Текст книги "За вас отдам я жизнь. Повесть о Коста Хетагурове"

Автор книги: Лидия Либединская

Соавторы: Тотырбек Джатиев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

4

Собирая с пола разбросанные бумаги, он думал с усмешкой: «Евсеев жалуется!.. А то, что раньше его газету никто не покупал и даже мальчишки-разносчики неохотно брали ее, – на это он не жаловался?» Коста Хетагуров давно сотрудничал в «Северном Кавказе», но после переезда в Ставрополь его-статьи" и заметки стали появляться почти в каждом номере. А недавно он принял на себя обязанности секретаря редакции, вступил в пай и стал совладельцем «Северного Кавказа». Впрочем, только название и осталось от прежней газеты. Облик ее с приходом Коста совершенно изменился. Вот когда настало время воспользоваться уроками великого Белинского! Из номера в номер, обходя цензурные рогатки, печатал Коста острые фельетоны, статьи. Но с особенной любовью писал он критические обзоры на литературные темы.

– Знаешь, Василий Иванович, – нередко говорил он своему старшему другу. – Я все вспоминаю работу Герцена «О развитии революционных идей в России». Анализируя произведения русской литературы, только литературы, Герцен сумел проследить процесс созревания революционных идей. Гениально! Вот у кого надо учиться…

Порой материалы появлялись без подписи, а иногда были подписаны псевдонимами: «Нарон», «Старик», «Случайный рецензент», «Дядя Влас», «Ставрополец». Но читатели уже безошибочно угадывали почерк одного и того же человека думающего, решительного и мужественного.

Евсееву поначалу все это нравилось. Особенно то, что газету быстро раскупали, – чистая прибыль. «Северный Кавказ» теперь смело вступал в спор с другими газетами и журналами, издававшимися не только на Кавказе, – с «Терскими ведомостями», с «Новым временем», с «Гражданином», с «Неделей». Это тоже импонировало редакторскому самолюбию Евсеева.

Вдохновленный успехом, Евсеев даже обратился к правительству с просьбой о разрешении выпускать газету не два раза в неделю, а три, с тем, чтобы вскоре сделать ее ежедневной. Однако ответ был неблагоприятным:

«Принимая во внимание, что газета «Северный Кавказ» вообще не может считаться вполне безупречным изданием, главное управление по делам печати полагало бы ходатайство Евсеева отклонить».

Авторитет газеты между тем все возрастал.

«Наше время есть время широких задач, – писал в одной из своих статей «Северный Кавказ», – а следовательно, и великих дел. Вот почему теперь более желательны люди, жертвующие своими интересами в пользу общего блага, способные отказываться от мелкого личного самолюбия и умеющие сообща работать, так как только такие деятели могут решить предстоящие общественные проблемы. Как моря ковшом не вычерпаешь, так и ненормальностей нашей жизни не изменить малыми делами».

Да, Коста понимал, что один в поле не воин. Это понимание пришло к нему давно, еще в студенческие петербургские годы, и чем дальше шла жизнь, тем больше укреплялся он в этой мысли. Нужны друзья, единомышленники, помощники. А найти их не так-то легко; особенно когда ты поднадзорный и за каждым твоим шагом следят…

«.Вот уж и Василий Иванович просит уехать… – с горечью подумал Коста. – А как его обвинить за это? У него огромная семья, жена, дети. Он ради них даже талантом своим пожертвовал. Ведь как начинал! В Академии художеств две медали серебряные получил – большую и малую. В тот год Репин малую медаль получил, а Смирнов – большую… Но чем все кончилось? Мажет купецкие рожи, на хлеб зарабатывает. Об искусстве истинном только вздыхает. Жестока российская действительность…»

Коста бережно расставлял на полке книги, сброшенные трубой полицейской рукой. Припомнилось, как его коллеги по «Обществу для содействия распространению народного образования» нередко спрашивали: «И как это вы, Константин Леванович, за все беретесь? Лекция по истории – читаете. Естественная история – тоже не отказываетесь. И откуда вы все знаете?»

Коста отшучивался:

– Государство наше сняло с себя заботу о моем образовании. Из гимназии исключили, из академии выгнали. Вот я и решил сам себя просвещать. Запретить человеку покупать книги и пользоваться библиотеками – до этого еще не додумались. Я холост, водки не пью. Куда деньги тратить? На книги. А уж раз книгу в дом принес, значит, прочесть надо. По естественным и точным наукам ученую степень защищать, конечно, не возьмусь, а в пределах элементарных познаний почему лекцию не прочесть? Может, доживем, будут к нам в Ставрополь истинные ученые с докладами ездить, а пока приходится довольствоваться тем, что имеем. Так что уж не взыщите, господа!

И сейчас, нагибаясь то и дело за книгами и расставляя их в нужном порядке, он, может быть впервые, пожалел о том, что их здесь слишком много. Коста устал, ныла спина. Полежать бы, так ведь, ироды, и постель всю разворошили…

«О чем это я? – постарался восстановить ход… своих мыслей Коста, чтобы отвлечься от ноющей боли, в спине. – Да, Евсеев. Он, видите ли, недоволен. А договор? Забыли? В нем собственной моей рукой зафиксировано:

«…я, Хетагуров, обязуюсь участвовать в нем своим личным трудом, который должен выражаться как в сочинении статей для нумеров «Северного Кавказа», так, главным образом, в непосредственном наблюдении за составом нумеров… Сообразно с таким назначением моего, Хетагурова, участия в издании, предоставляется мне право, без вмешательства его, Евсеева, заведовать личным составом редакции как в его настоящем виде, так и по мере пополнения его новыми лицами…»

Договор был скреплен гербовой печатью, и Евсееву приходилось, хочешь не хочешь, подчиняться его условиям. Когда же он и его Дульцинея, как прозвал Коста эмансипированную супругу хозяина, забывали об этом документе и пытались обвинять его в превышении власти и в «крамольном» направлении, которое приобретала газета, Коста сухо отвечал:

– Действую на законном основании. Не нравится – верните пай!

Но как вернешь, если пай этот Евсеев давно проиграл в карты!

Постоянные пререкания с Евсеевым раздражали Коста, отнимали силы, которые можно было бы употребить с пользой. Коста всерьез подумывал о том, как бы стать безраздельным хозяином газеты. Но на это нужны были большие деньги, а где их взять?

Поразмыслив, Коста обратился с письмами к интеллигенции Кавказа, прося помочь ему выкупить у Евсеева газету. Народы Кавказа будут иметь свой печатный орган.

Однако мало кто откликнулся на его письма. Прислал свое согласие лишь Андукапар, но денег, которыми он располагал, не хватало. Остальные же писали, что рады бы помочь, да сами бедны, как церковные мыши. А те, кто имел много денег, считали идею Хетагурова сумасбродной. Его земляк Гиоев так и написал:

«Ты ждешь ответа на свое предложение о принятии доли в расходах по изданию газеты «Северный Кавказ».

Это дело мне совершенно неизвестно, и потому я решительно отказываюсь откликнуться на твой призыв. Но не могу не сказать тебе, что ты погубишь свое детище, если будешь трактовать специально горские вопросы. Оставь ты бедных горцев в покое: в газете они не нуждаются…»

Прочитав это письмо, Коста горько усмехнулся. Не нуждаются! По мнению Гиоева, все обстоит так прекрасно, что и писать-то не о чем. Зачем лишний раз раздражать чиновников? Не спокойнее ли наслаждаться собственным благополучием, закрывая глаза на то, что творится вокруг? Вот они, друзья-приятели!

Оскорбленный Коста написал стихотворение, которое так и назвал: «Друзьям-приятелям и всем, кто надоедает мне слезоточивыми советами»:

Мне вашего счастья не нужно, —

В нем счастья народного нет… —

В блестящих хоромах мне душно,

Меня ослепляет их свет…

Их строило рабство веками,

Сгорают в них стоны сирот…

Их, видите ли, не заботит завтрашний день человечества! Конечно, проще не заботиться. Но того добра, какого все они, вплоть до Василия Ивановича, ему желают, – он, Коста, никогда не иоймет. Нет, дорогие, это не для меня, и

Оставьте пустое стенанье,

Советы и вздохи по мне!..

Коль вам непонятно сказанье:

«Не думай о завтрашнем дне», —

Служите слепому кумиру,

А мне не мешайте служить

Всеобщему братству и миру…

Отдайте мне посох и лиру, —

Хочу на свободе пожить!..

5

Слава Коста росла. Он чувствовал это и был очень смущен. «За что?» – не раз с волнением спрашивал он себя. В газету ежедневно приходили письма от знакомых и незнакомых с выражением любви и признательности за его деятельность. Ему радостна была эта любовь, но он все больше чувствовал себя в долгу перед людьми. Ему казалось, что любовь и уважение не заслужены им.

Коста держался со всеми ровно, приветливо и скромно. Тот, кто впервые увидел бы его, в неизменной серой черкеске, никогда не подумал бы, что имя этого человека уже известно по всему Кавказу.

Кроме очерков, статей и памфлетов, Коста печатал в «Северном Кавказе» свои стихи, поэмы, пьесы, написанные по-русски. И снова, как в юности, находились ценители, которые упрекали его в подражании Лермонтову, Некрасову, Чернышевскому. Только теперь эти упреки не огорчали Коста, а вызывали гордость, – видно, прочно усыновила его великая русская литература.

Произведения Коста будоражили умы, привлекали внимание к наиболее острым проблемам.

Одной из первых в «Северном Кавказе» была опубликована поэма «Перед судом». Эта поэма – взволнованный монолог бедняка, ожидающего перед судом смертного приговора, была написана еще в Карачаевской ссылке и явилась страстным откликом на те злостные обвинения горцев в прирожденной преступности, которые усиленно распространялись царскими властями.

Преступления героя поэмы – Эски, с точки зрения буржуазной законности, доказаны. Он – разбойник. Он сам заявляет судьям:

Я ваш теперь… Мое признанье

Смягчит ли строгий приговор?

На что вам имя, год и званье? —

Судите! – Я убийца, вор.

Я не боюсь позорной казни, —

Давно готовился я к ней…

Эски не рассчитывает на милость судей, не ждет помилования. И автор поэмы, шаг за шагом прослеживая жизнь своего героя, но только убеждает читателя в его невиновности, но и превращает монолог Эски в обвинительную речь против существующего строя:

…Чем я успел прогневать бога, —

Свидетель бог, не знаю сам,

Но я страдал не но годам…

Для взрослых я служил забавой,

А для детей был пробой сил, —

Худой, тщедушный и плюгавый, —

Меня при встрече каждый бил,

Без нужды… так… за то, что слаб…

Не помню ласкового слова

Ни от кого, – всегда лишь раб,

Холоп – и ничего другого!

Эски рос, стал пастухом. Своими песнями и плясками завоевал симпатии тех, кто раньше гнал его вон. Казалось бы, отныне он уже не раб, а человек. Но……

Эски влюбился в княжну Залину, и она полюбила его. Вступив в единоборство «с адатом родины суровой», он убивает жениха Залины и сурово расправляется со всеми своими недругами. Но проходит много лет, и Эски убеждается в бессмысленности своей жестокости. Она не принесла ему счастья. Жизнь опостылела Эски. И, представ перед судом, он даже не просит пощады.

Поэма вызвала много толков. В редакцию посыпались письма – одни восторженные, другие возмущенные.

6

«Эх, напечатать бы «Кому живется весело», – размечтался Коста, поднимая с пола незаконченный портрет Чайковского, на котором остался грубый след полицейского сапога.

Коста даже не думал о том, что опубликование этой поэмы-памфлета грозило бы ему новой ссылкой, и теперь уже в места более отдаленные. Эта мысль не приходила ему в голову. Впрочем, он давно и окончательно запретил себе думать о последствиях собственных действий, о своем завтрашнем дне. Как настоящий революционер, он знал: стоит один раз испугаться за собственное благополучие, отступить ради него хоть на шаг, однажды вступить в сделку с совестью, – и конец всему. Подлость, – что болото, засасывает медленно, но беспощадно.

Коста поставил портрет на мольберт и невольно улыбнулся. «Даже Чайковского не пощадили!..

Впрочем, что им великая музыка? Их вполне устраивает оркестришко из пяти музыкантов, что гудит каждый вечер в летнем саду…»

Скоро годовщина смерти композитора. В Ставрополе будет большой вечер. Коста должен приготовить речь. Конечно, после сегодняшней истории ему могут не разрешить выступить, но об этом сейчас тоже не нужно думать. Он не только подготовит выступление, но и стихи напишет. Должен написать.

Погруженный в свои мысли, Коста забыл, что обещал Василию Ивановичу прийти ужинать, и, наведя в комнате порядок, сел за стол, намереваясь набросать конспект речи о Чайковском. Но тут раздался стук в дверь, и он увидел на пороге Анисью Федоровну.

– Коста Леванович, мы же вас ждем, – поблескивая стеклышками пенсне, с легким укором сказала она. – Ужин стынет, самовар стынет, а вы сидите здесь голодный. К тому же у меня есть для вас приятный сюрприз. Идемте, идемте, голубчик.

Коста быстро поднялся и послушно последовал за хозяйкой.

В комнате, над круглым столом ярко светила лампа. Булькал самовар, низкие бархатные креслица с бахромой уютно жались по углам, в горшках и кадках зеленели широколистые комнатные растения.

Анисья Федоровна быстро налила чай в высокие чашки с крупными розами и, протягивая одну мужу, а другую Коста, весело сказала:

– Сегодня наши девочки никак спать не шли. Она глянула на мужа, словно советуясь, говорить ли дальше.

– И что же так увлекло их? – поинтересовался Коста.

Он хорошо чувствовал себя среди этих доброжелательных людей, в чистой и тихой комнате. Тревоги и огорчения минувшего дня отступали.

– А вот, поглядите… – Анисья Федоровна протянула Коста петербургский журнал «Детское чтение». – Надеюсь, фамилия одного из авторов вам известна? – Она засмеялась своим добродушным смехом.

«Неужели напечатали? И так быстро?» – радостно подумал Коста, проглядывая содержание. Вот он: «К. Хетагуров. «Охота за турами».

Коста открыл нужную страницу, потом вторую, третью… Он не читал, просто просматривал знакомый рассказ – рассказ о том, как тяжко живется дружной и трудолюбивой семье горца Тедо. Наступает зима – суровое, голодное время. Чтобы спасти близких от неминуемой смерти, Тедо вместе с товарищами, такими же бедняками, как он, отправляется на охоту за турами и гибнет под обвалом.

Собственно, велика ли разница – смерть под обвалом или смерть от голода? Но третьего выхода у горца-бедняка нет.

Коста был счастлив, что рассказ напечатали в Петербурге. Русские дети должны знать, как тяжко живется на далеком и диком Кавказе их маленьким сверстникам. А вдвойне он счастлив был потому, что это – первое его произведение, появившееся в столичной прессе. Что-то скажут ценители литературы? Впрочем, что бы ни сказали, а рассказ напечатан, правда прорвалась на волю.

– Вот видите, Анисья Федоровна, не зря, значит, горцы говорят, что каждый спуск имеет свой подъем, – весело сказал Коста. – Театр мой закрыли, меня в участок таскали, комнату в хлев превратили, даже Петра Ильича Чайковского сапогом топтали, – казалось бы куда хуже? Но вот и радость мне улыбнулась! Значит, главное – не приходить в отчаяние, не сдаваться на милость победителей. Не всегда же им побеждать!..

7

Итак, Анна выходит замуж. За офицера Дзамболата. Ну что ж, дай ей бог…

Коста отложил письмо Юлии Цаликовой, в котором она, как бы между прочим, сообщала о помолвке сестры.

Конечно, солидное регулярное офицерское жалованье, казенная квартира, полковые балы – все это куда привлекательнее, чем случайные гонорары за стихи, статьи и картины. Веселая, спокойная жизнь, молодой, любящий, красивый муж, офицерская жена, – чего еще желать?

«А в чем, собственно, ты упрекаешь ее? – мысленно остановил себя Коста. – Что ты можешь предложить взамен? Ты, ссыльный, бездомный?..»

Воображение рисовало картины одну мучительнее другой. Никому в жизни не завидовал Коста, а вот Дзамболату завидовал.

И, кажется, никогда с такой ненавистью не смотрел он на свое убогое холостяцкое жилище. Железная кровать покрыта байковым одеялом и напоминает солдатскую койку. Стол, сколоченный из грубых досок, такие же полки по стенам. Книги, книги, книги– вот все, что у него есть. И еще – мольберт в углу, и холсты, и подрамники, и вечный запах скипидара…

Нет, будь здесь женщина, конечно, все выглядело бы иначе, не так жалко. Но если ее нет?.. Коста захотелось вдруг сейчас же, немедленно, хоть как-то преобразить свою комнату, хоть чем-то украсить ее. Он вышел в маленький палисадник, сорвал несколько ярко-желтых цветов…

После неприятного, но неизбежного разговора с Василием Ивановичем Коста довольно скоро подыскал себе другую квартиру, но остальные проблемы от этого не стали легче. С тех пор как по городу прошел слух об обыске у Хетагурова, заказы на портреты почти прекратились – ставропольские купцы, основные заказчики, слишком дорожили своими репутациями и не желали общаться с политически неблагонадежным живописцем. Грозила новыми неприятностями и публикация первых глав поэмы «Кому живется весело».

Квартиру он снял на окраине, за Мойкой, где кончались низкие глинобитные домики ставропольской бедноты и начинался архиерейский лес. Дом стоял в зеленом саду, чистенький, выбеленный и аккуратно покрытый камышом. Здесь было тихо. Лес близко, воздух свежий. Маленькая комната с единственным окном и полутемной прихожей напоминали Коста его студенческое житье в Петербурге, и хоть нелегкой была эта жизнь, но таково свойство воспоминаний – думать о ней было приятно. Какой он тогда был молодой!..

…Солнце выкатилось из-за угла дома, и косые лучи его брызнули в комнату. И то ли от этих разбегающихся лучей, то ли от желтых цветов с коричневыми бархатными серединками тоска чуть отступила, и даже комната уже не казалась столь заброшенной и бедняцкой.

Он вскрыл следующее письмо, о котором чуть было не забыл, потрясенный известием о близком замужестве Анны.

«Дорогой отец, дяденька Коста!

Я об тебе истосковался. Я очень хочу свидеться. Я живу у Варвары Григорьевны. Она добрая. Я учусь грамоте. Приезжай к нам, а то я сбегу и к тебе приеду… Отпиши, как здоров.

Твой навсегда Семен».

Крупный корявый детский почерк.

Коста был глубоко растроган. «Твой Семен», – повторил он шепотом. Это Сенька-то Семеном стал! Славный паренек. Как-то сложится его жизнь? Варвара Григорьевна писала, что пристроила мальчика в железнодорожные мастерские, что живет он у нее и ходит в воскресную школу. И вот первое письмо, написанное Сенькиной рукой.

Тоска по родному городу, по друзьям нахлынула с новой силой.

– Коста Леванович, вам пакет из редакции и записка от господина Евсеева, – послышался под окном медлительный бас.

Выглянув, Коста увидел долговязого Василия, исполнявшего в редакции обязанности и курьера, и швейцара, и полотера.

С полным сознанием важности своей миссии Василий протянул Коста грубый серый редакционный конверт.

– Господин Евсеев приболеть изволили, – он выразительно поглядел на Коста, и тот понял: загулял. – Так что в редакции начальства нет, я пойду. Или ответа дождаться?

– Иди, иди, раз начальства нет, – улыбаясь, сказал Коста, – я к сдаче номера подойду.

С достоинством повернувшись, Василий скользящей походкой полотера направился к калитке.

Коста разорвал конверт. Там лежал свежий оттиск «Северного Кавказа». Номер должен был выйти завтра утром. Два подвала заняты продолжением поэмы Коста «Кому живется весело». Весь текст испещрен вопросительными и восклицательными знаками, а отдельные строчки жирно подчеркнуты синим карандашом. В верхнем левом углу, где вице-губернатор обычно ставил свое разрешение, было написано четкими, почти печатными буквами:

«Сей номер не может быть дозволен. См. непристойное сочинение «Кому живется весело»».

А к номеру приложена записка Евсеева:

«Константин Леванович, дорогой! Надо получить разрешение на выпуск газеты в свет. Умоляю, идите к губернатору! Просите, умоляйте, но разрешение должно быть получено…

Остаюсь с неизменным почтением и нр. и пр.

Ваш Евсеев».

«Как это у Лескова сказано? – усмехнулся про себя Коста. – Кто ждет радости, тот дождется только гадости. Так, кажется? Что ж, придется идти на свидание с губернатором!»

Впрочем, ничего хорошего от этой встречи он не ждал.

8

Высокий и тучный Никифораки с трудом поднялся из-за стола и протянул Хетагурову крупную холеную руку с толстым обручальным кольцом на безымянном пальце.

– Я пришел к вам как секретарь редакции газеты «Северный Кавказ», – негромко сказал Коста и положил на стол номер газеты, испещренный пометками вице-губернатора.

– Свежая газета? – подчеркнуто вежливо проговорил Никифораки. – Благодарствую. Газета ваша острая, я не без интереса читаю в ней некоторые статьи.

– Ваше превосходительство, газета наша, как все газеты. Стараемся выполнять обязательства перед читателями. А вот нынче приходится обманывать.

– Нехорошо, нехорошо…

– Я тоже так думаю. А что прикажете делать? Обещали читателям продолжение моей поэмы «Кому живется весело», а вот, поглядите…

– Господин Хетагуров, – прервал его губернатор, – не забывайте – вы ссыльный!

– И хотел бы забыть, ваше превосходительство, да напоминают все время, – дерзко ответил Коста.

– Вы слишком много позволяете себе! – Никифораки повысил голос. – Кто разрешил вам, политическому ссыльному, читать лекции о французских философах и революционерах?

– Но разве просвещать народ запрещено законом? – спросил Коста.

– Во-первых, у вас нет учительского диплома, так? – язвительно заметил Никифораки. – И вообще я поражаюсь вашей энергии, господин Хетагуров! Вы вездесущи! И когда вы все успеваете? – Никифораки постучал карандашом по столу. – Благодарите бога, что я до сих пор не попросил начальство отправить вас в места более прохладные, чтобы остудить ваш пыл.

– Благодарить надо не бога, как я понимаю, а вас, ваше превосходительство! – с чуть заметной насмешкой проговорил Коста.

– То-то! – усмехнулся губернатор, поднимаясь из-за стола. – А это… Это ваше «Кому живется весело» – забудьте! Петербург уже обратил внимание… Вам известно?