Текст книги "На кончиках твоих пальцев (СИ)"
Автор книги: Лиза Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
5
Не знаю, как Северский узнал, где я работаю, да и вряд ли стоило допрашивать его, чтобы выяснить правду – тем, кто ему сказал, мог быть Королев, узнавший от Ульяны, или же сама подруга, не устоявшая перед напористостью этого парня. Но к его приходу я была уже практически выжата сжимающими меня тисками общественного единодушия, которое решило, что сегодня для Зины Шелест ничего обычного не предвидится. Даже Лео и тот отошел от привычки гнобить бедных исполнителей своих спектаклей и обратил свой незабываемый голос, гнев и взор светлых глаз в сторону музыкантов, а в частности струнного квартета, который сам же и нашел, не знаю где, но видимо, в том месте играть учили из рук вон плохо. А с учетом того, что партия была написана как минимум для залуженных артистов, концертирующих лет эдак тридцать, мои уши то попеременно, то вместе сворачивались в трубочку как бумажка, опаленная жаром костра, и может быть, даже чернели, если приглядеться.
В итоге, когда осталась одна в зале, я едва ли могла думать о том, что произошло или разучивать свою партию к спектаклю. Мне было необходимо очутиться на островке своего счастья, со всех сторон окруженного океаном спокойствия. Мой любимый Шопен ласкал разбереженную душу одухотворенным лиризмом, щедро снабжая меня лекарствами, выплескивающимися из его запредельно лирических мелодий, из множественных оттенков образов, меланхоличных, нежных, томящихся и восторгающихся, я плыла на волнах его гармоний. Я отдыхала от собственных передряг и заряжалась силами, чтобы с ними бороться.
И далеко неправа была мама, которой я всё-таки позвонила, как только очутилась дома. Сначала она долго обеспокоенно вздыхала над тем, что я умудрилась заболеть, затем стала порываться приехать, чтобы поухаживать за мной, потом успокоенная моими словами, что от простуды в легкой форме еще никто не умирал, стала расспрашивать про учебу, ну и, наконец, прочла мне пространную лекцию по поводу моей работы. Она искренне считала, что именно из-за того, что я пропадаю в театре и «бряцаю по клавишам», простуда и прицепилась, что музыка вообще подрывает мое здоровье, занимает время и отвлекает от более важных вещей, таких как «настоящее» образование в университете. Я не стала спорить и оправдываться, просто молча выслушала, привыкнув к тому, что мое увлечение не находит поддержки в семье. Это трудно, это невозможно объяснить, что игра на рояле, напротив, излечивает меня, заряжает энергией, является большой и чистой любовью. И что слишком жестоко лишать меня инструмента.
Он стоял в тени прохода долго. А я все не могла решиться прекратить свою игру, сознательно связывая нас тканью нот, создаваемой моими руками. Не знаю, почему я позволила ему проникнуть в сокровенные глубины моей души – наверное, это дар последнего счастья, последний подарок, который человек вручает перед тем, как обрубить все мосты. Это как провести с кем-то очень важным тебе самый лучший день в жизни, подарить ему надежду на тысячи таких дней, улыбаться и любить, а потом исчезнуть, не писать, не звонить и не видеться. Уйти навсегда.
Едва ли парень успел стать мне ближе, чем просто знакомый, едва ли то, что воспоминания о нем вызывали странный отклик души, было больше, чем благодарностью за помощь, но руки не останавливали музыку, а я не останавливала руки. Пока не дошла до крайней точки и не поняла, что через минуту пути назад уже не будет, что случиться что-то непоправимое, сильное и переворачивающее жизнь.
Неприкрытое восхищение в его потемневших за отсутствием нормального освещения зеленых глазах – дань моему искусству, которой я не обласкана, потому что никто никогда не слушает мою игру, разве что та странная девушка, периодически приходящая в театр. Он, как и я, выходил из созданного роялем транса с неохотой, как будто просыпался от сладкого сна, и не до конца понимал, что это, собственно, такое было, и почему после всех красок мира перед ним оказалась я, Зина Шелест. Вряд ли он понимал, что его холод пошел трещинами, мороз взгляда таял из-за жара двух огоньков в глазах, которые смотрели так, будто впервые видели бледную девушку, стоящую перед ним. Мы оба сбросили сегодня маски отчужденности и равнодушия, проиграли собственным выстроенным образам. Теперь пути назад нет – стереть этот момент нечаянного обнажения, забыть наркотическое родство душ, разорвав навсегда хрупкую нить создавшихся отношений.
И не было привычного пренебрежения, чтобы остановить меня от вырвавшихся слов, как последнего способа удержать его, проникнувшего в меня, рядом:
– Как способ существовать.
А потом, испугавшись собственных чувств, наконец, прийти в себя и оттолкнуть, отрезать, оборвать, не дать права на дальнейшие случайные встречи. Уйти, не отрезвляясь негромким зовом.
За наш с Улей столик в столовой приземляются те самые глазированные блондинки, с которыми я имела честь столкнуться однажды в туалете. Сомнительную честь, как говорится.
– Так ты Зина Шелест? – оглядывает меня внимательным прищуренным взглядом более борзая.
Брови Ульяны уползли вверх, а я облокотилась на кулак руки, опершейся локтем на стол, и хмуро посмотрела на нежданных визитерш – ничего в них не изменилось с нашей первой и последней встречи, разве что блеска на губах прибавилось. Вероятно они – губы – скоро обвиснут под его весом.
– Я, – без особого энтузиазма, а тем более желания отвечаю ей.
– Точно? – скептически интересуется другая. Надо видеть ее разочарование, кислой лужицей стекающее по лицу. Так и вижу в ее мозгу застывший вопрос: «Где Анджелина Джоли? Где Моника Белуччи? Где Одри Хепберн?». Где та, что хотя бы будет соответствовать такому парню, как Марат Северский? Где она, сумевшая сразить такую красотку, как Тихомирова? Где? Вопрос, уже давно замусоленный и имеющий бороду, потому что так смотрели буквально все заинтересованные в вышеупомянутых личностях студенты.
– Тебе свидетельство о рождении показать, или на слово поверишь?
Обдумала, и решила, видимо, обойтись без доказательств.
– Я же говорила, что она на фотке просто удачно вышла! – фыркает первая и поправляет идеальную прическу рукой с идеальным маникюром.
– Но почему он выбрал именно ее?
– Дура, плевать он на нее хотел! – уверено отвечает ей подруга. – Я сама видела, как Марат ее игнорирует, когда они встречаются! Эта мышь просто прилипла к Северскому, а потом решила привлечь к себе внимание общественности – и фотки небось в программке наделала сама, и подпись для пущего эффекта нарисовала!
– Думаешь? – тянет другая, видимо, сомневаясь в моих фотошопических способностях. Ее подруга фыркает.
– Еще бы! Ты посмотри на нее – на такую даже ботаники, и те не позарятся! А мы о Северском, – честное слово, эта интонация начинала меня изрядно раздражать. – За ним же самые-самые бегают! – это она, вероятно, о себе.
– А может она и правда, – ее голос приобрел настороженно-брезгливые интонации, – его своими способностями привлекла? Об этом Попов говорил вчера, я случайно услышала…
Видимо то, что она сидела рядом и всё слышала, этих ведущих высокоинтеллектуальную беседу барышень не особо волновало. Краем глаза я отметила, что Уля подозрительно крепко сжимает стаканчик с чаем. Надеюсь, что он успел остыть.
– Да чем там привлекать? – брезгливо прошлась по мне взглядом и сделала вывод ее подруга. – Одни кости торчат, груди нет, кожа бледная, ни макияжа нормального, ни маникюра, волосы как попало лежат, одежда невзрачная, безвкусная…
– А вы у нас, видимо, эстетки и ценительницы красоты, а также ходячие неземные иконы для подражания? Так что ли? – саркастично интересуется Ульяна, прерывая поток перечисления моих изъянов. Только дурак не услышит в ее голосе угрозы.
Теперь настала ее очередь подвергаться сканеру пренебрежительных взглядов. И, судя по всему, подруга тоже не прошла проверку системы блондинок.
– Ой, посмотри какая пронизательная! – язвительно отвечает ей блондинка, а я морщусь, снова натыкаясь на попрание невинного слова. Ладно Ульяна, она может за себя постоять как словом, так и стаканчиком с чаем, я так вообще крайне ассертивна и непоколебима, но вот несчастное слово совсем не виновато в том, что попало на язычок одной любительницы блеска для губ. На ум так кстати пришла идея создать общество защиты слов, крайне левое, крайне агрессивное, кидающее толковым словарем в тех, кто неправильно произносит слова. И так некстати под рукой оказался только учебник по менеджменту,
Ульяна, не подготовленная к таким поворотам, а иначе говоря, сомнительным язвительным высказываниям, посмотрела на меня взглядом, в котором боролись удивление и смех, а еще желание засунуть стаканчик блондинке в рот, чтобы она больше никогда в жизни не произнесла в наш адрес ни одного непотребства.
– А я-то всё думала, откуда анекдоты про блондинок берутся? – с издевкой протянула она. – А оно вот – ходячее пособие! На тома два потянет, не меньше… Милочка, – тыкнула подруга в блондинку пальцем, от чего та возмущенно нахохлилась, – у тебя инстинкт самосохранения от природы отсутствует, или это ты по дурости решила, что здесь можно мимоходом нагадить и свалить, не получив при этом по мордасам? Зин, вот скажи, я похожа на существо безропотное и беззубое?
– Ага, как же, – фыркнула я.
– Вот! – довольным тоном потянула она. – Значит, кому-то засыпалось в глаза слишком много пудры, раз он не видит дальше своего длинного носа, с кем имеет дело!
– Сама ты с длинным носом! – обиделась блондинка.
– Зин! – окликнула Уля. Мы переглянулись. Да начнется игра, как говорится.
– Мозг размером с горошину, – начала я.
– Испорченные крашеные волосы, – весело парировала подруга.
– Отвратительные накладные ресницы.
– Утиные губки, как после поцелуя с пылесосом.
– Селфи в туалете или мир глазами блондинки.
– Тупое пускание слюней по сомнительным идолам!
– Сильно, – протянула я ладошку для хлопка. Ульяна с ухмылкой ударила ее, и мы дружно прыснули.
– Что... что вы делаете, придурочные? – в недоумении поинтересовалась одна из подруг.
– Демонстрируем, почему вы, куры безмозглые, должны нам завидовать! – ответила ей Ульяна и довольно заурчала от ожидаемого эффекта на их физиономиях.
– Кому, Вам? – искренне, наивно и по-детски изумилась вторая. – Да чему у вас можно завидовать? – фыркнула она, а потом как-то по-особенному оскалилась, замялась, задрожала и с немым испугом уставилась за наши спины. Мы с Ульяной дружно повернулись и увидели позади себя стену из трех небезызвестных друзей. И то ли я уже привыкла за последнее время к вниманию, то ли просто хотелось посмотреть, как отреагируют на тупых блондинок парни, которым эти тупые блондинки, по их собственному, благо что оно есть, мнению, должны нравится. И даже присутствие Северского, с неизменным морозным взглядом и равнодушным видом, которого я, и правда, всеми силами старалась избегать в последнее время, смутило меня не настолько, чтобы пропустить занимательный финал шоу.
Увлекательно наблюдать, как выражение лица у некоторых людей приобретает совершенно другой характер, стоит им заметить на горизонте маячащий предмет обожания. Точно существует неведомая кнопка переключения эмоций – клик, и вот уже квёлая брезгливость уступает место светящейся надежде, а глаза блестят, как драгоценные камни на свету, и как губка впитывают всё, что происходит с тем, кто тебя интересует. И если бы я до этого момента лично не слышала сидящих передо мной девушек, то, честное слово, приняла бы их за ангелоподобных созданий, которые способны сеять в массы только добро и ничего больше. В этот момент мне стало откровенно жалко всех особей противоположного пола – подумать только, с кем им приходится иметь дело! И ведь ни за что ни угадаешь, какая из девушек настоящая, искренняя, а какая играет роль и успешно маскирует внутреннюю гниль. Сюрприз на сюрпризе, окутанный тайной, как говорится.
– Ну тут бы я поспорил! – встрял в нашу крайне занимательную беседу Ромашко, как всегда сражая наповал своей улыбкой и… беря меня за руку. И я бы сказала, что лица блондинок в этот момент не перекосило, мои брови не отправились знакомиться с макушкой, а непонятно чем раздосадованный Северский не заледенел еще больше, и я очень хотела, чтобы это существовало только в моем воображении, но, к сожалению, сломавшееся колесо фортуны теряло последние спицы и неслось под наклон, а этот непозволительно очаровательный парень продолжал губить мою репутацию под самый что ни на есть корень. – Ведь Зина прекрасна в своей эльфийской хрупкости, и нежна, точно девственный цветок ландыша! А эти руки достойны кисти мастера – просто невероятно, какими красивыми могут быть тонкие длинные девичьи пальцы и узкие ладошки с синеватыми венами под прозрачной белизной кожи! Не руки – произведение искусства! – он наглядно продемонстрировал свое восхищение и поцеловал тыльную сторону моей ладошки. И я совру, если скажу, что от его губ и слов у меня по телу не поползли мурашки.
– Эй, поэт доморощенный, вузом не ошибся? – подколол друга Королев, подходя к Уле и целуя ту в макушку, без слов демонстрируя выбор не в пользу блондинок.
– Не воняй снобизмом, Королев! Пригрелся к женскому – вот и наслаждайся! Не мешай мне даму от нерадивого бодишейминга спасать, а заодно и к такой ласточке в доверие втираться…
– Ромашко! – сердито проговорил Марат. Он с каким-то крайне суровым видом взирал на мою ладошку, смотревшуюся маленькой и хрупкой в руке его друга.
– Дал бог друзей и не одного со смыслом... Вы меня своей томностью не грузите, я парень молодой, горячий и в отличие от некоторых сенильностью не страдающий! Зато падкий на женскую красоту..., – он с плутовской улыбкой заглянул мне в глаза и сильнее сжал руку.
Блондинки с немым ужасом глядели, как два удивительно популярных парня делали выбор в пользу удивительно непопулярных девушек. И что-то мне подсказывало, что их полные надежды взгляды, обращенные на Северского, не исправят счет в их пользу и им придется довольствоваться проигрышем в сухую.
– Что-то ты стал слишком неразборчивым, – спокойно сказал Северский Паше. И мне бы возмутиться столь недвусмысленному намеку на то, что я и его друг две параллельные крайности, и Ромашко следовало бы лобызать ручки вот этим двум блодинкам вместо меня, да только крыть мне было нечем, а конфронтация с этим ледяным парнем только усложнит мое и без того экстремальное положение. Но его эгоизм я оценила в полной мере – надо быть очень уверенным в себе, чтобы считать себя правым переваливать на друзей свои личные, далеко не приземленные вкусы по отношению к женщинам.
– Не жлобись, Север! Если ты в пролете, не мешай другим действовать, – странный взгляд на друга, едва заметная ухмылка мимо всех – и совсем не разобрать, что на уме у этого знаменитого Казановы университета. Чем он так задел Северского, я не знаю, но то, что тот помрачнел, если такое возможно, еще сильнее, было видно, наверное, всем студентам в столовой. Только самоубийца стал бы сейчас с ним спорить.
– Паш, не дури! – осадил друга уже Королев. – Ты же сам знаешь, Зина не из таких, – многозначительно поднял бровь и бросил косой взгляд на Ульяну – какой бы масти не была моя суть, но подруга девушки друга – это железное табу.
– И в мыслях не было, – пожал плечами Ромашко и загадочно улыбнулся. – Просто отдаю дань тонкой и хрупкой белизне этой красавицы.
– Что, Шелест, раз с Северским не вышло, решила на его друга переключиться? – раздался за нашими спинами знакомый желчный голос, заставивший нас разом переключить внимание и повернуться к остановившимся в нескольких шагах Тихомировой и Елисеевой. – Я смотрю, ты заигралась в выход из тихого омута. Не боишься сломаться?
Попытка намекнуть на угрозу участия в моей судьбе столкнулась со стеной холодной отчужденности. Сломаться может каждый, но только глупец по своей воле настолько прогнется под тяжестью слов и действий человека, который ни имеет достаточного груза аргументов в злой и завистливой душе, чтобы хоть сколько-нибудь этому поспособствовать. Но вот вопрос о том, что кто-то заигрался, можно запросто обратить против девушки – она не учла факта, что играет уже против двоих. И пусть к словам Зины Шелест прислушаются единицы, Марат Северский сумеет убедить куда большую аудиторию, в этом можно не сомневаться. Вопрос в том, чья сторона ему нужнее?
Я мимолетно глянула на парня, который стоял справа и почти касался меня рукой – что бы там ни произошло ранее, его лицо снова превратилось в холодную маску, и каждое брошенное Тихомировой слово разбивалось о стену его равнодушия, так что если она сделала ставку на свою победу, то либо хорошо его знала, если такое вообще возможно, либо играла ва-банк.
– Тихомирова, тебе что, больше яд излить негде? – выступила Ульяна, явно доведенная до предела. – Чешите дальше, куда вы там шли, и без лишней помощи разберемся! – помахала она им ручкой. Но намек ушел в пустоту.
– Просто интересно, – протянула Эльвира, игнорируя Ульяну, и обращаясь исключительно ко мне, – ты это из зависти делаешь или на зло? Надеешься, что он вернется к тебе? Узнает, с кем ты водишься, почувствует вину, и позарится на маленькую бледную шлюшку…?
Кажется, эти ее слова привели в движение застывший в напряжении шар, окруживший собравшихся. Резкие движения и вскрики – всё, что можно было извлечь из непонятного вороха событий. Едва ли я осознавала, что потянулась к своему стаканчику с давно остывшим чаем, чтобы выплеснуть его мгновением позже на удивленно замершую Тихомирову, что Ульяна, как тень продублировала мои действия, что мгновением позже Северский железной хваткой схватил девушку за руку и поволок от нас прочь, не знаю только, с целью утешить или вытрясти из нее всю дурь, что на нас уставились притихшие студенты и что по моим щекам текли самые настоящие соленые капли.
Отрезвляющий вихрь осеннего ветра заставил меня успокоиться. Уля достаточно хорошо меня знала, чтобы не пуститься вдогонку и не дать этого сделать парням – успокаиваться в одиночестве мне гораздо проще и быстрее.
Но не проходит и пары минут, как меня настигает чья-то тень. Его спокойствие отдает мрачностью. Затянувшееся молчание рафинирует воздух между нами, не наполняя его ничем, кроме опасно натянувшейся нити произошедших событий, связанных с нами обоими. Я жду, что он первым нарушит дистанцию, установленную мной, потому что нам надо к чему-то прийти и от чего-то оттолкнуться, чтобы двигаться дальше. Но он все смотрит, протыкает морозными наконечниками стрел, а я ежусь то ли от налетевшего прохладного ветра, то ли от его взгляда, и обхватываю себя руками, в одновременной попытке согреться и перестать чувствовать себя не в своей тарелке. Парень раздраженно кривится, но снимает с себя легкую толстовку, накидывая ее мне на плечи, укутывая теплом, сохранившимся от его тела, и терпким древесным ароматом.
– Шелест, я больше не намерен носиться с тобой, если заболеешь, – по-своему трактует акт собственной заботы парень, на корню срубая мой искренний порыв благодарности.
– Хорошо, когда в следующий раз соберусь упасть в обморок, буду искать место подальше от тебя, тем более, что твоя помощь чревата пагубными последствиями.
Хмуро глянул и засунул руки в карманы джинсов – скорее всего, его тоже не радует свалившаяся на голову беда в лице меня.
– Не думай об этом. Поговорят и перестанут.
– Северский, меня мало заботит чужое мнение, если ты об этом. К тому же всё, что интересует тех, кто распускает сплетни, так это твоя личная жизнь, а не мое мимопроходящее участие в ней. Интерес до моей персоны сдуется как шарик, стоит тебе появиться с очередной девушкой или утолить жажду Тихомировой.
В глазах парня сквозит любопытство – он смотрит на меня внимательно, как бы прощупывая и изучая. Я тоже смотрю; не знаю, с чего вдруг у меня появилось до них дело, видимо, после того, как я стала невольным свидетелем выяснения их отношений, меня гложет интерес, что же чувствует этот холодный парень к Эльвире и чью сторону он принял, учитывая тот факт, что откровенно некрасиво повела себя она. Важно ли мне это, сказать трудно, пока я не услышу ответ. Будет ли ответ, сказать еще труднее, поскольку я едва ли имею право задавать вопрос.
– Понятно. Значит, до мнения кучи людей тебе дела нет, но все же ты дрожишь, только потому, что один человек из этой кучи полил тебя грязью.
Он более чем проницателен, чтобы заметить, как меня подергивает, даже после того, как я уютно согрелась в тепле его толстовки. И ясно, что со стороны всё это выглядит так, словно я сознательно лукавлю, говоря о собственной непоколебимости. Но суть в том, что правда со мной, и если бы на месте Тихомировой был кто-то другой, меня бы вряд ли задело любое из брошенных в мой адрес слов.
– Тогда в чем дело, Шелест? – не унимается и продолжает сверлить меня взглядом Марат.
– Это не имеет отношения к ситуации!
– Просто ответь.
– Почему бы тебе не спросить у той, с кем ты близок?
– Близость и удовлетворение потребностей – разные вещи, – равнодушно говорит он. – Не думай, что пара обоюдоприятных ночей делает меня участливым до ее судьбы. Это ее собственный выбор, как и то, что она сознательно пыталась тебя задеть, имея за словами что-то большее, чем ревность ко мне. И вряд ли это пустая злоба, – хмыкает он, чему-то удивляясь.
– Что ты имеешь в виду? – озадаченно спрашиваю я.
– Только то, что она, видимо, считает, что ей стоит бояться конкуренции с твоей стороны, раз она так резко реагирует на всё происходящее. Не разумнее ли просто проигнорировать тебя?
Его слова заставляют меня задуматься. Неужели Тихомирова, и правда, видит во мне реальную конкурентку, даже после того, как смогла без труда увести Васю? Но это глупо, стоит лишь взглянуть на нас – и видимый разрыв в силах бросится в глаза, точно столб посреди пустоши.
– Глупости, – уверенно говорю я. – Ясно, как день, что любой предпочтет ее мне, – я бы даже сказала, уже предпочел.
– Да, Шелест, – легко соглашается со мной парень, а потом криво улыбается, и добавляет, – когда дело касается мгновенного удовлетворения низменных потребностей, любой предпочтет ее.
Я замираю, впечатленная неожиданным открытием того, что Северский и не думает насмехаться – свое мнение он выразил предельно ясно. Как ни крути, а он чертовски прав, и я бы тоже не стала связывать с Тихомировой свою судьбу, потому что ее любовь стоится на взаимовыгоде и желании обладать, а не на готовности жертвовать и отдавать чувство безвозмездно, не требуя взамен ничего. Только вот наши схожие мысли спотыкаются о правду жизни и отдают горечью – едва ли ты выберешь Зину Шелест, когда речь пойдет о необходимости соответствовать каким-то сверхвысоким стандартам. Я уже в полной мере успела это понять.
– Когда дело касается всего, кроме чувств, ты хотел сказать. Выше головы не прыгнешь, а соответствие статусу иной раз дороже близости, – мой голос незаметно для меня становится печальным и задумчивым, я обеспокоенно тереблю край толстовки и смотрю в никуда.
– Так вот в чем дело, – понимающе щурится он. – Тихомирова увела у тебя парня? Об этом она говорила тогда и сегодня? – он внимательно вглядывается в мое лицо, пытаясь подтвердить для себя и без того озвученную правду.
– Такая вот правда, Марат.
– А злится на тебя, потому что он до сих пор к тебе что-то чувствует, но предпочел ее из-за… соответствия? – с пренебрежением спрашивает у меня. Как будто сам факт того, что кто-то так поступил, ему противен.
– Скорее из-за того, что думает, что я ей мщу, связавшись с тобой.
– Постой, она же вроде теперь с Демидовым, – вспоминает Северский, и в его глазах мелькает понимание. Да, он бросил меня, как только приобрел отца и все прилагающиеся к нему элементы. И уже далеко не важно, что он там ко мне чувствует.
– Бинго, – устало и мрачно отзываюсь я. Парень как-то странно на меня смотрит, привычно уже смурнеет и то ли замечает, то ли спрашивает:
– Интересное у тебя, Зина Шелест, окружение.
Не знаю, что он имеет в виду, но вот факт присутствие его самого в моем окружении куда как интереснее. Пускай, сейчас мы повязаны очередным нежданным происшествием, и за каждым нашим разговором появляется все большее взаимопонимание, а толстовка с чужого плеча греет меня и спасает от дрожи, ничего не поменялось в моем мнении о дистанции и вреде личности Северского на мой мир. Законы того самого «соответствия» я нарушать не собираюсь, а потому необходимо как можно скорее спрятаться от морозного взгляда, в котором сквозит что-то молниеносное и крайне опасное.
Поэтому, едва парня окликают какие-то знакомые, я стремительно исчезаю, не прощаясь и напрочь забыв о том, что на мне так и осталась чужая вещь.
