Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)
LX. У Карадеков
Наконец-то семья Карадеков могла обрести счастье после всех перенесенных страданий!
В тот день, о котором мы рассказываем, на тетушке Грегуар красовался ее лучший чепец с длинными лентами, какие обычно носят старые крестьянки. Ивон и его дочери тоже принарядились. Клара Буссони была в подвенечном платье, а Жильбер – в костюме жениха. Но вряд ли когда-нибудь невеста бывала столь бледна: Клара не могла забыть, что, несмотря на свое целомудрие, она числится в списке проституток. И вряд ли когда-нибудь жених бывал так угрюм: Огюст Бродар все время помнил, что венчается под чужим именем. Но все-таки, рассуждали они, документы взяты Огюстом согласно воле покойного Жильбера Карадека. И разве их отец запятнал чем-нибудь имя Ивона? Разве они виноваты, что судьба так преследует их? Разве могли они носить свою фамилию? Ведь она навлекла бы на них новые беды… Лишь одна Луизетта была счастлива. Впрочем, и остальные испытывали некоторое облегчение от того, что дышали чистым воздухом, наслаждались покоем и надеялись мирно окончить жизнь, до сих пор такую мучительную.
На свадебный обед были приглашены шахтеры и несколько женщин из благотворительного комитета. Все сидели за столом, и Тото был очень доволен: ему то и дело что-нибудь перепадало от старой тетки Жана. Пес был ее любимцем, и старушка утверждала, что он умеет даже говорить: она будто бы понимает его лай.
Разумеется, Огюст и Клара сочетались гражданским браком. Во время пиршества каждый, по стародавнему обычаю, должен был спеть песню. Первой поднялась Луизетта и чистым голоском затянула песенку горцев:
Как серны прытки,
Бегут часы.
Вот маргаритки
В слезах росы…
Под зеленеющей травой
Белеют кости, черепа.
Сюда, под ветра злобный вой,
Властителей ведет тропа.
Всех горе ранит,
Спеши любить!
Ведь смерть не станет
Людей щадить…
Затем настала очередь Бродара-отца. Он попытался (насколько его горло могло испускать столь дикие звуки) спеть военный гимн канаков:
Чи какайль малу,
Чи какайль кайли кьен!
Кья да бейру —
Леле, леле!
Лайде танго —
Хау леле!
Полутоны, ускользающие от нашей записи и отделенные друг от друга долгими паузами, в течение которых задерживается дыхание, производили очень странное впечатление.
Поэтому Ивон имел шумный успех. Ему пришлось перевести слова песни с диалекта жителей Соснового острова[59]59
Сосновый остров – островок у южного побережья Новой Каледонии.
[Закрыть]:
Есть мясо, мясо,
Мозг из костей,
Пить кровь из жил —
Ах, хорошо!
Спать как мертвец —
Счастья венец!
– Где вы научились этой песне? – спрашивали все.
– Я знал многих ссыльных…
Бесспорно больше всех аплодировали Ивону: он столько знал о жизни в далеких странах. У многих увлажнились глаза, когда он спел прощальную песню ссыльных, посвященную их собратьям, покоящимся на кладбище, между зарослями корнепусков и вершинами Тандю:
– О мать, когда отец вернется?
– Он не вернется, он зарыт
На берегу и не проснется,
К нему призыв не долетит.
И вместе с ним друзей немало
Дышать навеки перестало.
Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной,
Оплакивает вас, изгнанники, с тоской…
О, сколько было полных веры
В иные, лучшие года!
Забыв свои мечты-химеры,
Они уснули навсегда
Там, на чужбине этой дальней…
Судьба найдется ли печальней?
Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной,
Оплакивает вас, изгнанники, с тоской…
Одни, опьянены борьбою,
Спешили, храбрые, вперед
И смело призывали к бою
За жизнь, за волю, за народ.
Другие, полные печали,
Конца безрадостного ждали…
Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной,
Оплакивает вас, изгнанники, с тоской…
Хоть кем-то выбиты на плитах
Друзей погибших имена —
Лишь ветер помнит позабытых,
Читает эти письмена
И от залива до залива
Он повторяет их тоскливо.
Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной,
Оплакивает вас, изгнанники, с тоской!
Много еще было спето песен, но ни одна так не понравилась, как песни Бродара.
– Этот Ивон поет с таким чувством, словно сам побывал в тех краях! – шептались растроганные слушатели.
– А ведь сам он ничего не видел, только слышал рассказы ссыльных!
Правда, Огюст, спевший «Красавицу под покрывалом», произведение Вийона из Клерво, тоже привлек внимание, но все-таки первое место занял его отец, несмотря на несколько хриплый голос. Между тем песня тюремного поэта тоже была весьма чувствительной:
Всегда укрыта покрывалом,
Прелестный призрак, шла она,
И всех мужчин околдовала,
С ней не сравнится ни одна.
Пленясь ее манящим взглядом
И стана стройного красой,
Быть с незнакомкой этой рядом
Стремился юноша любой.
Сорвете розу – она увянет,
Доверьтесь счастью – оно обманет…
И вот один из них добился
Свидания в ночной тиши…
Своей победой он гордился,
Любил красотку от души…
И, приподнявши покрывало,
Хотел коснуться милых губ.
О ужас! Что оно скрывало?
Больной проказой полутруп…
Сорвете розу – она увянет.
Доверьтесь счастью – оно обманет…
Бледная, взволнованная невеста отказалась петь. Она была счастлива, но ее сердце чуяло что-то недоброе угрожавшее их благополучию. Это что-то недоброе называлось роком. В жизни так много страданий и так мало радостей, что каждый новый день сулит больше горя, чем счастья…
LXI. Дом призрения неимущих девушек
Чем подозрительнее афера, тем больше простаков попадается на приманку; чем тщательнее прикрыт грех маской добродетели, тем большее количество глупцов соблазняет он. Если бы на свете существовали лишь одни плуты, никакие мошеннические проделки не удавались бы. Простаки и глупцы сами содействуют им вплоть до того момента, когда становятся их жертвами.
Олимпия и Амели были очень легковерны, не говоря уже об их служанке Розе: та тратила добрую часть своего жалованья на вклады в душеспасительные общества и охотно выводила свою фамилию на подписных листах. Чтобы хоть немного возместить эти расходы, она при закупках провизии охулки на руку не клала. При этом Роза так беззастенчиво хвасталась своей честностью, что ее хозяйки смеялись и все ей прощали. Мы говорим: хозяйки, ибо Амели сделалась почти такой же хозяйкой, как и Олимпия.
Мы забыли сказать, что Роза осталась в услужении у этих дам, потому что ее жениха перевели в другой гарнизон, и это помешало их свадьбе. Но она совсем об этом не жалела, ибо по мере того как округлялся ее кошелек, росло и честолюбие. Теперь она мечтала выйти за какого-нибудь старого толстосума и вести жизнь светской дамы: заниматься благотворительностью, собирать доброхотные даяния для бедных; последнее казалось ей особенно привлекательным. Подобно мольеровским служанкам, Роза была рассудительна и добивалась своей цели иначе, чем ее хозяйки. Она с удовольствием сопровождала их повсюду, позволяя себе иногда вставлять реплики в их разговор.
Олимпия, пожертвовавшая крупную сумму в пользу дома призрения неимущих девушек, однажды решила посетить вместе с Амели и Розой это богоугодное заведение. Сопутствуемые долговязым аббатом, они осмотрели весь дом, от подвала до чердака. Их удивило большое количество комнаток, выходивших в коридор.
– Совсем как монастырские кельи, – заметили они. – Зачем столько отдельных каморок?
– Его святейшество, надо думать, лично изволил начертить план здания, – ответил глупец аббат. – Кто знает, сколь высокое предназначение уготовано этому приюту для малых сих?
Проходя по длинным коридорам, женщины восхищались фресками. Им бросились в глаза некоторые подробности, ускользнувшие от аббата.
– Глядите, какая смешная поза у бога-отца! Что это он делает там, под кустом?
Действительно, художники строго придерживались библейского текста, согласно которому всевышний не показал Моисею своего лица.
– А что нарисовано под этим ложем? Неужели ночной горшок?
Аббат был тем более скандализован этими открытиями, что раньше ничего не замечал. Он решил сделать живописцам строжайший выговор, но тут новые замечания возбудили его любопытство.
– Как красиво! Словно Анжела с малюткой!
– Кто такая Анжела? – осведомился аббат.
– Одна девушка примерного поведения.
Это несколько успокоило священнослужителя.
На фреске, изображавшей брак в Кане Галилейской[60]60
Брак в Кане Галилейской – евангельский эпизод, в котором рассказывается о чуде превращения воды в вино, совершенном Христом.
[Закрыть], Олимпия и Амели узнали себя в двух женщинах, склонившихся к апостолам в весьма вольных позах… На этот раз они только незаметно подтолкнули друг дружку.
Войдя в комнату, где работали художники, графиня и ее подруга очень смутились. Они встречались с этими молодыми людьми и ранее, но не подозревали, что те знакомы с Анжелой. Сейчас дамы очень испугались, как бы их не узнали. Они не ошиблись, ведь у живописцев хорошо развита зрительная память. Но, понимая, что в жизни часто происходят большие перемены, Жеан с товарищами отнеслись к превращению бывших проституток в светских дам, как к чему-то само собою разумеющемуся и не стали разоблачать их инкогнито. Негр, впрочем, увидев их, чуть не испустил удивленный возглас, но взгляд Трусбана вовремя остановил его. С минуту он стоял, разинув рот, а затем издал нечленораздельный звук.
Аббат придирчиво осмотрел начатые фрески и выразил крайнее недовольство позой, приданной Иегове на одной из уже законченных картин.
– Как известно из библии, – возразил Трусбан, – господь, дабы не пугать Моисея, повернулся к пророку задом, вместо того чтобы явить ему свой лик.
Спокойствие художника изумило аббата, но не смогло его переубедить. Договорились, что часть фигуры всевышнего, обращенная к вождю древних евреев, будет затенена. Решили несколько изменить и фреску, изображавшую пророка Иезекииля, который с аппетитом завтракал, вместо того чтобы произносить пламенную проповедь.
Дамы не захотели долго оставаться у художников, чем весьма огорчили Розу: ее все это очень забавляло.
Каково же было их удивление, когда, вернувшись домой на час или два раньше, чем предполагалось, они нашли на кухне Лезорна, который уплетал холодное мясо и запивал его дорогим вином! Их нежданный приход смутил бандита.
– Как вы сюда попали, милый Бродар? – спросила Олимпия.
– Очень просто: вы оставили дверь незапертой.
– Полноте! Я сама ее запирала.
– Вы повернули ключ прежде, чем притворить дверь.
– Скажите пожалуйста! Ведь могли забраться воры.
Не будь обе подруги столь доверчивы, они заметили бы бледность Лезорна. Но все обернулось для него благополучно; мало того, Олимпия и Амели стали еще больше доверять ему. Очень удачно получилось, что Бродар зашел в их отсутствие! Хорошо бы, если б он сторожил дом в свободное время…
И Лезорн, как ни в чем не бывало, продолжал свою трапезу.
* * *
Как и этот бандит, вдова Марсель с дочерью тоже выжидали удобного случая, чтобы заграбастать кусок пожирнее. С этой целью мать, переодетая и загримированная, отправилась в Англию и послала из Лондона Девис-Роту такое письмо:
«Ваше преподобие!
Простите двух нуждающихся женщин, которым ничего не остается, как взывать к вам о помощи, принимая во внимание обстоятельства, известные вам столь же хорошо, как им. Вы знаете, конечно, что все разоблачения, сделанные за последний год о приюте для выздоравливающих девочек, имели один и тот же источник – Лондон. Из-за происков врагов церкви мы с дочерью будем вынуждены, вопреки собственной воле, стать их соучастниками, если только вы не освободите нас из-под их власти, послав сто тысяч франков по адресу: Лондон, почтовое отделение на Шарлотт-стрит, до востребования. A. M.
Мы будем ждать ответа в течение недели.
Ваша покорнейшая слуга, та самая, кого вы изволили завлечь в свое подземелье».
Позаботившись о том, чтобы это послание попало Девис-Роту в собственные руки, вдова Марсель опять села на поезд, а затем в Дувре – на пароход. В Париж она приехала, переодетая мужчиной (ее лицо вполне позволяло это), и без всяких приключений вернулась в переулок Мулен, где ее ждала дочь.
Через неделю старуха вновь съездила в Лондон. Ответа не было. Девис-Рот предпочитал невозмутимо ждать нападения врагов, чем выдать себя, послав деньги, которые могли бы стать уликой против него. Ведь «черный кабинет» не дремал, и иезуиту вовсе не хотелось снабжать оружием своих собратьев по темным делам.
Пока он, не теряя спокойствия, готовился к борьбе и налаживал слежку в Лондоне, вдова Марсель укрепляла свои позиции в Париже. Исколесив его (все время меняя при этом свою внешность), она нашла Гренюша, переодетого аббатом и жившего недалеко от укреплений в доме на улице Мон-Сени, на шестом этаже.
Однако соседи уже заметили, что мнимый кюре, с тех пор как поселился там, ни разу не побывал в церкви Клиньянкур. Еще одно важное обстоятельство побуждало его переменить квартиру: в доме собирался поселиться другой священник. Привратник, сообщивший ему эту новость, думал, что он обрадует аббата Рене (так звали теперь Гренюша). Но того вовсе не прельщала близость собрата по профессии, который, неровен час, мог заговорить с ним по-латыни. Гренюш не был ни смел, ни умен, как Лезорн и Николя, – те не задумались бы исповедать и благословить всех женщин квартала, случись в этом надобность.
Как-то вечером, когда Гренюш уныло плелся по сумрачным улицам, раздумывая, где бы отыскать пристанище, он вдруг столкнулся с вдовой Марсель. По неуверенной и боязливой походке она сразу заметила, что этот человек переодет. Подойдя ближе, заглянув ему в лицо и удостоверившись, что это тот, кто вместе с нею и Бланш попал в подвал, она низко поклонилась и сказала:
– Как я рада встрече с вами, ваше преподобие! Я уже давно вас ищу!
Испуганное выражение лица Гренюша окончательно убедило старуху, что она не ошиблась. Он, в свою очередь, узнал по голосу и росту, кто эта уродина.
– Пойдемте, – продолжала вдова Марсель, – я отведу вас в дом, где вы будете в полной безопасности. Там нет привратника, и если вы не привлечете любопытства жильцов, то сможете жить как у Христа за пазухой.
Ошеломленный Гренюш покорно последовал за старой ведьмой и опомнился только у нее в комнате. Она усадила его и начала расспрашивать. Тут же в небрежной позе, с книгой на коленях, сидела и Бланш, готовая, в случае надобности, прийти матери на помощь. Ее восхищало искусство интриги, которым та владела в совершенстве.
– Почему вы так старательно прячетесь? – спросила вдова, угощая Гренюша вином и бисквитами.
– Но ведь и вы, как мне кажется, тоже скрываетесь. А что, если тот, кто хотел нас убить, узнает, что мы живы? Ведь он может, пожалуй, возобновить свои попытки.
– Это верно. Мне сдается, что вы – человек деловой, и я хотела бы знать, можно ли рассчитывать на вас?
– А для чего это вам? – осведомился Гренюш. Он вовсе не стремился снова впутываться в какую-нибудь авантюру.
– Для чего? Чтоб отомстить, а заодно извлечь выгоду.
– Выгоду извлечь и я не прочь, но месть – оружие обоюдоострое, и у меня нет охоты пострадать от него.
«Ага, его можно соблазнить наживой!» – подумала вдова, продолжая угощать Гренюша. Когда тот вдоволь наелся, она успокоила его, обещав, что устранит всякую опасность и все кончится благополучно.
– А для чего, собственно, я вам нужен? – повторил Гренюш. – Ведь если б я не мог быть вам полезен, вы не позвали бы меня… Скажите же, чего вы ждете от меня?
Его прямолинейность несколько испугала вдову Марсель. Гренюш не отличался умом, но в житейской сметке ему нельзя было отказать.
– Я же вам сказала: мы хотим, чтобы вы нам помогли получить отступное за незаконную попытку нас задержать.
Бланш внимательно слушала, прекрасно понимая, о чем идет речь. Ей нравилась эта атмосфера интриг, в которой она выросла. Единственно, что ей не хватало – это опыта. Но с помощью матери можно было приобрести и его.
Гренюш снял комнату в том же доме, на сей раз под именем аббата Антуана (ибо зваться по-прежнему аббатом Рене было опасно). Подозрений у соседей он уже не вызывал, так как его надоумили выходить каждое утром из дому в часы церковной службы. А дружба с аббатом благоприятно сказалась на репутации вдовы Марсель и ее дочери.
Итак, враги готовились выступить против Девис-Рота, пребывавшего в полном неведении…
* * *
После того как в газетах написали, что тетушка Микслен не проживет и дня, все про нее забыли, а она между тем понемногу поправлялась. Никто не интересовался ею. Умерли тысячи других, о чьей кончине жалели, а она осталась жить, чтобы страдать, хотя никто не стал бы носить траур в случае ее смерти.
В тот самый день, когда Гренюш снял комнату, указанную ему вдовой Марсель, тетушка Микслен выписалась из больницы. Молодой врач, который без ее ведома произвел над нею немало научных опытов, подозвал ее:
– Где вы будете жить, моя милая?
– Право не знаю, сударь.
– Остались ли у вас друзья?
– Тоже не знаю.
– Что же вы будете теперь делать?
– Понятия не имею. Но ведь мне так немного нужно, я, наверно, найду какую-нибудь работу.
– Надеюсь. Но пока разрешите мне помочь вам. Вы, сами того не ведая, оказали науке важные услуги. Мы сделали благодаря вам много полезных наблюдений, и мне не хочется, чтобы вы, едва оправившись от болезни, нуждались в хлебе и в крове. – Видя, что тетушка Микслен в нерешительности, молодой врач добавил: – От меня вы можете принять: я не из числа ваших обидчиков.
– Увы! – сказала она. В молодости люди редко бывают злыми, но потом надежды, которые они подавали, не сбываются…
Оба были растроганы.
– Возьмите, – настаивал врач, – прошу вас. Вот адрес моего приятеля Филиппа, человека умного и великодушного. Сходите к нему: я уверен, что, побывав у него, вы несколько утешитесь.
Вот каким образом тетушка Микслен свела знакомство с Филиппом и его братьями – знакомство, чреватое опасностями для убийц ее маленькой Розы….
* * *
Второе письмо, полученное Девис-Ротом из Лондона, сопровождалось следующей припиской:
«Имею честь сообщить, что нам помогает человек, которого вы заманили в ловушку вместе с нами. Его показания, в случае надобности, дополнят наши».
Иезуит не ответил и на эту угрозу. Невозмутимое спокойствие не изменяло ему, но его волосы, до той поры седые лишь наполовину, побелели как снег. За несколько дней он состарился на добрый десяток лет. Он видел, что разоблачения грозят коснуться самого святого (свою особу он тоже считал священной). «Нет, – говорил он себе, – все останется в тайне. Я сумею спасти престиж церкви. Глупцы не понимают, что если вере угрожает опасность, то нечего колебаться, принося в жертву нескольких ничтожных людей». Он проводил долгие часы в тронном зале, погруженный в раздумье. Все, что следовало укрыть от посторонних взглядов, он отнес в свою подземную крепость и скорее взорвал бы ее, чем позволил бы кому-нибудь туда войти.
В это время с Гренюшем произошла история, которая помогла вдове Марсель получить весьма полезные сведения.
Однажды вечером, когда она, убирая комнату почтенного аббата, советовала ему носить сутану с более солидным видом, ибо неуверенность в себе могла все испортить, в дверь постучался мальчик лет десяти.
– Мне нужен аббат Антуан, – сказал он.
– Это я, дружок, – ответил Гренюш.
– У меня к вам поручение.
– Какое же?
– Одна женщина – она чуточку свихнувшись – просила меня узнать, не тут ли живет аббат Антуан и в какой церкви он может ее исповедать.
– В какой церкви? – переспросил удивленный Гренюш.
Так как он не знал, что ответить, вмешалась вдова Марсель:
– Где эта женщина?
– Внизу ожидает ответа.
– Господин аббат болен и не выходит. Но он может исповедовать ее у себя, если ей так этого хочется.
Мальчик побежал вниз. Метнув на Гренюша презрительный взгляд, старуха заметила:
– Всякую тайну полезно выведать. Вы без меня решительно никуда не годитесь! А я сумею, если потребуется, и исповедовать любого, и благословить, и отлучить от церкви не хуже самого папы!
Затем она торопливо спустилась вслед за мальчиком и вернулась в сопровождении посетительницы. Измученное лицо этой тщедушной женщины говорило о тяжелых переживаниях.
Скромно удалившись, вдова Марсель, устроилась поудобнее за дверью, но в эту минуту кто-то потянул ее за платье.
– Тетенька, а тетенька, – хныкал мальчуган, – мне забыли заплатить!
Она сунула ему несколько монет и поспешила его спровадить, чтобы снова занять свой наблюдательный пост.
– По какой причине, сударыня, – начал Гренюш, – вы пожелали обратиться ко мне, безвестному священнослужителю?
– Я боялась, что другой меня выдаст.
– Полноте! А тайна исповеди?
Страх придал Гренюшу сообразительности, и он неплохо играл свою роль. Вдову Марсель это и удивило и испугало. Неужели ей придется делиться с этим шутом гороховым? А ведь она думала, что его легко обвести вокруг пальца…
Посетительница между тем продолжала:
– У меня уже давно лежит камень на сердце; я сделала попытку сбросить его, пошла в собор и обратилась к первому попавшему аббату с просьбой исповедать меня. Но, лишь только я начала, он вскричал: «Несчастная, в вас вселился бес! Я не стану вас слушать; сначала надо изгнать этого демона!» Его взоры вонзились в меня, словно острия кинжалов… Испугавшись, я убежала. Потом я хотела исповедаться у другого, но не могла собраться с духом. Мне говорили, что вы не бываете ни в кафе, ни у женщин; это и внушило мне доверие к вам.
– Поведайте мне все! – промолвил Гренюш, возложив обе руки на голову женщины, опустившейся перед ним на колени.
Не зная ни одной латинской молитвы, он пробормотал вместо благословения первые две строчки из басни Федра[61]61
Федр (30 г. до н. э. – 44 г. н. э.) – римский баснописец.
[Закрыть], запомнившиеся ему, когда он был слугой в одном пансионе:
Ad rivum eundem lupus et agnus venerant,
Siti compulsi. Superior stabat lupus.
Эти слова, произнесенные елейным тоном, в особенности «agnus»[62]62
Ягненок, агнец (лат.).
[Закрыть] и «stabat»[63]63
Стоял [а] (лат.).
[Закрыть] (слово, которым начинается гимн богоматери) произвели на бедную женщину должное впечатление. Так как Гренюшу больше нечего было сказать, он все более и более истово повторял двустишие. Вдова Марсель была восхищена.
– Не волнуйтесь, милая, и скажите, что тяготит вашу душу? – ласково проговорил Гренюш.
– Я участвовала в похищении одного ребенка. Тогда мне казалось, что я ничего плохого не делаю; по крайней мере так утверждал господин, заплативший мне.
– Зачем же он хотел украсть ребенка?
– По его словам, это было необходимо, чтобы избежать какого-то преступления, но похоже, что преступление совершили мы. Видимо, кому-то хотелось, чтобы чье-то наследство попало в другие руки.
– Расскажите, как все произошло.
– Однажды утром, когда я шла стирать, встретился мне пожилой мужчина с мальчиком лет трех. Этот господин, весь в черном, походил на священника, переодетого в штатское. Малыш был прехорошенький, в простом сером костюмчике. Я ласково посмотрела на него, и господин взглянул на меня. «Не правда ли, какое милое дитя?» – спросил он. Удивившись, что он обращается ко мне, я ответила: «Да, сударь». – «Слушайте! – продолжал он (выражение его лица меня испугало). – Надо помешать злодеянию, жертвой которого может стать этот мальчик. Возьмите его! Вот вам тысяча франков за молчание; а если вы проболтаетесь, вас накажут». Он подчеркнул эти слова. Я хорошо видела, что он не желает добра малютке, но испугалась, и к тому же мне хотелось получить тысячу франков. «Можете поступить с ребенком, как вам угодно, – продолжал господин, – но если злые люди узнают, где он, то убьют его. Через три месяца, если вы сдержите слово, получите еще тысячу. Спросите на почте денежный перевод от X. Ежегодно вы будете получать такую же сумму. Но если вы сболтнете лишнее, вам и мальчику грозит смерть». Мне казалось, что я где-то видела этого человека, да и голос его как будто слыхала.
– Ходите ли вы на проповеди? – спросил Гренюш.
Вдова Марсель была поражена сообразительностью своего сообщника: словно дикий зверь, он в опасную минуту становился способен на чудеса хитрости.
– Да, – ответила женщина, – и часто. Мне хочется узнать, буду ли я наказана на том свете за свой проступок: ведь я чувствовала, что все это делалось не в интересах малыша. Но я не все понимаю в речах проповедников; к тому же они говорили о тех, кто согрешил против бога, а я согрешила против мальчика.
– Что же с ним сталось?
– Видите ли, меня, к несчастью, арестовали; хоть дело и было пустяковое, но я поняла, что выйду на свободу не скоро, и за триста франков отдала малыша одной женщине по имени Крюше. Я ни о чем ей не стала рассказывать; мы порешили, что когда меня выпустят, она вернет мне ребенка. Но меня приговорили к трем годам тюрьмы за укрывательство и соучастие в убийстве. После моего освобождения оказалось, что Крюше уже умерла. Куда девался мальчик – не знаю.
– Почему же вы теперь вспомнили о нем?
– Разве вам неизвестно, что старый граф Моннуар завещал все свое состояние – около трех миллионов – его преподобию Девис-Роту, с условием, чтобы тот, пользуясь доходами с капитала, продолжал поиски наследника Моннуара, маленького Анри, похищенного, когда ему было три года, и до сих пор не найденного прадедом, несмотря на все старания? Сейчас мальчику должно быть около десяти лет.
– Ну так что же?
– По описанию примет я узнала того ребенка, которого меня заставили взять, и во мне заговорила совесть…
– А к тому же нашедшему полагается немалая награда, не так ли?
Женщина покраснела.
– Вас послал сам Бог! – объявил Гренюш. – Вы сейчас же письменно изложите все, что рассказали.
– Но я неграмотна.
– В таком случае вы дадите устные показания, когда вас вызовут. Я знаю этого графа.
Гренюш был положительно великолепен!
Тут вдова Марсель, которая тоже была не промах, неожиданно появилась с пером, чернилами и бумагой.
– Вы меня звали, ваше преподобие?
– Да, – ответил Гренюш, – тоже умевший писать. Он вовсе не собирался ее звать, но отступать было поздно. Вдова Марсель уселась за стол.
– Прикажете записывать, ваше преподобие?
– Да, – еще раз подтвердил Гренюш.
У посетительницы от страха спирало в горле; она не понимала, каким образом эта старуха угадывала намерения хозяина. И хотя помощница аббата состроила умильную мину, кающаяся заговорила не сразу.
– Ваше имя? – начала допрос вдова Марсель, словно заправский следователь.
– Анна Фигье.
– Где вы родились?
– На этой самой улице, сударыня. У моей матери была прачечная в доме номер семнадцать; потом, когда она продала свое заведение, я продолжала в нем работать.
– Сколько лет вам было, когда вы взяли этого ребенка?
– Сорок, сударыня.
– Не «сударыня», а «отец мой», ибо вас спрашивает его преподобие, а я – только посредница. Господин аббат болен; он велел мне задавать вам вопросы и записывать ваши ответы.
Гренюш утвердительно кивнул. Вдова Марсель продолжала:
– Вы не замужем?
– Нет.
– Всегда ходили в церковь?
– Да.
– В таком случае есть священники, знающие вас?
– Конечно; до того, как случилась эта история с мальчиком, я часто исповедовалась, но с тех пор как меня напугал аббат, о котором я говорила, я больше на исповеди не была.
– Не походил ли голос этого священника на голос мужчины, заставившего вас взять ребенка?
– Вы пугаете меня! – прошептала женщина. – Да, в самом деле, я уже слыхала раньше этот голос.
– Может быть, в церкви?
– Право, не знаю.
– Он высокого роста?
– Повторяю, ваши вопросы пугают меня!
– Если вы хотите спасти свою душу, то не должны ничего утаивать! – вмешался Гренюш. – Давно пора все рассказать, моя милая! Сам бог направил вас сюда.
Вдова Марсель вновь была поражена смышленостью своего сообщника, делавшего быстрые успехи. Видимо, для его развития нужен был лишь благоприятный случай. Быть может, такой толчок дала ему мысль о миллионах, которые могли удовлетворить его ненасытную жажду наживы.
Посетительница успокоилась: из двух зол она выбрала меньшее. Вдова Марсель продолжала, не давая ей опомниться и гипнотизируя ее взглядом:
– Вспомните, как он выглядел! Черты лица, рост, глаза, голос! Вспомните хорошенько!
Сосредоточившись, женщина напряженно думала.
– Да, это он! – воскликнула она наконец.
– Как его зовут? Вспомните, чьи проповеди вы слушали по вечерам, в дни поста? Ведь вы ходили в церковь святого Сюльпиция?
– Да.
– Ну, так знайте, что это – Девис-Рот!
– Девис-Рот? О боже! Отпустите меня, я боюсь его! Зачем только я пришла сюда? Он меня накажет.
Гренюш поднялся и с достоинством промолвил:
– Сударыня, заверяю вас, что мы будем действовать в ваших интересах, во имя божие и для вящей славы его!
Женщина снова успокоилась. Вдова Марсель возобновила допрос:
– Итак, это был Девис-Рот?
– Увы, да!
– Теперь продолжайте: где и когда вы встретили его с ребенком?
– На набережной Берси, в пять часов утра; мальчика, как видно, похитили прямо из постельки.
Вдова Марсель все время записывала.
– Вы сохранили конверты, в которых вам присылали деньги?
– Да, я их не выбрасывала, сама не знаю почему. Они со мной.
Узнав почерк иезуита, вдова Марсель вздрогнула от дикой радости.
– Это действительно почерк Девис-Рота, – заметила она, прикрепляя конверты булавкой к листку, на котором писала.
Записав все, что рассказала Анна Фигье, вдова Марсель задала ей еще ряд вопросов.
– Как выглядел ребенок?
– Смуглый, с черными, довольно жесткими волосами. Ничем особенным он не отличался, но его глазенки блестели, как два уголька, и сразу привлекали внимание.
– Вам сказали, как его зовут?
– Нет, я звала его просто Малышом.
– А разве он не знал своего имени?
– Нет, он упоминал только о дедушке Анри. Это и навело меня на мысль, что он – правнук графа.
– Но неужели мальчик не мог назвать вам свое имя?
– Я спрашивала, но он отвечал, что его все зовут Малышом.
– Как по-вашему, ребенок знал мужчину, похитившего его?
– Да, во всяком случае, он разговаривал с ним без всякого стеснения.
– Вы можете подписаться?
– Да, меня этому научили, хоть я и неграмотна.
– Ничего, подпишите.
Дрожащей рукой, не смея ни в чем отказать ужасной старухе, которая ее допрашивала, женщина вывела: «Анна Фигье», Внизу вдова Марсель указала адрес: переулок Мулен, 4.
– Теперь можете идти, – сказал Гренюш.
Но женщина робко прошептала:
– Неужели вы меня не благословите, ваше преподобие?
Порывшись в памяти, Гренюш вспомнил еще один латинский стих:
Коленопреклоненная Анна Фигье выслушала эти слова, затем, поднявшись, поспешно выбежала из комнаты и только на улице перевела дух, как человек, которому привиделся зловещий сон.
Вдова Марсель собралась уже спрятать показания женщины в карман, но Гренюш внезапно оторвал часть листа.
– Чур, пополам! – заявил он. – Потом мы склеим. А до тех пор ни один из нас не сможет надуть другого!
– Ладно! – ответила старуха. Сначала она нахмурилась, но затем ее лицо вновь приняло обычное непроницаемое выражение. Она поспешно спустилась по лестнице (благодаря туфлям на войлочной подошве шаги ее были неслышны) и, следуя за Анной Фигье, удостоверилась, что та действительно проживает в доме № 4.
Когда вдова Марсель убедилась, что птичка не улетит, ее мысли приняли другое направление. Прежде всего она спросила себя, что делать, если Гренюш потребует львиную долю добычи, которою старуха предпочитала завладеть целиком. Быстро приняв решение, она больше об этом не размышляла.
