Текст книги "За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове"

Автор книги: Лидия Либединская

Соавторы: Тотырбек Джатиев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

13

Итак, группа шестнадцати, подписавшая протест, победила. В Петербурге вынуждены были отменить распоряжение генерала Каханова и вновь открыть осетинскую школу.

Радостная весть быстро облетела аулы. Осетия ликовала.

«Спасибо нашему Коста, – говорили осетины. – Это он возглавил борьбу за школу. И победил. Добро всегда побеждает».

Но совсем иное думал обо всем этом генерал Каханов.

«Холопы торжествуют победу!» – с яростью повторял он, и все его помыслы были направлены на то, чтобы отомстить победителям.

«Припомним мы тебе все твои грехи, Хетагуров! И речи зажигательные, и стихи возмутительные, и статьи, и картины. Не быть тебе победителем, пока я хозяин области! – рассуждал генерал Каханов. – Кажется, у Хетагурова с Кубатиевым какие-то счеты. Невесту не поделили. Вот пусть Кубатиев и займется этим делом, подберет сведения… Еще, помнится, Хоранов докладывал мне о гнусной речи Хетагурова в Пятигорске. Что ж, и Хоранов пригодится…»

Каханов позвонил, и через мгновение, услужливо изгибаясь, вбежал адъютант:

– Вызвать Кубатиева!

А спустя несколько дней Ахтанаго Кубатиев читал генералу Каханову проект представления наместнику Кавказа о высылке из Терской области Константина Хетагурова и о наказании духовных лиц, подписавших протест:

– «Означенный Хетагуров подстрекал горцев, столпившихся 5 января сего года у Владикавказского женского приюта, к бунту… Тот же Хетагуров сочиняет противоправительственные песни, как-то: «До-дой», «Солдат», «А-лол-лай», «Походная песня» и прочие, распространяет таковые среди горцев через своих агентов и возмущает край»…

– Все верно! – милостиво кивнул головой Каханов.

– «…Посему покорнейше прошу… не препятствовать моему распоряжению, – отчетливо читал Ахтанаго, – о высылке означенного Константина Хетагурова за пределы вверенной мне Терской области…»

– Без твердой власти на нашем погибельном Кавказе не обойтись, – мрачно сказал Каханов, словно оправдывая перед кем-то свое жестокое решение.

Не прошло и недели, а Коста уже подъезжал к дому своего отца в селении Георгиевско-Осетинское.

14

«15 июня 1891 г.

Сел. Георгиевское

Может показаться странным, что я адресую письмо на Ваше имя… Имею ли я на это право – не знаю и даже не стараюсь знать. Я пишу, потому что чувствую в этом потребность… Адресую Вам, потому что верю в свой собачий инстинкт, который мне говорит, что Вы охотнее других будете делиться со мной владикавказскими новостями. Неприятно Вам – разорвите письмо, нахмурьте брови, надуйте губки и назовите меня глупцом. Улыбаетесь… Ну и слава богу!.. Я очень рад побеседовать с Вами издалека… Прежде всего, позвольте Вас поздравить с окончанием курса. Теперь, надо полагать, к Вам невозможно будет подъехать и на буланой козе; но ничего – мы Вам и издали с полным нашим удовольствием будем ломать шапку, а Вы нас удостаивайте легким кивочком. – Хорошо? Как бы я хотел взглянуть на Вас хоть одним глазком… Я до сих пор не верю, что я за 400 верст от своих владикавказских друзей, а между тем это так… Пять дней я уже дома, а не могу оглядеться. Сегодня только развязал свои чемоданы и привел в порядок свою комнату… Ваш портрет (я до сих пор скрывал, а теперь признаюсь, что я нарисовал для себя Вашу физиономию)… я повесил рядом с изображением матери. Простите за такое «присвоение чужой собственности» – я не юрист, а художник, которому позволительна некоторая вольность… Эх, Анна Александровна! Хорошо Вам… Вы так молоды, полны жизни и энергии. Вы еще незнакомы с разногласием совести и житейской мудрости… Я Вам завидую. Горе Вам, если Вы с своей отзывчивой душой и способностями заразитесь предрассудками «мишурного света». Воспитайте до непоколебимости Вашу любовь к труду и человечеству, и Вы будете счастливейшею из смертных. Не смейтесь. Я не учить берусь Вас, а говорю то, в чем глубоко убежден…»

Коста отложил перо и откинулся в грубом деревянном кресле. Вся мебель вокруг была грубая – кровать, сколоченная из оструганных досок, скамья, табуретки, белый некрашеный стол.

Вот уже несколько дней, как он живет у отца. Дома!.. Первые дни Коста радовался этому. Старая, с детства знакомая обстановка трогала его, вызывала далекие воспоминания. Не всегда они были веселыми, но даже в грустных воспоминаниях есть своя неповторимая прелесть.

Старая Кизьмида первые два дня была приветлива с пасынком. И сестра Ольга помалкивала. Но уже на третье утро громкий и визгливый голос Кизьмиды с утра оглашал дом. Она бранилась и ворчала, проклинала свою горькую судьбу. Вот, мол, еще один нахлебник явился, а она старая, ей и своих обслужить не под силу.

Подражая матери, и Ольга стала груба, на вопросы не отвечала, огрызалась. А старый больной Леван чувствовал себя настолько плохо, что с постели почти не поднимался и лишь виновато поглядывал на сына, словно прося не обращать внимания на «бабий вздор». И Коста, чтобы не огорчать беспомощного старика, старался не замечать грубости мачехи и сестры. Однако понимал, что чем дальше, тем невыносимее станет его пребывание в отцовском доме.

Надо было подумать о самостоятельной жизни. Конечно, если б не жалость, он уехал бы немедленно. Но очень уж радовался старик сыну, не отпускал от себя. Порою он подолгу лежал молча, с закрытыми глазами, держа в своей горячей сухой руке руку Коста, и добрая счастливая улыбка бродила на его потрескавшихся, потемневших губах. Коста чувствовал: старый Леван понимает, что жить ему осталось недолго, и прощается с ним.

Исподволь Коста подыскивал себе работу. Денег, что он привез из Владикавказа, получив в театре за оформление спектаклей и от церковных заказчиков, надолго не хватит, а жить на средства отца он не стал бы и дня. Кизьмида и без того поедом ест.

Вот и сейчас, с каким остервенением возится она на кухне, гремит тарелками, швыряет ножи. От злости готова, кажется, весь белый свет уничтожить. Отвык Коста от ее грубости, злости, крикливости. Последние месяцы во Владикавказе Коста поселился в одном доме с Цаликовыми. Как хорошо ему было в обществе воспитанных, деликатных людей, с таким уважением и любовью относившихся друг к другу. Все – от мала до велика. И заботы у всех были одни и те же, и волнения общие, и радости. Коста наслаждался непривычной ему теплотой человеческих отношений, теплотой, которой сам был лишен с детства.

Грустно чувствовать себя оторванным от друзей и близких, а главное, прозябать в глуши, в бездействии, не имея возможности приложить свои силы, которые – он прекрасно понимал – могут принести пользу людям.

Коста нисколько не раскаивался в своей владикавказской деятельности. Приведись ему пройти все сначала, он, ни на минуту не задумываясь, все бы повторил. Даже здесь, в карачаевской глуши, он не станет складывать оружия. Вчера направил в Сенат протест против незаконной высылки его из Терской области. За свободу не только общественную, но и личную, надо бороться. И он будет бороться.

«…Пишите, умоляю Вас, обо всем, что придет в голову… Буду благодарен до бесконечности. Других не смею просить – они народ занятой, серьезный… Как Ваша музыка? Поклон всем. Как собираетесь провесть лето? Словом, пишите все, все подробно и почаще.

Коста».

Все они – «народ занятой и серьезный», – перечел он и усмехнулся. Это, конечно, верно. Но если говорить честно, как на духу, – именно от этой девочки, от Анны Цаликовой, еще порой по-детски важничающей и заносчивой (надо же утвердить свою взрослость!) – хотелось ему получать письма. Каждый день получать. Чтобы не прекращался тот разговор, который начался бог весть когда – то ли утром в Пятигорске, во дворике маленького дома у подножья Машука, то ли снежным зимним вечером, в натопленной комнате, при мягком свете керосиновой лампы. И потом, когда жил у Цаликовых, ни с кем так откровенно, так задушевно не разговаривал он, как с Анной. А ей льстило: уважаемый человек – поэт и художник, песни которого поют в народе, а картины показывают на выставках, – разговаривает с ней, как с равной, выслушивает ее мнение. Правда, порой, поймав его взгляд, Анна смущалась, чувствуя, что не может ответить ему таким же восхищением. Она уважала его, даже любила, но это было совсем не то, что читала она в его взгляде. Вот Дзамболат – другое дело. Весельчак и танцор – с ним легко и просто. Анна видела (как ни старался Коста скрывать это), что он ревниво следит за ней и Дзамболатом, что лицо его мрачнеет, когда они легко кружатся в танце и Дзамболат бережно обнимает ее. Но женскому самолюбию Анны уже льстила эта игра, она расцветала под взглядами двух мужчин, чувствуя свою силу и власть над ними.

И, глядя в распахнутое окно, на далеко-далеко синеющие горы, на облака, лениво плывущие куда-то, Коста с тоскливым чувством представлял, что, может быть, именно сейчас, когда он томится здесь в вынужденном одиночестве, Дзамболат, позвякивая шпорами, входит в гостиную Цаликовых, и Анна, веселая, разрумянившаяся, выбегает к нему откуда-то из глубины квартиры, садится на тахту, звонко смеется его незамысловатым шуткам, а он, не скрывая своих чувств, смотрит на нее влюбленно и радостно. Громкая ругань Кизьмиды вернула Коста к действительности. На кухне что-то с грохотом упало, послышался звон разбитой посуды.

– Ой, горе мне, чашку разбила! – запричитала Кизьмида. – Нету мне счастья на этой земле! Никто не поможет мне, одинокой. Нет у меня опоры, нет поддержки…

Коста поднялся из-за стола и пошел на ее вощи. Может, и вправду нужно помочь?

15

Точно веревка, брошенная небрежной рукой, вьется и петляет по склонам скалистых карачаевских гор узенькая тропинка.

Усталые горцы в залатанных черкесках и облезлых овчинных папахах поднимаются по ней. Из-за поворота, навстречу им, показался караван ослов. Кладь не так уже велика – два небольших мешка на спине у каждого, – а ступают они тяжело и медленно.

– Почему гнутся хребты ваших ослов? Что везете? – вежливо спросили, горцы у погонщиков.

– Золото, кунаки, везем золото, – не то шутя, не то серьезно ответил один из них.

Тропинка в этом месте стала совсем узкой, и погонщики были явно озабочены тем, как бы ослы не свалились в пропасть.

– Богатыми будете, – улыбнулись горцы.

– С нашим хозяином не разбогатеешь.

– А не нужны ли вашему хозяину работники?

– Это нам неизвестно, – ответил все тот же погонщик. – Идите по тропинке, никуда не сворачивая, и увидите контору. Там вам все скажут…

Пропустив караван, горцы продолжали свой путь. Одолев очередной подъем, они вышли на каменистую полянку и расположились на отдых. Разговаривая, не заметили, как к ним подошел высокий человек с берданкой на плече. Его худощавое продолговатое лицо обросло густой черной бородой.

– Почему такой грустный, земляк? – спросили путники, поздоровавшись с незнакомцем. – Или неудачной была охота? Зверя крупного упустил?

– О, попадись мне этот зверь, клянусь аллахом, я бы не промахнулся, – тяжело вздохнув, ответил человек. – Хасаук я. Может, дошла до вас весть: брата моего убили…

– Значит, кровника ищешь?

– Как ходить по земле, если кровник живой гуляет?! – ответил Хасаук. – Люди на руднике его видели. Туда и иду…

– Да будет удачен твой путь! – проговорил старший.

Взглянув на солнце, он снял черкеску и расстелил ее на земле – приближалось время вечерней молитвы.

Хасаук скрылся в лесу.

Путники стали совершать намаз.

Вдруг из-за поворота показалась серая морда осла. Осел едва держался на ногах под тяжестью груза. Худой пожилой черкес в холщовой рубахе придерживал его за седло.

– Осторожно, маленький, не упади! – ласково сказал он, когда осел, увидев на обочине дороги высокую крапиву, потянулся к ней. А сам хозяин присоединился к молящимся горцам.

Стоя на коленях и обратись лицом к солнцу, люди то прижимали руки к груди и поднимали глаза к небу, то, касаясь руками земли, нашептывали что-то, тихо и таинственно.

– А голодный осел, позабыв об опасности, все тянулся к крапиве на краю обрыва. И вдруг ноги его скользнули по гладким, покрытым мохом камням, и, не удержавшись, осел с тупым стуком полетел в глубокую пропасть, по дну которой, пенясь, неслась голубая река. Все видели это, но никто даже не шевельнулся: прервать намаз – страшный грех.

Однако едва молитва была совершена, горец в холщовой рубахе бросился к обрыву и принялся бить себя кулаками в грудь.

– Погибла моя семья, пропали мои дети! – запричитал он.

Путники окружили его. |

– Ай, аллах! – с укором говорили они. – За что послал ты бедняку такое горе!..

Через полчаса несчастный погонщик вошел в контору свинцово-цинкового рудника общества «Эльбрус». Он остановился возле стола, за которым сидел знакомый ему делопроизводитель.

– Коста, дорогой наш человек, – заговорил погонщик по-карачаевски, – помоги мне, объясни хозяину. Четыре пуда хозяйского добра ишак с собой в пропасть унес… Пропали мои дети, погибла моя семья!

– Четыре пуда свинцовой руды? – поднимаясь из-за стола, воскликнул Коста, и жалость к бедняку прозвучала в его голосе.

– Пожалуйста, не увольняйте! Я отработаю, – молил погонщик, с трудом удерживая слезы.

Коста понимал, какое горе обрушилось на человека. Четыре пуда! Хозяин рудника шкуру сдерет с погонщика. Как помочь?

– Что поделаешь, Бейбулат! – справившись с волнением, пытался Коста успокоить рабочего. – Плачь не плачь, а потерянного не вернешь. Я поговорю. Обещаю тебе. – Он посмотрел на горцев, толпившихся в дверях позади Бейбулата. – Откуда они? Я что-то их не припомню.

– Работу ищут, – ответил Бейбулат. – От князя Дудова сбежали… Вот старший их, Султанбек.

– Да, да, старший я, – выступил вперед Султанбек. – Дудов – жадный бий, голодом морил… А здесь, говорят, хозяин харчи дает… Помоги, добрый человек, на работу наняться, аллах тебя отблагодарит!

– Султан да еще бек, а в простые рабочие нанимаешься, – пошутил Коста. – Много же стало среди горцев карын-чалчи, а если по-русски говорить, – пролетариев. Куда я вас устрою? Хозяин и без того собирается увольнять рабочих. Ну да подождите, я потолкую.

– А еще знаешь что, дорогой человек, – с тревогой заговорил Султанбек, обрадовавшись, что Коста говорит по-карачаевски. – Идет сюда человек с ружьем. Хасаук… Недавно его брата убили, а кровник на руднике скрывается.

– Хасаук, говоришь? – переспросил Коста. – Слышал я эту историю. Говорят, что брат его хотел засватанную девушку выкрасть, чужую невесту.

– Да, да, – подтвердил Султанбек. – Увидел на празднике девушку и полюбил ее. А ему сказали, что девушка засватана. Он ответил: «Не храбрее меня тот, кто ее засватал…» И ночью с друзьями похитил чужую невесту. В темноте его нагнали и убили. А теперь ни в чем не повинный жених кровником оказался. Сам знаешь, как это у нас в горах бывает!..

Коста вздохнул и, убрав со стола бумаги, сказал:

– Вы, братья, подождите во дворе. А если появится Хасаук, ведите его прямо ко мне…

Горцы вышли, а Бейбулат вместе с Коста отправился к управляющему. Светловолосый немолодой человек ожесточенно перебрасывал костяшки на счетах, что-то подсчитывал, хмурился, беззвучно шевелил губами.

– Простите, Николай Петрович, я прерву на минуту вашу работу, – вежливо обратился к нему Коста.

– Прошу, Константин Леванович, но действительно только на минуту. Я очень занят, – ответил управляющий и устало взглянул на Хетагурова по красневшими глазами. – Уж не стихи ли пришли почитать?

– Увы, – усмехнулся Коста, – меня привела к вам жестокая проза.

– Опять с ходатайством!.. Если бы вы, Константин Леванович, так пеклись о благополучии акционерного общества «Эльбрус», мы бы давно стали богачами! – управляющий взглянул на Бейбулата, покорно стоявшего у двери, и спросил: – Что с ним стряслось?

– Аллах наказал, – грустно улыбнувшись, сказал Коста. – Человек в большую беду попал. Осел в пропасть свалился, четыре пуда руды унес. А у него дома детей куча. Уволите – семья с голоду погибнет.

– Четыре пуда? – воскликнул управляющий. – Вы же знаете, Константин Леванович, во что нам обходится руда! Придется виновному уплатить штраф в тройном размере.

– Николай Петрович, помилуйте! Откуда у него такие деньги! Сами знаете, «общество» гроши рабочим платит…

– Пусть чужое добро берегут зорче! – Управляющий встал, считая разговор законченным.

– Ну, Николай Петрович, – нахмурился Коста. – По четырнадцать – шестнадцать часов люди из шахты не вылезают, сущая каторга. Заработка еле хватает на то, чтоб самому прокормиться, а осел голодный, потянулся за травой…

– Не волнуйтесь, Константин Леванович! – снисходительно заметил инженер. – Не в наших силах изменить что-либо. Общество «Эльбрус» и так убытки терпит. А вот какой-нибудь мерзавец донесет на вас, что вы их выгораживаете да подстрекаете, и снова вас будут преследовать. – Он на минуту задумался, потом махнул рукой. – Ладно, так и быть. Пусть ваш подопечный идет на шахту… Там и без осла работы хватит.

– Спасибо! – обрадованно сказал Коста. – Еще два слова…

И он коротко рассказал о судьбе горцев, бежавших от князей Дудовых, и о Хасауке, пробиравшемся на рудник.

– Необходимо принять их на работу, – просительно и в то же время твердо сказал он. – Сами знаете, у батрака один кормилец – рабочие руки. Хасаук на похоронах брата разорился. Если мы не помешаем ему убить кровника, он станет абреком.

– Не понимаю, Константин Леванович! – воскликнул управляющий. – Кто вы? Депутат левого крыла Горского парламента или делопроизводитель конторы акционерного общества «Эльбрус»? Право же, всему есть границы.

– Да, я депутат несуществующего парламента, – горько усмехнулся Коста. – Но ведь это живые люди! И о каких границах в подобных случаях можно думать?

– Вы бы о собственной судьбе лучше подумали, – рассердился управляющий. – Я принял вас на свой страх и риск, имел столько неприятностей… Вы же сами знаете: у нас избыток людей…

– Но что ж делать? – возразил Коста. – Земли у них нет: ее прибрали к рукам бии[14]14
  Бий – мелкопоместный князек.


[Закрыть], тауби[15]15
  Тауби – княжеский род на Кавказе.


[Закрыть] и прочие князья. Разве вы не знаете, что кабардинские князья арендуют государственные земли по десять копеек за десятину, а крестьянам сдают по десять – пятнадцать рублей за ту же самую десятину?

– Не надо меня просвещать, – примирительно сказал управляющий. В душе он был согласен с Хетагуровым. – Оформляйте своих подопечных. Ниспошли, господи, России парламент! – шутя взмолился он. – Вы будете его первым депутатом от всех обездоленных.

16

Султанбек и его друзья сидели на груде камней и с любопытством разглядывали шахтерский поселок. Вокруг каменного здания конторы, прилепившегося к склону лесистой горы, вытянулись низкие деревянные бараки. На одном из них вывеска– «Лавка».

Султанбеку очень хотелось зайти туда, поглядеть, чем торгуют, что почем, но он боялся отлучиться: каждую минуту мог вернуться конторщик. «Что будет с Бейбулатом, если прогонят? – в тревоге думал он. – Куда деваться?»

Но прошло немного времени, и улыбающийся Бейбулат вылетел из конторы во двор. Горцы окружили его.

– Аллах послал доброго человека! – возбужденно заговорил он. – Говорят, что сослал его сюда самый большой начальник Терека – чтобы за бедных не заступался. А он и тут, видите, заступается.

– Кто ж его нашему языку обучил? – удивился Султанбек.

^;– Умных учить не надо! Он с русскими – по-русски, с черкесами – по-черкесски, с осетинами – по-осетински, с кабардинцами – по-кабардински.

– Наши старики не зря говорят: на скольких языках человек говорит, столько раз он мужчина. А нам-то он поможет, как думаешь, Бейбулат?

– Поможет! – уверенно ответил Бейбулат.

К горцам подошел Хасаук и, отерев полой черкески взмокший лоб, огляделся.

– Ну, как, земляки, устроились на работу?

– Мы тут человека встретили, – ответил Султан-бек. – Брат он нам, хлопочет перед начальником… Бейбулат говорит: сам аллах послал его в помощь карын-чалчи. Коста его зовут. Хетагуров. Мы ему и о тебе рассказали.

– Зачем выболтали мою тайну?! Кто вас просил? – рассердился Хасаук.

– Не ори, Хасаук, – одернул его Бейбулат. – Ты не у себя в ауле. Тут – другие законы, без поддержки добрых людей здесь не проживешь…

– О чем спорите, братья? – раздался за их спиной спокойный голос.

Хасаук обернулся и придирчиво оглядел Коста.

– Так это ты Хасаук? – с участием спросил Коста. – Это тебя постигла беда?

– Он, он, – ответил за Хасаука Султанбек.

– Сочувствую тебе… – Коста, как положено по обычаю, опустил руки и склонил перед Хасауком голову. И, видя искренность незнакомца, тот тоже поклонился. С минуту они стояли в молчании, потом Коста пожал Хасауку руку и сказал:

– Брата тебе никто не заменит. Но истинный горец никогда не падает духом.

– Спасибо на добром слове.

– Я вижу, друзья, вы голодны. – Коста обвел взглядом усталые лица. – Пригласил бы вас к себе, но я живу далеко. Пошли-ка в нашу горняцкую харчевню.

Горцы переглянулись и послушно двинулись за Коста.

В душном, пропахшем тухлым мясом трактире им подали кислые щи и почерневшие котлеты.

Проголодавшиеся горцы с аппетитом принялись за еду, и лишь Хасаук подозрительно принюхивался к угощению.

Коста пытался убедить его, что котлеты из говядины, но строгий мусульманин был верен себе – а вдруг свинина? – и отодвинул тарелку. Время от времени он поглядывал на дверь – не покажется ли кровник – и поглаживал ружье, зажатое между колен. Наконец, чтобы не обидеть Коста, он прочитал молитву и намазал горчицей кусок черного хлеба.

В трактир вошел управляющий, а с ним плечистый мужчина в брезентовой куртке.

– За вас хлопочет мой приятель – Константин Леванович, – обратился управляющий к горцам. – Просит, чтобы я принял вас на работу. Я пытался, но, к сожалению, ничего не вышло. Мы и своих-то рудокопов сейчас увольняем.

Коста перевел горцам слова управляющего. Прервав еду, они поднялись из-за стола, умоляюще глядя на начальника.

Николай Петрович понял, что карын-чалчи не откажутся ни от какой работы.

– Но есть тут другое дело, – нерешительно продолжал он. – Довольно опасное… Я не берусь советовать вам браться за него, смотрите сами.

Коста сразу понял, что речь идет о заваленной шахте, где не так давно снова была авария и погибло несколько рудокопов. Теперь шахту называли «Могильной» и никто не хотел туда идти – боялись. Люди утверждали, что место это проклято аллахом.

– Заработаете хорошо, – вмешался человек в брезентовой куртке – подрядчик. – Так что, если хотите…

Пошептавшись между собой, горцы согласились. Соблазнился и Хасаук. Он поработает здесь, приглядится к людям и в конце концов выследит своего кровника…

– Нет! – решительно заявил Коста. – Посылать людей на верную гибель…

– Э, брат, – прервал его Бейбулат, – не все ли равно где погибать? Лучше уж под обвалом, чем просто с голоду.

Подрядчик увел горцев. Вскинув ружье на плечо, пошел вслед за ними и Хасаук.

– На шахты с ружьем входить запрещено! – окликнул Коста Хасаука. – Дай его мне.

Хасаук остановился.

– Верно-верно! Не на охоту идешь, а работать, – поддержал Коста управляющий.

Горец повернулся и пристально посмотрел в глаза Коста.

– Ну, ладно, – неохотно согласился он. – Тебе я могу доверить. – И протянул Коста свое ружье.

А вечером Коста разыскал кровника Хасаука – рудокопа Аскерби Токова, которого хорошо знал.

Он привел его к себе домой. Сразу заметив висящее на стене ружье, Аскерби спросил: – Что это у тебя, добрый брат?

– Вот за тем я и позвал тебя, – ответил Коста. Он снял ружье, щелкнул затвором и из патронника выпал патрон. – Взгляни, какая пуля! Будто на медведя заряжена. А приготовлена она для тебя, Аскерби…

– Ты хочешь меня убить? За что?

– Не я, дорогой. Слышал ты имя Хасаука?

– Где он? Ищет меня? – встревожился Аскерби.

– Он здесь. Ты убил его брата, а он должен убить тебя… Таков закон гор! – Коста опустил патрон в карман пиджака. – Что будешь делать?

– О, аллах! – взмолился Аскерби. – Но я ж не виноват… Мою невесту похитили, я должен был защитить ее. Я не хотел убивать…

– Вот что, Аскерби, – сказал Коста. – За убийство тебе полагается каторга, но ты и здесь, как на каторге. И бежать тебе некуда – пуля Хасаука все равно настигнет тебя. Он хитер и упрям. Так что выход у тебя один – мириться. Ночуй пока у меня, а там что-нибудь, придумаем.

Аскерби остался.

Мощный удар грома разбудил Коста. За окнами молнии рассекали густую темень, град яростно бил в стекла. Он хлестал по крышам бараков, с треском разбивался о камни, срывал с деревьев листву.

Но вот град сменился ливнем. Казалось, будто водопад обрушился на поселок.

– Беда! Опять зальет шахты, – с тревогой сказал Коста.

И словно в подтверждение его слов со стороны шахт донесся отчаянный крик:

– «Могильная» рухнула! Спасайте!

– Но там никого нет, – с недоумением проговорил Аскерби. – Кого спасать? Нечистую силу?

– Скорее, скорее, Аскерби! – торопил Коста, натягивая сапоги. – Бейбулат там… который осла потерял. И новые рудокопы, несколько человек.

Наспех одевшись, они побежали к «Могильной». Там уже собрались люди. С гор стекали грязные потоки и с шумом устремлялись в черное горло шахты.

– В шахту громом ударило. Не входите: там нечистая сила! – раздавались голоса из темноты.

Люди растерянно топтались на месте. Никто не решался спуститься в шахту.

– Товарищи ваши гибнут! Что же вы стоите? – не помня себя, крикнул Коста и, скинув с плеч бурку, шагнул в черноту. Поток воды едва не сбил его с ног.

Вслед за ним, заткнув за пояс полы черкески, рванулся Аскерби. Он опередил Коста и исчез во мраке тесной и низкой шахты.

Коста замедлил шаг и прислушался: до него доносились приглушенные голоса.

– Э-э-эй! Мужчины! Смелее! – крикнул он, чтобы подбодрить людей.

Из глубины раздался голос Аскерби:

– Человека придавило!

Коста снова бросился вперед. У гранитной стены, лицом вниз, лежал человек, по пояс заваленный породой. Вокруг журчала и пенилась вода, но голова человека каким-то чудом оказалась на высоком камне, и поэтому он не захлебнулся.

– Жив? – торопливо спросил Коста, наклоняясь, и сам же ответил: – Дышит! Быстрее, Аскерби, быстрее, сюда!

Пока подошли другие рудокопы, Коста вместе с Аскерби откопал несчастного, поднес к его лицу тусклую шахтерскую лампочку. Лицо было залеплено грязью, глаза закрыты! И все же Коста узнал Хасаука. Ничего не сказав Аскерби, он лишь скомандовал:

– Положи его на мою бурку и неси домой! Осторожно. Он в беспамятстве.

Аскерби с готовностью подставил спину, и Коста взвалил на нее Хасаука. Хлюпая по колено в воде, Аскерби тащил на себе своего кровника, даже не подозревая об этом.

К месту обвала подоспела группа рудокопов с управляющим. Николай Петрович увидел Коста.

– Господин Хетагуров! – крикнул он. – Уходите отсюда немедленно! Задохнетесь, а мне отвечать!..

– Николай Петрович, там – люди… Их надо спасти!

– Уходите, говорю! Без вас обойдется! – раздраженно приказал управляющий.

– Спасите!.. Задыхаемся!.. – едва слышно донеслось из шахты.

– А ну – быстро расчищай завал! – скомандовал управляющий рудокопам и первый принялся за работу.

«Теперь здесь достаточно людей, они спасут остальных, – подумал Коста. – А там – два кровника».

Он поспешил домой.

Аскерби едва добрался до конторы. Тяжело дыша, он волочил Хасаука по земле на бурке.

– Жив? – подбежав, спросил Коста.

– Жив. Стонет… Детей в бреду вспоминает, жену…

Вдвоем они дотащили Хасаука до дома Коста, тут же вызвали рудничного фельдшера, тот наложил шину на переломанную ногу Хасаука и, отдав распоряжения по уходу за больным, ушел.

Коста сам проверил пульс.

– Вот-вот очнется. Ты должен быть готов, Аскерби…

– К чему? Опять куда-нибудь его нести? – устало спросил тот.

Коста покачал головой.

– Ты узнаёшь его?

– Первый раз вижу, – ответил Аскерби. – Но если это порядочный человек, то отныне мы с ним братья.

– Верно говоришь, – подтвердил Коста. – Ты на своей спине унес его от смерти.

– А кто он?

Помолчав, Коста указал рукой на ружье.

Аскерби понял и вздрогнул. В глазах его метнулись пугливые огоньки.

– Значит, я спас его, чтобы он убил меня? – вполголоса спросил он и уже встал, чтобы уйти, но Коста с силой схватил его за руку.

– Нет, ты не трус! – тихо сказал он. – Тебе предстоит встреча с Хасауком, и ты не должен бежать.

– Нет, нет, лучше мне уйти!

– Хасаук очнется, я попытаюсь помирить вас, – сказал Коста.

Аскерби грустно покачал головой. – Это невозможно, Коста!.. Из твоего дома вынесут два трупа.

– Ой, аллах! – очнувшись, простонал Хасаук. – Взгляни на раба твоего! Где я?

Коста спрятал ружье, закрыл на ключ дверь и, взглянув на Аскерби, твердо сказал:

– В Душе горца нет места трусости! Делай то, что я скажу!

– Где я? Кто тут? – снова простонал Хасаук, пытаясь подняться.

– Хасаук, это я, – склонившись над больным, проговорил Коста и поднес к его губам кружку. – Попей, Друг, легче будет!

Хасаук глотнул воды, ладонью провел по лицу.

В памяти смутно всплыла шахта «Могильная», потоки воды, грохот обвала и полная, смертельная тьма.

– Это ты меня спас, Коста? – прошептал Хасаук.

– Нет, Хасаук. Тебя спас твой брат. Вот он. Подай ему руку. – Коста приподнял Хасаука. – Взгляни на него… Спасая тебя, он сам чуть не погиб. Аскерби, подойди ближе! Отныне вы – братья.

Аскерби нерешительно приблизился к кровати и, опустив голову, молча стоял в ногах Хасаука.

– Где мое ружье? – узнав кровника, яростно закричал Хасаук, и глаза его забегали по стенам комнаты, Он рванулся, пытаясь подняться, но тут же рухнул и застонал от боли.

Аскерби, не шевелясь, глядел на своего беспомощного врага.

– Одумайся, Хасаук! – прикрикнул Коста. – Твое ружье здесь. Я отдам его тебе. Но в кого ты будешь стрелять?

Аскерби с трудом проговорил:

– Я стою у твоих ног безоружный. Стреляй! Я не дрогну. Я знаю свою вину и готов принять смерть. Но только знай, что мать твоя назвала бы меня своим сыном, потому что я спас тебе жизнь.

Коста положил руку на Плечо Хасаука.

– Это верно. Я свидетель всему! И я расскажу об этом людям.

– Коста! Ты же поклялся, что вернешь ружье, когда я встречу своего кровного врага… Будь верен слову! – Хасаук закрыл лицо ладонями.

Побледнев, Коста достал ружье.

– Бери. Но знай, что, выстрелив, ты будешь презреннейшим из всех презренных.

Хасаук схватил ружье, прижал приклад к плечу прицелился…

Аскерби стоял, подняв голову, на лбу его выступили крупные капли пота. Потянулись мучительные секунды. Хасаук не выдержал: ружье выпало из его рук и с грохотом упало на пол.

– Ля иллях иль алла, – простонал он. – Нет бога, кроме бога… Пусть будет по-твоему, Коста.