Текст книги "Нищета. Часть вторая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)
LVII. Мать и дочь Марсель
Благополучно выбравшись из подземелья Девис-Рота, вдова Марсель и ее дочь юркнули в темный переулок.
Эти гадюки питали друг к другу привязанность – единственное человеческое чувство, на какое они были способны.
– Куда мы идем? – спросила дочь шепотом, прижимаясь к матери, чтобы не потерять ее в потемках.
– Увидишь! – ответила мать, увлекая ее за собой.
Они скользили вдоль стен, как тени. Каждый раз, когда им попадался фонарь или газовый рожок, они делали крюк, чтобы обойти его. Дочь больше не задавала вопросов. Наконец они добрались до узкой, извилистой улицы возле Лионского вокзала и свернули в переулок Мулен. У одного дома они остановились. Привратницкой здесь не было; мать отперла дверь одним из многочисленных ключей, лежавших в ее бездонном кармане, и обе поднялись на пятый этаж.
– Мы спасены, – промолвила старуха, – спасены хотя бы на время.
– Где мы?
– В моем убежище. Если у крысы только одна нора, ее быстро поймают. Здесь нам нечего бояться; я снимаю эту комнату под чужим именем и никогда не являлась сюда в своем обычном платье.
С этими словами она вытащила из кармана огарок, зажгла его и отыскала лампу. Помещение было меблировано весьма скудно: стол и кровать.
– Однако на этот раз придется выйти отсюда в той же одежде! – заметила дочь.
– Ты думаешь? – сказала старуха, вынимая из кармана все новые и новые предметы: щипчики, отмычки и различные другие инструменты.
Чувствуя себя в безопасности, Бланш прилегла на кровать и с любопытством следила за движениями матери. Та отперла один за другим несколько шкафчиков, искусно вделанных в стены, и извлекла оттуда белье, верхнее платье, бутылку вина, печенье. Эти шкафчики были еще вместительнее, чем ее карманы. Поднеся дочери рюмку вина и отхлебнув сама глоток, старая ведьма открыла другие, такие же укромные тайники, достала оттуда свертки с одеждой и помогла дочери все с себя снять. Надев на нее сорочку из грубого полотна и вязаную кофточку, она уложила Бланш в постель, как маленькую, и заботливо подоткнула одеяло; затем переоделась сама, но прежде, чем лечь, уничтожила одежду, в которой они пришли. Для этого она сначала разрезала ее ножницами на куски, а затем развела в камине огонь и сожгла все до последнего клочка. Бланш с восхищением наблюдала за матерью.
– Когда же ты приляжешь отдохнуть?
– Я еще не кончила.
Старуха взяла бутылочку с жидкостью темного цвета, подошла к дочери, и взъерошенные рыжие патлы Бланш, придававшие ей сходство с жаворонком, скоро стали черными, гладко прилизанными. С помощью другого снадобья был придан более смуглый оттенок не только ее лицу, но и всему телу. Затем вдова Марсель, взяв зеркальце, подала его дочери.
– Неплохо получилось! – заметила она.
– Какой я стала уродиной! – воскликнула Бланш, взглянув на себя в зеркало.
– Вот посмотришь на меня! – промолвила мать, смеясь. И, взяв другую склянку, она произвела ту же операцию над собой, с той разницей, что жидкость была коричневой. Ее волосы приобрели цвет коровьей шерсти, вполне гармонировавшей с цветом ее желтых глаз. Затем она с головы до ног натерлась жидкостью от которой кожа становилась смуглой. Теперь мать и дочь походили на мулаток.
– И ты тоже превратилась в урода! – засмеялась Бланш.
– Я всегда меняю свою наружность, когда живу здесь.
– Как ты нашла эту комнату с тайниками?
– Я сама их заказала.
– Но столяр может тебя выдать!
– Он уже умер.
Девушка вздрогнула. Ей уже не раз случалось видеть у матери какие-то тщательно спрятанные пузырьки. На мгновение ее объял ужас при мысли, что столяра отравили… Но она подумала: «Надо же было предотвратить опасность!», и успокоилась, готовая оправдать любое преступление, лишь бы оно гарантировало, что их не тронут. Старая мегера заметила волнение дочери, но не сочла нужным продолжать разговор на эту тему.
– Долго ли мы останемся здесь? – спросила Бланш.
– В зависимости от обстоятельств. Когда собирается гроза, птицам лучше сидеть в гнездах.
Старуха, подобно Санчо Пансе, любила иносказания.
– Что же мы будем делать?
– Ничего. У нас хватит средств, чтобы жить, ничего не делая.
– А почему бы нам не уехать за границу?
– Я хочу сначала выяснить, чем мы рискуем и что можем выгадать.
– То есть?
– Разве ты не понимаешь, какую опасность мы представляем для Девис-Рота?
– Да, понимаю.
– А когда от опасных людей не могут избавиться, то стараются с ними поладить.
– На каких же условиях ты согласна поладить с ним?
– Разумеется, на самых выгодных для нас!
Затем мать и дочь уснули.
Первое, что они услышали утром, был крик газетчика: «Приговор убийцам Руссерана – одно су!» Вдова Марсель вышла на улицу и купила газету.
– Тьфу, пропасть! – заметил про себя продавец. – И это называется «прекрасным полом»?
Произведя такое же впечатление на лавочников, старуха купила кое-чего съестного и вернулась к дочери.
– Ты еще в постели?
– Не садиться же мне у окошка в таком виде!
– Однако придется; я буду говорить, что ты – дочь африканского царька, а я – его вдова.
– Ну ладно! – сказала Бланш. Все это начинало ее забавлять.
Они развернули газету и стали искать отчет по делу Руссерана. В нем сообщалось, что главные обвиняемые – Санблер и Огюст Бродар – успели скрыться от правосудия. Лакей, которому приписывалась кража кубка, уже умер. Основную роль в судебном процессе играл надзиратель Соль (Вийон из Клерво). Парни, обвиняемые в том, что помогли Огюсту освободиться, отошли на второй план, а их возлюбленные – на третий.
Сначала вызвали Соля. Он сохранял безмятежное спокойствие; его крючковатый нос напоминал совиный клюв.
– Подсудимый, где вы родились?
– Право, не знаю. Ведь я сызмала бродяжничал.
– Сколько вам лет?
– Откуда мне знать, раз меня еще маленьким упрятали за нищенство в исправительный дом? Я не помню, что было раньше.
– Думайте, прежде чем отвечать! На что вы жили?
– Я почти всю жизнь провел в тюрьме. Поступая на работу, я не мог скрывать, откуда вышел, и меня немедленно увольняли.
– Почему вы стали надзирателем в тюрьме Мазас?
– Я мог работать только в тюрьме, там меня по крайней мере знали. На воле меня принимали за убийцу.
– Зачем вы содействовали бегству одного из главных обвиняемых?
– Чтобы хоть кому-нибудь помочь освободиться.
– Узнаете ли вы присутствующих здесь участников банды, освободившей Огюста Бродара?
– Нет, я их не знаю.
Председатель, очень недовольный, велит подняться подругам Шифара и его товарищей.
– А этих узнаете?
– Не больше, чем тех.
Соля присудили к пяти годам лишения свободы. Он вышел, напевая вполголоса свою песенку:
Раз каторжник освобожденный
Шел по дороге, долго шел…
Смехотворный допрос молодых бродяг и их любовниц доставил немало веселых минут публике, а также присяжным, но довел председателя до крайнего раздражения. Несмотря на то что прокурор потребовал строгого наказания, присяжные сочли достаточным поместить всех до совершеннолетия в исправительный дом. Габриэль (он же Санблер) и Огюст Бродар были приговорены к смертной казни, оба заочно.
– Ого! – сказала вдова Марсель. – Процесс наделал немало шума, а в конце концов осудили тех, кому на это наплевать. Они далеко, и уж, конечно, карманы у них не пусты.
Ее тонкие губы искривились в алчной усмешке.
– А остальные? – спросила Бланш. – Ведь осудили и других?
– Остальные – просто олухи. Что о них толковать?
LVIII. Пылающая шахта
Подобно циклонам в экваториальных странах, пурга, зародившись на дальнем севере, проносится по сибирским равнинам, вея леденящим холодом. На своем пути она с корнем вырывает вековые деревья, сносит целые селения и то разметает в воздухе огромные массы снега, превращая их в пыль, то нагромождает их в сугробы, беспрерывно меняющие очертания.
Вместе с другими казаками, которые во избежание побегов круглые сутки охраняют шахты, стоял на карауле и знакомый нам Хлоп. Он, видимо, еще усерднее, чем раньше, обдумывал какой-то очень трудный и дерзкий план. Его лоб, полускрытый под густой шапкой волос, морщился от умственного напряжения. Хлоп не забыл своего обещания и надеялся выполнить его, воспользовавшись тем, что пурга нарушила распорядок дня. Заключенных стали охранять менее бдительно. Но как осуществить задуманное? Этого он еще не решил. В его мозгу одна мысль сменяла другую, меж тем как ветер, беснуясь все громче и громче, завывал в тайге, сгибая ели словно былинки. Несколько деревень было уже разрушено, жители спасались бегством, ничего не видя сквозь хлопья снега и увязая в сугробах, выраставших с каждым часом.
С наступлением ночи иззябшие караульные, покинув посты, укрылись под скалами, нависшими над входом в шахту. Остался на месте лишь один Хлоп. Когда казаки и солдаты исчезли в ближайшем шинке, он подошел к отверстию шахты и проворно скользнул в зияющую пропасть.
Наклонный спуск вел ко второй шахте, откуда при помощи каната с узлами можно было добраться до третьей и четвертой. Там начинались штольни, где трудились каторжники. Большинство этих несчастных утратило человеческий облик. Как у всех рудокопов, спины их согнулись, ноги утратили гибкость, туловища непропорционально развивались. Они работали без передышки; более сильные долбили породу кирками, другие отвозили добытый уголь в тачках. В штольнях царило мертвое молчание.
Хлоп резко свистнул. Каторжники прервали работу; после второго свистка некоторые подошли ближе. Анна, таскавшая уголь вместе с другими женщинами, крайне удивилась, услышав, что ее кто-то зовет:
– Демидова! Демидова!
Она узнала Хлопа.
– Хотите бежать? – спросил он. – Караульные из-за метели ушли с постов, они боятся обвала. Путь свободен.
– В самом деле?
– Да, вход сейчас никем не охраняется, вьюга бушует вовсю, вы можете подняться наверх. Позовите Петровского и других, кто хочет бежать. Вот канаты, взбирайтесь! Но скорей, скорей!
Зов Анны передали по штольням, и вскоре на канатах повисли гроздья человеческих тел. Поднимаясь из шахты в шахту, заключенные очутились у выхода, уже наполовину занесенного снегом. Его хлопья кружились в диком вихре, все погребая под белой пеленой.
Вскоре кучка беглецов уже достигла опушки леса и пыталась отыскать нужное направление, чтобы поскорее, несмотря на буран, добраться до более безопасных мест. Среди них были Анна, Петровский и Хлоп, решивший их сопровождать, хотя он и знал, что в случае поимки ему не миновать петли.
Вдруг забили тревогу: какой-то трус, объятый страхом, поспешил в шинок, где прятались караульные, и донес о побеге. Солдаты и казаки бросились к входу в шахты, где, словно рой пчел, толпились замешкавшиеся.
– Пли! – скомандовал офицер, тот самый, что командовал конвоем, сопровождавшим партию ссыльных. Читатель знает, что он был сторонником решительных действий.
И вот произошло нечто ужасное: солдаты разрядили во мраке ружья в гущу людей… Одни падали с жалобными стонами, другие – взывая к мести, проклиная жестокость палачей.
Вскоре порядок был водворен. Оставшиеся в живых снова спустились вниз; лишь двое или трое прорвались сквозь град пуль. Среди трупов хрипели раненые; товарищи перенесли их в штольни и пытались помочь им, омывая раны водою из подземных ручейков, кое-где пробивавшихся сквозь стенки.
На другой день предстояла лютая расправа – наказание кнутом. Но ради свободы стоило идти на риск… Ну что ж, не повезло, тем хуже! Придется покориться… Конечно, лучше было бы умереть с голоду в лесу, не достигнув границы. Но не в воле людей выбрать себе ту или иную смерть.
Хлоп не расставался с группой ссыльных, где были Анна и Петровский. Снег все еще валил и подчас скрывал беглецов друг от друга, но они, невзирая на это, быстро шли. Несколько человек отстало, их занесло. Вьюга по-прежнему буйствовала.
Утром, когда они наконец вышли из леса, их внезапно окружил отряд казаков. Это были войска, вызванные для усмирения бунта; они не заставили себя долго ждать.
– Эй, любезный! – спросил Хлопа командир. – Ты что тут делаешь?
– Как видите, загоняю для вас дичь.
– Черт побери! Одна гончая – и столько зверья?
– Стало быть, собака хороша.
– А по-моему, гончая тут заодно со зверями. Ну, ладно, мы это проверим!
Проверка не заняла много времени: у тех, кто мостит путь правосудия трупами, хватает проницательности. На другое же утро Хлопа повесили, хотя все каторжники единодушно утверждали, что он невиновен.
Во второй половине дня каждый десятый заключенный получил по двадцати пяти ударов плетью. Многие этого не вынесли.
Объявили, что экзекуция будет продолжаться ежедневно до конца недели. Дважды в день каратели спускались в шахты: сначала чтобы выбрать жертвы, затем – для расправы с ними. В конце концов устали даже палачи…
– Кем вы хотите умереть: жертвами или мстителями? – спросила Анна работавших поблизости от нее хмурых каторжников и велела передать вопрос дальше.
– Мстителями! – ответили все.
Вопрос повторили трижды: трижды был получен тот же ответ. Ссыльными овладела холодная решимость, свойственная людям Севера. Все они были осуждены за участие в заговорах – настоящих или мнимых; таким путем обеспечиваются и рабочие руки для государственных рудников и обильная пища для воронья, гнездящегося у виселиц.
Узники недаром умели обращаться с взрывчатыми веществами и подготовили катастрофу, сулившую верную гибель как им самим, так и их палачам. В нескольких местах они навалили кучи измельченного каменного угля, полили их керосином и спрятали внутри пороховые заряды. Когда чиновники и солдаты снова спустились в шахты, Анна и Петровский с помощью лампы подожгли шнуры, соединенные с очагами пожара.
Вскоре взрывы возвестили, что смерть близка… В ожидании ссыльные выстроились в штольнях. Через некоторое время бушующее пламя надвинулось на них со всех сторон. Наконец раздался последний, особенно сильный взрыв; весь рудник задрожал. Языки огня взметнулись высоко вверх вместе с обломками скал и кусками человеческих тел. Так погибли и мучители и их жертвы.
Жители деревень, бежавшие от пурги, блуждали, обезумев, среди отблесков, кидаемых пламенем. Большая часть беглецов была засыпана снегом или растерзана волками, бродившими по равнине. Временами гигантские спирали дыма вырывались из шахт. Уголь до сих пор продолжает гореть в подземных недрах. Эту пропасть, извергающую дым, прозвали «Красной могилой», без сомнения оттого, что облака над нею принимают багровый оттенок, особенно по ночам.
LIX. Мать и дочь Руссеран
Итак, Анна погибла в пылающей шахте, а Кларе предстояло, по всему вероятию, еще долгое время скрываться в пещере Дареков, и Эльмина, казалось, могла наслаждаться полной безнаказанностью, тем более что в своей статье Девис-Рот дал отпор новым нападкам левой прессы. Но эти бандиты ненавидели друг друга; кроме того, некоторые честные люди настойчиво стремились их разоблачить. Об остальном позаботился случай; ведь события часто зависят от него.
Старый барон Вармер, уверявший, будто он встречал Эльмину при дворе курфюрста, познакомился с двумя дамами, которые недавно приехали в Лондон после длительного путешествия по Европе. Их свели с немцем довольно необычайные обстоятельства: эти дамы едва не попали под колеса кеба, но барону, еще довольно сильному для своих лет, удалось вовремя сдержать лошадь. Так завязалась дружба; ей способствовали как признательность спасенных, так и гордость спасителя. Немец не прочь был принять на себя эту роль, а дамы не возражали, ибо он был хоть и глуп, но добродушен. У барона и г-жи Руссеран были совершенно разные взгляды на жизнь, но он так восторженно рассказывал о прекрасной княгине Матиас, что добился от своих новых знакомых согласия нанести ей визит.
Княгиня, в силу своего происхождения и монастырского воспитания, слыла женщиной романтического склада, несколько даже сентиментальной. Это должно было понравиться г-же Руссеран: ведь ее рассудок, как известно читателю, всегда подчинялся сердцу. Князю и княгине барон также немало говорил о симпатичных француженках, и его усердие привело к тому, что их пригласили на вечер. Агата и ее дочь не отличались смешливостью, но церемонная вежливость немца и радость, с какой он готовился представить их чете Матиас, вызывали у них улыбку.
В этот день гостиная Эльмины была полна народу. Старая графиня Фегор и молодой секретарь католического комитета обменивались замечаниями насчет гостей. Словом, ничто не предвещало бури, когда вошли обе дамы, велев доложить о себе: «Мать и дочь Этьен».
Им весьма понравилась княгиня (муж ее в этот день отсутствовал), и они горячо одобрили ее идею основать общество вспомоществования неимущим девушкам. Г-жа Руссеран, полная энтузиазма, пожелала тотчас же принять участие в подписке; Валери с томным видом последовала примеру матери. Княгиня дружески обняла ее, говоря: «Это принесет вам счастье!»
Приятная беседа отвлекла Агату и ее дочь от грустных воспоминаний, и они обещали прийти через неделю еще раз. Графиню Фегор немало забавляла восторженность Агаты. «Ну и недалекая же эта госпожа Этьен! – подумала старуха. – Принимает ли она нас за глупцов, или сама принадлежит к их числу?»
Барон сиял.
– Я же вам говорил, что княгиня очаровательна! – повторял он.
Через несколько дней он обрадовался еще больше: княгиня любезно отдала визит своим новым знакомым. Ее приняли весьма гостеприимно, насколько это было возможно в скромной квартирке, которую занимали г-жа Руссеран и ее дочь, оставшаяся без мужа. Они пожертвовали в пользу нового дома призрения вдвое больше, чем обещали. Обе стороны хвалили немца; тот преисполнился важности. Какая прочная дружба возникла благодаря ему! Он гордился делом своих рук. Обмен визитами, несомненно, участится: ведь княгиня так мила, а г-жа Этьен и ее дочь столько сделали для вновь основанного общества!
Случилось так, что Агата и Валери ни разу не застали князя дома. Однако при всей своей занятости он не хотел больше откладывать знакомства с такими благородными и щедрыми дамами. Как-то князь, изысканно одетый, явился в гостиную, склонился в почтительном поклоне и начал приветственную речь. Но закончить он ее не успел: громко вскрикнув, Валери упала в обморок.
Взволнованная мать вынесла ее из гостиной с помощью нескольких мужчин. Больше всех суетился немец. Хотели послать за врачом, но Агата отказалась и увезла дочь в кебе, сопровождаемая лишь старым Вармером. Когда они вернулись домой, Валери почувствовала себя лучше: свежий воздух подбодрил ее.
– Сударь, – сказала г-жа Руссеран барону, уложив дочь в постель, – вы, по-моему, порядочный человек, и мы обязаны вам жизнью; разрешите задать вам вопрос.
– Я к вашим услугам, сударыня.
– Как давно вы знакомы с князем Матиасом и его женой?
– Княгиню я видел еще в дни ее молодости в Германии, при дворе ее отца; с князем же до приезда в Лондон не встречался.
– Он чрезвычайно похож на одного негодяя, совершившего немало преступлений и способного на любую подлость.
– О, сударыня, это немыслимо! Всем известна трогательная история их любви. Это целая поэма!
– Можете ли вы рассказать мне эту историю?
– Нет, я не знаю всех подробностей. Секретарь общества…
Но Агата проявила твердость.
– Если вы хотите, чтобы мы остались друзьями, не будем больше говорить об этих людях.
– Я скорей умру, чем когда-нибудь опять к ним поеду! – добавила Валери.
Ни князь, ни княгиня не выказали ни малейшего интереса к здоровью Валери и даже не справились, как она себя чувствует после обморока. Все это подтверждало подозрения г-жи Руссеран и ее дочери.
* * *
Санблер угрозами и посулами заставил Пьеро дать обещание, что в гостях у княгини он будет вести себя хорошо. Несколько раз даже прорепетировали, как мальчик войдет в гостиную и как будет держаться, весело и непринужденно, подобно всем детям его возраста.
Второй свой визит чете Матиас новоиспеченный акционер нанес без приглашения. Пьеро, улыбаясь, шаловливо вбежал в гостиную и даже не заметил, как до крови оцарапал лоб о рыцарские доспехи, выставленные при входе. Он видел только мать. Ему было запрещено заговаривать с нею, если она сама не обратится к нему, но и тогда ему велели ограничиться лишь краткими ответами, заранее подготовленными Санблером.
– Если не будешь слушаться – никогда больше не увидишь мать! – пригрозил ему мнимый отец.
– Что с тобой, мальчик? – спросила наблюдательная графиня Фегор.
– Ничего, сударыня! – пробормотал Пьеро, испугавшись.
Подозвав его, графиня вытерла его лоб платком и поцеловала.
– Какой у тебя удрученный вид! Как тебя зовут, дружок?
– Фирмен, сударыня.
– Откуда ты?
– Из Вольвика, сударыня, – ответил Пьеро, запомнивший уроки Санблера.
– Где это – Вольвик?
– В Оверни, сударыня.
У Пьеро была прекрасная память, и к тому же он ужасно боялся сказать что-нибудь лишнее: как бы это не помешало матери признать его!
Внимательно вглядываясь в лицо мальчика, графиня Фегор заметила, что он очень похож на княгиню. Сейчас, когда о маленьком бродяге хоть немного заботились, он выровнялся, похорошел. У него был, как и у Эльмины, правильный тонкий профиль; волосы, когда-то жесткие, рыжие и спутанные, а теперь аккуратно расчесанные, вились золотистыми кольцами. Только выражение глаз у сына и у матери было разное: у Пьеро – открытое и смелое, хотя чуть диковатое; у Эльмины же – взгляд томный, с поволокой. Нищета наложила на сына суровый отпечаток, а у матери жизнь на широкую ногу пробудила необузданную алчность. Это различие было так велико, что мешало обнаружить сходство между ними. Только у графини Фегор и у секретаря комитета возникли подозрения. Не столкнул ли здесь случай людей, когда-то близких? Мало ли какие капризы могли быть в прошлом у княгини? Впрочем, не доверяя друг другу, они не стали делиться своими мыслями.
Санблер твердо решил отомстить ненавистному Николя. Каким образом – ему самому еще не было ясно. К тому же, чтобы привести мстительный замысел в исполнение, следовало выждать. Бандит рассчитывал на обстоятельства, которые часто сменяют друг друга, подобно звукам в аккорде. Недаром его всегда привлекала музыка… Лиха беда начало! До горя Пьеро ему не было дела. Вместо того чтобы вернуть себе любовь матери, бедняжке предстояло содействовать ее гибели. Но все же Санблер, сам того не замечая, все больше и больше привязывался к мальчугану, а тот, как и после встречи с жандармом, относился к приемному отцу с почтительным восхищением.
Этот вечер надолго запомнился чете Матиас. То им казалось, что они узнали Санблера, то его спокойствие и непринужденные манеры сбивали их с толку. «Нет, это невозможно! – говорили они себе. – К тому же с ним мальчик… Зачем бы он стал обременять себя ребенком?»
Вновь и вновь они повторяли эти доводы, но по-прежнему чувствовали себя неуверенно.
– Надо положить конец кошмару! – сказал Николя. – Санблер это или нет, – придется его устранить.
Однако просто убить человека, ставшего на их пути, значило идти на большой риск. Поднести ему рюмку отличного вина, какое умела приготовлять прекрасная Эльмина, – о, это совсем другое дело! Когда подали вино и фрукты, княгиня, грациозная и любезная, сама налила каждому.
Санблер знал повадки Эльмины, однако подумал, что вряд ли она осмелится в присутствии гостей подсыпать яду в его бокал. Тем не менее, считая осторожность не лишней, он только чуть-чуть пригубил. У вина был горьковатый привкус.
По дороге домой он заметил в руках Пьеро какую-то вещицу.
– Что это у тебя?
Мальчик замялся, потом ответил:
– Мама держала в руках этот флакончик, а потом бросила. Я поднял его и спрятал на память. Ведь я не сделал ничего плохого, правда?
– Нет, нет, конечно! – ответил бандит, внимательно разглядывая флакон из граненого хрусталя, в котором осталось несколько капель. – Дай-ка мне его до завтра!
– А вы его отдадите?
– Отдам, отдам, не беспокойся!
Пьеро повиновался, и Санблер поручил аптекарю произвести анализ жидкости, содержащейся во флаконе. Оказалось, что это был смертельно ядовитый сок одного тропического растения. Как малыш ни плакал, Санблер не вернул ему флакона.
– Когда-нибудь ты узнаешь, зачем он мне нужен, – говорил бандит. – Я хочу помочь тебе вернуться к матери.
– Но вы не собираетесь сделать ей плохое? Я вас боюсь!..
– Зачем же я стану делать ей плохое?
– Почем я знаю?.. Куда вы носили флакон?
– Я хотел проверить, тот ли это флакон, что я у нее когда-то видел. Если не тот – значит, княгиня тебе не мать, мой милый.
– Ну и как же? Тот ли это флакон?
– Это выяснится позже, надо немного подождать.
– Ждать! Опять ждать! – грустно прошептал Пьеро, глядя в окно и ничего не видя.
На мгновение Санблеру стало жаль ребенка. «Сколько страданий мы причиняем ни в чем не повинным жертвам!» – мелькнула у него мысль.
Перед ним снова предстала длинная цепь его преступлений: окровавленные молодые женщины с растрепанными волосами, то черными, то белокурыми; седые старухи, обагренные кровью; девочки из приюта; старик, убитый в каменоломне; Руссеран, Ивон Карадек, Обмани-Глаз и другие… Все эти призраки протягивали к нему руки; зияющие раны, словно разверстые уста, взывали о возмездии…
Бандит закрыл лицо ладонями и опустил голову. Когда он поднял ее, под опухшими веками блестели слезы. Пьеро с удивлением смотрел, потом подбежал и обнял его.
– Ты больше не боишься меня? – спросил Санблер.
– Нет, раз вы плачете, значит вы не злой.
– Неужели ты меня любишь?
– Да, когда вы плачете и еще – когда водите жандармов за нос!
И мальчуган рассмеялся, сверкнув белыми зубами. Впервые Санблер почувствовал, что этот ребенок ему дорог.
Было уже поздно. Он уложил Пьеро, а сам всю ночь просидел в тяжелой задумчивости.
