Текст книги "На кончиках твоих пальцев (СИ)"
Автор книги: Лиза Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
6
Последний выстрел – и раунд окончен. Я опускаю ствол и равнодушным взглядом окидываю собравшихся солидных мужчин, которые кивают, хлопают и добродушно улыбаются – кто-то сегодня неплохо нажился, поставив на меня. Женщин не наблюдается – хотя никаких правил относительно этого нет, развлечение не в чести у слабого пола. Только Соня одиноко приютилась у стенки – она довольно улыбается и показывает мне большой палец. Я ухмыляюсь, понимая, что девушка, похоже, поставила сегодня нехилую сумму. Киваю ей и быстро машу ладонью, чтобы дать понять, что я освобожусь через пять минут. Мне надо упаковать винтовку и перекинуться парой ласковых с Барином.
Пока продвигаюсь сквозь редкую толпу сухо и сдержанно отвечаю на привычные поздравления. Около стойки с сейфами натыкаюсь на Татарского, которому только что в очередной раз дал понять, где его место. Вот только если обычно парень пытается что-то из себя выжимать и делать вид, что держит все под контролем и вот-вот меня обойдет, то сегодня он тухлый и рассеянный; не знаю в чем дело, может быть в отсутствии Сокола, а может быть Татарскому надоело строить из себя рембо, и он поддался судьбе и своему неизменному поражению. Впрочем, когда я вижу его на расстоянии вытянутой руки, понимаю, что дело в другом – взгляд у парня рассеянный, кожа бледная, а глаза воспаленные, он с отчаянной жадностью приникает к бутылке, из чего я делаю вывод, что он болен, чем и объясняется его непривычная вялость. Но это его дело – раз вышел на игру, значит мог, раз мог, значит должен отвечать за проигрыш без отговорок на причины и следствия.
Чтобы там с ним не было, смотрит он как всегда надменно, даже с некоторым диким блеском в глазах, а также уже привычно дергает челюстью – запах клубники, даже с такого расстояния вызывает во мне приступ отвращения.
– Думаешь, ты лучше меня? – спрашивает мне в спину, когда я засовываю кейс в сейф, – Них*я, Север! Этим всем, – он скалится в сторону переговаривающих мужиков, – Насрать, кто тут что из себя представляет, на тебя, на меня, и на гребанную стрельбу! Им бы только померяться размерами кошельков и потрепаться о дерьме собственной жизни, – негромко смеется он, точно помешанный. Похоже, ему все равно слушаю ли я и собираюсь ли ему отвечать – у него прекрасно получается вести болезненный монолог с самим собой, – Всем плевать, – внезапно хрипит он и снова приникает к воде, а потом под моим холодным взглядом уходит из помещения на нетвердых ногах.
– Чего этот мудак хотел? – спрашивает подошедший Барин и хлопает меня по плечу. – Ты как всегда на высоте, – благосклонничает партнер.
– Да так, – отзываюсь я, – как всегда, пытается казаться умным.
– Выглядит хреново…А, черт с ним! Твоя доля, – отвешивает мне толстый конверт. – Сегодня много левых ставило, – отвечает он на незаданный вопрос, когда я с удовлетворением чувствую на руке больший, чем обычно вес. – Вороны каркают, а на нас потом гадят золотом, – смеется он.
Я ухмыляюсь.
– За такое и на морду Татарского не грех посмотреть лишний раз.
– Еще бы… Север, ты с ним внимательнее будь, – щурится Барин. – Птички донесли, что он как-то связан с французом, – ну кто бы сомневался, что Барин не спустит все дело, и не позволит мне рулить самому.
– Даже если и так, он все равно ничего без Сокола не может – ошейник мешает, – некстати вспоминаю недавний разговор с Татарским – но мне не хочется сейчас говорить об этом с Барином. Да и вообще не думаю, что стоит ему рассказывать, только волновать лишний раз и мутить его и без того висящие на волоске общего дела отношения с Соколовским.
– В любом случае, давай без неприятностей, – в голосе мужчины проскальзывает забота. Что не говори, мужик хороший и успел стать мне ближе, чем просто партнером – во всяком случае, заботы от него я видел больше, чем от собственного отца.
– Как всегда, – отзываюсь я, пожимаю Барину руку и отправляюсь к Ромашко, который тоже сегодня пришел на игру и теперь ждал меня, покуривая сигарету и развалившись на диване.
– Ну ты, брат, и трепло, – говорит он разгоняя дым вокруг себя. – Пока тебя жду, уже успел улететь в никотиновый рай! – я хмурюсь, и он спешно тушит сигарету. – Ну что, летим отмечать пальму первенства? – хитро улыбается Ромашко. – Проставляешься, Северский! – кладет он мне руку на плечи и легко сдавливает шею. Но все-таки ощутимо, с учетом его силы.
– Смотрю тебе руки некуда пристроить, Ромашко? – беззлобно хмыкаю я и сбрасываю его «удушающее объятие».
– Обижаешь, моим рукам всегда есть что пощупать, – многозначительно смеется парень. – Я бы даже сказал, за ними длинная очередь для щупания и прочих приятных процедур. Дарю исключительно сказочные ощущения! – поднимает он бровь.
– Поверю на слово, – ухмыляюсь и открываю дверь в коридор. – И даже могу посодействовать в помощи нахождения жертвы ласк любви… Что за?! – застываю как вкопанный. Ромашко замирает позади и наши взгляды одновременно останавливаются на разыгрывающейся сцене. Мои кулаки сжимаются, а глаза прищуриваются – даже близко не уверен, что сегодня все выйдут живыми из этого здания.
В коридоре застыла Соня, а над ней Татарский, навалившийся на нее, прижатой к стенке, одной рукой удерживающий в захвате ее руки, другой пытающийся залезть под кофту сопротивляющейся девушке. Он больше не кажется больным, наоборот, все его движения как будто преисполнены хищной энергии, отточены и хладнокровны, хотя взгляд все также безумен, а на губах диковатая улыбка и капельки крови – скорее всего, Соня уже успела укусить этого ублюдка, когда он полез к ней с поцелуями. И пусть она умеет за себя постоять и даст фору некоторым хлюплым парням, Татарский в отличной физической форме, и силы явно несоразмерны. Но даже в такой ситуации девушка верна себе и извивается как уж, стараясь освободиться от захвата или хотя бы заехать парню в больное место локтем или коленом.
Я чувствую какое-то мрачное удовлетворение от того, что мы появились вовремя – прекрасный повод заставить Татарского исчезнуть с горизонта недели на две. А если вдруг Паша войдет во вкус, то и на месяц. И я не собираюсь его останавливать.
Мне не приходится ничего говорить– Ромашко и сам прекрасно оценивает ситуацию, подлетает к Соне с Татарским и отрывает последнего легким движением руки, чтобы потом протащить по лестнице наверх. Я позволяю ему взять в руки полный карт бланш – по части драк друг куда как превосходит меня и по силе и по мастерству – с одного его «легкого» удара я однажды получил нехилое сотрясение мозга, да и вообще сломать руку или ногу для Паши не проблема – не знаю, какая чертова аномалия дала ему такую силу, но я бы не рискнул вступать с ним в бой. Так что Татарскому не избежать мясорубки его рук. А может быть и ног.
Мы с Соней наблюдаем за хладнокровным избиением стоя неподалеку. Девушка не показывает виду, что пару минут назад мы нашли ее в крайне плачевном положении. Она мрачно ухмыляются и только глаза предательски радостно поблескивают при каждом выверенном ударе Ромашко. Тот даже не пытается бить так, чтобы не оставлять следов – этот парень заслужил носить знаки своего позора, заслужил адскую боль и то кровавое месиво, в которое превращается его тело.
Последний пинок в ребра и невозмутимый Паша отходит от Татарского, чтобы кинув на него последний презрительный взгляд, подойти к нам. Он непривычно серьезен, и даже его привычная маска мальчика – Казановы с вечной улыбкой и озорными хитринками в глазах заменяется присущими обычно мне хладнокровием и отстраненностью. Я догадываюсь, что это не такие уж и нетипичные для парня эмоции – уже давно разглядел в его глазах скрытую боль и адскую тоску, которые он умело маскирует за своим излишне обаятельным образом. Роль, которую он играет, в корне обманчива и на деле, парень, который кажется дружелюбным и открытым, скрывает гораздо больше, чем я, всегда отстраненный и редко эмоциональный. Но лезть с вопросами не в моих правилах, а рассказывать, видимо, не в его. Остается лишь уповать на понимание с полу взгляда и молчаливую сопричастность.
– Вот же конченный ублюдок! – с ненавистью выплевывает Мармеладова. – Накинулся, как безумный шакал, и взгляд у него сумасшедший был – я даже очухаться не успела, а он уже к стене меня прижал и давай глазами пожирать, а потом прижался и руки свои распускать стал… Фу, до сих пор мерзко! – поежилась девушка. – Как – будто помоями из ведра окатили!
– Он сегодня и на соревнованиях был не в себе, – тяну я, – Как будто болен.
– Ага, на голову он болен! Псих чертов! – Соня пнула попавшийся под ногу камень. – Пойти что ли его для удовлетворения гордости добить, – с надеждой глянула она на безвольное тело, теперь валявшееся в мрачной подворотне. – Вот, правда, легче станет! Я б таких говнюков вообще казнила четвертованием! Ух, мой бы пистолетик бы мне сейчас, я бы его точно пристрелила!
– Не волнуйся, Ромашко устроил ему избиение с пристрастием, – я вопросительно глянул на друга.
– Ну, следующую вашу дружескую встречу он точно пропустит, – мрачно хмыкнул Паша и странно глянул на Соню. – А что, он раньше не распускал руки? Или у вас уже было, и теперь он захотел продолжения…?
Вопрос не удивляет ни меня, ни подругу – слухи про Мармеладову ходят всякие, и лишь узкий круг лиц знает, что ни один из них не имеет под собой ни доли правды. Но мне все равно обидно за девушку, и может быть, если бы это был не Паша, который вроде как ее только что защитил, я бы приставил парня к стенке и заставил ответить за свои слова. Но я ограничился лишь холодным предупреждением.
– Зубы выбью, Ромашко!
Он скривился.
– Не сломай руку, Север! Я знаю, что она твой друг, но это не значит, что тоже должен к ней хорошо относиться только поэтому, – смотрит оценивающе на Соню. – Если честно мне вообще плевать, просто любопытно врожденное ли гнилье у этого мудака, или его спровоцировали…
Я было потянулся, чтобы схватить его за кофту, но меня остановило уверенное прикосновение к руке. Соня держала меня, и смотрела на Пашу – без стеснения, без гнева или обиды, смотрела с вселенской тоской, которая навсегда поселилась в ее взгляде. Так смотрят из личного ада, с самого дна, из клетки с железными прутьями, понимая, что никогда оттуда не выберутся. С таким взглядом прыгают с крыши и режут вены. А она с этим живет.
– Что ты дорогой, – мягко щебечет Соня, в противовес тому, что плещется в ее взгляде, – если бы у нас с ним что-то было, он бы передо мной на коленях ползал и умолял о продолжении. Я не играю и не тешу надеждами, а дарю чистое наслаждение! Хочешь проверить? – она провела ноготком по его оголенной шее, и я заметил, как напряглись желваки у Паши и потемнел его взгляд. Что ж, нельзя сказать, чтобы Мармеладова так уж стремилась опровергать слухи…
– Я на б-ушное не падок.
– Жаль, – пожала плечами девушка. – Много теряешь, красивый! – только долгая дружба помогла мне уловить горечь в ее словах, – Север, – повернулась она ко мне, – спасибо за приятное время и кампанию, – ухмыльнулась привычно, как будто ничего и не было.
– Ты как?
– Да что мне будет? Переварила и выплюнула – и снова во всеоружии готова воевать с этой дерьмовой жизнью! Пойду откисать в какое-нибудь злачное место, а потом баиньки, – она широко улыбнулась, потянулась, приобняла меня и унеслась к своей машине, не забыв послать Паше воздушный поцелуй.
– Ромашко, что с тобой творится? – спрашиваю я. На ум пришел случай в столовой, когда парень играл моими нервами окучиваясь возле Шелест, да и теперь он вел себя не лучше. Кем-кем, а гадом этот парень не был и лицемером тоже.
– А что, Север, не нравятся плохие мальчики?
– Не люби мне мозг, Паш! Мне Татарского хватает. И с Мармеладовой без лишнего давай. Еще раз услышу в ее адрес гадости, честное слово, не посмотрю, что ты мой друг!
– А что, она и тебе успела услужить? – хмыкает он и прикуривает. От удара меня останавливает только его взгляд – показательно – равнодушный, а на деле так похожий на взгляд Сони. Ни намека на просвет.
– Да пошел ты! – кидаю я.
– Ладно, Северский, замяли, – привычно скалится Паша и как – будто возвращает привычное расположение духа. – Дело твое! Пойдем лучше кутить – позарез надо оттянуться! Эгей, да у нас теперь два повода – твоя победа и удавшаяся месть этому ублюдку! Давай морду попроще, кошелек щедрее и словим удачу!
Я не пытаюсь остановить его, или выводить на разговор – просто следую за ним, позволяя дать обмануть и себя и его самого, что «все в порядке».
Но в одном он прав – оттянуться нужно как следует. Снять напряжение и желательно не в одиночестве.
Мы приезжаем в какой-то модный клуб, идем до барки и заказываем виски. Паша замечает парочку хихикающих подруг, пошло мне подмигивает и идет за их столик, прихватив два далеко не безобидных коктейля. Я тоже не собираюсь здесь задерживаться надолго.
И мне даже не приходится никого искать – она находит меня сама, садится напротив, показательно заказывает напиток и все время кидает в мою сторону заинтересованные взгляды. Милая блондинка в коротком платье с красивыми ногами – то, что нужно, чтобы не думать ни о чем. Особенно о том, что в голове вертится образ с тонкими руками, прозрачной бледной кожей и в контраст ей темными глазами и волосами. Неожиданно и резко возникает желание, и мне приходится пропустить длительную прелюдию и увести уже хихикающую блондинку прочь из клуба.
Звонок выдергивает меня из полудремы – я с трудом открываю глаза и не сразу понимаю, что теплое и мягкое на мне – это далеко не одеяло. Скидываю с себя руку девушки, имени которой не помню, поднимаюсь и иду в прихожую, откуда настойчиво доносится противный звон. Номер абонента отрезвляет сонный мозг.
– Что случилось? – обепокоенно спрашиваю у Мармеладовой.
– Марат, срочно приезжай в бар «Не стреляйте в пианиста»! Тут излом шаблона и наглядное непотребство!
– Мармеладова…
– Без комментариев, Северский, и лучше поспеши! – девушка отключается. Я чертыхаюсь и быстрым шагом иду в комнату, где натягиваю брюки попутно поднимая недовольную блондинку.
– Что, уходить? Но Марат, ночь же на дворе…!
– Я вызову тебе такси, – я протягиваю ей платье. Она недовольно поджимает губы, но все же одевается.
– Не хочешь попросить у меня номер? – интересуется девушка уже в дверях и с надеждой заглядывает в глаза. Нет, девочка, меня не заботит продолжение, и едва ли ты ждала обратного. Я открываю дверь, отвечая на ее вопрос молчанием. Умница, понимает все без слов и даже не закатывает истерики, только раздраженно передергивает плечами, явно расстроенная тем, что не впечатлила меня своими способностями настолько, чтобы я захотел продолжения.
Я сажу ее в такси, ограничившись равнодушным «пока», а потом направляюсь к своей машине, чтобы, наконец, отправиться на выручку подруге. Не знаю, что стряслось у Сони, но просто так она не стала бы меня вырывать посреди ночи. Возможно, Зоя опять сорвалась, а может быть, Мармеладова сама нарвалась на неприятности… Я гоню с явным преувеличением скорости, только вот некому остановить меня, а почти пустые улицы располагают к этому, и подогревают мое желание как можно быстрее добраться до пункта назначения.
Под неоновой ядовито-фиолетовой вывеской тусуется группа парней, они громко смеются и парят вейпы. Одеты и ведут себя как хипстеры. Бар располагается в подвале; пока спускаюсь по лестнице, обращаю внимание на множественные постеры различных музыкальных проектов, которые организует заведение – место вполне в стиле Мармеладовой с культурной программой и вкусными коктейлями, а также фриками во множественном числе. Прохожу мимо громилы-охранника и отдаю пятихатку за вход – администратор рассказывает мне что-то про выступление группы, но я пропускаю ее слова мимо ушей, захожу в сумрачное помещение с минималистичным оформлением и камерной атмосферой и оглядываюсь в поисках Сони. Что-то происходит на сцене – люди за столиками с интересом смотрят в ее сторону, но мое внимание сосредоточено на напряженной фигуре, замершей в дальнем углу под неярким светом лампы.
Девушка напряжена и чем-то заинтересована – она не сразу замечает меня и вздрагивает, когда я ее окликаю.
– Пришел! – радостно хватает меня за руку Соня. Я внимательно оглядываю ее и с облегчением понимаю, что все в порядке – только вот тогда не ясно, что заставило девушку меня вызвать, и вряд ли дело в ее сестре – Мармеладова не стала бы приводить Зою в такое место. – Творится беспредел, от слова анархия, и если ты не сможешь это исправить – быть беде! Полный бздец, Северский! Я даже не могу четко оформить мысль – сплошная некультурщина наружу лезет, которая не проходит никакой цензуры!
– Давай по существу, Мармеладова – ты оторвала меня от приятного времяпровождения, если хочешь знать.
– Не хочу, Северский, не раскаиваюсь и не чувствую никакого стыда за это! Потому что вон там, – она кивает головой за мою спину на один из ближайших столиков к сцене, – знакомое лицо, не находишь?
Я смотрю в указанную сторону и удивленно поднимаю бровь, понимая, кого имеет в виду Мармеладова. За столиком сидит ни кто иной, как Татарский – с побитой физиономией, в понятой одежде, но вполне себе живой и с бокалом чего-то темного в руке. Сукин сын, быстро оклемался.
– Надо же… Он что, опять к тебе приставал? – сжимаю я челюсти от злости.
– К черту, мать его, Татарского, Север! – неожиданно резко и возбужденно произносит девушка и хватает меня за руку. – Гораздо больше меня волнует, а точнее приводит в жутчайшую панику и разрывает мозг тот факт, что он пришел сюда с ней! – она некультурно тычет пальцем в сторону сцены, куда устремлены глаза почти всех присутствующих.
Я поворачиваю голову и замираю. Почти не верю в происходящее и даже делаю шаг в сторону сцены. Смотрю, как загипнотизированный, и пытаюсь осознать реальность того, что там происходит. Точнее, всем моим внимание тут же овладевает одна до боли знакомая особа с бледной кожей, смольными волосами и самыми волшебными руками на свете. Она кажется почти фантомом в приглушенном свете синих и белых ламп, но все же до боли реальна. Как правильно выразилась Мармеладова – разрыв шаблона происходит на полную катушку.
Зина Шелест больше не похожа на интровертную, малообщительную и глубоко зарытую в себе девушку, которой, как я успел понять, она является. Нетрудно было додумать, исходя из ее поведения, что девушка не особо любит находиться в обществе, а разговорам предпочитает проводить время за роялем в мрачном зале театра. Но сегодня она как будто вышла из роли, оставив от себя прежней только оболочку – привычную тонкую фигуру, облаченную во все черное – видимо, излюбленный цвет, потому что других оттенков я за ней не наблюдал. Она сидит за старым пианино и непривычно изломана болезненной энергией, которая на корню убила ее внутреннюю непоколебимость и предельную самодостаточность. Ее длинные волосы растрепаны, глаза горят, на щеках румянец, а руки двигаются непривычно резкими и размашистыми скачками. Она играет что-то в тон вокалисту и барабанщику, что-то веселое, с нотками джаза, но совершенно контрастное стилю Зины Шелест.
– Какого черта? – невольно задаю я вопрос, не отрывая взгляда от покачивающейся в такт музыке девушки. И только потом до меня доходит смысл сказанных ранее подругой слов. – Ты сказала, что они пришли вместе? – хрипло переспрашиваю я и снова смотрю на Татарского.
– А я о чем! Вот как они вошли, так сразу в шоке и оказалась – ты бы видел мое лицо! Просто неожиданность века со всеми присущими последствиями! И знаешь что, Север, – задумчиво тянет Соня, – это ведь не она! Не похоже на нее совсем, – я сразу понимаю, о чем говорит Мармеладова. – И еще, думаю, что Татарский тоже сам не свой – я это еще в клубе уловила днем, по взгляду его поняла и поведению. Он, конечно, ублюдок, но не настолько!
– И что же? – спрашиваю я, понимая, что Мармеладова к чему-то ведет.
– Спайс или соли – не суть, но дело явно попахивает синтетикой, – я ловлю взгляд подруги – для нее эта тема болезненная и избитая, но сомневаться не приходится – Мармеладова владеет ей в полной мере. Я вспоминаю, каким больным казался Татарский после битвы, и каким активным он стал чуть позже в коридоре. Да и сейчас, после целенаправленного и крайне болезненного избиения, он кажется более чем бодрым… На ум приходит бутылка с водой, которую с жадностью глотал парень.
– Дерьмово, Мармеладова, – хмуро отвечаю я, а сам снова смотрю на Зину, которая непривычно улыбчива – редкое проявление радости, которое неожиданно оживляет ее обычно-отрешенное лицо. Я с жадностью впитываю новые черты, попутно обдумывая, что могло заставить девушку оказаться здесь с Татарским – сомневаюсь, что они были знакомы до сегодняшнего дня. На наркоманку Шелест тоже не тянет, и следует вывод, что парень сознательно ее накачал, а потом привел сюда. Надо было все-таки попросить Ромашко переломать ему ноги.
Тем временем музыка на сцене прекращается, и раздаются бурные аплодисменты – Шелест поднимается, покачиваясь, радостно смеется и машет зрителям, а потом обнимается с вокалистом, со смехом что-то говорит барабанщику и счастливая направляется в сторону Татарского, который тоже машет ей рукой и поднимается, чтобы обнять подошедшую девушку. Едва ли она понимает, что происходит – девушка уже на грани, это видно по ее неловким и неестественным движениям и неуверенным шагам. Подозреваю, что скоро тело ее подведет, и она впадет в состояние апатии.
– Северский! – умоляюще шепчет Мармеладова, глаза которой тоже устремлены на парочку. – Не дай ей упасть, – в ее словах больше, чем просто забота. Она знает, о чем говорит, и по-настоящему боится за Зину Шелест. И я понимаю, что тоже боюсь – не знаю почему, но желание защитить ее, забрать от Татарского, сломать тому руки, которые так свободно касались ее прозрачной кожи, ее хрупких плеч, вернуть ее в привычное состояние, вернуть на свое место в театре и никому больше не позволить нарушить ее уникальную самобытность, скручивает меня и подстрекает к действиям.
Я подхожу к охраннику-бугаю и кидаю быстрый взгляд на бейдж.
– Валера, – тяну я, и он смиряет меня равнодушным взглядом. Но после того, как в его руках оказывается пачка зеленых, в глазах парня появляется нужная мне заинтересованность.
Спустя минуту ничего не понимающего и вяло сопротивляющегося Татарского выводят из бара – он кидает на меня взгляд, когда проходит мимо, но едва ли узнает. Надеюсь, что после прекращение действия дряни, которую он принял, ему будет хреново, как в аду. Или хуже.
Я подхожу к Шелест, которая поднимает на меня свои темные глаза. Ловлю ее взгляд и замираю от пронзающей нежности и одурманивающей теплоты. Как дурак пялюсь на нее не в силах оторваться – даже понимание того, что этот взгляд не принадлежит ни ей ни мне, не отрезвляет опьяненного сознания. Зачарованно слежу, как девушка поднимается и подходит ко мне, видимо, приняв за вернувшегося Татарского. Ловлю ее протянутую ко мне руку, а потом и всю ее, приникающую ко мне в объятии. Не двигаюсь и вдыхаю лимонный запах ее парфюма, и проникаюсь неожиданно новыми, еще неясными, но до умопомрачения приятными ощущениями.
– Ты как прелюдия ми бемоль мажор Рахманинова, – неожиданно щекочет она мне шею странными словами. – Не похож на него, – грустно вздыхает она, видимо, вспомнив что-то плохое.
– На кого, Шелест?
Она грустно усмехается.
– Только не сейчас! Сейчас мне хорошо, а он все испортит. Не надо о нем, – она крепче прижимается ко мне и утыкается лицом в грудь.
– Не буду, – соглашаюсь я, упиваясь украденной нежностью, которую девушка вряд ли завтра вспомнит.
– Сон, как по мне, слишком реальный… Мне давно не было так тепло и спокойно. Можно я постою с тобой еще немного? Позволь продлить сказку для принцессы, которой не существует, сказка которой завтра тоже не будет существовать…
– Можно, – шепчу я и невесомо провожу рукой по ее волосам.
Не знаю, сколько мы так стоим, оказавшиеся предельно близко друг к другу, нарушившие установленную девушкой дистанцию, укутанные особой, существующей только для нас атмосферой. Меня ломает от нового чувства, а девушка едва ли завтра вспомнит о том, как пробила мою броню и заставила замереть от одного прикосновения своих пальцев. Только когда ее тело окончательно обмякает в моих руках, я понимаю, что пришло время возвращаться в реальность и готовиться к завтрашнему дню, который сотрет все случившееся, превратив в ту самую гребанную сказку, которой не существует.
