Текст книги "Нищета. Часть первая"
Автор книги: Луиза Мишель
Соавторы: Жан Гетрэ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)
XXXV. Беззаконие
Прежде чем вернуться в Париж и исполнить поручение г-жи Руссеран, Леон-Поль решил вскопать участок земли под капусту. Уже вечерело. Он стоял у хижины, облокотившись на заступ, когда граф де Мериа и его сообщник появились у ограды.
– Мы имеем честь видеть Леон-Поля, бывшего учителя школы в Сен-Сирге? – приподняв шляпу, спросил Николя.
– Он самый, господа, – ответил Леон-Поль. – Мы случаем не земляки?
– Нет, сударь.
– Тогда позвольте узнать, господа, что вам от меня угодно?
– Мы к вам по делу.
Учитель удивленно посмотрел на посетителей. Их лица ему не понравились.
– Мы объясним цель нашего прихода, если вы разрешите зайти к вам, – сказал граф.
– А если не разрешу? – спросил Леон-Поль. Беспокойная жизнь научила его осторожности. Он добавил, что не знаком с ними и потому, к сожалению, не может их принять, тем более что спешит вернуться в Париж.
Тогда Николя с непринужденным видом заявил, что вопрос, о котором пойдет речь, несложен; можно переговорить и здесь, много времени для этого не потребуется. За десять минут они успеют обсудить и договориться.
Леон-Поль вновь облокотился на заступ, с удовольствием ощущая его рукоятку в своих еще сильных руках, и попросил посетителей объяснить, в чем дело.
Раз на это, по их словам, требовалось не более десяти минут, садиться незачем: побеседовать можно и стоя.
– Я издатель, – начал Николя.
– Очень приятно, сударь, если только вы честно занимаетесь своей профессией. В зависимости от нравственного уровня издателя, он в состоянии принести либо пользу, либо вред.
Посетители удивленно переглянулись. Они не предвидели, что разговор примет такой оборот. После минутного молчания Николя ответил:
– Я занимаюсь своей деятельностью настолько честно, насколько это возможно, и счастлив, если мне представляется случай печатать произведения людей, подобных вам.
– Черт побери! И когда это происходит, люди, подобные мне, благодарны вам больше, чем публика?
– Перестаньте скромничать, господин Леон-Поль! Нам известно, что вы мыслитель, непризнанный философ, выдающийся писатель!
– Такое открытие было бы для меня весьма приятно, будь я уверен в том, что вы в состоянии судить, обладаю ли я всеми этими качествами. Во всяком случае, я слышу о них впервые.
– Мое восхищение не должно вас удивлять, сударь, ибо я – преемник Фламенго, издателя, которому вы продали «Ошибку».
– Вот как? – заметил Леон-Поль. Сообразив, что в связи с приездом Сен-Сирга в Париж может быть пущен в ход шантаж, он решил не попадаться на удочку.
– Мы прочли несколько страниц, уцелевших от уничтожения, на которое некий вандал обрек вашу книгу. Это возбудило у нас желание переиздать ее, – продолжал Николя, – и, если вы согласны…
– Но я вовсе не согласен.
– Почему?
– Это мое дело.
– Подумайте, мы уплатим вам, сколько вы запросите.
– Я не честолюбив и не настолько уж нуждаюсь в деньгах. Зимой я зарабатываю на жизнь уборкой парижских улиц; эта почетная обязанность позволяет мне не только спать со спокойной совестью, но и проводить лето на лоне природы, перенося на бумагу, ради своего удовольствия, впечатления от суровых зимних дней. Я, господа, более чем кто бы то ни было равнодушен к соблазнам богатства.
– Но богатство дает возможность творить добро, – сказал граф, полагая, что нашел неотразимый довод.
– Или развращает, – ответил учитель.
– Позвольте нам надеяться, что ваше решение не окончательно и вы не захотите лишать литературу шедевра, который…
– Господа, возможно, вы – честнейшие лисицы, но я не ворона и не могу предложить вам даже кусочка сыру. Если вы преемники Фламенго, то вам должно быть известно, что этот почтенный издатель уступил все свои права Сен-Сиргу.
– Мы это знаем, но его права ограничиваются тем изданием, на которое был заключен договор. Вы по-прежнему законный владелец рукописи, и мы готовы заплатить за нее вашу цену.
– Поскольку я законный владелец, пусть она останется при мне. Прощайте, господа! Благодарю вас! – сказал Леон-Поль и повернулся, чтобы войти в дом.
Агенты иезуита обменялись многозначительным взглядом и перепрыгнули через ограду. Двое других мужчин, оставаясь на некотором расстоянии, внимательно следили за всем происходящим.
– Вы перелезли через забор и тем самым нарушили неприкосновенность жилища, – заметил учитель, оборотившись. – Рекомендую убираться отсюда подобру-поздорову, не то вы сведете весьма близкое знакомство с моим заступом.
– Послушайте, любезный, – сказал Гектор, – я из семьи Рош-Брюнов, мне хотелось бы выкупить рукопись, которая задевает честь нашей фамилии. Вы отказываетесь ее продать, но я готов любыми средствами овладеть ею.
– Как так?
– Мы будем драться.
– Вы смеетесь?
– Нисколько.
– Я не намерен драться с вами.
– Тогда, мой милый, я буду вынужден вас пристрелить.
Неизвестно, собирался ли граф привести свою угрозу в исполнение, но, выхватив из кармана револьвер, он направил его на Леон-Поля. Однако последний, будучи более ловким, чем его противник, ударом заступа выбил оружие из рук Гектора. Револьвер отлетел в сторону и упал на землю. Раздался выстрел; пуля попала в стекло, столь искусно прилаженное учителем, и оно разлетелось вдребезги.
– Вы мне заплатите за стекло! – крикнул Леон-Поль, бросаясь на графа. Схватив противника одной рукой за галстук, другою он нанес ему страшный удар в лицо.
Свистнув, Николя бросился на помощь к Гектору. Подбежали еще двое, успевшие тем временем незаметно подойти ближе. Они разом перемахнули через изгородь, кинулись на учителя и после короткой борьбы повалили его наземь. Связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, Леон-Поль бел перенесен к фиакру, дожидавшемуся за поворотом.
– В арестный дом! – крикнул Николя, захлопывая дверцу фиакра за пленником и двумя полицейскими. – В арестный дом при префектуре! И глядите в оба – добыча ценная!
Сыщик вернулся к де Мериа, который вытирал тонким батистовым платком кровь, обильно струившуюся по лицу: рука у бывшего учителя была тяжелая.
– Наша поездка – не из приятных, – заметил Николя. – Но ничего, мы не пожалеем, что действовали решительно. Иначе мы никогда не справились бы с этим упрямым ослом. А теперь спокойно поищем рукопись.
– Но не слишком ли мы рисковали в этой игре? – с некоторым испугом спросил Гектор.
– Конечно, лучше бы не вынимать револьвера, однако дело сделано. Место пустынное, свидетелей не было, и у меня имеется ордер на арест некоего смутьяна-иностранца, подлежавшего высылке в течение двадцати четырех часов.
– Значит вы…
– Агент полиции, граф, а также на службе у церкви.
– Отлично. Но при чем тут…
– Мы скажем, что произошла ошибка, вот и все.
– Шутите!
– Нисколько. Разве я несу больше ответственности, чем сам префект полиции? Почему же я не могу ошибаться?
– Но, мой милый, как вы ухитрились при республиканском правительстве…
– Министр внутренних дел, пользуясь своей безнаказанностью, все нас покрывает.
– Отлично! Превосходно! Ваша республика не так уж плоха.
– Конечно, для тех, кто умеет ее использовать. Что касается поисков бумаг в хижине нашего заговорщика, то тут и объяснять нечего.
– Вы, Николя, и в самым деле драгоценный человек!
– Надеюсь, вы скажете об этом кому следует.
– При условии, что вы не останетесь в долгу.
– Если когда-нибудь счастье улыбнется нам и мы вновь возведем короля на трон, то вспомните, граф, что я был бы неплохим префектом полиции, пожалуй лучшим, чем кто-либо другой. У меня для этого есть все данные.
– В случае надобности я о вас вспомню.
Они вошли в незапертую хижину и начали обыск. Прежде всего открыли шкаф; ключ от него торчал в дверце. Первое, что бросилось им в глаза, был тысячефранковый билет, лежавший на кипе бумаг, тот самый, который Леон-Поль по поручению г-жи Руссеран собирался передать Бродарам. У Николя загорелись глаза при виде находки. Он поспешил спрятать кредитку в портфель, утверждая, что это важная улика, а затем стал рыться в шкафу, надеясь найти еще денег.
Шкаф был полон рукописей; названия некоторых из них весьма обрадовали агентов иезуита. Они отложили в сторону небольшую связку, чтобы показать их своему покровителю до сдачи в полицию. Там были следующие произведения: «Закат метафизических религий». «Заговор здравомыслящих», «Война мракобесам!», «Исследование законов общественного развития», «Революция посредством воспитания», «Гибель существующего режима».
Николя торжествовал: найденного было достаточно, чтобы сгноить их жертву в тюрьме. Вышло так, что, оказывая услугу иезуитам, сыщик послужил в полиции.
Де Мериа искал рукопись «Ошибки» в бумажном море и нервничал, не находя ее. Самое простое в голову сообщникам не пришло: рукопись, которую они искали, вовсе не была спрятана и лежала на полке, заменявшей письменный стол. Там в конце концов они ее и обнаружили.
В тот же вечер, уложив Валери раньше обычного, Бланш де Мериа удобно уселась перед ярко пылавшим камином. Возле нее на столике, рядом с лампой, задрапированной зеленой газовой тканью, лежало несколько свернутых в трубку тетрадей. Она взяла первую из них, исписанную косым размашистым почерком, причем довольно неровным, что давало возможность следить за сменой настроений автора. Из-за множества ссылок, помеченных буквами, и примечаний на полях прочесть толстую тетрадь в желтой обложке было не так-то легко. Но в надежде, что эта рукопись поможет ей завладеть баснословными богатствами Сен-Сирго, Бланш напрягла внимание и начала читать.
ОШИБКА
Часть первая
(которая была бы последней, если бы в литературе, как и во многом другом, здравый смысл господствовал над модой, а нравственность – над духом стяжательства)
Глава 1. Трактир «Три воробья»
Дело происходило в дни Второй республики[63]63
…Дело происходило в дни Второй республики… – то есть в период французской республики 1848–1851 гг.
[Закрыть], и посетители «Трех воробьев» – одного из лучших трактиров Иссуара – были демократами. Десятки опустошенных бутылок на столе перед ними свидетельствовали о том, что постоянные клиенты тетушки Тренкане – не дураки выпить. Здесь – как это случается обычно при мало-мальски многолюдных сборищах – были представлены все образцы человеческой породы: от умных, в пользу которых говорило их молчание, до дураков, выдававших себя с первого слова.
Близились выборы, в умах шло брожение. Республиканцы, будучи во власти иллюзий, ждали, что Временное правительство[64]64
Временное правительство – было образовано во Франции после Февральской революции 1848 г. и осуществляло власть до президентских выборов в конце 1848 г.
[Закрыть] проведет коренные реформы. Провинция понемногу приобщалась к политической жизни; граждане собирались, чтобы поспорить, и пили, чтобы развязать языки.
– Послушай, Монтавуан, – сказал Пьер Артона, председатель клуба демократов, обращаясь к глуповатому на вид мужчине, ошалело таращившему глаза, – ты не дотронешься до стакана, прежде чем не скажешь все, что хотел нам сообщить. Долго ли ты собираешься ходить вокруг да около?
– В самом деле, – заметил Мадозе, первый богач городка, – поторопитесь, Монтавуан! Артона спешит домой – боится, что жена его съест.
Артона пренебрежительно скосил на Мадозе свои выпуклые глаза.
– А если бы и так, разве она не права? С каких это пор граждане могут обращаться со своими женами, как со служанками, и заставлять их ждать допоздна?
Мадозе не стал возражать. Он наполнил стакан Монтавуана, но последний под повелительным взглядом Артона не решился даже пригубить его и приготовился начать речь.
– Граждане! – возгласил он. – Прежде всего закройте как следует двери!
Лятюлип, по прозвищу «Брут»[65]65
Брут – римский государственный деятель (I в. до н. э.)
[Закрыть], мельник с умным и лукавым лицом, запер дверь, положил ключ в карман и вновь уселся рядом с Монтавуаном.
– Ну, теперь сыпь, старина! – сказал он. – Опорожняй свой мешок! И без лишних слов! Ждем от тебя цицероновской речи.
Монтавуан, пошатываясь, поднялся, заложил одну руку в пройму жилета, покрутил головой, несколько раз попытался открыть рот, но не издал ни единого звука.
– Что же ты? – вскричал Брут. – Не злоупотребляй нашей добротой! Должен же быть предел и глупости. Выкладывай, что ты хотел сказать, или садись. А если тебе так трудно произнести свою речь, то шепни ее на ухо господину Мадозе; он преподнесет ее нам, разукрасив цветами своего красноречия.
Мадозе кинул на насмешника недружелюбный взгляд. Монтавуан все еще стоял, пяля глаза на Артона, который добродушно промолвил:
– Ну, – валяй же, дружище! Здесь все свои, и нет нужды в особом красноречии. Ты уже высказал свою преданность отечеству и хоть не собираешься стать вторым Мирабо[66]66
Мирабо Оноре-Габриель (1749–1791) – деятель французской буржуазной революции конца XVIII в.; выдающийся оратор.
[Закрыть], но служишь республике, сообщая, по мере возможностей, что затевают наши противники.
– Наши враги! – поправил Мадозе.
– Наши противники, – спокойно повторил Артона. – Итак, Монтавуан, что тебе удалось узнать?
Монтавуан вновь открыл рот и рявкнул: «Долой крыс!»[67]67
В Оверни «крысами» называют сборщиков налога на вино (Примеч. авторов).
[Закрыть] Затем он опять уселся, уткнул лицо в тарелку, полную ореховой скорлупы, и внезапно погрузился в глубокий пьяный сон. Артона не смог сдержать досады и поднялся, намереваясь уйти.
– Постойте, черт возьми! – воскликнул Мадозе, удерживая его. – Неужели гражданка Артона – такая тигрица? Выпьем за республику, и я скажу вам, что у этой пьяной скотины на уме. Уж я-то знаю.
– Что за чертовщина! – рассмеялся Брут. – Это удивляет меня не меньше, если бы у него из уха вытащили бильярдный шар!
– Гражданин мельник, – возразил Мадозе, принужденно смеясь, – хороший республиканец должен быть бдителен как Аргус[68]68
Аргус – в древнегреческой мифологии многоглазый великан, символ бдительного, неусыпного стража.
[Закрыть]. – И он продолжал: – Вы, вероятно, помните, что несколько лет назад нотариус Груладу приобрел для неизвестного клиента дом на Собачьей улице. Несмотря на то, что недвижимость на этой темной и узкой улице не представляет особой ценности, за дом заплатили немало: кроме того, кучу денег истратили на его ремонт и ультрароскошную обстановку, расширили сад за счет соседних домишек (влетевших в копеечку!) и возвели вокруг прямо-таки тюремные стены, дабы скрыть от любопытных глаз все, что творится в сем таинственном жилище.
– Да ведь об этом знает весь город, это уже старая песня! – вмешался Брут, говоривший один за всех. – При чем же тут интересы родины?
– Терпение! – отмахнулся Мадозе. – Однажды перед домом на Собачьей остановилась почтовая карета, из нее вышло четверо: трое слуг, молчаливых как могила, и дама, которая впоследствии лишь два или три раза в год, закрывшись вуалью, выезжала неизвестно куда. Никто не мог даже сказать, блондинка она или брюнетка.
– Ага, я понял, куда вы гнете! – снова прервал его Брут. – По-вашему, эти таинственные люди – заговорщики?
– Вы даже не подозреваете, господин Весельчак, до чего вы правы. У меня есть доказательства, что новые обитатели Собачьей улицы – аристократы, возможно даже – тайные агенты Генриха Пятого[69]69
Генрих Пятый – прозвище графа Шамбора, претендента на французский престол после свержения династии Бурбонов в 1830 г.
[Закрыть].
– Вот как? – завопили бараны из панургова стада[70]70
Панургово стадо – символ толпы, безрассудно следующей за вожаком (по имени Панурга, героя романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Панург бросил в море барана-вожака, за которым кинулось все стадо).
[Закрыть]. – Тогда не мешает нанести им визит!
– Иначе говоря, сославшись на свободу и равенство, вы хотите нарушить одиночество этих бедных людей? – заметил Артона.
– Бедных? – повторил толстый булочник, до сих пор открывавший рот лишь для того, чтобы осушить стакан. – Бедных? Да у них денег куры не клюют! Знаете ли вы, как они отделались от благотворительных визитов? Мне это доподлинно известно от племянника служанки нашего кюре.
– Ну, расскажите, Бурассу!
– Представьте себе, граждане, что дамы… как бишь их?.. Забыл фамилию… Ну, знаете, дочери господина… как его? Того длинноволосого, что охотился с Бабийоном-сыном?
– Дамы Каденас, что ли? – подсказал Мадозе.
– Вот-вот! – продолжал Бурассу. – Дамы Каденас, что заправляют обществом святого провидения. Эти липучки способны стащить карабинера с лошади. Даже меня, хоть я ненавижу поповскую лавочку, они заставили выбросить целый франк на какую-то часовню.
– Честь и хвала им за это, – прервал Брут, – но, право, мучной мешок, незачем распространяться об их достоинствах и недостатках. Артона спешит. Скажи нам в двух словах, какое отношение имеют эти дамы к особняку на Собачьей улице?
– Так вот, этим дамам – как бишь их?.. – продолжал Бурассу, – любопытней которых, между нами говоря, нет никого на свете, ужасно хотелось, как, впрочем, и многим другим, заглянуть хоть одним глазком в жилище наших нелюдимов. Они улучили время, когда двоих из слуг не было дома, и позвонили у дверей этих… этих… ну, как их?
– Позвонили, и все! – воскликнул в нетерпении Брут. – Они позвонили… Чего тебе еще надо, скотина ты этакая?
– Черт побери, мельник прав! – заметил старый школьный учитель. – Зачем вам так закруглять периоды? Или вы занимаетесь изящной словесностью?
– А разве он на это способен? – осведомился вполголоса один из собутыльников, богатый глупец, не умевший даже читать.
– Заниматься изящной словесностью? – переспросил Брут, сдерживая смех.
– Ну да!..
– Он на все способен!
– Черт побери! Тогда его надо остерегаться!
– Согласен с вами. Но пусть говорит дальше.
– Они звонили битый час, – продолжал Бурассу. – Наконец им открыл седовласый слуга, молча им поклонился, молча сделал знак следовать за ним и так же молча провел в кабинет, обставленный как часовня. Там он молча усадил их в кресла и выжидательно уставился на них. Когда они промямлили, что собирают пожертвования в пользу бедных, он молча опустил руку в ящик письменного стола, украшенного инкрустациями, и, вынув оттуда несколько золотых монет, не нарушая молчания, вручил их огорошенным посетительницам. Тем пришлось удалиться восвояси, так и не услышав от него ни единого слова. На другой день кюре получил от владельцев дома на Собачьей улице чек на сорок тысяч франков с просьбой всякий раз, когда в городе будут собирать какие-либо пожертвования, заимствовать из доходов с этого капитала, вместо того чтобы беспокоить обитателей дома: они, дескать, не желают никого видеть…
– Сорок тысяч франков! – воскликнуло несколько голосов.
– Какой ужас! Выбрасывать столько денег на попов! – сокрушался толстяк, славившийся мотовством и проевший уже не одно наследство. – Сколько обедов можно закатить на сорок тысяч франков! – заключил он, вздыхая.
– Ужас! Ужас! – хором поддержали его все демократы, еще не свалившиеся под стол.
– Разбойники-аристократы сорят золотом, не думая о том, сколько в нем труда пролетариев, сколько пота и слез! – заметил кто-то угрюмо, за что был награжден аплодисментами.
– Это не повод для обвинения людей с Собачьей улицы, – возразил председатель клуба.
– Спятили вы, что ли? – сердито крикнул Брут. – В пользу бедняков нашего города пожертвовали целых сорок тысяч, а вы орете: «Караул!» Остолопы! Наоборот, надо выпить за здоровье щедрых деятелей. Предлагаю собраться около их дома и провозгласить им благодарность на улице, раз им так неприятно лицезреть у себя чьи бы то ни было физиономии. Право же, нет оснований злобствовать на этих людей за их доброту! – добавил он вполголоса и оглядел собрание.
Артона улыбнулся.
– Напрасно ты так восторгаешься естественными вещами: ведь и у богачей есть свои обязанности. Это все, что вы хотели рассказать нам об обитателях дома на Собачьей? – обратился он к Мадозе.
– За идиота вы меня принимаете, что ли? – вскинулся тот. – Если б меня ежеминутно не прерывали, я бы давно доказал, что эти люди притворяются, будто порвали все связи с внешним миром. На самом же деле они усердно их поддерживают и являются тайными агентами незаконнорожденного ублюдка герцогини Беррийской[71]71
Герцогиня Беррийская – мать графа Шамбора (см. примечание к стр. 199).
[Закрыть].
– Вы можете это доказать? – спросил Артона, бледнея, но тут же оправился и спокойно продолжал: – Ну что же, докажите! Я вас слушаю.
Мадозе был в нерешительности. Оглядевшись, он увидел, что лишь пятеро или шестеро собутыльников в состоянии ему внимать. Головы остальных, по примеру Монтавуана, давно покоились на столе между бутылками. Парик учителя, съехав с лысины, венчал теперь головку сыра.
– Мы потолкуем об этом позже, если это будет полезно для нашего общего дела, – проговорил наконец Мадозе. – Сейчас мне вряд ли удастся вас убедить.
Артона открыл было рот, чтобы возразить, но Брут незаметно наступил ему на ногу и на этот раз ответил очень серьезно:
– Я мог бы сказать вам, гражданин, что любой республиканец имеет право знать обо всех кознях, направленных против республики; но мы не верим в ваши выдуманные заговоры. Вы напоминаете врача, уверяющего своих пациентов в том, что они больны самыми ужасными болезнями. Вылечивая их от несуществующих недугов, он без особого труда приобретает репутацию сведущего в своем деле человека. Впрочем, если вы располагаете доказательствами, то их учтут и примут меры, необходимые в интересах нашей партии.
Мадозе промолчал, как бы не расслышав. В знак полного безразличия он вертел большими пальцами.
Холодно простившись с ним, Артона и Брут вышли.
Оставшись наедине со своим спутником, мельник спросил у него, знает ли он живущих в доме на Собачьей улице. Председатель клуба вместо ответа утвердительно кивнул головой. После этого мельник не стал продолжать расспросов и простился с ним, обменявшись рукопожатием.
