Текст книги "На кончиках твоих пальцев (СИ)"

Автор книги: Лиза Туманова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Забрать? – снова переспросила я, не способная ни на что большее от переизбытка чувств.

– Только, если ты сама захочешь, – он спрашивал, завораживал взглядом, завлекал меня своей близостью и ждал моего согласия.

Была ли я согласна идти с ним на край света? Несомненно. А вот оставить, кажется, уже оказалась не в силах. Слишком многое нас связало, слишком сильно мы проросли друг в друга. Позволить ему покинуть меня, было выше моих сил, и я кивнула под его нетерпеливым взглядом и заметила, как он странно повел глазами, как будто пытался запомнить меня, вобрать всю в свои колючие огни, закрыть в своей ледяной крепости и не отпускать.

– Хочешь уйти? – хрипло поинтересовался он, а я, убитая интимностью момента, снова кивнула, и поспешила прочь от ненужных глаз, влекомая его рукой.

Никто нас не остановил, никто не окликнул – наши друзья были достаточно проницательны, чтобы понять, что нам необходимо уединение. Только на выходе случилась заминка, когда я, потерявшаяся от обуреваемых чувств умудрилась споткнуться на ровном месте, а Северский меня поспешно подхватил; но вместо того, чтобы отпустить, он точно как и я, не умеющий спасаться от новизны нашей близости, задержал на мне руки, а затем безвольно позволил вспышке страсти закрутить нас в свой вихрь, прижав меня к стене и поцеловав, на этот раз без тени нежности, с отчаянным наслаждением, так, что воздух из легких полностью испарился, а ноги отказались держать дрожащее тело. Мы оказались центром грандиозного фейерверка.

И только поздний звонок на мобильный заставил нас оторваться друг от друга, но не умерить градуса близости.

– Да? Сонь, я… Понял, – как-то обреченно смерил меня взглядом Северский, и, кажется, собрался сказать что-то, что не должно было меня обрадовать, но потом в его лице что-то поменялось, – Я сейчас, – он мимолетно коснулся моих губ и вернулся в зал, откуда в скором времени вернулся с озадаченным Ромашко.

– Паш, просто доверься ей.

– Север, – скривился парень, непривычно серьезный и нахмуренный, – Мне кажется, дело гиблое.

– Вам необходимо поговорить, а ей нужна помощь. Твоя помощь.

– Но звонит она неизменно тебе, – как-то мрачно усмехнулся он, а я вдруг с удивлением поняла: ревнует, на самом деле ревнует Северского к Мармеладовой. Но его взгляд остановился на мне, – А, черт с тобой. Пусть будет так. День, сегодня такой, видимо, – задумчиво пробормотал он и быстро отправился к своему автомобилю.

Уже сидя в салоне у притихшего Марата, я поинтересовалась:

– А что не так с Соней?

У парня напряглись руки и посмурнело лицо.

– С ней все в порядке. А вот с ее жизнью беда. Шелест, ты же не ревнуешь? Ты горазда на выдумки, – намеренно ушел он от ответа, припомнив мне мое поспешное заблуждение.

Я насупилась и уставилась на дорогу. Парень посмотрел на меня и погладил мою руку.

– Она очень преданная и заботливая сестра, невероятная подруга и человек с большой самоотдачей. Только вот ей нужен кто-то, кто ее саму будет спасать.

– И этот кто-то – Паша?

– Возможно, – без особого энтузиазма отозвался парень, а потом, посмотрев на меня с грустной улыбкой, добавил, – Может быть, однажды, ты услышишь ее историю, Зина. Пусть это останется ее тайной.

Я покорно кивнула, понимая, что не могу обижаться на такие вещи – Соня стала моим проводником в музыкальный мир, как и Марат. Только они двое и смогли отстоять меня у меня самой. И заслужить их доверие я могла лишь убедив их в том, что они старались не напрасно.

Где-то на краешке сознания еще маячил алкоголь. Чай, поставленный передо мной Маратом, хранил на дне все мои желания – кажется, только допив его до конца, я смогла бы не только украдкой разглядывать молчаливого парня. Он как всегда отличался невероятной скрытностью – я не могла бы с уверенностью сказать, о чем думал Северский, когда буравил меня колючим взглядом. И наверняка с любым другим человеком все было бы куда как проще, но мне ведь не нужен был никто другой.

На языке вертелись невысказанные слова – кучились и вставали в горле колом, но я была не в силах их выдохнуть – они все равно не имели и толики правды от того, что на самом деле хранилось внутри меня. Говорить о любви высокопарно, напоказ и с долей театральности было не про меня и казалось мне достаточно примитивным способом выразить свои чувства. Но музыка невысказанных слов безбожно грохотала внутри меня и заставляла нервничать.

Смелость – далеко не мой конек.

Но почему и Северский, точно не был собой, как-то слишком уж нервно реагировал на мои прикосновения и недоверчиво проводил по мне взглядом, точно тоже не знал куда деть ни себя ни меня, ни маленькое пространство кухни? Неужели и этот холодный самоуверенный парень мог испытывать… робость?

От этой мысли мне стало смешно и нервное хмыканье вырвалось из груди. Я поспешно прикусила губы, но Марат уже как-то совсем странно изменился в лице.

– Прости, – прикрыла я лицо руками, и глянула на подозрительно прищурившегося парня сквозь пальцы.

– Хотел бы я тоже просто нервно смеяться, Зина.

– А почему бы и нет? – с любопытством поинтересовалась я.

Он пожал плечами.

– Как – будто глупо совсем получится. Да и я все равно не знаю, как с тобой быть.

– Как есть.

– Но что прикажешь делать, – он облокотился на стол, не отрывая от меня блестящего от напряжения взгляда, – Я в растерянности и чувствую себя нелепо; а ты смеешься и, кажется, снова что-то себе надумываешь.

– Но ты же…

– Такой уверенный в себе, – раздраженно закончил он мою мысль, – Да. Да, пока тебя нет рядом, – вздохнул он, – Ты не похожа… на них. Там, за инструментом, когда ты играешь и превращаешься в кого-то невероятного, потрошащего душу, или здесь, такая пугливая и живая, ты все равно остаешься загадкой. И я никак не могу совладать с тем, что меня разрывает о мысли о тебе, но… я уже говорил, что ты пугливая? Наверное, я тебя боюсь.

– Разве то что я здесь, с тобой, не самое очевидное? – робко поинтересовалась, тронутая до глубины души его словами.

– Только вот тебе же наверняка знакомо это, когда в твоей жизни появляется что-то нереальное, что-то, чего ты желал больше всего на свете, самое дорогое и прекрасное. «А вдруг разобьется?», – думаешь ты, – «Вдруг нечаянно испорчу?».

– Какой толк превращать чувства в предмет поклонения, – возразила я, – Их нужно брать, трогать, растить и оберегать. Хранить их законсервированными шедеврами и бояться на них дышать глупо. В этом нет смысла.

Марат поднял бровь.

– Ты боишься прямо смотреть мне в глаза, а через минуту выдаешь очередную фантастическую истину. Я об этом и говорю. Ты совершенно невероятная, – он усмехнулся и нервно прошелся рукой по волосам.

– Хочешь превратить меня в предмет платонической любви? – выдохнула я, враз потеряв всю свою уверенность.

– Напротив, – заставил он меня покраснеть от откровения и прямого взгляда, – Но этого слишком мало, когда дело касается тебя. Поэтому и боюсь, – он устало потер глаза и, кажется, попытался усмирить внутреннюю борьбу.

Я, за неимением точки успокоения и разрешения неожиданно возникшей проблемы, поднялась и выпорхнула из кухни с бешено колотящимся сердцем. Барьеры придумывают люди. Значит, им же их и ломать.

Поэтому нужно было лишь помочь Марату понять, что моя душа точно не такая хрупкая, чтобы расколоться о физическую близость.

И я наверняка знала, что любовь делает людей сильнее и смелее.

Настолько, чтобы не споткнуться под горящим взглядом, настигшим меня в полутемной, освещаемой лишь тусклым ночником спальне.

Настолько, чтобы подчиняя себе сумасшедшую дрожь, уверенным движением скинуть с себя белое платье и войти в точку невозврата.

Парень, кажется, завис и не верил собственным глазам, которые прожигали мою наготу до самого ее основания. Морозная аура окончательно развалилась, обнажив кого-то потрясающего и вулканически горячего. Не того, кем он был для всех, а того, кем он стал для меня.

Один шаг друг к другу – и барьер разлетелся к чертям, превратившись в одни для двоих крылья. Поцелуй – основная тема зарождающейся пьесы. Руки – обращенная мелодия тактильной любви. Зависшие гроздья аккордов перед самой невероятной, потрясающе сильной по оказываемому эффекту кульминацией – и тема любви, вырастающая из хитросплетений рук, губ и ощущений окутала нас, точно сплетенная из сотен мелодий кружевная ткань, упавшая с небес, усыпанных звездами.

И мысль, как послевкусие от чего-то прекрасного.

Я больше ничего не боюсь, кроме как потерять его.

21

После пробуждения в мыслях еще долго царит прекрасный сон и даже после того, как я открываю глаза, я не до конца понимаю, что из окружающего реальность, а что – отрывки восхитительной и нереальной сказки.

Но правда оказывается куда как невероятнее, чем любой абсурд. Она обнимает меня рукой и прижимает груди, пахнет сонливостью и любовью и щекочет дыханием мою растрепавшуюся после длительного общения с постелью макушку. А я, в лучших законах жанра, послушно замираю, не дышу, не двигаюсь и наслаждаюсь самым прекрасным в жизни утром. Смотрю на Марата и удивляюсь тому, насколько легко быть с ним. Как будто не я столько времени была тенью себя самой и боялась новых людей, как огня. Как будто не он так высокомерно и неприязненно смотрел на меня при первой встрече, что в пору задуматься о ненависти, а не о любви.

Но не осталось даже грамма былых чувств. А, тем более, сейчас, когда его лицо разгладилось, лишившись привычной отрешенности, и стало настолько милым, что захотелось коснуться его ладошкой. Я сделала это осторожно, едва коснувшись его кожи, но он все равно встрепенулся; не проснулся, только сжал меня еще крепче, продолжая мерно дышать мне в висок, вызывая чувство трепета и успокоения.

Сейчас, в его руках, раскрасневшаяся после воспоминаний о ночи, я осознала, что почти вся моя жизнь встала на свои места. Сошедший поезд вернулся на рельсы – оставалось подправить лишь некоторые детали – и тихое но безумное счастье заполнит меня до краев. Захотелось сделать это как можно быстрее.

Поэтому я не без труда выбралась из удерживающего, точно лианами, объятия, так, чтобы при этом не потревожить сон парня, собрала бесстыдно разбросанные по комнате вещи, успевшие перепутаться за ночь с вещами Северского, вызвала такси домой, и на минутку заглянула к хозяину квартиры, чтобы еще разок взглянуть на свалившееся на меня счастье, а заодно, на случай того, если парень проснется до того, как я вернусь, успокоить его.

Я действовала по старинке и, как бы это не выглядело глупо, оставила ему лаконичную, но понятную записку, положив на тумбочку рядом с кроватью.

«Я скоро вернусь».

Я и правда собиралась вернуться так быстро, как только могла, а заодно рассказать ему о своих решениях и достижениях. Я знала, он это одобрит и искренне порадуется выбору, который я приняла. Обручальное кольцо я также оставила рядом с запиской – все-таки было неправильно носить его просто так, по собственно прихоти и без должной привилегии. Может быть, я дождусь того момента, когда оно на самом деле станет моим. Но это будет выбор Марата.

Дом встретил меня пустотой – никаких белобрысых французов не было и в помине, Миша, видимо, пропадал на работе, родители, потеряв всякую надежду на контроль над моей жизнью, а также упустив поддержку брата, разочарованные, уехали домой. Эта квартира всегда служила местом моей изоляции от мира, но теперь мое сердце обрело новый приют. Не комнату, где я создала свою собственную артхаусную тусовку с дорогими моему сердцу Шубертом и Бетховеном, а целую новую жизнь с человеком, ради которого я готова была променять все это на что угодно, лишь бы быть рядом с ним.

Я быстро приняла душ, надела привычные черные вещи, положив небывалое в моем гардеробе белое платье в дальний угол шкафа, и отправилась в университет, где меня ждал короткий и давно уже решенный и только ждущий осуществления разговор с куратором. Мне давно нужно было забрать документы и отказаться от нелюбимой профессии, вопросы, связанные с которой, вызывали лишь уныние и скуку и крушили на осколки все мое существо. Единственной плохой новостью было то, что теперь я буду реже видеть Ульку.

Но она, скорее, сама бы подписала мое заявление, чем встала у меня на пути. Еще хорошенько пихнула бы под одно место, чтоб я не медлила и тем более не сомневалась. К счастью, все мои немногочисленные друзья всегда оказывались на моей стороне и желали мне только счастья.

Дело решилось скоро и почти не встретило препятствий, за исключением бумажной волокиты. Особыми знаниями по предметам я все равно никогда не отличалась, так что держаться за меня смысла было никакого, а некоторые преподаватели, наверное, и вовсе вздохнули с облегчением, избавившись от нерадивой ученицы, совершенно не заинтересованной в их лекциях.

Дышать стало легче, а с плеч слетел многотонный груз, и я, с легкостью на сердце, решила, следуя налетевшему внезапно порыву, навестить театр, который тоже был мне своеобразным домом. Я не была там не так уж и много, но после стольких событий, казалось, что прошла целая вечность.

Никто не репетировал, а рояль отдыхал под черным чехлом; но в самом углу сцены, на ее краю, я увидела знакомую одинокую фигуру. Я замерла на входе, боясь нечаянно потревожить чужое уединение, но знакомый голос, гулко раздавшийся в тишине зала, заставил меня подойти к его обладателю.

– Привет пианистам, – улыбнулся краешками губ Дмитрий и, склонив голову, смерил меня внимательным взглядом, – Ты сегодня и без рояля светишься, – заметил он, а я смущенно улыбнулась, – Обычно, видишь тебя – и не понимаешь, тень ли, человек ли, но садишься за своего черного зверя, и сразу жизнью наполняешься. А теперь вся как живой источник. Любовь? – утвердительно спросил он, а я только шире улыбнулась, не отрицая свершившегося события. Отрицать очевидное – глупо, тем более, когда это настолько прекрасно, что заставляет тебя сиять.

– Почему вы здесь сидите в одиночестве? – спросила я, прислоняясь спиной к краешку сцены. Актер вздохнул, кинул взгляд куда-то вглубь зала, и облокотился рукой на одно колено, всем своим видом выражая грустную задумчивость и даже какую-то изломанную обреченность.

– Думаю, – кратко объяснился он, а потом, решив видимо, что с одной неразговорчивой тенью можно немного пооткровенничать, добавил, – Причины плохих поступков, в большинстве случаев, достаточно уважительны и изначально правильны. Но кто же будет следить за началом цепочки, если в результате всё выходит не так, как задумывалось. А если и так, то результат не всегда всех устраивает.

Я честно пыталась уловить мысль. Но глубокомысленные раздумья с трудом отвоевывали место в голове, где все было застлано туманом счастья.

– Мой старый друг очень помог мне однажды – в безвыходной ситуации, когда я лишился всего, даже крыши над головой, он дал мне шанс начать все сначала. Я, конечно, не берусь сказать, что «Орфей» сосредоточие бесславных гениев, это далеко не так, но, знаешь, после беспросветности, здесь вполне можно существовать. А как тебя послушаешь, так и вовсе хочется идти и творить, и обязательно верить, что получится также, глубоко и правильно. Искусство – как любовь, как сама жизнь. Но, я кажется, отвлекся… Да, помог он мне сильно, в ответ озвучив лишь маленькую просьбу, которая не показалась мне криминальной, даже наоборот, мне казалось, что я на самом деле делаю что-то хорошее.

– И что же это была за просьба? – рискнула спросить я, подозревая, что на поверку просьба оказалась не такой уж и безобидной, раз мужчина завел такой серьезный разговор. Однако мне было непонятно, почему он рассказывает это мне – то ли ему просто нужно было выговориться кому-то, кто никогда и ни за что не вынесет это за стены театра, то ли, что было маловероятно, я как-то была замешана во всем этом.

– Понимаешь, мой знакомый – человек публичный, так что самому ему сюда являть нельзя. И у него, так уж вышло, не заладились отношения с сыном, кажется, они оба наворотили дел, – я слегка напряглась и уже более внимательно прислушалась к тому, что говорил Дмитрий, – Ну вот он и попросил меня за ним приглядывать. Рассказывать, что, да как. Я думал, что это забота, а это было шпионство, наверное, раз так вышло. Знаешь, что у нас в подвале здания находится стрелковый клуб? – спросил Дмитрий, продолжая игнорировать мой взгляд.

Я кивнула, потом продублировала это коротким «Да», и намеренно не впускала в голову мысль, отражающую суть слов этого человека. Но она упрямо вертелась и требовала уделить ей внимание.

– Конечно, знаешь, он же твой парень… Так уж вышло, Зина, – с сожалением посмотрел на меня Дмитрий, – Кажется, это из-за меня вам с Маратом придется теперь не так уж и легко.

Я задохнулась воздухом.

– Что? – недоверчиво переспросила я, глупо хлопая глазами, – Вы следили за… Северским?

Мужчина кивнул.

– Под прикрытием работы в театре докладывал Боре о положение дел в жизни его сына, следил за успехами, а потом, ну и… про тебя рассказал, конечно.

– Вот как он узнал, – прикрыла я глаза, огорошенная неожиданным и неприятным открытием.

– Прости, – кивнул Дмитрий.

– Но, – я встрепенулась и с застывшей в глазах тревогой посмотрела на мужчину, – Что значит «придется не так уж и легко»? Неужели тот прием был…

– Началом? Детка, – грустно усмехнулся он, – Ты – главный козырь по завлечению Марата в сети. Его отец не мог заполучить его в течение многих лет, но вот появляешься ты – и он приходит к нему сам, без боя, но с поражением. И я думаю, что ты уже знакома с Соколовским?

– Он один из меценатов конкурса, в котором я участвую, – я почувствовала, как сердце ушло в пятки, а ужас сковал тело.

– Вот как… Видимо, Северский точно знает, что делает, – внезапно одобрительно хмыкнул он.

– Что вы имеете в виду? – блекло спросила я, чувствуя, как с каждой новой фразой из моего тела испаряется дорогое мне счастье.

– Захар Соколовский, известный в узких кругах как «Сокол», давно уже имел виды на твоего парня. И всё пытался выманить его из рук Баринского, покровителя Северского на игре и в работе. Но с такими вещами не шутят, а таких людей тем более не кидают, даже ради большой наживы. Но тут появляешься ты, у тебя конкурс, а Соколовский находится за его кулисами… Подозреваю, что парень уже обрубил все мосты. Думаю, он многим ради тебя пожертвовал. Я бы сказал, совестью и честью.

В глазах потемнело. Я прикрыла веки и до боли сжала пальцы.

– Вы хотите сказать… хотите сказать, что Марат… что из-за меня ему придется восстановить контакт с отцом и вести дела с Соколовским?

– Полагаю, что так.

– Но… не может быть. Он не станет этого делать. Зачем ему идти на такие жертвы, – устало отрицала я, хотя понимала, в глубине души знала, что это правда. Я – причина его тревог. Именно поэтому после разговора с Соколовским на банкете он вернулся сам не свой. Поэтому его отец был так самодоволен и с триумфом смотрел на нас.

– Вот я и говорю, – вздохнул Петрушевский, – Причины, как правило, имеют положительные порывы, но их результат не всегда устраивает всех участников, которых эти причины затрагивают.

– И я должен, по-твоему, считать, что причины, побудившие тебя подставить меня, имели в себе что-то благое? – раздался позади нас раздраженный высокий голос, на который даже я, находящаяся в состоянии оцепенения, отреагировала резким движением. Из-за кулис к нам вышел Лео, и его взгляд был полон презрения, а голос скрежетал недовольством. Петрушевский, по-видимому не ожидавший прихода нашего руководителя, нервно поднялся и посмотрел на того устало, но без вины во взгляде.

– Что молчишь? Не хочешь и мне излить душу? И как давно ты метил на мое место?

– Да как сказать… Так себе из тебя руководитель вышел, Лео.

– Не тебе это решать! – проорал Владленский, заставляя меня в очередной раз вздрогнуть, – Ты еще меньше достоин этого, раз действовал такими грязными методами, – он принялся гневно метаться по сцене и то ли себе, то ли мне объясняя свой праведный порыв, затараторил, то и дело срываясь на визг, – Пока я был в больнице, ты умудрился снюхаться со светорежиссером, подговорил его соврать про запись видеонаблюдения, и выставил меня виноватым в срыве собственного спектакля! Немыслимо! Абсурд! Я, Леопольд Владленский, ни разу бы… дело чести…Дошло до того, что меня, и правда, чуть не сместили! Но ты еще и умудрился своровать спектакль, написанный невинной девушкой и пригрозить ей вылетом из квартета, если она хоть что-то вякнет и не подтвердит придуманную тобой версию! Еще и оклеветал ее связью с нашим актером! Прямо трагедия выходит, с причитающимся злодеем, не находишь? – Лео опустил голос до шипения, а я слабо вникала в их разборки, сосредоточенная на собственной роли злодейки в судьбе Марата. Кажется, то что я слышала касалось Кати, Дмитрия и Лео. Что-то совершенно непредсказуемое и неправильное.

– Всем бы было лучше без тебя, – пожал плечами Петрушевский, поражая меня своей отстраненностью, – Сам же знаешь, что за глаза про тебя говорят.

– Выметайся из моего театра, – в голосе Лео звучала сталь.

Вокруг меня, еще недавно такой счастливой, и обретшей крылья, внезапно происходило крушение надежд. Я шла по длинному коридору, едва ли смотрела под ноги, едва ли понимала хоть что-то кроме того, что всё, что я делала – было неправильно. Я, замороченная на своей судьбе, оказалась слишком эгоистичной, чтобы разглядеть шквал неминуемых последствий, который затронет самого дорогого мне человека.

Я медленно брела по улицам, пряча руки в карманы, глядела на серое, точно угадывающее мое настроение небо, и надеялась, что озябшая душа найдет приют в объятиях спасительного пледа, найдет выход из сложившейся ситуации. До ужаса хотелось позвонить Марату и то ли отругать за вопиющую безответственность по отношению к своей судьбе, то ли сказать, как сильно я его люблю. Но принять такую жертву я точно не могла.

Ну а что я, собственно, могла? Заставить его поверить в свое равнодушие. Превратить чувства в игру, вдребезги разбив два сердца. Уничтожить искренность, а заодно и саму себя, но не позволить Северскому жертвовать своей жизнью. Пожертвовать любовью.

Решение сформировалось само собой.

В тот момент, когда я набирала номер своего бывшего парня, я умирала. Не физически, нет, умирала душа, которую я предала. Ее жалкие попытки протестовать волной прошлись внутри меня и задержались, задрожали на руках. Тремор ломал пальцы. Но я заставила себя быть сильной.

– Зина? – удивленно спросил Вася, ответив почти сразу. Голос был пропитан волнением и недоверием.

– Привет, – хрипло поздоровалась я, разглядывая траурные цвета моей одежды, а теперь и моей жизни – насквозь черные, – Что делаешь? – превозмогая себя, спросила у парня, надеясь, что мой голос не звучит слишком надрывно, а милая беседа не кажется фальшивкой.

– Я… ты… Зина? – переспросил он, пытаясь разгадать ребус моего звонка, – Что-то случилось?

– Нет. То есть да, – я вздохнула и собрала всё свое мужество, – Давай встречаться? – спросила у него, закрывая глаза.

– Я не совсем понимаю тебя, – я представила, как он нахмурился, – А как же Северский? – подозрительно протянул он.

– Это была просто игра, Вась. Ну сам подумай, когда бы я успела в него влюбиться, прошло так мало времени после нашего разрыва.

– Но… почему тогда была с ним?

– Так было нужно. Хотела заставить тебя ревновать.

– Это все была ложь?

– Ложь, – согласилась я. В каждом слове, в каждом вдохе. Сейчас, потом, навсегда.

– И ты до сих пор ко мне что-то чувствуешь?

– Хочу быть с тобой, – перефразировала я ответ, несмотря ни на что не способная на еще большее притворство, чем уже себе позволила.

– Это… неожиданно, – я услышала, как его голос наполнился надеждой и решимостью, – Но я рад. Я всегда знал, что моя Зина ко мне вернется, – он улыбался на том конце. Он радовался, а меня разрывало изнутри. Он не знал, та Зина, которой я была прежде, не вернется уже никогда.

– Да, – согласилась я, заставляя голос звучать ровно, – Встретимся?

– Конечно, хочешь, я приеду за тобой…

– Я сама приду… чуть позже. Сделай одолжение?

– Что угодно.

– Скажи… скажи своему отцу, что мы теперь вместе.

Молчание на том конце затянулось.

– Зачем?

– Он так упорно занят нами с Северским, что может попытаться нас воссоединить. Пусть знает, как обстоят дела на самом деле. Я надеюсь, это не составит тебе труда?

– Без проблем, – успокоился парень, – Насчет Эльвиры…

– Неважно. Все это в прошлом.

– Да, – мигом откликается парень, удостоверившись, что я на него не сержусь, – Так…

– До вечера, Вась. Я буду у тебя.

– Я буду ждать.

Я отключилась, даже не дослушав. Слезы жгли глаза, а горло сдавливали рыдания. Несколько раз я порывалась повернуть все вспять, отменить, наплевать на все, и побежать к Марату, чтобы он снова меня спас, пусть даже от самой себя. Но я понимала, что нельзя. Нужно было заставить его разочароваться в себе, заставить отвернуться от меня, заставить поверить в собственное равнодушие.

Шаг, другой… я вздрогнула – телефон раздувался от входящего вызова.

Проснулся… Не дожидаясь возвращения, решил выяснить, где я. Мне пришлось опуститься на лавочку, чтобы не упасть – я исчерпала всю энергию на борьбу со своими чувствами, которые в геометрической прогрессии приближались к отметки «мертвы». Было бы здорово вернуться в то время, когда я ни чувствовала к Марату ровным счетом ничего, считала его просто высокомерным умником, который никогда и ни за что не станет общаться со мной. Но кнопка «удалить» отсутствовала в памяти, зато слезы беспрестанно напоминали о том, что раны, которые ты наносишь себе сам, оказываются самыми болезненными.

– Да? – как можно холоднее отозвалась я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Кажется, у меня получилось хорошо, потому что следующие секунды были наполнены терпкой тишиной. Она оседала внутри меня истлевшими хлопьями.

– Ты где? Что-то случилось? – озабоченно поинтересовался он. Я впилась чуть-чуть отросшими ногтями в ладошку. Наверное, еще немного и кожа поддастся натиску.

– Нет, ничего. Ничего такого, что тебе следовало бы знать.

– Зина.., – мрачно протянул он, кажется, начиная что-то понимать.

Не надо, не произноси моего имени, прошу тебя. Еще минута – и меня уничтожит холод в твоем голосе, еще минута – и твоя преданность обратиться в ненависть.

– Марат, – я ухмыльнулась, пряча всхлипывания, – Не делай вид, что тебе не все равно. Зачем эти игры?

– Что ты хочешь сказать? Какие игры?

– Я все еще помню кто ты. Помню, как на моих глазах ты равнодушно растоптал женское сердце. Я все еще не хочу оказаться на ее месте.

– Шелест, что за ерунду ты несешь? Давай, ты скажешь мне, где ты, нам нужно поговорить…

– Нет необходимости. Я просто устала притворяться.

– Притворятся, – я почти услышала призвук тяжелого металла, прозвучавшего в его интонации.

– Да. Ты же меня уже достаточно хорошо знаешь, я не стала бы врать. На самом деле, – капля крови покатилась по руке, – На самом деле, я все еще люблю Васю. Просто запуталась. На самом деле, с тобой было удобно, ты всегда приходил на помощь, хотя я и не просила, всегда заботился. Сейчас я понимаю, что хотела просто вызвать ревность, вот и все. Ничего большего. Эта ночь, – никогда не сотрется из моей памяти, – Была ошибкой. Мне жаль, что так вышло.

Мне на самом деле было очень жаль. Слезы текли по щекам. Рука, держащая телефон, безостановочно тремолировала.

Марат вздохнул. Я представила, как он закрыл глаза, стараясь успокоиться. Представила, как он не желает принимать правду, надеется, что я просто пошутила.

– Зачем тогда? – я услышала в его голосе умирающую надежду.

– Что «зачем»?

– Зачем написала, что вернешься?

– Это тоже была ошибка.

– Ты что, плачешь?

– Нет.

– Что тогда?

– Хочу, чтобы этот разговор быстрее закончился.

Я ждала, что он сорвется. Хотела этого, хотела, чтобы он обвинил меня, чтобы он сказал, на какие жертвы ему пришлось пойти ради меня. Очень хотела сохранить в груди этот груз, чтобы нести его и не забывать своей вины.

Но он промолчал.

– Ясно. Я думал, что ты не умеешь врать.

Всё правильно. Если бы он меня сейчас увидел, то не за что бы ни поверил в искренность сказанных слов. Если бы его глаза смотрели мне в душу, я бы тут же раскололась.

Он отключился.

А может быть, это отключилось мое сердце.