Текст книги "На кончиках твоих пальцев (СИ)"
Автор книги: Лиза Туманова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
22
Не сразу прихожу в себя. Чувства многослойны, как фуга, основная тема выделяется ярко, она основательно проходит по телу и укореняется в каждой его клеточке.
Одиночество.
Настоящее, не украшенное никакими спасительными кругами, без выходов и входов, без смысла, правды и названия. Не такое одиночество, которым я наслаждалась по жизни, а то самое, от которого хочется выть. То, о котором сочинял Шуберт. Одиночество, которое забирает силу из рук.
Самое чудовищное чувство на свете.
Оно не дает ни радоваться, ни горевать, на самом деле оно вообще ни позволяет делать ровным счетом ничего. Тупое существование посреди целой вселенной. Замерший островок бесцветного «ничего» посреди упитанных, суетливо пританцовывающих при падении частичек снега, напротив яркого до пошлости постера с рекламой модного телешоу, возле оживленной автострады.
Я впервые ненавидела собственное одиночество.
Пришлось закрыть лицо руками, чтобы случайно не ослепнуть от яркой окружающей белизны. Столько возможностей подумать о смысле моего существования уткнулись в одну-единственную правду – ничего не имело смысла без человека, который сделал меня материальным отражением своей мечты. Кто не просто принял меня, такую, какой я собственно была, но также понял, и сделал все возможное, чтобы я была счастлива, не требуя ничего взамен.
А я оттолкнула его, эгоистично растоптав душу.
И в итоге смысл совсем потерял очертания, запутался, заплутал и, не находя пристанища, умер под слоем пепла – остатками облупившихся красок внутренних мелодий.
Кому нужна мертвая музыка?
Рядом со мной присел чудаковатого вида мужчина, в очках с толстыми стеклами, за которыми его глаза делались большими и забавно-удивленными, в длинном пальто и перекошенном красном шарфе, узел которого сместился куда-то к плечу. Он пристально смотрел на мои руки, точно видел перед собой какое-то чудо. Несколько раз он сделал жест рукой, как будто хотел дотянуться до меня, но замирал и снова принимался с интересом ученого, изучающего особенно занятный образец, пристально разглядывать мои ладошки.
Он мало походил на маньяка, скорее на чудака, поэтому я едва ли испугалась или напряглась.
– Твои руки.., – вдруг обратился он ко мне тихим, почти прозрачным голосом и снова потянулся рукой. Опустил. Поднял на меня большие глаза, – Можно..? – я не сразу поняла, что он спрашивает разрешения потрогать мои ладони.
Странность ситуации притупилась моей отрешенностью. Я равнодушно отдала в его распоряжение озябшие пальцы, в тайне мечтая, чтобы вместе с пальцами он забрал тупую ноющую пустоту.
Он коснулся их с трепетом, задержав дыхание, ласково, точно младенца, погладил мягкую кожу, заботливо отер ладошку, в которую я впивалась ногтями, светлым платком, который достал из своего длинного пальто. Тот, помеченный кровавыми пятнами, полетел в урну, а моя рука, с едва заметными ранками, оказалась заботливо упакована в другой светлый платок и обласкана нежными касаниями. Он грустно улыбнулся и, совместив мои пальцы, посмотрел на меня, и протянул мне мои же руки.
– На кончиках твоих пальцев – свет.
– Простите?
– Тебя поцеловал Бог, – он невесомо коснулся моей головы.
– Вы меня знаете? – я была уверена, что мы не встречались раньше. Он помотал головой, но я так и не определилась, было ли это согласием или нет.
– Главное, чтобы ты себя знала. Прости свое одиночество, отпусти корни, которые тебя держат. Коснись мира пальцами – он погладил мое плечо и поднялся, и точно опомнившись, оправил шарф и суетливо огляделся по сторонам. И, как будто почувствовав его волнение, совсем рядом раздался знакомый голос, который, впрочем, обращался не ко мне:
– Леня, дорогой, почему ты не дождался меня? Я тебя повсюду ищу!
Перед нами предстала гордая и статная, но донельзя озабоченная Люда Цахер. Мужчина виновато опустил глаза и зажал в руках красный шарф. Я замерла от удивления и понимания того, что только что познакомилась с тем самым мужем своей учительницы, странным писателем, ради которого она оставила свою карьеру.
– Все хорошо? – заботливо спросила она, непривычно нахмуренная, с волнением оглядывающая своего мужа, смахивающая снежинки с его плеч. Потом ее взгляд с удивлением остановился на мне, – Зина? Что ты тут делаешь? – она посмотрела на руку, укутанную платком, – Что случилось? Ты упала?
Я, еще не оправившаяся от первого потрясение, вконец была сражена ее озабоченностью до собственной судьбы. Она никогда еще не была такой… живой и человечной. Скорее мраморной статуей, непреклонной, несгибаемой, сверхчеловеком, оберегающим высшее искусство в темной комнате с роялем.
Я помотала головой, не в силах что-то сказать.
– Ну как же, ты ведь замерзла! – она прищурилась и нагнулась ко мне, – Почему сидишь здесь одна? Ну-ка вставай, пойдем, тебе нужно согреться, – она потеребила меня за плечо. Но была остановлена касанием руки своего мужа. Она с удивлением посмотрела на него, отрицательно мотающего головой, – Почему, Леня, ее нужно согреть!
Он улыбнулся, снял с себя красный шарф и аккуратно обвязал его вокруг моей шеи. Потом задумался, достал из карманов такие же красные перчатки, большие и плотные и положил их мне на колени.
– Красный – цвет твоей любви. Береги ее, – у меня против воли потекли редкие слезы. Он вытер их пальцами и отошел в сторону. Люда Цахер вздохнула, смирившись с нашим странным тандемом, и еще раз внимательно оглядела меня.
– Тебе точно не нужна помощь?
Я помотала головой и слабо улыбнулась. Помощь была нужна моему разбитому сердцу, а со мной все было в порядке.
– Зина, если что, не стесняйся, звони, хорошо? – она, как прежде ее муж, ласково погладила меня по голове и ушла, влекомая мужчиной, который то и дело оглядывался на меня, и не прекратил этого до тех пор, пока я не засунула руки в его красные перчатки. Кажется, тогда он улыбнулся, отворачиваясь насовсем.
Я посмотрела на свои руки. Потеребила красными пальцами уголок красного же шарфа.
«Красный – цвет твоей любви». Внезапно на цвет откликнулся внут-ренний слух. Красный – это ми бемоль мажор.
Ми бемоль мажор заискрился в руках. Руки повели меня в сторону театра. Душа требовала играть. Душа требовала Рахманинова.
«На кончиках твоих пальцев – свет».
Кончики пальцев высекали искры из клавиш. Музыка высекала пламя из сердца. А сердце, определенным образом настроенное на одного человека, отстукивало собственную любовную линию – практически балладу о любви. Всё смешалось – я, Рахманинов, всё вместе; я исполняла, я сочиняла, я страдала и любила, я искажала реальность и возвращала всё на свои места. Марат, призрак из прошлого, смотрел на меня горящими зеленым пламенем глазами, – тогда он впервые входил в мою Вселенную, чтобы, не осознавая этого, задержаться там навсегда. Хранитель моего одиночества.
«Прости свое одиночество».
Так и Люда Цахер простила своего мужа за то, что он стал гибелью ее карьеры. Так ее муж простил себя за то, чем пришлось пожертвовать гениальной пианистке ради его любви. Разве любовь – не то, ради чего стоит идти на жертвы? Разве выбор не очевиден, когда дело касается самого невероятного чувства на свете?
Так и мне нужно было простить себе свой талант и безропотно, без оглядок, без метаний, без оговорок и лишних страданий принять помощь Северского, принять его собственный выбор. Каждый выбирает свое счастье сам – он выбрал меня, я выбрала его. Неважно, сколькими жертвами отмечен наш союз – пока это решение обоюдно и нерушимо, пока ни для кого из нас не остается места сомнениям – дело стоит любых потерь.
Я поняла это с опозданием и мгновенно осознала совершенную ошибку. И даже, несмотря на то, что моя вина была насквозь пропитана любовь, это не отменяло ее эгоистичности. Как и в тот раз, на празднике у его отца, я заслонилась завесой лжи, в надежде всё исправить; но, как оказалось, ничего вернее, чем говорить правду, не было и не будет.
Наверное, мне нужно было поступить так, чтобы это понять.
Руки замерли над клавишами. Нужно было срочно добраться до Марата и всё ему объяснить.
Я встала. И неожиданно встретила злые глаза, заплаканные, красные от слез, с черными разводами от туши, – Эльвира Тихомирова стояла между рядами кресел. Рядом замерла Елисеева. Обе, кажется, не до конца осознавали, почему из их глаз лились слезы.
Я первой поняла, что это был след моей музыки. Их души откликнулись на мою грустную песню. Когда-то я пообещала, что завоюю их сердца. Сегодня они поняли, что полностью проиграли мне.
– Ты.., – дрожащим голосом проговорила Эльвира, но, совладав с собой, заставила слова звучать ровно, с налетом гнева, – Ты решила отобрать у меня всё? Тебе и Северского оказалось мало? Почему ты не оставишь меня в покое! Прекрати!
Видимо, Вася на радостях от моего звонка, решил тут же расправиться со своей невестой. Пожалуй, в этом на самом деле была большая доля моей вины.
Но я понимала, что Эльвира находилась на взводе, который граничил с истерикой, больше от того, что я вовсе не была наивной маленькой лгуньей, как она решила, которой связь с Маратом Северским позволила возомнить, что она может играть судьбами чужих людей. Напротив, я сама была той силой, что увлекает сердца на свою сторону. Я была музыкой.
– А Шелест оказалась не такой уж и простой, – с долей уважения заметила Алена, подходя ко мне ближе и, как будто впервые рассмотрев, – Мне даже на миг почудилось, что ты ведьма – какая-то другая на сцене стала, опасная и… нереальная, – она с прищуром, пристально и медленно оглядела меня, точно до сих пор искала повод усомниться в том, что я – это я, а не какой-нибудь материальный призрак театра «Орфей».
– Что с того? – почти успокоилась Эльвира, наконец-то возвращая способность владения ядом в своем голосе на должный уровень, – Она всё еще жалкое препятствие. Дурочка, ты думала, что я позволю тебе вот так со мной поступать? Ты же сама себя выдала. Таких девочек, как ты, нужно хорошенько учить жизни, чтобы не выпендривались и сидели тихо, в своих омутах, со своими чертями. Вот там ты можешь творить все, что тебе угодно, но то, что ты сделала сейчас, я тебе не прощу, так и знай! – она сделала шаг вперед.
– О чем ты? – нахмурилась Елисеева, кажется, не до конца осознавая план подруги.
– Раз она забрала у меня самое ценное из жизни, то я поступлю с ней точно также, – она едва заметно улыбнулась, а потом обратилась ко мне, – Я буду ломать твои пальцы один за другим, пока ты не почувствуешь, какого это – потерять всё, я буду методично, одну за другой, выбивать из тебя слезы, пока ты не высохнешь и не превратишься в тень. Кому ты будешь нужна после такого? – она усмехнулась. В глазах девушки горел огонь безумия, – И всё встанет на свои места. Тихушница Шелест. И принц с королевой.
– Эльвира, послушай… Тебе не кажется, что это слишком? – неуверенно возразила Алена, косясь на меня и от волнения сжимая губы, – Это ведь как-то… жестоко. Бесчеловечно…
– Бесчеловечно действовать у меня за спиной, дорогуша, – подняла бровь Эльвира, обращая свою злость на подругу, которая виновато потупила взор, – Даже не мечтай о Северском. Или хочешь занять ее место? Что, хочешь? Я могу и тебе крылья обломать, ты же знаешь.
– Не нужно. Я с тобой, – Елисеева выбивала себе прощение, а я, с безумно колотящимся от страха сердцем, следила за тем, как две разъяренные девушки желали смерти моей душе.
– Вы не посмеете, – едва слышно выдохнула я, делая шаг назад. Я была слабее и едва ли могла справиться с двумя подругами, увеличившими свои силы жаждой мести.
– Потом скажешь спасибо, за то, что избавили тебя от выбора, кто же все-таки лучше из братьев, – издевалась Эльвира, – А то ты вся измучилась, мечась от одного к другому. Жадность – это грех, Шелест. Похоже, ты сегодня получишь много ценных уроков, – она попыталась меня поймать, но я вывернулась и побежала в другую сторону. Но меня перехватила Алена. Я сотрясалась от паники, страх не давал нормально мыслить и всё, что я могла, – это метаться в чужих руках. Они держали меня крепко и куда-то волокли, вероятно, Тихомирова вознамерилась разбить мои руки железной дверью запасного выхода, с силой захлопнув ее о мои дрожащие конечности. Всё это я осознавала как-то отрешенно, независимо от страха, сковавшего тело. Я не могла поверить в происходящее безумие, которое больше походило на страшный сон, – жуткий, до ужаса реалистичный кошмар.
Глаза застлала дымка, они не желали видеть происходящего. Нет, это не могло происходить со мной.
Не меня тащили на растерзание.
Не я бессмысленно металась, как загнанный в ловушку зверь.
Не я почти теряла сознание от страха, когда страшный суд вот-вот должен был свершиться, отобрав у меня смысл всей моей жизни.
Внезапно мир завертелся. Сильные руки вырвали меня из лап смерти, подняли, крепко сжали, потом поставили на место и отчаянно затормошили, возвращая к жизни онемевшее тело.
Я сделала несколько безуспешных попыток прийти в себя. Впервые стекла моего купола разбивались в мою сторону, раня осколками нежную кожу и оставляя глубокие борозды. Слух был повязан с ощущениями в пальцах, но сейчас всё разрушилось, а точнее, обратилось в режим сбережения силы – я боялась пошевелиться и нарушить баланс хаоса, отклонение в ту или иную сторону от которого могло меня разрушить. Но трещина света все расширялась, а сквозь неё пробивался бесконечно зеленый и невероятно яркий огонь. Он выводил своими щупальцами мое имя и обеспокоено метался, потому что я едва ли на это реагировала. Но вот он приблизился ещё больше и оставил на моих губах сухую печать огня, которая как будто впустила в легкие воздух. И я все поняла.
Марат стоял, чуть согнувшись, сжимал мои плечи и обеспокоено заглядывал в лицо. Он не казался ни злым, ни отстранённым, только бесконечно заинтересованным в том, чтобы до меня достучаться. Многократно повторенное им мое имя заворачивалось в соленые капли в уголках глаз.
Чтобы быть прощённой, нужно прийти в себя. А иначе все окажется напрасным.
– С-Северский – сказала я шепотом , с придыханием, в излюбленной манере влюблённых в него девушек, – Я все соврала.
– У тебя все нормально? – он озабоченно посмотрел на мои руки.
Я, возмущённая его непониманием, заставила его посмотреть на себя:
– Марат, – он поднял на меня взгляд, – Прости меня.
Парень едва склонил голову, его взгляд не изменился. Внезапно он заговорил так резко и холодно, что я вздрогнула от неожиданности.
– Стоять!
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что говорит он это вовсе не мне, а девушкам, которые суетливо пятились прочь, в надежде под шумок наших разборок смыться и не столкнуться с гневом Северского. Но он не был бы собой, если бы не держал все под контролем и позволил им просто так уйти. При взгляде на него даже мне становилось страшно, и я все ещё сомневалась в его способности легко меня простить. Однако уже сам тот факт, что Северский оказался здесь, и, что было уже неудивительно, в который раз меня спас, вселял в меня робкую надежду на примирение. Пока же парень первоочередной задачей видел расплаву с двумя покусившимися на меня подругами. И я не собиралась ему мешать.
Он приблизился к ним, холодный, как тысяча тысяч многолетних льдов, и такой же опасно-безразличный.
– Вам со мной, – отчеканил он и указал им в сторону стрелкового клуба. Усмехнулся, когда заметил, как дрожат девушки, – Вы же такие бесстрашные. Или смелость ограничивается запугиванием неугодных вам личностей?
– Что там? – бесцветно покосилась на соседнюю с «Орфеем» дверь Алена.
Северский не по-доброму улыбнулся.
– Помню, ты хотела получить номер Татарского? Дерзай, у тебя появился отличный шанс, – он сделал несколько шагов, и под его напором Тихомировой и Елисеевой пришлось сдвинуться с места в нужном направлении. Про меня то ли забыли, то ли намеренно игнорировали. Мне показалось, что Марат замер, перед тем, как окончательно скрыться в сумраке здания, но даже не оглянулся. И что же мне стоило сделать, как вести себя, нужно ли было подождать, либо он думал, что я пойду туда, за ними, по чудовищно крутым ступенькам? В прошлый раз я справилась, но исключительно благодаря поддержке парня.
Я подошла ко входу в клуб и коснулась двери пальцами. Животный страх, испытанный мною ранее, прошёл. То, что сделали со мной девушки, было настолько непростительным, что даже стало не по себе от того, как быстро я успокоилась и перестала об этом думать. А вот о Северском я перестать думать не могла. Несколько высоких ступеней, каждая величиной с мой страх, стояли между нами преградой. Он помнил, он всё, конечно, помнил. Что же это было? Проверка? Желание заставить меня делать выбор? Как сильно ломалась граница страха, если до этого все ужасы мира свернулись в несколько секунд?
Дверь открылась тяжело и нехотя, словно сомневалась, стоит ли меня впускать. Свет маленьких лампочек оголял суровую действительность предстоящего мне испытания. Высота лестницы бросала мне вызов.
«Думаю, он многим ради тебя пожертвовал. Я бы сказал, совестью и честью».
Я сделала один осторожный шаг. Рука скользила по стене.
«Нельзя сдаваться, если видишь единственно правильный путь. Борьба – это часть жизни».
Всё верно, если остановлюсь – то умру. И только в этом случае смерть будет означать, что я сдалась.
«Если бы ты сдалась сейчас, не было бы смысла бороться за тебя».
Если я сделаю это, то смогу жить, не храня на сердце сожалений.
Наверное, достигнув, наконец, самого основания этой высоты, я самой себе показалась незнакомкой, обновленной версией самой себя, к которой только предстояло привыкнуть. Моменты, в которые человек меняется – не всегда заметны, но там, где он меняет сам себя, живет настоящий подвиг, граничащий с безумием.
Почти бегом добежав до нужной двери, я влетела в помещение, в этот раз заполненное людьми. Никто не обратил внимания на заблудшую в царство пуль и пороха душу, а паренек у стойки отсутствовал, поэтому я, помня, что в прошлый раз мы с Маратом направились сразу в другой зал, сделала точно так же.
В вип – помещении было тихо, но не безлюдно. Алена и Эльвира боязливо переглядывались и бросали косые взгляды в сторону Северского и Сережи Татарского, который негромко что-то говорил с крайне довольным лицом и доставал из сейфа чехол.
– А такой ты мне даже нравишься, Север! – развязно оповещал он, любовно распаковывая свое оружие, – Вот всегда бы так, может быть, и подружились бы! – мне показалось, что он подмигнул и залихватски ухмыльнулся.
Марат молчал. Он стоял ко мне спиной и не услышал, как я вошла, а мне было и страшно и любопытно, а еще очень хотелось просто подойти и обнять его, и решить таким образом все наши проблемы.
От размышлений на тему, как мне о себе заявить, меня отвлек Сережа, который первым обратил на меня внимание.
– Еще одна? О, старая знакомая! Что, и ты не угодила этому негоднику? Давай так, ты обещаешь мне свидание, а я взамен договорюсь с этим парнем о твоей амнистии…
Северский резко обернулся и с удивлением уставился на меня, точно не мог поверить, что я окажусь здесь. Похоже, он всерьез полагал, что я струшу и убегу, или, по крайней мере, останусь ждать снаружи.
– Не нужно было спускаться, – он подошел ко мне и встал рядом, нахмуренно разглядывая меня колючим взглядом, – Или ты решила собрать коллекцию страхов за один раз? – юмор отдавал горечью и, как ни странно, – заботой.
Мне было трудно подобрать нужные слова, поэтому я, отсрочивая момент объяснения, покосилась на одногруппниц.
– Что ты хочешь с ними сделать?
– Напугать, – просто ответил он, продолжая сверлить меня глазами. Ждал чего-то? А может быть, просто решал – выпихнуть меня отсюда сразу или дать время насладиться отмщением.
– Но… может быть…
– Даже твоя наивность должна иметь границы. Они перешли черту, значит, нужно донести до них, что больше этого делать не стоит. В следующий раз я могу и не успеть.
Он как будто содрогнулся от этих слов, но момент прошел так быстро, что я засомневалась в его истинности.
– Я знаю. Просто сейчас… сейчас меня заботит совсем другое.
– Я знаю, – повторил за мной парень и легко улыбнулся, заставляя меня еще больше занервничать. Игра, которую он вел, даже близко не внушала мне надежды на положительный исход.
– Давай зафигашим их в самый конец, чтобы от страха у них всё ходуном ходило? – поинтересовался Татарский, подходя к нам, и нарушая нашу игру в слова, – Будет даже интереснее.
– Напугать, Татарский, а не покалечить, – повернулся к нему Марат и равнодушно смотрел, как лицо Сережи искажает гримаса пренебрежения.
– А пару минут назад был таким лапочкой! – разочарованно протянул он, а потом добавил громко, обращаясь уже к девушкам, – Дамы, прошу пройти вооон в ту далекую даль, дабы искупить ваши грехи и пройти через блаженное очищение путем страха, криков и силы судьбы. Предлагаю вам также совершить молитву за мою душу, потому что, ваша судьба в моих золотых рученьках. Ой, как меня это заводит! – он кровожадно улыбнулся.
Я с немым ужасом следила за происходящим действом, пребывая одновременно в восхищении, но где-то не согласная с жутким методом, избранным Маратом, чтобы отомстить за меня.
Уже тот факт, что парень обратился к нелюбимому им Татарскому как минимум настораживал. Того-то хлебом ни корми, дай поиздеваться. Но с настоящим оружием в руках он выглядел впечатляюще, а его шутовская манера издеваться становилась пугающей.
– А ты уверен...
– Абсолютно.
– Но они же могут пострадать!
– И что?
– Северский! – Марат хмыкнул.
– Ничего с ними не случиться. Татарский ни дурак, ни сумасшедший, и он не намного хуже меня, – да, я навсегда запомнила его короткий, но впечатляющий мастер-класс, показанный мне когда-то, – Что такое? Опять переживаешь за всех подряд, кроме себя? – он внимательно посмотрел на меня, явно подразумевая другую ситуацию и других людей.
– Допустим, – не стала отрицать я. Марат склонил голову, в газах мелькнуло сожаление.
– Хватит, – сквозь зубы выдохнул он, а тем временем Сережа радостно сообщал девушкам, устанавливая опасно близко с их головами маленькие мишени:
– Кто дернется – тот умрет. Детка, – он улыбнулся Елисеевой, – Не дрожи так, я даже не начал еще. Ах, вам же положена последняя просьба… не то, чтобы я на что-то намекаю, вы не подумайте, просто хочу поступить по-человечески, вот и всё. Не хотите? Ну и ладно. Всем бы таких смертников. Да ладно-ладно, шучу я. Наверное, – он отвернулся и подошел к стойке.
Поднял оружие, прицелился.
Я закрыла глаза и замерла в ожидании шума, молясь, чтобы никто не пострадал. Неосознанно вцепилась в руку Марата, не заботясь о том, что он подумает.
Но ничего не произошло. Точнее, произошло не то, что планировалось.
Когда я распахнула глаза, Татарский глубоко вздохнул и хмуро протянул, опуская ружье:
– Блин, Север, я, похоже, спятил, потому что сейчас скажу в первый раз в жизни несусветную глупость: у меня реально кишка тонка такое провернуть! Хоть убей! – он пожал плечами и глянул на Марата, который ничуть не удивился, точно ожидал такого исхода. Лишь заметил, кивая за спину Татарскому:
– Этого достаточно.
Елисеева дрожала, сидя на коленях, да и Эльвира выглядела не лучше, она побледнела, обняла себя руками, и с ужасом смотрела на Сережу.
– Надо же! – присвистнул Татарский, – Не быть вам, красавицы, главными участницами в цирковом номере «колесо смерти», увы-увы!
А Северский, тем временем, схватил меня и повел прямо к ним.
– А теперь слушайте: к ней, – он указал на меня, – Вы не подходите больше никогда в жизни. Если я узнаю, что кто-то распускает сплетни, если узнаю о «случайных» пакостях или, тем более, о чем-то подобном сегодняшнему, – то закончу с вами сам. И не думайте, что у меня дрогнет рука. Ясно?
Алена кивнула первой, а потом опустила лицо в сложенные вместе ладошки и разрыдалась. Тихомирова, еще не до конца оправившаяся от шока, не глядя ни на кого из нас пошла прочь. Никто не остановил ее – скорее всего, девушка настолько впечатлилась близостью к опасности, что вряд ли была способна оспорить озвученную Маратом угрозу.
– Северский, – подошел к нам Татарский, – А ты че, правда к Соколу свалил? – и посмотрел на меня, правильна подозревая, кто был тому виной.
Марат не ответил.
– Ну дела, – сделал выводы Сережа и ухмыльнулся, – Зато у нас снова гармонично всё выходит – друг против друга, а не наоборот. Мне же как-то не по себе было, чесслово, с тобой на одной стороне дружить!
– Этот раз будет последним, – не выдержал Марат. Лицо Сережи удивленно вытянулось. Я тоже резко посмотрела на парня.
– Чего это? – подозрительно прищурился Татарский, – Хочешь сказать, что Соколовский тебя вот так просто отпустил?
Марат хмыкнул.
– Скоро у тебя будет новый оппонент, – заявил многозначительно, заставляя Татарского еще больше удивиться.
– Да лан! Не гони, – отмахнулся он, – Кто тут способен тебя заменить, ну в самом деле?
– Это сейчас было признание того, что я лучший? – самодовольно спросил парень.
Татарский приуныл.
– Он же не шутит, да? – обратился уже ко мне, – Он вообще никогда не шутит, – забурчал парень и пошел в сторону сейфов, – Помогаешь ему, помогаешь и никакой отдачи! Перестаю быть добрым, вот всё!
– Тренируйся лучше. И выкинь всю дрянь из своих карманов, – почти по-доброму дал совет Северский.
– А с этой что делать? – махнул рукой в сторону Елисеевой парень.
Северский пожал плечами.
– Хочешь, можешь утешить, если тебе это интересно, – и повернулся ко мне. Я сжалась под его взглядом и растеряла весь свой прежний боевой запал.
– Что будешь делать, когда всех подряд спасешь, Шелест? – иронично спросил он. По крайней мере, в его голосе не звенел лед, а глаза насмешливо поблескивали.
– Разве не ты всё время делаешь тоже самое?
– Ты упустила кое-что в своих рассуждениях. Кое-что очень важное, – он подтолкнул меня к выходу. Я всё время оборачивалась на него, пытаясь прочитать по лицу на какой вид казни он меня ведет.
– Что это? – любопытство спасало от страха.
– Я мужчина, Зина, мне по статусу положено всех защищать, – он вздохнул, а я, увлеченная подъемом, потеряла возможность пытаться почитать по его лицу мысли.
– Но…
– Да, это ультиматум. Если ты хочешь что-то решить, то должна поговорить об этом со мной. А если собираешься соврать, то врать нужно в лицо, тогда я сразу пойму, что ты врешь, и мы все равно придем к правильному решению.
– Ты сердишься?
– Сержусь. Ты ушла, даже не разбудив меня, оставила очень содержательную записку, а потом умудрилась испортить мне утро своим громким заявлением о несостоятельности нашего союза.
Мы вышли на улицу, и я, наконец-то, повернулась к парню лицом.
– Я… прости, – пришлось опустить голову, чтобы не сгореть от стыда за свой нелепый порыв. Кажется, с того времени прошла вечность, а на деле всего лишь несколько часов.
– Хорошо, – как-то подозрительно ровно ответил Марат, а потом я почувствовала, что он приблизился ко мне и заговорил в самое ухо, вызывая трепет, – Но ты уверена, что хорошо меня поняла? – я почувствовала близость его тела и мгновенно загорелась особыми чувствами, которые возникали только рядом с ним. Глупая, неужели и правда думала что теперь, когда познала, что такое счастье, смогу без него обойтись? Мои глаза встретились с потемневшим взглядом Марата.
– Ты имеешь в виду, что я не должна больше совершать необдуманных поступков без твоего ведома? – покорно выдохнула я и увидела его довольную полуулыбку.
– Я имею в виду, что мне мало той части, что я получил, Шелест, – он коснулся рукой моей щеки, а я незамедлительно прижалась к ней, – Хочу получить всё, – другая рука притянула меня за талию, – Тебя и твои руки, твою музыку, твои мысли. Даже эти твои мрачные портреты пускай переезжают с тобой, – он усмехнулся, а я вспомнила про то, как он когда-то очень внимательно разглядывал мою комнату с ее неизменными жильцами – Бетховеном и Шубертом.
– Переезжают? – переспросила я, увлеченная сокровенностью его взгляда, который неминуемо забирался в каждый уголок моей души.
– Что, всё еще не внушаю тебе доверия? – он откровенно смеялся надо мной, – Ладно, – полез в карман и вытащил то самое обручальное кольцо, которое я оставила вместе с запиской у него в доме, – Давай тогда так. В этот раз по-настоящему.
Я заглянула ему в лицо. Он не врал, на самом деле ждал моего ответа, даже больше, чем показывал. Я без колебаний приняла его: на этот раз и я получила свое признание в любви. А потом порывисто обняла довольного парня и разразилась счастливым смехом, который отражаясь, точно в зеркале, в Марате, с удвоенной силой скреплял наше общее счастье.
Колесо, которое так упорно несло мою жизнь непонятно куда, остановилось. Оно немного покрутилось и легло на ровной ледяной поляне, с удовольствием замирая на самом подходящем ему на свете месте. Красная тема любви выросла из нашего поцелуя и бесконечными атласными лентами обмоталась вокруг нас, связывая навечно.
Если бы мы были музыкой, то сейчас звучали бы настолько прекрасно, чтобы заставить всех, слышащих нас, замереть, и почувствовать в глазах слезы от невероятной красоты мелодии. Никогда и ничто не звучало подобно этой прекрасной симфонии любви, с космической силой уносящей нас в наше будущее.
Я впервые слышала любовь внутри себя.
И она была восхитительна.
