Текст книги "За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове"

Автор книги: Лидия Либединская

Соавторы: Тотырбек Джатиев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Часть вторая

1

– Фиалки! Душистые фиалки!

Разносчик-мальчишка крикнул так громко и визгливо, что Коста вздрогнул и чуть было не испортил глаз у святого на иконе, которую срочно заканчивал. Завтра придет заказчик и, если работа не будет готова, Коста не только не получит денег, но еще вынужден будет вернуть аванс. А он давно проеден, в кармане позвякивает последний полтинник.

И все-таки Коста отложил кисть и подошел к окну.

Босоногий оборвыш весело шлепал по пыли грязными, в цыпках ногами и продолжал кричать:

– Фиалки! Душистые фиалки!

На голове мальчишки чудом держалось огромное решето, наполненное букетиками крупноглазых лиловых цветов. Оборвыш прошел под самым окном, и до Коста долетел их тончайший аромат.

– А. ну-ка, приятель! – негромко окликнул мальчика Коста. Тот остановился. – Сколько просишь за фиалки?

– Пять букетиков на копейку, Пять букетиков на копейку! – продолжал кричать мальчишка. – Двадцать пять пучок, стоит – пятачок, пятьдесят – за гривенник…

– А если все сразу?

– Все сразу за двадцать копеек отдам, считать не буду, бери, барин, добрый барин… – запричитал оборвыш.

– Вот тебе двадцать пять копеек и давай свои фиалки, – весело сказал Коста. – Поделим поровну мой барский капитал. По-братски.

Мальчишка недоверчиво смотрел на странного человека.

– Ну, заноси в дом, я сейчас дверь открою… Мальчик внес решето в комнату и остановился, словно остолбенел. Куда он попал? Что это – церковь? Со стен смотрели на него строгие лики святых. «Может, священник? – испуганно подумал маленький торговец, недоуменно глядя на Коста. – Но ведь священники не ходят в сапогах!» И мальчонка продолжал стоять, не снимая с головы своего решета.

– Чего ж ты, ставь на пол! Сейчас смастерю корзину, переоденусь и понесу твои фиалки имениннице, – весело сказал Коста, глядя на удивленное лицо мальчишки. – Как зовут-то?

– Сенька.

– Ну вот, Сеня, если время есть, подожди меня, поможешь цветы донести…

– Далеко ли? – с опаской спросил Сенька, и тут же важно добавил: – Верно, к барышне Поповой. Это у них именины нынче. Весь город съезжается.

– Угадал!

– Не угадал, а знаю. Я все знаю! – важно объявил Сенька.

– Это хорошо, что ты все знаешь, – серьезно сказал Коста.

– Я и тебя знаю, – вдруг лукаво прищурившись, проговорил Сенька и тоненько запел по-осетински:

Подрастешь, сыночек, скоро,

Станешь ты моей опорой,

Я живу тобой,

Милый мой!

Наша жизнь страшней могилы,

Только черный труд постылый

Знает твой отец…

Спи, птенец!

И спросил снова по-русски:

– Это ты сочинил?

– Я. А откуда ты знаешь?

– Сенька все знает! – снова похвастался мальчик. – Дядя Аслан, сосед наш, пел и меня научил, они с моим батькой кунаки… И еще он сказал, что ты далеко-далеко учиться ездил, а теперь богов рисуешь. Вот я и смекнул…

– Догадливый ты! – засмеялся Коста. – Ну-ка, помоги!

Из широких полос плотной белой бумаги он ловко сплел корзину. Сенька помог переложить туда фиалки и восторженно ахнул:

– В беленькой-то плетенке красивенько как! А можно я к тебе еще приду? – неожиданно спросил он.

– Конечно, приходи, – улыбнулся Коста. – Кунаками станем. А теперь пошли, я мигом!

Он быстро скинул широкую блузу, в которой работал, и надел светлый бешмет. Сенька внимательно следил, как Коста тщательно причесывался перед небольшим зеркалом, приглаживал свои пружинящие вихры, потом безнадежно махнул рукой я надел барашковую шапку.

– Идем, идем, – говорил он, а сам все мешкал, суетился, видно, волновался, и, наконец, уже выйдя, вернулся, сунул руку в ящик письменного стола, быстро вытащил оттуда небольшой альбом. Задумчиво полистав его, он что-то написал на первой странице, решительно завернул альбом в бумагу и спрятал за пазуху.

Сенька, нетерпеливо топтавшийся у дверей, ловко поднял самодельную корзину с фиалками и вновь водрузил ее на голову. Придерживая ее одной рукой, другой он подхватил пустое решето, пояснив:

– Если не принесу – мамка заругает.

2

Трудно поначалу жилось Коста в родном Владикавказе. После кипучей петербургской жизни, после напряженного биения мысли, к которому он привык в северной столице, тяжело было окунуться в рутинную скуку маленького городка.

Во Владикавказе преобладали военные и чиновники, это особенно чувствовалось каждого двадцатого числа, когда выдавалось казенное жалование. В этот день и два-три дня затем точно живая вода омолаживала и оживляла город: жены чиновников и офицеров устремлялись в большой универсальный магазин Киракозова, в магазинчики и лавки помельче, в мастерские. Даже вечеринки и балы приходились чаще всего на эти дни. Но чем ближе к концу месяца, тем тише становилось на улицах и в домах.

Слившиеся с городом многочисленные слободки заселены ремесленниками, огородниками, садоводами. Ближе к горам краснеют среди густой зелени кирпичные здания кадетского корпуса. С утра по улицам несется военная музыка, по проспекту гарцует с залихватскими песнями казачья сотня, марширует пехотная рота. К северу от города раскинулась широкая равнина – военный плац, где происходят учения…

Размеренная, однообразная жизнь. Катятся по проспекту сытые, до блеска начищенные лошади и щегольские экипажи. В экипажах тоненькие девушки в кружевах и их дебелые мамаши. Молодые офицеры верхом сопровождают их. Все знают друг друга в лицо, всем известно, у кого какие доходы, какие в семье горести и радости, кого просватали, а кто в девках засиделся, у кого катар желудка и кто проигрался в карты. Все известно. И как это скучно!

Отец на первых порах помог Коста устроиться, снял квартиру, оставил немного денег на обзаведение. Коста дал объявление в газете: принимает заказы на портреты и церковную живопись. Вскоре к нему пожаловал первый заказчик: попросил написать икону Николая-угодника для одной из слободских церквей. Коста работал старательно, икона понравилась, и теперь он время от времени получал новые заказы. Это давало возможность кое-как сводить концы с концами и даже понемногу возвращать отцу те деньги, которые пришлось взять, вернувшись на родину.

Постепенно налаживались и знакомства. Коста подружился с семьей Цаликовых. Глава семьи, Александр Цаликов, священник, слыл в городе за либерала, вольнодумца. У него было три дочери, самой младшей и семнадцати еще не исполнилось. В доме всегда было многолюдно, весело, шумно, читали стихи, спорили, а всего этого так не хватало Коста после петербургской жизни!

Но тут произошла встреча, которая разом переменила все. И серый, тусклый Владикавказ вдруг стал лучшим городом мира.

Это случилось прозрачным осенним днем. Уже легкая желтизна тронула деревья на владикавказском бульваре, с мягким стуком падали в садах созревшие плоды, дни казались бесконечными, хрустальными, и тонкие паутинки проносились, золотясь на солнце.

Коста шел по тенистой улице, наслаждаясь синевой неба и ярким солнцем, по которому так тосковал в Петербурге. И вдруг еще синее стало небо, еще ярче солнце. Девушка с тяжелой черной косой, в коричневом гимназическом платье шла ему навстречу. Она чему-то весело смеялась, разговаривая с подругой, и все в ней смеялось – огромные глаза под длинными ресницами, густые, вразлет брови, тоненький точеный нос, ямочки на щеках и даже прядки волос на лбу.

Коста остановился, он не мог отвести от девушки глаз и боялся одного – сейчас она пройдет, и все для него кончится, все разом погаснет. Но она прошла, а все так же светило солнце, и те же легкие паутинки летали в голубом воздухе, и шелестела листва деревьев. Девушка весело протопала мимо, и Коста вдруг тоже стало весело, очень весело. Он подумал, что ему всего лишь двадцать восемь лет, и в общем-то это совсем не много – жизнь еще успеет улыбнуться ему.

На следующий день Коста пришел сюда в то же самое время и снова увидел ее. Она возвращалась домой из гимназии. И еще через день, и так много дней подряд. Вскоре девушка заметила Коста, стала поглядывать на него с любопытством. А однажды они заговорили. Ее звали Анна Попова. Беседы их становились все продолжительнее, и Коста уже замечал, как розовеет нежное лицо девушки, когда они встречаются. Он провожал Анну домой, они долго ходили по ее улице, спускались к Тереку и говорили, говорили…

Сегодня, в день ее именин, Коста решил признаться ей. Альбом, который он прихватил в последнюю секунду, облегчит ему задачу: там на первой странице написано стихотворение, которое так и озаглавлено: «А. Я. П.» – Анне Яковлевне Поповой.

Скрывать, молчать, страдать безмолвно

Нет сил, терпенья больше нет, —

Как знать – обижу ль вас кровно,

Найду ль сочувствье и ответ?

Но все, что так терзает душу,

На части разрывает грудь, —

Давно уж просится наружу,

Давно уж пробивает путь.

В признанье я не вижу цели,

Молчаньем я себя травлю…

Чего хочу на самом деле?

Зачем вам знать, что вас люблю?

Коста тщательно отобрал из множества стихов, написанных за месяцы знакомства с Анной Поповой, те, что казались ему достойными ее внимания. Это – его именинный подарок. Да еще фиалки – свежие, душистые.

Коста волновался. Он и верил и не верил в возможность счастья. Порой строгий голос рассудка предостерегал его: «Она богата, из знатной семьи, у нее чванливая и чиновная родня, куда тебе до нее, бедный, безвестный поэт и художник?» Но он говорил себе: будь смел и решителен. Ты хочешь посвятить себя служению народу, бороться за его счастье. Ты взял себе в учителя русских революционных демократов – Герцена, Чернышевского, Добролюбова, ты хочешь следовать их идеям, их заветам. Нелегкий, но прекрасный путь. И неужели Анна предпочтет этому богатство и благополучие?

– А мы, дяденька, из переселенцев будем, – с удивлением услышал он рядом с собою мальчишечий голос. – От недорода из Курской губернии ушли. Батька доволен, а мамка плачет, уже сколько лет плачет, говорит: у нас на родине вода слаще…

Коста вспомнил о своем спутнике Сеньке, потрепал его по рыжей лохматой голове. Они остановились возле подъезда.

– Ну, брат, спасибо за подмогу, вот тебе еще пятак за труды…

– Не надо, – неожиданно обиделся Сенька. – Сам сказал поровну, мне – двадцать пять, тебе – двадцать пять. Зачем так?

– Ну-ну, – смутился Коста. – Мужской уговор дороже денег. Приходи ко мне, гостем будешь. Краски тереть научу.

– Приду, дяденька…

3

Он вошел в зал, и сразу волна веселья охватила его. Все кружилось, шелестело вокруг. Мелькали лакированные туфельки, разлетались ленты и кружева, блестели разгоряченные глаза, звучала музыка.

Коста стоял возле дверей никем не замеченный и наблюдал за танцующими.

Вот промелькнул Петр Попов, брат Анны. Анечка Цаликова с завзятым кавалером Дзамболатом Дзахсоровым кружится в вальсе и еще совсем по-детски, весело смеется чему-то. Ба, да это генерал Каханов, хозяин Терской области, танцует с хозяйкой дома! Широкие плечи обтянуты парадным мундиром, на груди – ордена и газыри. Он уже немолод, но так ладен и статен, так красивы и легки его движения.

А вот и сама именинница. Длинное розовое платье оторочено оборками, украшено бантами и так воздушно, что Анна кажется в нем неземным созданием. Коста привык видеть ее в гимназической форме или в темных, строгих будничных платьях с высокими воротничками и длинными рукавами, с туго заплетенной косой. Но как идет ей эта высокая пышная прическа и черные локоны на шее!

Гибкие руки Анны лежат на плечах кавалера, уверенно держащего девушку за талию своей разлапистой ладонью простолюдина. А ведь он, Ахтанаго Кубатиев, из княжеского рода, Коста знал его еще по ставропольской гимназии.

Анна как-то рассказывала Коста, что родители не раз заговаривали с ней о свадьбе с Ахтанаго. Действительно, богат, имеет положение – чем не жених? Но она не соглашалась. Впрочем, может ли поступить восемнадцатилетняя девушка против воли родных?

Заметив Коста, Анна вывернулась из рук своего кавалера и бросилась к двери. Раскрасневшаяся от танца, счастливая, она протянула Коста обе розовые маленькие ладони и, улыбаясь, приняла из его рук плетенку с фиалками. Она была рада его приходу, он видел это.

Кто-то подлетел к ним, взял из рук Анны корзинку с фиалками и куда-то унес. На мгновенье они снова остались одни.

Коста вытащил из кармана альбом и передал его Анне.

– Я ничего не буду говорить вам, вы все прочтете, – негромко сказал он.

– Но почему вас так долго не было? – вместо ответа спросила Анна. – Я ждала…

– Анна, – тихо проговорил он, глядя ей в глаза, и вдруг заметил внезапно возникшего за ее спиной Ахтанаго. Ловко подхватив девушку, Коста бережно ввел ее в круг танцующих.

Горничная в белой наколке разносила на серебряном подносе бокалы с шампанским. Она подошла к группе мужчин, где стояли Каханов, священник Цаликов и Амирхан Кубатиев – отец «жениха». Старик был мрачен. Сегодня за столом все почести воздавались генералу Каханову, словно только ради него и созвали гостей. А давно ли он занимал место тамады в этом доме? Конечно, Каханов не просто генерал, он к тому же и начальник области, но ведь старше-то все-таки он, Кубатиев! Значит, забыт здесь старый обычай горцев, по которому именно Амирхан должен быть главным на этом празднике?

Держа в руках узкий бокал, старик дождался, пока его собеседники тоже возьмут с подноса шампанское и, проведя сухими пальцами по серебристой своей бороде, негромко сказал:

– Сегодня здесь все очень хорошо говорили о вас, ваше превосходительство. И я с великой радостью, дорогие мои, поднимаю этот бокал за господина начальника. Но прежде…

Каханов почувствовал что-то недоброе в голосе старого алдара и насторожился.

– Итак, – продолжал Кубатиев, – честь и хвала его превосходительству! Он много сделал для усмирения черни и холопов. Но… – он многозначительно взглянул на Каханова, – вольнодумцы еще бесчинствуют в нашем крае, господа. Холопы поют возмутительные песни. «К правде сверкающей смело шагайте! Трусы, бездельники, прочь! Не мешайте!» – он вынул из-за пазухи смятый лист бумаги и протянул Каханову. – Вот какую песню поют мои холопы! А трусы и бездельники – это, выходит, мы с вами, ваше превосходительство!

– Не подобает, алдар, на балы грязные, бумажонки приносить, – поморщился генерал и отвернулся.

Цаликов, воспользовавшись замешательством, быстро взял бумагу из рук Кубатиева. Ахтанаго на цыпочках подскочил, заглянул было через плечо священника, но тот сунул бумагу в карман, примирительно заметив:

– Стоит ли в столь богоугодном доме говорить о сочинительствах какого-то учителя!

– Вы правы, отец Александр! – одобрил Каханов. – Не лучше ли нам выпить за здравие и долголетие милейшей хозяйки нашей Любови Георгиевны? – И он направился к группе дам, оживленно беседующих о чем-то у противоположной стены зала, но Ахтанаго осмелился задержать его:

– Ваше превосходительство, мой отец доложил вашей светлости о важном деле.

Генерал снова поморщился, но все же спросил у Цаликова:

– Что там такое, в этой бумаге?

Не успел священник и слова сказать, как Ахтанаго ответил за него:

С нами высокое

Знамя народа.

К свету, с победною

Песней похода!

– Знамя народа! – воскликнул старый алдар. – Происки черни! – Напрасно тревожитесь, алдар! – властно прервал старика Каханов. – Шамиля и того усмирили храбрые российские офицеры. Так страшны ли нам песни? Пусть себе поют!

– Недобрые слухи идут по городу, мой генерал, – мягко возразил Ахтанаго, а его отец добавил:

– В аулах и того хуже. Мужики господские леса рубят, сено косят на чужих лугах. Старшинам и приставам нет почтения от черни…

Каханов смерил обоих неодобрительным взглядом.

– О делах – завтра, господа, – решительно сказал он. – А сейчас – веселиться! За милую хозяйку. До дна! – и быстрым, легким шагом он пересек зал.

Ахтанаго издали наблюдал, как Каханов, улыбаясь, что-то сказал хозяйке дома и, наклонившись, поцеловал ей руку. И вот они медленно закружились по блестящему зеркальному паркету.

4

Ахтанаго воспринял появление Коста Хетагурова на балу как личное оскорбление. Кто посмел пригласить этого нищего на семейный праздник? Неужели самовольно явился? Но увидев, как обрадовалась ему Анна, как бережно приняла из его рук нищенский подарок, Ахтанаго понял: у него появился соперник. Гневно и вопросительно он взглянул на Петра.

– Я и сам не понимаю, как она посмела, не спросив разрешения ни у матери, ни у меня, пригласить его? – возмутился Петр, поняв этот негодующий взгляд.

А хозяйка дома Любовь Георгиевна с удивлением глядела на дочь – давно не видела ее такой веселой, счастливой. Сквозь стеклышки пенсне разглядывала она своими близорукими глазами неизвестного кавалера и, поняв наконец, с кем танцует Анна, быстро выбежала из зала.

Каханов поспешил за своей дамой – она не дождалась даже конца танца!

– С кем это танцует сегодня наша именинница? – спросил он, заметив, что именно кавалер Анны вызвал озабоченность хозяйки.

– Не знаю, – ответила она.

Но тут же, словно из-под земли, вырос Ахтанаго.

– Это Хетагуров, ваше превосходительство, – зашептал он. – Помните, мой генерал, вы посылали меня в Кройгом разбирать жалобу старшины? Он мутит народ… Сочинитель возмутительных песен…

– Бунтарь в этом доме? – Генерал нахмурился и строго поглядел на растерянное лицо Любови Георгиевны. – Завтра доложите подробно! – бросил он Ахтанаго.

– Есть доложить, ваше превосходительство! – отчеканил Кубатиев и весело подумал: «Кажется, все идет прекрасно…»

5

Отъехал последний экипаж от подъезда Поповых, смолк цокот копыт. Чувствуя, что ей не избежать объяснения с матерью и братом, Анна быстро шмыгнула наверх, в свою комнату. Здесь было тихо. В открытое окно вливался прохладный горный воздух, пенились внизу бело-розовые фруктовые сады. Залитые холодным лунным светом, они серебрились, тихо покачиваясь под легким ветром.

Анна подошла к окну. Сердце ее билось взволнованно и гулко. «Завтра же они заговорят со мной о замужестве! Станут твердить, что Ахтанаго красив, богат, знатен. Верно! Но я не люблю его. Как сказать ему об этом? – думала Анна. – Я даже во сне его ни разу не видела. А Коста… Он снится мне каждую ночь. Конечно, он нищий, ходит по городу в странной широкой блузе. «Как умалишенный!» – издевается Петр. Ни звания, ни чинов, ни богатства. Все знают его, весь город. Одни ненавидят, другие любят, но никто не скажет о нем равнодушного слова. Почему?» – спросила себя Анна и задумалась.

До тех пор, как он встретил ее тогда, осенним солнечным днем, она жила, не замечая окружающей скуки, не размышляя о многом.

А Коста рассказывал ей о Петербурге, об Академии художеств, о своих друзьях – Верещагине, Синеокове, Борисове. Он читал ей стихи Некрасова и Якубовича, рассказывал о декабристах. Он прочел ей однажды стихи, которые она запомнила наизусть и нередко повторяла самой себе:

Нет! я не жалкая раба,

Я женщина, жена!

Пускай горька моя судьба -

Я буду ей верна!

О, если б он меня забыл

Для женщины другой,

В моей душе достало б сил

Не быть его рабой!

Но знаю: к родине любовь -

Соперница моя,

И если б нужно было, вновь

Ему простила б я!..

Читая Анне эти стихи, он смотрел на нее так, словно спрашивал: а у тебя хватит сил быть такой же? И ей казалось, что хватит. Но сейчас… Сейчас, когда настал час испытания и надо решать свою судьбу, Анна не могла разобраться в себе, ничего не понимала, всего боялась.

Она взяла в руки альбом, подаренный ей Коста, раскрыла его. «А. Я. П.» Никто еще не посвящал ей стихов, и вдруг – целый альбом. Она листала его. Нет, тут были стихи не только о любви. Вот – «В бурю». В нем – тяжкая участь осетинских сирот. И «Завещание» тоже не о любви. Но все же большинство стихотворений посвящено ей, Анне.

Она читала и перечитывала их, не пропуская ни слова, ни намека, когда кто-то резко постучал в дверь.

– Ты спишь, Анна?

Узнав строгий голос брата, Анна не откликнулась. Тихонько дойдя до кровати, она нырнула под одеяло, отвернулась лицом к стене. Он постучал еще раз и, не дождавшись ответа, спустился вниз.

6

Такого горя, кажется, не знали еще стены этого дома. Петр выкрал у Анны альбом, из которого стало ясно, что дочь самого Попова влюбилась в нищего бунтаря. Но реки потекут вспять и горы сдвинутся с мест прежде, чем Хетагуров войдет зятем в их семью. Так решили родные.

Анна твердо стояла на своем: она любит Коста и больше ни за кого не пойдет. Ни за что!

Мать смотрела на ее бледные сжатые губы, на потемневшие, без блеска глаза и понимала: Анну не переспоришь.

Ее заперли в комнате и не разрешили спускаться даже в столовую, еду горничная приносила наверх.

Под страхом увольнения всей дворне было приказано никаких писем от Коста не принимать, а если он покажется возле дома, немедленно доложить хозяйке или молодому барину.

Взволнованный Петр вошел в кабинет к матери.

– Я знаю, матушка, что надо делать, – решительно заявил он. – Я найму молодчиков, и они убьют Коста.

Но Любовь Георгиевна только руками на него замахала:

– Господь с тобой! У этого проходимца много друзей, родни. Разве ты не знаешь горских обычаев? Да они убьют тебя, убьют! – Она прикладывала к глазам кружевной платок и подносила, к носу флакон с нюхательной солью. – Нет, я запрещаю…

– Успокойтесь, маменька, – проговорил Петр, почтительно касаясь губами ее руки. – Но что же тогда делать?

– Увезти ее надо! – объявила мать. – Разлучить. Разлука – верное лекарство от любви. У нас в Тифлисе родственников много, они приютят Анну. Я сама с ней поеду. Поживем там полгода, год, сколько потребуется. А ты, голубчик, позаботишься здесь о том, чтобы генерал Каханов занялся судьбой этого наглеца. На тебя и на Ахтанаго вся надежда. Ты сам знаешь, отца у вас нет, а я слаба и душой и телом. Ты теперь опора моя…

Любовь Георгиевна расчувствовалась и готова была расплакаться, но Петр сказал твердо:

– В канцелярии генерала Каханова уже занимаются делом Хетагурова. Наш друг Ахтанаго времени зря не теряет.