Текст книги "Нищета. Часть первая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)
L. Золотой ключ
Читателю уже известно, что бывшего учителя посадили в тюрьму, изобразив одним из тех русских революционеров, которых правительство республики не стыдилось в годы президентства Мак-Магона[129]129
…в годы президентства Мак-Магона… – Реакционный политический деятель Мак-Магон был президентом Франции с 1873 по 1879 г.
[Закрыть] выдавать петербургской полиции. Эта жалкая, республика менее гостеприимно относилась к политическим эмигрантам, нежели Вторая империя…
Хорошо зная людей, зная, почему власть имущие несправедливы, Леон-Поль не особенно удивлялся тому, как с ним обошлись. Давно привыкнув к произволу, он и на этот раз отнесся бы к нему с обычным стоицизмом, если бы жертвой ареста оказался он один. Но ведь ему помешали выполнить поручение г-жи Руссеран. Леон-Поля крайне беспокоила судьба тысячефранкового билета, предназначенного для Бродаров. Если бы эти деньги находились при нем, он сумел бы передать их по назначению. Ведь все, что сдают в канцелярию тюрьмы, остается в целости и сохранности, а найденное при обыске – может пропасть.
Бедняки очень щепетильны в денежных делах, и метельщик был весьма озабочен. Если агенты полиции рылись в его шкафу и нашли голубой билет Французского банка, не поддались ли они искушению присвоить его? Имелись все основания так думать. «Ведь полицейских вербуют отнюдь не среди тех, кто получил премию за добродетель, – размышлял узник. – В полицию обычно идут люди сомнительной репутации, ибо каждый честный человек знает, что этот институт власти, созданный для обеспечения безопасности граждан, давно уже стал основным препятствием к их свободе».
То, что Леон-Поль ни в чем не был виноват, ничуть его не успокаивало. Он помнил слова Дагессо[130]130
Дагессо Анри-Франсуа (1668–1751) – французский юрист, государственный деятель при Людовике XIV.
[Закрыть]: «Если бы меня обвинили в краже башен собора Парижской богоматери, я первым делом постарался бы спастись бегством». Эта издевка над правосудием, принадлежащая одному из высших судейских чинов, почти через двести лет звучала вполне злободневно.
Не зная причин своего ареста, не усматривая связи между ним и попыткой купить рукопись (что послужило агентам полиции предлогом для вторжения), Леон-Поль тщетно ломал себе голову и никак не мог догадаться, за что его заключили в тюрьму. Но поскольку его любимое изречение гласило: «Умный человек покоряется неизбежному», он решил бороться против вопиющей судебной ошибки.
Однако, несмотря на свое философское отношение к жизни, бывший учитель волновался. Не за себя: его мало беспокоило то, что он за решеткой. Но ради своих друзей ему следовало быть на свободе. Несчастные люди! Леон-Поль вспомнил молодого Бродара, который с таким вниманием слушал историю его жизни; Мадлену в убогой комнатке, отказавшуюся, несмотря на бедность, от помощи г-жи Руссеран… С Анжелой он не встречался и не знал всего, что ей пришлось пережить, но питал искреннюю симпатию к горемычной девушке.
Он вспомнил также о Сен-Сирге и о данном ему обещании, которое не удалось сдержать по вине полиции. И Леон-Полю пришло в голову обратиться с письмом к богачу. Старик обладал золотым ключом, открывавшим все двери. Быть может, и тюремная дверь распахнется с помощью этой испытанной отмычки?
Поразмыслив хорошенько, метельщик пришел к выводу, что это наилучший способ выбраться из тупика, в который он попал. Виновен он или нет, большого значения не имело. Сен-Сиргу, который как будто проявил к нему интерес, конечно, не составит труда при желании внести за него залог.
Но когда заключенному позволят писать? Отсутствие этой возможности особенно тяготило бывшего учителя, так как необходимо было уведомить г-жу Руссеран о происшедшем. Бессильный что-либо предпринять, Леон-Поль покорился своей участи. К тому же он знал, что по закону любой арестованный должен быть допрошен в течение суток, и стал терпеливо ждать.
Забыв, по обыкновению, о себе и думая только о других, славный учитель вновь обрел столь необходимый для хорошего самочувствия душевный покой. Так всегда бывает с отзывчивыми людьми: благодаря тому, что они живут для других, подчиняют свои интересы интересам ближних, их совесть спокойна, а без этого нет счастья.
Учителю, однако, пришлось прождать целых двое суток: ведь с безопасными беднягами не церемонятся…
Леон-Поля должен был допросить следователь, но он заболел, либо сказался больным, и арестованный предстал перед его помощником. Это был старый чиновник, которого опередило на пути к успеху множество молодых людей, снискавших благоговение на Почтовой улице. Такая несправедливость, а возможно, и природная склонность сделали следователя угрюмым мизантропом. Но в конце концов он был честным человеком и во всем руководствовался долгом, прежде всего профессиональным.
Леон-Полю не стоило большого труда доказать, что он не тот, за кого его принимают. Его принадлежность к корпорации парижских метельщиков легко проверить. Ясно, что у него не может быть никаких причин ненавидеть самодержца всероссийского; он совершенно непричастен к заговорам с использованием пироксилина и прочих взрывчатых веществ.
Старый чиновник мог бы немедленно освободить бывшего учителя, поскольку было совершено очевидно, что полиция допустила ошибку; но в жилище задержанного нашли компрометирующие его рукописи. Они были аккуратно сложены на столе следователя, и их революционные по своему духу названия четко выделялись на веленевой бумаге: «Закат метафизических религий», «Заговор здравомыслящих», «Война мракобесам!», «Исследование законов общественного развития», «Революция посредством воспитания» и, в довершение – «Гибель существующего режима». Последний заголовок был подчеркнут красными чернилами.
Услышав, что арестованный – простой метельщик, следователь решил, что эти рукописи были найдены при уборке улиц. Чиновнику и в голову не приходило, что человек в положении Леон-Поля мог позволить себе писать о социальных проблемах или хотя бы читать написанное на эту тему другими.
– Где вы нашли эти рукописи? – спросил он.
– Я их не находил.
– Кто-нибудь их отдал вам на хранение?
– Никто.
– Вам известен их автор?
– Конечно.
– Кто же это?
– Я сам.
Следователь, претендовавший на проницательность, был огорошен. Он не мог прийти в себя от изумления и весьма досадовал на Леон-Поля за то, что последний так обманул его ожидания. На этого чиновника, как и на многих других людей, неотразимо действовала внешность. Ведь большинство судит о своих ближних по тому, насколько те осчастливлены фортуной. «Этот метельщик, должно быть, просто хвастается!» – решил следователь, который уже просмотрел крамольные сочинения и убедился, что хотя они и написаны в чрезвычайно пагубном, мятежном духе, но отличаются возвышенным философским стилем, несвойственным беднякам.
– Эти памфлеты в самом деле сочинили вы? – спросил он, сурово взглянув на задержанного. – Или вы утверждаете это лишь для того, чтобы скрыть от правосудия имя их настоящего автора?
– Эти «памфлеты», как вы их называете, написал действительно я.
– В таком случае, я не могу вас отпустить.
– Значит, при республиканском строе нельзя свободно выражать свои мысли?
Следователь нахмурился. Он был легитимистом, во всех своих неудачах на служебном поприще обвинял либеральный дух эпохи и ненавидел республику.
– Любая власть вправе защищать общество от опасных учений, – возразил он, – и суд обязан относиться к их авторам с предельной суровостью.
– Это ваше личное мнение, господин следователь?
– Оно основано на законе. Повторяю, я не могу вас освободить.
– Вы превышаете свои полномочия. Меня арестовали, приняв за другого; личность моя выяснена; закон и справедливость требуют, чтобы меня немедля освободили.
– Но если вы и не тот нигилист, которого ищут, вы все же опасный революционер, и правительство должно принять против вас самые энергичные меры.
– Раз вы полагаете, что это ваш долг, выполняйте его, но позвольте и мне поступить точно так же.
Следователь, как мы уже упомянули, считал себя беспристрастным. Обязанный внимательно выслушивать каждого обвиняемого, кто бы он ни был, он и теперь уделил этому время. Бывший учитель рассказал ему о поручении г-жи Руссеран, о своем беспокойстве за судьбу тысячефранковой ассигнации, которую надлежало передать Бродарам. Наконец он попросил разрешения написать Сен-Сиргу.
При этом имени следователь подскочил. Сен-Сирг!
Неужели бродяга-литератор знаком с архимиллионером, по одному слову которого чиновника могли назначить председателем Судебной палаты?! Ведь эксцентричный богач вертел, как вздумается, падкими на золото министрами республики. Всем известно, что самый титулованный из них задолжал ему огромную сумму… По-видимому, знакомство метельщика с Сен-Сиргом имело какую-то подоплеку… Есть люди, во всем видящие тайны; в особенности этим отличаются те, чья профессия эти тайны раскрывать.
Следователь тотчас изменил тон и разрешил арестованному писать кому угодно. Он оказался настолько любезным, что прислал все необходимое для этого: глянцевитую бумагу, чернила (правда, плохие), перья, карандаши, конверты с марками и даже бювар. Таким образом, Леон-Поль смог написать и Сен-Сиргу, и г-же Руссеран. Однако лишь первое письмо дошло до адресата. Следователь, зная, что г-н N. проявляет к делу Руссерана особый интерес, и подозревая, что это дело связано с арестом метельщика, побоялся, как бы о случившемся не узнала Агата. Письмо Сен-Сиргу, где хитрый метельщик как бы невзначай хвалил беспристрастность следователя, последний счел возможным отправить беспрепятственно. Но чтобы решить вопрос, имеющий отношение к Бродарам, нужно было повидаться с начальником, дабы снять с себя всякую ответственность.
Сен-Сирг сразу же откликнулся. К сожалению, будучи нездоров, он не мог приехать лично; но он немедленно написал министру юстиции, прося освободить задержанного под залог, о чем и сообщил Леон-Полю. Богач надеялся, что министр, клиентом которого он являлся в бытность того простым адвокатом, теперь, находясь у власти, не откажет ему в такой пустяковой услуге.
В годы этой своеобразной буржуазно-аристократической республики царил произвол, какого не знали в худшие времена худших монархий. Людей арестовывали без всякого повода и освобождали таким же манером.
Учитель спокойно ждал, к чему приведут хлопоты Сен-Сирга. Предвкушая близкое освобождение, он хорошо выспался, и когда утром ему сообщили, что принято постановление выпустить его под залог, был бодр и свеж. Правда, его тревожила судьба тысячефранкового билета… Но к чему напрасно ломать себе голову?
Леон-Полю передали письмо. Сен-Сирг просил навестить его при первой же возможности.
Леон-Поль осведомился в канцелярии об ассигнации, которая лежала на связке бумаг, захваченных при обыске. Ввиду раннего часа начальник еще отсутствовал. Письмоводитель взглянул на метельщика поверх очков, пожал плечами и ответил с иронией:
– Ну, ну, шутник вы этакий! О какой тысяче франков вы говорите? Как это можно забрать у голодранца то, чего у него нет?
– Прошу вас посмотреть, – настаивал Леон-Поль, не обращая внимания на грубость канцеляриста.
– Где посмотреть?
– В списке конфискованного. Там должна быть упомянута и эта ассигнация.
Письмоводитель насмешливо поклонился и стал небрежно перелистывать реестр.
– Как же! Так сразу и найдешь!
Но, добравшись до фамилии Леон-Поля, он впился широко округлившимися глазами в цифру, проставленную рядом.
– Оказывается, за вас внесли вчера двадцать тысяч франков залога? Черт побери! Извините, сударь, я понял, в чем дело… Политический арест, вероятно. Я вас принял за другого… Виноват! Если бы не ваш костюм…
Ясно, что тот, за кого внесли двадцатитысячный залог, не простой злоумышленник. И, письмоводитель, не будучи вполне уверен в прочности существующего режима, сразу же проникся почтением к человеку, могущему впоследствии сделаться… мало ли кем? «Извините! Виноват!» – только и повторял он.
– Хватит, хватит! – остановил его Леон-Поль, невольно смеясь по поводу своего быстрого превращения в столь уважаемую персону. – Охотно вас извиняю. Но потрудитесь, пожалуйста, проверить еще раз, нет ли упоминания о тысячефранковом билете в перечне изъятого у меня при обыске. Я настаиваю лишь потому, что это – деньги, отданные мне на хранение.
– Вот как? Независимо от того, чьи это деньги, ваше требование вполне законно! – подчеркнуто любезно ответил письмоводитель, внимательно просматривая в деле Леон-Поля список предметов, доставленных в суд. Однако, кроме уже упомянутых рукописей, в нем ничего не значилось.
– Ваше требование законно, но… ассигнации здесь нет. Вы, очевидно, найдете ее дома, среди опечатанных вещей.
– Возможно, но маловероятно. Надо будет посмотреть.
И Леон-Поль отправился на свою «дачу», решив, что прежде всего нужно отыскать доверенные ему деньги и передать их своим обездоленным друзьям. К одиннадцати часам он вернется и успеет навестить Сен-Сирга; ему очень хотелось поскорей увидеть и поблагодарить старика.
Пока метельщик торопливо шел вдоль канала Сен-Мартен, полной грудью вдыхая свежий воздух, наслаждаясь видом голубого неба и цветущих полей, миллионер заказал завтрак на пять персон и распорядился, чтобы его подали в гостиную. Старик был в прекрасном настроении. Он послал лакея к виконту д’Эспайяку, остановившемуся в том же отеле, и пригласил молодого человека позавтракать с ним без церемоний в кругу близких. «Виконт» ответил, что не преминет прийти.
Сен-Сиргу хотелось помирить сына своего друга с м-ль де Мериа. Любовь мнимого д’Эспайяка казалась ему такой искренней и глубокой, что он считал себя обязанным помочь молодому человеку. Богачу все завидовали, и никто не подозревал, сколь глубоко он несчастен. Его уделом была лишенная привязанностей жизнь, унылая старость и одинокая смерть… Умудренный горьким опытом, он понимал, как много значит закон природы, влекущий людей друг к другу, и старался содействовать заключению счастливых браков.
Добряка весьма обрадовало то, что он узнал от «виконта» о своей прекрасной кузине. Он был очень доволен, и ему не терпелось удостовериться в истинности слов д д'Эспайяка. Хотя Сен-Сирг по привычке и собирался предварительно навести справки, но его благоприятное мнение о Бланш наверняка подтвердится, когда он разузнает о ней подробнее. Перебирая в уме все, что ему стало известно об этой исключительной личности, он восклицал, подобно Руссерану:
– Какая женщина! Ах, какая женщина!
Наконец-то он нашел человека, которому можно завещать свое огромное состояние… Вероятно, мужчина вернее достиг бы целей, поставленных богачом перед собою: ведь природа предназначила женщин для иного – воспитывать детей, улучшать нравы. Но в конце концов нет правил без исключения. М-ль де Мериа достойна его великих планов, и он поручит ей претворить их в жизнь. К тому же она будет не одна – он выдаст ее замуж.
Часы ожидания казались чересчур долгими старику, ставшему нетерпеливым, как юноша. Его восхищала мысль о чистой любви, взятой им под свое покровительство. Женщина, стоящая во всех отношениях выше молодого д’Эспайяка, благотворно повлияет на него. Если виконт похож на отца, у него должна быть благородная душа… Правда, наружностью он ничуть его не напоминает, но это неважно.
LI. Карточный домик
Брат и сестра пришли в половине одиннадцатого. Скромный наряд как нельзя лучше оттенял красоту Бланш. Войдя, она сняла длинную и тонкую мантилью и оказалась в элегантном темном платье, которое обрисовывало ее стройную талию, подчеркивало округлость груди и изящную форму рук. Бланш выбрала место так, чтобы на нее не падал яркий свет. Она села напротив старого кузена; и тот, глядя на нее, невольно подумал, что д’Эспайяк не лишен вкуса и что он сам бы… Сен-Сирг не мог не отметить, что этот философ в юбке – преинтересная женщина.
На первых порах м-ль де Мериа старалась не проявлять ни экспансивности, ни чрезмерной симпатии к богачу. Важно было выказать сдержанность. Гектор, со своей стороны, превосходно играл роль забубенной головушки, но, в сущности, доброго малого. Изображая заядлого роялиста, упрямого как мул, он искренне удивлялся, что его дорогой кузен не борется за восстановление королевской власти и совершенно к этому равнодушен. Верность монархии Гектор считал священным долгом дворянина; и он поведал, какие ожесточенные споры велись на эту тему между ним и его очаровательной сестрой – ибо она все-таки очаровательна, хоть и большая чудачка. Ему хотелось бы, чтобы она на все смотрела его глазами, но кто в состоянии переубедить женщину? По его мнению, либерализм Бланш чрезвычайно ей вредил. Ничего не поделаешь! И все-таки нет на свете более бескорыстной женщины, чем его сестра. Он готов биться об заклад на миллион, что другой такой не сыщется!
И пока Бланш перелистывала какой-то альбом, Гектор вполголоса рассказывал о виконте д’Эспайяке. Да, он собирался выдать сестру замуж за этого премилого молодого человека, очень богатого и вполне достойного уважения. Завидный жених! Но капризная девушка, словно сказочная принцесса, стала требовать невозможного от своего рыцаря. Др, да, все эти фантазии нанесли ей немалый ущерб… Когда она отказалась выйти замуж, он собирался устроить ее на место, вполне ей приличествующее, при одном иностранном дворе. Ведь у нее такие способности! Но и тут она пошла ему наперекор, и бог знает почему предпочла заняться воспитанием Валери Руссеран. Фи! Она решила, что дочь владельца кожевенного завода более достойна ее забот, чем дочь эрцгерцога!
Сен-Сирг был в восхищении. Не иначе как он поймал синюю птицу! М-ль де Мериа, искоса поглядывая на старика, следила, какое впечатление производил на него рассказ брата. Ее бросало в жар. Неужели ее мечты сбудутся, сказка из «Тысячи и одной ночи» станет явью и ей, скромной гувернантке, предстоит купаться в золоте? С каким наслаждением она ослепит своей княжеской роскошью эту жалкую Руссераншу! А ее мужа, этого дубильщика, пригласит на свою будущую свадьбу с герцогом… Но спокойствие, спокойствие! Нужно казаться совершенно равнодушной ко всему, что связано с комедией, разыгрываемой перед богачом.
Вошел «виконт». Оба молодых человека были, по-видимому, и взволнованы, и довольны встречей, особенно Гектор. Они горячо пожали друг другу руки. Николя бросил на Бланш взгляд, полный радостного изумления, потом с живейшей благодарностью посмотрел на старика. Не в силах сдержать слезы, он украдкой вытер глаза тонким батистовым платком с вышитыми по углам гербами. М-ль де Мериа, покраснев, протянула «виконту» белую ручку, которую тот благоговейно поцеловал. Словом, произошла немая, но трогательная сцена.
Все уселись за стол, причем одно место осталось незанятым.
– Вы ждете еще кого-нибудь? – спросила Бланш.
– Да, милая кузина, одного земляка-писателя. Этот чудак понравится вам, я в этом уверен, – ответил Сен-Сирг. – Сегодня утром его должны были освободить из тюрьмы, и меня удивляет, что до сих пор его нет. Я думал, что он первым делом навестит меня, и просил его прийти пораньше.
– Хороши знакомые! Бывший арестант! – воскликнула красавица и рассмеялась.
– Что делать? Таковы наши порядки…
Граф и «виконт» переглянулись. Черт возьми! А вдруг этот писатель их знает? Слепой случай мог сыграть злую шутку. Следовало быть готовыми ко всему. Человек, попавший в тюрьму, без сомнения, по политическому делу… Должно быть, он несговорчив, безупречно честен, горд… От этих опасений их надежды таяли, словно дым, и окончательно улетучились, когда Сен-Сирг как ни в чем не бывало добавил:
– У него есть ко мне дело: дня три назад он собирался передать мне одну рукопись, но неожиданный арест помешал ему исполнить обещание. Подобный произвол напоминает прежние времена. Агенты тайной полиции…
Старик остановился: граф де Мериа, подносивший к губам хрустальный бокал с бургонским, уронил его на скатерть, и бокал разбился.
– Что с вами, мой друг? – воскликнул Николя, устремляясь к сообщнику. Словно желая поддержать Гектора, он наклонился к нему и быстро шепнул: – Падайте в обморок!
Де Мериа безжизненной тушей свалился под стол, скорчив такую ужасную гримасу, точно его свело судорогой.
– Отнесем его в мою комнату! – воскликнул сыщик, взваливая графа на плечи, к великому изумлению лакеев, которые сновали вокруг, разнося блюда.
Побелев от страха, Бланш тоже выскочила из-за стола. Она не знала, что им угрожает, но ясно чуяла опасность. Тем не менее она пыталась сохранить спокойствие: ведь от волнения женщины дурнеют…
– Вы правы, господин д’Эспайяк, – сказала она. – Уложите брата в постель, чтобы избавить кузена от тягостного зрелища. Впрочем, это не опасно. Гектор подвержен такого рода обморокам; ведь он склонен к апоплексии.
«Виконт» уже собирался выйти, сгибаясь под тяжелой ношей, ибо граф де Мериа был и высок, и упитан; но тут один из слуг Сен-Сирга, выбежавший из комнаты в минуту всеобщего замешательства, вернулся с матрацем и быстро разостлал его на паркете.
– Очень хорошо! – воскликнул старик. – Прекрасная мысль!
И, несмотря на явную неохоту д’Эспайяка, он помог уложить Гектора на матрац. Не без труда став на колени, Сен-Сирг начал растирать ему руки.
– Это нервный припадок, он скоро пройдет! – заметил Николя, все более и более беспокоясь. Склонившись к уху Сен-Сирга, он добавил, понизив голос: – Велите отнести его в мою комнату! Мадемуазель так чувствительна, ей тоже станет дурно! Взгляните-ка!
Сен-Сирг обернулся к Бланш. Ее лицо позеленело: опасность была близка…
– Вы правы, сказал старик. – Это ее волнует. Женщины слишком мнительны. Между тем повода тревожиться нет: ее брат – здоровяк, и если даже у него кровоизлияние, то оно невелико. Отнесите графа!
Однако Николя, уже убедившийся в изрядном весе своего друга, не решался снова его поднимать, боясь, что не хватит сил. В первую минуту он действовал не размышляя, под влиянием страха; теперь же, когда «виконт» собрался с мыслями, паника показалась ему необоснованной. Ведь бывшего учителя упрятали за решетку по указанию святых отцов; глупо было полагать, что этот человек помешает их охоте за миллионами. Он, простак, воображает, будто достаточно доказать, что произошла судебная ошибка и его выпустят… Но он забыл о рукописях, лежащих в его шкафу!
Несмотря на эти утешительные соображения, осторожный сыщик решил, что благоразумнее дать тягу. Он приподнял графа за плечи, а камердинеру велел взяться за ноги. Слава Богу, они сейчас покинут эту проклятую гостиную, где с минуты на минуту мог появиться учитель, чей мощный кулак однажды уже прогулялся по физиономии красавца Гектора.
С бьющимся сердцем граф ждал, когда его унесут. Шествие тронулось. Слуга, как полагалось в столь высокородном обществе, пятился к двери, одна из створок которой была распахнута. «Виконт» следовал сзади, поддерживая Гектора под мышки. Но скотина-камердинер взялся так неловко, что ноги «больного» чуть не выскользнули у него из рук. Он ухватился крепче и снова поднял графа, но столь медлительно, что лоб Бланш покрылся испариной. Ко всему прочему, нахальный слуга так на нее уставился…
Внезапно на пороге показалась высокая фигура Леон-Поля.
– А, вот и вы! – воскликнул Сен-Сирг. – Входите, входите, мой славный друг! Вы попали в минуту небольшого переполоха: моему родственнику, графу де Мериа, сделалось дурно. Ничего, это не помешает нам позавтракать. Глядите, ему уже лучше: кровь отхлынула от головы.
Гектор действительно стал бледен как полотно. Что касается Николя, то парализованный взглядом бывшего учителя, он вынужден был положить сообщника на пол.
Бланш словно загипнотизировали. Этот человек с пронизывающим взглядом и косматой бородой, выросший перед ними, словно статуя Командора[131]131
Статуя Командора – символ грозного возмездия (в финале большинства произведений о Дон-Жуане Командор, покойный муж Донны Анны, появляется в облике статуи).
[Закрыть], олицетворял опасность.
– Виконт, – продолжал между тем Сен-Сирг, – вот гость, которого мы ждали. Господин Леон-Поль, позвольте представить вам сына моего друга д’Эспайяка.
– Вот этого? – с величественным презрением спросил Леон-Поль, указывая пальцем на Николя.
Быстрее молнии подбежав к двери, он запер ее и положил ключ в карман; затем подошел к Гектору, решившемуся, наконец, открыть глаза.
– Ну, ну! – сказал Леон-Поль, встряхивая его, как мешок. – Очнитесь, милейший издатель, преемник Фламенго, и скажите, как поживает ваш нос? Недавно я его чуточку сплющил, но теперь, кажется, удлиню: вы получите компенсацию.
– Я вас не знаю, – пробормотал Гектор слабым голосом. – Кузен, чего хочет от меня это сумасшедший?
– Прогоните его! – взвизгнула Бланш, забыв всякую осторожность. – Прогоните его! Я его боюсь!
– Да, да, – промычал сквозь зубы растерявшийся Николя, – пусть его выгонят!
– Не раньше, чем ты отдашь мне тысячефранковый билет, паршивый шпик, и не раньше, чем твой приятель вернет принадлежавшую господину Сен-Сиргу рукопись, которую вы также у меня выкрали. – Повернувшись к старику, который был поражен и его поведением, и жалким видом своих гостей, Леон-Поль добавил: – Вы называете этих людей своими друзьями и родственниками… Известно ли вам, господин Сен-Сирг, что они служат в полиции?
– Как? Граф де Мериа? Виконт д’Эспайяк?
– Граф? Виконт? Они-то?! Проходимцы, вот они кто! Это жулики, полицейские агенты, уверяю вас, и могу это доказать.
– Вы ошибаетесь, мой друг. Это невозможно! Тут какая-то ошибка.
– Ошибка? Да, с вашей стороны, господин Сен-Сирг. Полюбуйтесь на физиономии этих жуликов и скажите, похожи ли они на честных людей?
– Почему вы не протестуете? – воскликнул старик, с величайшим изумлением убеждаясь в справедливости слов Леон-Поля. – Почему вы молчите? Слышите, в чем вас обвиняют? Скажите, что это – ложь!
– Стоит ли возражать помешанному? – ответил Гектор, пытаясь сохранить спокойствие. – Я никогда в жизни не видел этого несчастного. Что касается моей принадлежности к полиции – обвинение чересчур смехотворно, чтобы на него отвечать. Обсуждать это – и то для меня оскорбительно!
– Господин Леон-Поль! Вы слышите, что говорит граф де Мериа?
– Слышу. Если эти господа в самом деле те, за кого они себя выдают, то пусть они разрешат себя обыскать; держу пари, что мы найдем удостоверение агента тайной полиции!
– Вы же видите, кузен: этот человек не в своем уме! – сказал Гектор, который, забыв про свой недавний «обморок», нервно шагал из угла в угол. – Он, видно, из Бисетра[132]132
Бисетр – психиатрическая больница в одном из пригородов Парижа.
[Закрыть]. Разрешите позвать полицейских, чтобы вновь водворить его туда. Пора от него отделаться!
И благородный граф направился к Леон-Полю. Лицо его перекосилось, руки дрожали, глаза налились кровью. Бывший учитель ждал, сжав кулаки.
– Твое счастье, пройдоха, – сказал он, – что здесь присутствует господин Сен-Сирг, иначе тебе пришлось бы вторично узнать тяжесть моего кулака! – Обернувшись к хозяину, он добавил: – Если я солгал, пусть меня накажут как клеветника; если хоть у одного из этих мошенников, которые меня арестовали, не окажется агентурного удостоверения, пусть меня упрячут в сумасшедший дом!
– Под каким же предлогом был совершен арест?
Леон-Поль начал было рассказывать о том, что произошло перед его лачугой. Но интриганы, почуяв опасность разоблачения, прервали метельщика негодующими возгласами. Они говорили наперебой; к их громким протестам присоединился и прерывистый голос Бланш, обратившейся к Сен-Сиргу:
– Дорогой кузен! Ваше гостеприимство не вяжется с такой сценой. Она унизительна для чести дворянина. Если слова какого-то безумца настолько вас взволновали, что вы перестали доверять людям, которым совсем недавно выражали свои симпатии, то велите открыть дверь! Мы уйдет, дабы не подвергаться оскорблениям, раз вы не считаете нужным призвать к ответу того, кто нас позорит!
– Да замолчите же, господа! – прервал оглушенный старик, затыкая уши. – Тут какое-то недоразумение, какая-то ошибка. Позвольте мне все разъяснить и доказать Леон-Полю, что он заблуждается. Он человек, которого – заявляю это во всеуслышание – я чрезвычайно уважаю, но он мог ошибиться. Его могло обмануть сходство…
– Да, да, – пробормотал Николя, потеряв способность соображать, – сходство… роковое сходство… и…
– Дайте мне говорить, господин д’Эспайяк, не прерывайте меня! Я стар и болен; эта сцена меня утомляет и расстраивает.
Сыщик замолчал.
– Вы мне представились в качестве сына моего старого друга, и я принял вас как такового. Хоть я никогда вас не видел, у меня не было оснований усомниться в вашей личности. Теперь высокочтимый мною человек обвиняет вас в принадлежности к полиции. Признаюсь, это меня поражает. Но если вы действительно Гонтран д’Эспайяк, то это обвинение отпадает само собою.
– Как, действительно ли я Гонтран д’Эспайяк? – воскликнул Николя, становясь в театральную позу и пытаясь придать голосу уверенность. – Действительно ли я – Гонтран д’Эспайяк? Тысяча чертей! Я перережу глотку всякому, кто не поверит мне? Слышите, господин Сен-Сирг?
– Прекрасно слышу и, не подвергая ваши слова сомнению, требую, однако, чтобы кто-нибудь удостоверил вашу личность.
– Ничего не имею против. Какие вам нужны доказательства?
– Я пошлю за кем-нибудь, кто вас знает.
– Меня?
– Да, вас. Почему вы удивлены? Разве у вас нет знакомых?
– Конечно есть… – пробормотал сыщик, приведенный в полное замешательство.
Сен-Сирг продолжал:
– Граф де… бывший товарищ вашего отца и мой собственный, которого вы просили помочь вам стать дипломатом, говорил мне о вас.
– Я? Дипломатом? Не может быть! Это, видно, другой д’Эспайяк.
Негодяй рассчитывал взять дерзостью, но в глубине души был совершенно обескуражен. Его хитрость истощилась, положение казалось безвыходным. Им овладело желание все сказать, во всем признаться, лишь бы его отпустили… Но проклятый метельщик запер дверь.
Бланш взглядом подбадривала своего соучастника. И, сам не соображая, что говорит, Николя твердил: «Это другой, это наверное другой д’Эспайяк!»
– Увидим! Я сейчас пошлю за графом, – сказал Сен-Сирг. – Он живет близко и не откажется зайти ко мне.
Гектор обрел наконец дар речи:
– Кузен, вы решаетесь потревожить столь важную особу, чтобы устроить очную ставку?
– Пустяки! Он охотно окажет мне эту услугу.
– Но, сударь, все мы попадем в более чем смешное положение. Что касается меня, никакой очной ставки я не допущу. Для вас должно быть довольно моего слова, слова моей сестры. И если мы утверждаем, что этот господин – д’Эспайяк, вы обязаны нам верить…
– Их слово! Нашли на что полагаться! – воскликнул Леон-Поль. – Разрешите, я вам объясню, господин Сен-Сирг, и вы убедитесь сами!
И, несмотря но новые протестующие возгласы, честный метельщик кратко рассказал о западне, в которую его поймали.
– Вам нужны доказательства? – заключил он. – Я готов взять свои слова обратно, если эти молодчики вывернут карманы.
К изумлению Сен-Сирга, Николя согласился. Агентурное удостоверение находилось у него в пальто, оставшемся в номере. Никаких компрометирующих вещей и документов при нем не было. Беспокоил его только бумажник. В конце концов что тут особенного, если у виконта д’Эспайяка найдется тысячефранковый билет?
