Это предусмотрительно! – заметил Плюме.
– Вы едете, сейчас?
– Нет, моя лошадь устала, выеду завтра.
– Хотите, поедем вместе?
– С удовольствием. Быть может, вам посчастливится встретить этого злодея на шоссе; вряд ли он сел в поезд. Если понадобится, я вам помогу.
Через несколько часов Плюме уже был с жандармом запанибрата и, выманив у него разные сведения, успел уверить своего собеседника, будто у них немало общих знакомых.
Вот каким образом Плюме, он же Санблер, приехал в Дьепп – неслыханное дело! – в одной двуколке с жандармом. Оставив лошадь и повозку на постоялом дворе, он осведомился о часе отплытия парохода и, уплатив за проезд, взошел на борт уже под именем Франсуа Меню, рабочего-механика, едущего с сыном в Лондон. Он выбрал на палубе местечко поукромнее и улегся спать, укрывшись за спиной Пьеро от любопытных взглядов.
Жандарм несколько раз заходил на постоялый двор. Убедившись, что его нового приятеля там нет, он решил, что произошло несчастье, и велел хозяину присматривать за лошадью и повозкой. Вскоре в местных газетах появилась заметка о трагическом происшествии с отставным сержантом Желябером, который исчез вместе с маленьким сыном. Убийц долго разыскивали. По указанию жандарма, в заметке было даже упомянуто, что пропавший говорил о своих родных. Последние, таким образом, могли узнать о горькой участи бедняги.
XLI. Огюст Бродар – глава шайки
Все складывалось неблагоприятно для Огюста, но он не падал духом и не терял надежды, что ему удастся одолеть злой рок. Молодой Бродар находился в строжайшем одиночном заключении. Каждый раз, когда тетушка Грегуар просила разрешения повидаться с ним или хотя бы передать ему что-нибудь из съестного, ей неизменно отвечали, что это невозможно, так как против юноши выдвинуты весьма серьезные обвинения.
После того как Лезорна выпустили, он ни разу не заходил к торговке птичьим кормом. Смерть Обмани-Глаза, его бывшего соучастника, напугала его: теперь все нити, ведущие к совершенным им когда-то убийствам, находились в руках Санблера, одинаково страшного, где бы он ни был – за решеткой или на воле. Единственное, что могло обеспечить Лезорну безопасность, – это служба в политической полиции, поначалу так его пугавшая. Приходилось играть роль Бродара до конца, несмотря на недоверие, с каким к нему отнеслись у тетушки Грегуар, и на неприятности, которые могли возникнуть при встречах с другими амнистированными. Все полагали, что Лезорн убит; но требовалось, чтобы никто не усомнился в личности Бродара. Вот почему, желая избежать страшившей его встречи с Огюстом, Лезорн написал второе письмо префекту полиции:
«Мне не хотелось бы, чтобы события подтвердили мою правоту, но я твердо убежден, что освобождение Огюста Бродара приведет к новым убийствам. Позже, г-н префект, я докажу вам это самым неопровержимым образом, но теперь могу лишь предупредить. Будьте настороже, следите за ним как можно лучше!»
«В Париже ежедневно совершается немало преступлений, – рассуждал Лезорн, – и, конечно, можно приписать какое-нибудь из них этому сынку коммунара. А если нет, то надо самому создать такой случай!»
Жан-Этьен заметил угрюмый вид Лезорна.
– Эй, Бродар, дружище! – спросил он. – Жалеешь ты, что ли, о тулонской похлебке?
– Нет, – ответил мнимый Бродар. – Я тоскую по детям! – добавил он патетическим тоном.
– Глупец, ты сделался таким же рохлей, как покойный Лезорн! Когда-то большой ловкач, он вздумал, вернувшись, таскать лоток разносчика, вместо того чтобы приняться за те мокрые дела, которые попадались ему под руку.
Лезорн решил вступиться за честь Бродара.
– Но я-то не преступник! – воскликнул он.
– Гм!
– Чего ты гмыкаешь?
– Конечно, ты не преступник, как и я, хотя люди, арестованные по твоим доносам, твердо убеждены в обратном. Впрочем, слежка за ними не приносит дохода. Служба в полиции хороша, по-моему, лишь тем, что позволяет выжидать, пока не подвернется подходящая оказия.
Лезорн был того же мнения.
– Если хочешь, Бродар, – продолжал Жан-Этьен, – я буду руководить тобой!
Он не подозревал, что по этой части лже-Бродар куда сильнее его… Сначала поломавшись и даже разыграв довольно правдоподобно негодование, а затем нерешительность, Лезорн сказал наконец:
– Ладно, я подумаю.
– Заметь хорошенько, – продолжал Жан-Этьен, – что мы рискуем жизнью; стало быть, эта затея – не для робких людей. Хотя может случиться, что мы дешево отделаемся, если нас и застукают. Вспомни-ка про того хитреца, что в банке Ротшильда золотые слитки подменял бронзовыми. Он выкрал таким манером целый миллион, а бордоский суд дал ему всего шесть лет тюрьмы – сущие пустяки!
– Так-то оно так, – заметил Лезорн, отлично знавший не только эту историю, но и много других, – но ведь он был начальником монетного двора, а мы кто?
– Быть может, и мы станем важными птицами!
Лезорн отрывисто засмеялся.
– К тому уже, – продолжал Жан-Этьен, – посмотри, скольких не застукали совсем. Дураки – те обязательно попадутся, если не в первый раз, так во второй. Но разве нашли тех, кто пришил Леклерка в Сен-Манде? А героев Аржантея и Медона? А убийцу Мари Феллерат в переулке Сонье?
Лезорн не подозревал, что его собеседник так сведущ. «Неужели я нашел подходящего сообщника?» – пришло ему в голову. Но он чуть не вцепился в горло Жан-Этьену, когда тот добавил:
– К сожалению, Бродар, ты всегда был олухом!
И люди и звери объединяются между собою в соответствии со своими природными свойствами. Таков союз, скорее наступательный, чем оборонительный, заключили Лезорн и Жан-Этьен. Вместе они чувствовали себя увереннее, чем в одиночку. Это было одно из тех бесчисленных сообществ, в какие вступают двуногие звери, чтобы подстерегать добычу. От чувства сплоченности силы растут; кажется, будто вы стали умнее, будто в вашей груди и в груди союзника бьется одно и то же сердце… Так бывает независимо от того, что является целью – зло или добро.
Жан-Этьен и Лезорн, эти два стервятника, уже мечтали, как в их когти попадут миллионы. Им хотелось, чтобы деньги, которые могли бы обогатить целый народ, достались им одним. Безграничная эгоистическая жадность Жана-Этьена сочеталась у Лезорна с хитростью. Чтобы окончательно отделаться от Огюста и обеспечить себе безопасность, он затеял гнуснейшую интригу.
Лезорн заметил, что в одном трактире собирается ватага парней от шестнадцати до двадцати лет, сирот, которые выросли в исправительных домах, жили как и чем придется и были не особенно чисты на руку. На эту шайку, чуждую политике, власти смотрели сквозь пальцы. И так слишком много говорят и пишут о безработице, о нужде; зачем же увеличивать число уличных горланов? Пусть эти мальчишки занимаются темными делами, но не болтают лишнего. Их можно было упрятать в тюрьму или еще куда-нибудь, но полиция предпочитала оставлять их на воле. Парни эти, сами того не зная, находились в ловушке, которую всегда можно было захлопнуть.
Усевшись в трактире по соседству с этими молодыми людьми, Лезорн стал рассказывать Жан-Этьену о подвигах сына. Его собеседник, хотя и не был посвящен в дело, своими репликами как нельзя лучше поддерживал разговор. Парни навострили уши, продолжая беседовать друг в другом.
– Эй, Шифар, передай-ка мне узел с платьем!
– Зачем?
– Пойду на свидание; надо же красоту навести.
Шифару, высокому и тонкому, словно спаржа, в протертой чуть не насквозь одежде, было лет шестнадцать.
– С кем же у тебя свидание?
– С моей марухой. Эх, будь у меня хоть несколько кругляшей на букет!..
– Вишь чего выдумал! Цветы подносить!
– Черт! Не могу же я дарить брильянты!
– Ты что – Дон-Карлос, чтобы платить за любовь[42]42
Ты что – Дон-Карлос, чтобы платить за любовь? – Речь, по-видимому, идет о претенденте на испанскую корону, принце Дон-Карлосе (1848–1909), прожигавшем жизнь в Париже.
[Закрыть]?
– На, вот тебе кругляшей…
Товарищи Шифара порылись в карманах и, достав кто одно су, кто два, высыпали их на стол.
– Познакомь нас со своей марухой, пусть полюбуется на нас!
– Нет, я ревнив.
– Пентюх! Раз она панельная – чего тут ревновать.
– То не считается. Кореши – дело другое.
– Подумать только, ведь мой Огюст – такого же возраста! – заметил Лезорн Жан-Этьену.
– Поэтому ты и разнежился, старый осел?
– Да, мне хотелось бы, чтобы он был здесь, вместе с ними… Огюст из тех, кого не смущает вид красной водички (крови); в шестнадцать лет мой паренек уже чуть не ухайдакал хозяина ударом ножа. Но на сей раз заводчик остался жив; докончить его удалось уже после выхода Огюста из тюрьмы.
– Зачем ты мелешь все это? Назюзюкался ты, что ли?
Лезорн продолжал, делая вид, что не понимает:
– Прямо за сердце хватает, когда я вижу этих ребят!
Старший из шайки подошел к Лезорну. Впервые они слышали, что чей-то отец находит их компанию подходящей для своего сына. Если бы не прочувствованный тон бандита, его слова приняли бы за шутку. С другой стороны, их интересовало, почему этот Огюст так настойчиво пытался убить хозяина? Может быть, из мести?
– Сударь, – сказал Шифар, – мне и моим товарищам очень приятно, что вы приравняли нас к своему сыну; он, видно, славный парень.
Лезорн сделал вид, что польщен. Остальные подошли поближе.
– Чем же хозяин так его обидел?
– Обольстил его сестру, – ответил бандит с достоинством.
– Браво! – хором воскликнули юноши. – Этот парень свойский! Да здравствует Огюст Бродар! Передайте ему, что мы избираем его нашим почетным председателем!
– Спасибо, друзья! – воскликнул Лезорн.
Они с энтузиазмом чокнулись.
– Пойдем, пойдем, ты и так уже нализался! – вмешался Жан-Этьен, пытаясь увести Лезорна, который не сопротивлялся: он уже добился того, что ему было нужно.
– Если ты будешь так глупо себя вести, то нам не придется промышлять вместе! – ворчал Жан-Этьен. – Черт побери! Чувствительный папаша! Это совершенно лишнее!
Лезорн притворился, будто на свежем воздухе пришел в себя и теперь жалеет о происшедшем. Браня и поддерживая товарища, спотыкавшегося на каждом шагу, Жан-Этьен довел его до гостиницы на улице Сент-Маргерит.
– Вот надрызгался-то! – заметил проходивший мимо оборванный, но веселый мальчишка худому старику, который вместе с ним собирал тряпки.
– Может быть, он хотел забыться! – возразил тот.
– Фу, что за противные рожи! – сказал мальчишка. – Словно два филина!
На другой день в газетах можно было прочесть:
«В трактире „У черта“ произошла скандальная сцена: несколько мальчишек-бродяг из предместья устроили пирушку в честь Огюста Бродара, недавно отбывшего тюремное заключение (в настоящее время он опять арестован по обвинению в новом убийстве). Этот бандит из молодых, да ранний. Его торжественно провозгласили главарем шайки, с титулом почетного председателя… Мы надеемся, что власти немедленно примут самые строгие меры против будущих преступников».
После появления этой заметки Огюста вызвали на допрос.
– Почему вы в первый же вечер по приезде, вместо того чтобы явиться в префектуру, отправились ужинать с проституткой? – спросил следователь.
– Не понимаю вас, сударь. Я знаком только с честными людьми.
– Обдумывайте свои слова! Почему ваш соучастник Габриэль выжидал вашего приезда, чтобы убить Руссерана, которому угрожала ваша месть? Лишь только вас выпустили из тюрьмы, как преступление совершилось.
– Мне неизвестно, сударь, как был убит Руссеран; но скорбеть о его смерти, подобно его друзьям, я не могу.
– Рекомендую вам, молодой человек, чистосердечно признаться во всем, а не вести себя вызывающе. Говорю это в ваших интересах. Когда вас судили первый раз, вы держались иначе.
Разумеется, Огюст значительно изменился за это время!
– Мне не в чем признаваться, – ответил он, – ибо я ни в чем не виноват.
Этот краткий допрос был первым и последним перед слушанием дела. Ввиду бегства главного обвиняемого, Габриэля (он же Санблер), решено было судить его сообщника.
Огюст заметил, что надзиратель, приносивший ему еду, многозначительно на него поглядывает. Юноше казалось, что он уже видел этого человека с непомерно большой головой на тщедушном теле. Он, конечно, с ним где-то встречался. Но где? Огюст старался припомнить. Всякие сомнения рассеялись, когда он услышал, как надзиратель тихонько напевает:
Раз каторжник освобожденный
Шел по дороге, долго шел…
Он много дней в пути провел,
Больной, голодный, изможденный…
– Клервоский Вийон! – воскликнул Огюст.
– Он самый, – сказал мужчина, похожий на ночную бабочку. – Меня тоже выпустили, но ведь я гол как сокол, ничего не умею делать. И мне к тюрьме не привыкать; я здесь свой… Вот и попросил взять меня надзирателем… Я предпочел бы освободить всех арестантов, – добавил он меланхолически, записывая на грязном клочке бумаги вдруг пришедшую ему в голову рифму, которую он искал с самого утра, – но мне не хочется снова очутиться на улице, там слишком холодно… Вот как низко я пал!
– Бедняга Вийон! – промолвил Огюст.
На другой день их разговор длился дольше. Надзиратель сообщил, в чем именно обвинялся Огюст.
– Приговор заранее вынесен, старина. Головы никто не лишится; правда, Санблер будет осужден на смерть, но заочно, а тебе грозит пожизненная каторга.
– Не может быть! – воскликнул Огюст. – Я должен отыскать сестер и отца.
– Отца? Я его знаю. Сегодня он при мне сказал кому-то из судейских: «Бедный Огюст, видно, никак не мог забыть, что Руссеран соблазнил его сестру».
Огюст вздрогнул от гнева.
– Я должен бежать отсюда!
– Из тюрьмы Мазас? В своем ли ты уме?
– Да, из тюрьмы Мазас. Я знаю, что это еще никому не удавалось, но все равно!
– Мы обмозгуем это дело, – обещал надзиратель.
Прошло недели две; разговор не возобновлялся.
Наконец день суда был назначен.
– Знаешь, я придумал, как тебе помочь! – сказал вечером Огюсту надзиратель-поэт.
– Каким образом?
– Я, конечно, звезд с неба не хватаю, но порою и мне приходят в голову удачные мысли. Результат иногда получается неплохой. Недаром меня прозвали «артистом»…
– Что же ты предлагаешь?
– Слушай: есть шайка мальчишек, вообразивших, будто ты пришил Руссерана в отместку за сестру. Они хотят тебя освободить.
– Как же они смогут добиться этого?
– Когда тебя отправят в суд, они нападут на арестантскую карету. Ночью это легко сделать, черт возьми! А важных преступников, вроде тебя, всегда перевозят по ночам или на рассвете.
Заснуть Огюсту не удалось: он никак не мог успокоить мятущиеся мысли, ему казалось, что он сходит с ума.
Переезд действительно состоялся ночью. Весь город спал. Карета бдительно охранялась, и Огюст подумал, что попытка подростков освободить его обречена на неудачу. Вскоре начнутся более людные улицы, и не останется никакой надежды.
Неподалеку от Лионского вокзала есть переулок, пустынный даже днем; там нет ничего, кроме складов. Карета приближалась к этому месту, единственному подходящему для смелого замысла.
Вдруг лошади остановились. Огюст услышал, как его несколько раз окликнули. Затем, к великому его удивлению, около дюжины молодых людей, в том числе двое или трое вооруженных, кинулись на карету. И кучера и конвоиров мигом стащили с козел и заткнули им рты кляпами; из кармана у одного из них вытащили ключи от дверцы. Огюста выпустили, а вместо него в карету втолкнули надзирателей. Один из них сопротивлялся больше всех; но на самом деле он-то все и подстроил. Это был клервоский Вийон, который отлично провел остаток ночи, дремля в карете в то время, как остальные блюстители порядка ругались на чем свет стоит.
В суде никак не могли понять, почему так задерживается доставка обвиняемого. Только к восьми часам утра арестантская карета была обнаружена в каком-то дальнем закоулке. Из нее извлекали троих надзирателей; двое были вне себя от ярости, а третий, Вийон, исподтишка смеялся над ними.
Парни, задумавшие освободить Огюста, не преминули, встретив его отца в пивной, рассказать ему о своем плане. Лезорн сам дал им адреса тетушки Грегуар и художников. О соучастии Вийона ему проболтались Шифар и другие.
Как-то Жан-Этьен застиг Лезорна, когда тот беседовал с одним из этих мальчишек, и принялся выговаривать товарищу.
– Отец я или нет? – воскликнул бандит мелодраматическим тоном.
Жан-Этьен еще раз посоветовал ему забыть о родственных чувствах, являющихся лишней роскошью для таких людей, как они.
– Неужели ты собираешься нежничать со всеми голодранцами предместья только потому, что они напоминают тебе сына?
Для анонимного доносчика было бы проще предупредить полицию о готовящемся побеге, чем ждать до завтра. Но черные замыслы Лезорна шли дальше. Чтобы погубить Огюста раз навсегда, нужно было опорочить его доброе имя. Вот почему Лезорн послал третье письмо:
«Г-н префект полиции!
Главные участники шайки, руководимой Огюстом Бродаром, решили напасть на арестантскую карету, когда этого бандита будут перевозить из тюрьмы Мазас. Ему обеспечено пристанище у некоей вдовы Грегуар, торговки птичьим кормом, живущей вместе с Кларой Буссони, любовницей Огюста. Обе женщины ведут предосудительный образ жизни и тесно связаны с упомянутой шайкой, точно так же, как и два художника, некие Жеан Трусбан и Лаперсон, и негр, их приятель. Если план побега, осуществится, вы найдете всех заправил шайки в полном сборе у вдовы Грегуар. Один из тюремных надзирателей, Соль, по прозвищу Вийон, также является сообщником. Что касается Бродара-отца, то хотя это честный человек, но за ним тоже не мешает следить, ибо он любит сына и ради него готов на все».
Последняя фраза была прибавлена с целью придать письму больше правдоподобия и отвратить всякие подозрения. Так последний мазок оживляет порой всю картину.
Лезорн, отправив письмо с таким расчетом, чтобы префект не успел принять меры против побега Огюста, дожидался теперь в гостинице на улице Сент-Маргерит последствий своих гнусных происков.
– Я болен, – заявил он, ложась в постель.
– Это Огюст испортил тебе кровь, старый осел! – сказал Жан-Этьен.
Уверенный в успехе своих козней, Лезорн радовался, что избавился от всех врагов. «Право же, полиция – весьма полезное учреждение!» – говорил он себе.
