Текст книги "За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове"

Автор книги: Лидия Либединская

Соавторы: Тотырбек Джатиев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

9

Целые дни он проводил дома или на внутреннем балконе, увитом хмелем и выходившем в небольшой, мощенный булыжником дворик. Варвара Григорьевна приносила ему из библиотеки комплекты газет, и он внимательно просматривал их, стараясь до конца понять все, что произошло на родине за месяцы, проведенные им в больнице. Приходил Гаппо Баев, настойчиво повторял свое предложение издать осетинские стихи. Коста внимательно перечитывал их, правил, систематизировал – готовил книгу.

В городе мало кто знал о его приезде. Но те, кто знали, приходили чуть не ежедневно. По вечерам друзья поздно засиживались под гостеприимным светом большой лампы, слушая новые стихи Коста, его рассказы о Петербурге, о больнице, о столичных новостях… А он в свою очередь слушал их рассказы, и чем больше слушал, тем отчетливее понимал, что его мечтам – спокойно и тихо прожить лето – не суждено сбыться.

– Вот что, – сказал он однажды вечером. – Прошу вас, друзья, в воскресенье соберите надежных людей в лесу, за Сапицкой будкой. Мне надо кое-что рассказать.

10

Воскресный день выдался серый, нежаркий, облака висели низко, но дождя не было. Коста в закрытом фаэтоне добрался до окраины города, попросил извозчика подождать его и, прихрамывая и опираясь на палку, направился в лес.

Извозчик не удивился – господа нередко выезжают сюда подышать лесным воздухом.

Коста шел, наслаждаясь густым ароматом леса. Ветки низкорослого кустарника цеплялись за полы его серого пиджака. Тропинка вела в гору, и он то и дело останавливался, чтобы перевести дыхание. Вот наконец и большой камень, возле которого его должен ждать Сеня, связной. Тот вынырнул откуда-то из кустов и остановился в почтительном молчании. Коста кивнул ему и протянул руку. Сеня так же молча пожал ее. Понимая всю ответственность момента, он был горд оказанным ему доверием. Вместе они пошли дальше, по узкой вьющейся тропке.

На зеленой лужайке, окруженной густой стеной мелколистного кустарника, сидели и лежали люди. Были среди них молодые, были и постарше. Увидев Коста, все поднялись, и, может быть, если бы не конспирация, громовое «ура» огласило бы горы. Но сейчас люди скрестили на груди руки и молча поклонились.

Коста с трудом опустился на разостланную кем-то бурку, вытянул больную ногу, попросил сесть к нему поближе. Молодежь не решалась садиться в его присутствии, но он настоял – будет легче говорить.

– Друзья мои, – проговорил Коста, но почувствовал, что голос его ослаб, прерывается – то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения. Он действительно был очень взволнован. Как много пришло сюда людей, знакомых и незнакомых. Товарищи, единомышленники, ненавидящие зло, размышляющие о будущем своего народа, – вот, оказывается, сколько их! Коста медленно переводил взгляд с одного лица на другое, с радостью узнавал знакомых.

Вон братья Шанаевы, верные старые соратники. Афанасий Гассиев, очерки и статьи которого о народной жизни всегда с живейшим интересом читает Коста. Совсем молодой, еще безусый, Чермен Баев[17]17
  Видный революционер, большевик, в годы гражданской войны был схвачен и сожжен на костре деникинцами


[Закрыть], родной брат Гаппо. Коста вспомнил, как жаловался Гаппо на своего младшего – не по той, дескать, дороге пошел, исключили из гимназии за работу, которую вел Чермен в подпольных кружках. Вернулся на родину, и здесь ему неймется: распространяет в списках вольнолюбивые стихи Коста, пишет «возмутительные» листовки и прокламации. Уравновешенный Гаппо то краснел, то бледнел от гнева, говоря о брате. Коста усмехнулся: не так ли сетовал когда-то Андукапар?..

А это кто, молодой, круглолицый? Коста помнил, что видел его где-то. Ах да! Давно, лет десять назад, Коста сидел на владикавказском бульваре, слушая разговоры стариков, как вдруг к нему подошла группа учащихся. «Извините нас, Коста, – почтительно сказал самый младший. – Мы, учащиеся-ардонцы, пришли, чтобы познакомиться с вами…» Он долго разговаривал с ними, выслушивал жалобы на то, что слишком много времени занимает изучение постов и молитв, богословских праздников… А недавно дошли до Коста вести, что этот молодой учитель («Арсен Коцоев зовут его», – вспомнил Коста) немало способствовал волнениям в селении Гизоль, когда взбунтовавшиеся крестьяне – прогнали кровопийцу старшину. Кто-то из друзей принес Коста в рукописи несколько рассказов Арсена. «Несомненно талантлив», – думал сейчас Коста, внимательно разглядывая молодого человека.

«Ба, и Георгий Цаголов здесь! – обрадовался Коста, увидев, молодого хмурого человека с сердитым лицом. Уж кто-кто, а Коста хорошо знал, что за этой хмуростью и сердитостью скрывается нежная и благородная душа, добрейшее сердце. Коста давно обратил внимание на незаурядное литературное дарование юноши. Часто печатал в «Северном Кавказе» его стихи и рассказы. Но особенно ценил статьи, острые, страстные, повествующие о народных нуждах, разоблачающие эксплуататоров.

«Орленок, – думал о нем Коста. – Широкие у него горизонты». Улыбнувшись, он ласково кивнул Георгию и вдруг с гордостью вспомнил, что Цаголов не раз называл себя его учеником. «Может, не напрасно прожита жизнь?» – мелькнула мысль.

Он заговорил, сначала тихо. Но затем слова его становились все громче, словно наполняясь волей и силой мысли.

– Я знаю, друзья, вы ждете от меня рассказа о питерских новостях. Что сказать вам, дорогие мои? Не тот теперь Петербург, каким я знал его в мои студенческие годы. Тогда еще только разжигали огонь под котлом политической борьбы, а нынче котел кипеть начинает. Люди, мечтающие не о своем личном счастье, встают во главе этой борьбы. Умные, образованные люди, изучающие законы развития общества, законы борьбы. Их много, таких людей, имена их не перечислишь, да и не стану я называть этих имен, потому что в наше время деревья и горы тоже уши имеют…

Он передохнул. Горькая усмешка пробежала по лицам собравшихся: прав Коста, сыщиками и шпиками наводнен Владикавказ.

– Скажу одно, друзья, – продолжал Коста. – Был бы я моложе и сильнее, верно, пошел бы я с этими людьми…

– Ты всегда с теми, кто за народ, наш Коста! – раздался возглас. Люди одобрительно зашумели.

– Все чаще и чаще, – снова заговорил он, – повторяют люди призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Я знаю, что многие из вас уже знакомы с «Коммунистическим манифестом»… Да, да, всех стран! Независимо от того, к какой национальности они принадлежат. Враг обездоленных всего мира – это эксплуататор. И в какой бы костюм он ни рядился – в кавказскую ли черкеску, в русскую ли косоворотку или в европейскую тройку, повадка у него одна – волчья. Пользуясь нашим невежеством, осетинские эксплуататоры сегодня кричат: «Бей пришельца, он тебя ограбил!» А разве не так же тяжко живется рабочим в Петербурге? Я сам работал в порту грузчиком и знаю чего стоит трудовой кусок хлеба. С такой жизнью мириться нельзя. Рабочие готовятся к борьбе.

– Я живу среди русских, – продолжал Коста. – Я хорошо знаю передовую русскую интеллигенцию. Эта интеллигенция ненавидит самодержавие, и недалеко то время, когда русский народ заявит громогласно, что его враги не «инородцы», а самодержавный царь. И тогда плечом к плечу с русскими горцы восстанут против угнетателей и сокрушат их.

Люди слушали с напряженным вниманием. Коста глядел на сосредоточенные строгие лица и чувствовал: товарищи верят ему.

– У нас в народе говорят: один прут переломить легко, а свяжи воедино – не переломишь. Наша сила в дружбе и единстве. Прочел я в больнице книгу Фридриха Энгельса «Анти-Дюринг». Сегодня собралось здесь много учителей. Друзья, постарайтесь прочесть эту книгу и расскажите о ней своим ученикам. Есть в ней слова, которые должен помнить каждый: «Труд создает, насилие – присваивает». Яснее не скажешь. У всех честных людей во всем мире одна задача – борьба с насилием. А что происходит вокруг нас? Один народ натравливают на другой, христиан на мусульман, русских на горцев, горцев на русских… Зачем скрывать, есть еще среди нас темные люди, которые верят подлецам… А куда посылали предки наши послов за помощью? – спросил Коста и сам же ответил: в Россию! Она давний наш союзник и друг. В России тоже есть богатые и бедные. Богатый – богатому брат, а бедняк – бедняку. Но главное, что русский бедняк – брат осетинскому бедняку.

Коста рассказал о Синеокове – русском моряке который спас Бориса и Мурата, о русской женщине Варваре Никифоровне, приютившей Агунду, воспитавшей ее. Он говорил о вещах близких, конкретных, понятных, и лица собравшихся прояснялись, и на них появлялось выражение решимости, готовности следовать тому, к чему зовет их просвещенный человек Коста Хетагуров, столько горя перенесший ради справедливости.

– Коста, дорогой, почитай нам свои стихи, – попросил кто-то, когда Коста умолк. – Мы переписываем их друг у друга, а книги никак не дождемся.

– Почему не почитать? – согласился Коста, – Для вас же пишу! И если строки мои вам нужны, значит, живу не зря.

Он очень устал, разболелась нога, сердце колотилось сильно, с перебоями, в горле пересохло. Но, преодолевая недомогание, он читал одно стихотворение за другим в таком молчании, что слышен был лишь легкий шелест листвы. А когда Коста стал читать «Мать сирот», то заметил, что многие шевелят губами, про себя повторяя знакомые строки, и в радостном волнении он подумал: вот она, награда!

…На полу холодном —

Кто в тряпье, кто так -

Пять сирот голодных

Смотрят на очаг…

«Мама, не готово ль?

Дай похлебки! Дай!» -

«Всем вам будет вдоволь,

Хватит через край!..»

…Детям говорила:

«Вот бобы вскипят!»

А сама варила

Камни для ребят…

Голодные дети, так и не дождавшись ужина, засыпают, а несчастная мать, у которой нет даже куска хлеба, чтобы накормить сирот, плачет, глядя на них. Коста чувствовал, что ему становится все хуже и хуже, но, стараясь не показать этого людям, он продолжал слабеющим голосом:

К правде сверкающей

Смело шагайте!

Трусы, бездельники,

Не мешайте!

Он облизнул пересохшие губы и, оглядев своих слушателей, донял – больше говорить ни о чем не надо. Они поверили ему,

Сеня помог. Коста подняться, бережно довел до опушки, но к экипажу Коста подошел уже один.

– Ишь, умаялся барин, – сочувственно сказал извозчик, взглянув на его изможденное лицо. – Хроменький, а в горы полез. Ты б по равнинке, по равнинке…

– Да. все, батенька, на крутые дороги тянет, – усмехнувшись, ответил Коста.

11

Как ни старался он быть осторожным, но нюх у царских ищеек был превосходный. Возле дома Шредере то и дело стали появляться подозрительные одинокие фигуры. Они явно кого-то выслеживали. Нетрудно было догадаться, кого именно. И чтобы не «дразнить гусей», Коста решил перебраться в Пятигорск. К тому же тоска по Анне Цаликовой не оставляла его, хотя он и страшился этой встречи.

Ранним солнечным утром Коста отправился на извозчике на станцию Беслан, оттуда поездом в Минеральные Воды и затем – в Пятигорск.

В Пятигорске жить ему разрешено. Значит, можно не таиться и снова заняться делами.

Сейчас почти все его силы забирала работа над очерками «Неурядицы Северного Кавказа». Мысль о том, что политика царского правительства сеет вражду между горцами и русскими, особенно волновала его. До каких же пор это будет?

Коста чувствовал, что не должен молчать. Он будет писать, он будет делать все, чтобы его очерки читали не только на Кавказе, но и в России. Надо, чтобы и русская интеллигенция включилась в эту борьбу, – он не сомневался в ее поддержке.

На этот раз Коста поселился в небольшом каменном доме, в номерах Тупикова, неподалеку от Цаликовых. Окно выходило в тихий палисадник, ветки фруктовых деревьев заглядывали в комнату, круглая клумба пестрела цветами. Коста просыпался рано, в комнате было прохладно, и его чуть-чуть познабливало. Но он распахивал окно, и свежий утренний горный воздух, казалось, вливал новые силы. Коста садился к столу, где аккуратной стопкой лежали приготовленные листы бумаги, и погружался в работу. Это были его любимые часы, – никто не мог помешать, городок еще спал, и лишь ленивый перебрех собак да далекое петушиное кукареканье нарушали сонную утреннюю тишину.

«…на воспетом нашими знаменитыми поэтами, Пушкиным и Лермонтовым, Кавказе дело весьма далеко от того положения, которое в официальных донесениях обыкновенно резюмируется фразою: «все обстоит благополучно»… – написал он и задумался.

А имеет ли право он, осетин, называть Пушкина и Лермонтова «нашими» поэтами? Гнев против царских прислужников с новой силой охватил его. Ведь именно они и хотят лишить малые народы сокровищницы русской культуры! А кем был бы он, Коста, если б не раскрылась ему во всем своем богатстве – русская литература, русская музыка, русская живопись?

«…администрация Терской области… прилагала все старания, чтобы отнять у туземцев всякую возможность научиться чему-нибудь, видеть и непосредственно наблюдать русскую гражданственность и жизнь, а также деятельность культурных людей, слышать русскую речь, работать рука об руку с русским пионером, отдавать детей в русские школы…» – писал он, вкладывая в слова весь свой гнев, всю ненависть к чиновникам.

…По вечерам он нередко читал Цаликовым написанное, выслушивал их советы, поправки, с радостью замечал, как вспыхивают глаза Анны, когда что-то ему особенно удавалось, когда прочитанное производило наиболее сильное впечатление.

В последнее время у них с Анной установились ровные, дружеские отношения. Коста не возобновлял прежних разговоров, он был счастлив и тем, что чуть не каждый день видел Анну, разговаривал с нею. А она была приветлива, радовалась его визитам, старалась повкуснее накормить его, исполнить на рояле именно то, что он более всего любил.

Целебные ванны несколько подправили здоровье Коста, все реже болело бедро, рана почти зажила. И. какое-то подобие покоя поселилось в его душе…

В августе Коста отправил «Неурядицы Северного Кавказа» в Петербург и в ожидании ответа стал готовить к изданию сборник осетинских стихотворений… Многие пришлось переписать заново, другие поправить. «Ирон фандыр» – пусть этот сборник так и называется, как он давно решил. В переводе на русский – «Осетинская лира». Слова «Ироп фандыр» призваны напомнить читателям старинное нартское предание: принимая фандыр из рук его создателя Сырдона, нарты сказали: «Даже если всем нам суждена погибель, фандыр расскажет о нас».

Коста хотелось вложить в название своей книги веру в нравственные силы народа. Ведь главным героем ее была горская беднота. Арчита[18]18
  Арчита – вид обуви. Шьется из сыромятной кожи.


[Закрыть] и посох, пояс из прутьев, рваная шуба… Бедняк осетин – не просто главный герой его книги. Это душа его поэзии.

Снова и снова перечитывая написанные за много лет стихи, он использовал в них богатейшие средства осетинского фольклора: образы, пословицы, поговорки, – но старался придать им новое, современное звучание. Впервые осетины прочтут на родном языке элегии, басни, баллады, эпиграммы и даже стихи для детей. Он понимал всю ответственность выступления с первой книгой и был к себе беспощадно требователен. Работал с наслаждением, – он давно уже не ощущал такого удовлетворения, потому что, общаясь с народом, понял, что книга его нужна, она поможет людям понять, где правда, где справедливость, кто их друг и кто враг.

Наезжавший в Пятигорск Гаппо Баев торопил Коста со сдачей рукописи. Коста понимал, что Баев играет в либерализм, гонится за популярностью, но в действительности гражданская поэзия чужда ему и недоступна. Однако переговоры с цензурным комитетом и дела с типографией Коста поручил именно Гаппо Баеву, зная, что человек он энергичный, пробивной, а главное – умеет ладить с начальством.

Казалось, в жизни Коста наступило просветление. Оставалось лишь устроиться на государственную службу, чтобы иметь хоть какой-то регулярный заработок.

В день своего рождения, 3 октября 1898 года, он записал в дневнике:

«Сегодня мне исполнилось 39 лет… Никаких изменений! Несмотря на полуторагодовую болезнь и на миллионы всевозможных неприятностей, я чувствую себя тем же, способным заключить в горячие объятия весь необъятный мир. И что удивительнее всего я влюблен, так же безумно, беззаветно, как 15–10 лет тому назад… 39-летний хромой и лысый бедняк-поденщик, поэт-художник…»

Однажды вечером Коста пришел к Цаликовым в особенно хорошем расположении духа.

– Что с вами, Константин Леванович? – спросила Анна.

Вместо ответа он протянул ей номер столичного журнала «Стрекоза».

– А ну, взгляните, – узнаете?

На обложке журнала была помещена карикатура под названием «Кавказское признание в любви».

Анна сразу узнала в изображенном Каханова и громко засмеялась.

Вооруженный до зубов, в кавказской черкеске, генерал был изображен лютым разбойником. Даже объясняясь в любви некоей красавице, он не пытался скрыть ни жестокости своей, ни кровожадности. Подпись над карикатурой гласила: «Палуби мэнэ, старого дурака, палуби мэнэ, старого ишака, ми для тэбэ весь Кавказ обворуем, всэх перережем, потому ми самый большой разбойник и мошенник считаемся».

– Ох, господи! Да кто же на это решился? – все еще смеясь, воскликнула Анна.

Не меньше дочери был удивлен и отец.

– Может, они подумали, что это просто веселая иллюстрация к официальной версии о разбойниках-горцах? – предположил Александр. – Ведь на каждом углу кричат об этом. Но Каханов? Генерал? Эк промахнулись!

Коста лукаво подмигнул ему.

– Небось и здесь, Коста Леванович, без тебя не обошлось? – начал догадываться Цаликов.

Анна с тревогой глянула на Коста.

– Мой лишь сюжет, – признался он. – А рисовал один петербургский художник, друг мой, не стану называть его имени.

– Ох, Коста Леванович! Не по душе вам, видно, спокойная жизнь, – с укором сказал отец Александр.

– Почему же? – живо возразил Коста. – Очень даже по душе! Только вот не посылает мне ее судьба!

– Судьба ли? – усмехнулся Цаликов.

– Характер человека – это и есть его судьба, – негромко сказала Анна,

Коста посмотрел на нее долгим взглядом.

В Петербурге над карикатурой посмеялись и забыли про нее. А на Кавказе, где Каханов пользовался мрачной известностью, она получила большой общественный резонанс. Злополучный номер был конфискован. Полиция занялась розыском автора. Снова над головой Коста нависли тучи.

Веселые в Осетии свадьбы! Веселые и шумные. Так повелось испокон веков. Свадебный пир, пляски и танцы продолжаются несколько дней. И что за беда, если порой веселье выплеснется из дома на улицу?

Но иначе думал генерал Каханов, читая донесение полицейского о свадебном пире, который длится вот уже третьи сутки. Тем более, что на этой свадьбе, в доме Дудиевых, в Верхнеосетинской слободке, на окраине Владикавказа, среди прочих песен гости пели все ту же запрещенную песню «Додой»!

– Причем тут «Додой»? – возмущался Каханов. – Додой – это горе, а на свадьбе радоваться положено. Направить к дому Дудиевых вооруженный отряд казаков! – распорядился генерал. – В случае беспорядков – принять меры.

И когда веселая компания с песнями и плясками высыпала на улицу, ее окружили казаки и полицейские. Разгоряченные вином и весельем, горцы не сразу поняли, что произошло. А поняв, возмутились. В полицейских полетели камни. Раздались выстрелы, полилась кровь, но горцы не сдавались.

– Бежим! – завопил помощник пристава и первым обратился в бегство.

«Вооруженное сопротивление осетин властям!», «Буйство, неповиновение и сопротивление военным и полицейским чинам при исполнении служебных обязанностей» – вот какими заголовками несколько дней подряд пестрели страницы кавказских газет. «Новое доказательство того, что горцы по натуре своей преступники», – ликовали шовинисты.

«Зачинщики» драки были арестованы. И, как на беду, среди них оказался… Коста Хетагуров. Нет, совсем другой Коста Хетагуров – тезка и однофамилец. Но стоит ли уточнять? – решил Каханов.

«У дурных вестей – быстрые ноги» – так говорит народ. По всему краю с молниеносной быстротой разлетелся слух о том, что бунтарь и поэт Коста Хетагуров участвовал в вооруженном сопротивлении властям.

Генерал Каханов припомнил закон, изданный императором Александром III и предписывающий впредь до искоренения разбойничества в Кавказском крае и Ставропольской губернии, дела передавать на рассмотрение военного суда для осуждения виновных по закону военного времени…

Дело принимало серьезный оборот.

Слухи о том, что в «бунте» участвовал поэт Хетагуров, докатились и до него самого. И он понял: снова беда стучится в двери, а поняв, немедленно выехал в Тифлис, чтобы там разобраться в случившемся.

В штабе главнокомандующего Хетагурову удалось узнать, что ему грозит новая ссылка – на этот раз в Пензенскую губернию. Впрочем, вопрос пока еще решается, и не где-нибудь, а в самом Петербурге.

Действовать надо было немедленно. И Коста поехал в Петербург.