Текст книги "Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 57 страниц)

Выше мы сказали, что существование Думы поддерживается приспособлением самой монархии к капитализму, а не политическим давлением капиталистических классов. Но это не значит, разумеется, что капиталистические классы являются только объектом в этом процессе приспособления. Поскольку монархия вынуждена пользоваться формами сословно-цензового представительства, постольку все имущие классы получают возможность проводить через эти формы свои классовые интересы или, по крайней мере, бороться за такое проведение. Таким образом, наш «парламент», бессильный в смысле непосредственного осуществления своих решений, является, тем не менее, ареной самой концентрированной и отнюдь не безрезультатной борьбы между государственной властью и общественными классами и этих последних между собою. Видеть в Думе одну «фикцию» или «декорацию» (для утешения европейских банкиров!) может только безнадежно поверхностный взор заштатных радикалов, именующих себя "социалистами-революционерами". Им поэтому легко «игнорировать» Думу, выборы, очередные политические задачи и «бойкотировать»… исторический процесс.

Но социал-демократия потому и является самой реалистической из всех существующих партий, что свои великие задачи умеет не только начертать в виде формулы, но и провести их чрез всякую историей созданную комбинацию сил и действенно развернуть их на той почве, какая у нее в данный период имеется под ногами. Именно поэтому социал-демократия со всей энергией и со всем единодушием выступит в предстоящей избирательной кампании.

"Живое дело" N 7, 2 марта 1912 г.

4. Аграрный вопрос и социал-демократия

Крестьянство и социал-демократия^*

I

Кадетская программа (вернее: бывшая кадетская программа) принудительного отчуждения помещичьей земли по «справедливой» оценке – дает максимум того, что может быть достигнуто на пути законодательного творчества. Так уверял бедный романтик политического «реализма» Петр Струве в те времена, когда кадетская партия собиралась похоронить абсолютизм под грудой перводумских избирательных бюллетеней. Между тем на деле либеральная попытка законодательной экспроприации помещичьих земель привела лишь к правительственной экспроприации избирательных прав и к перевороту 3 июня. Кадеты видели в ликвидации поместного дворянства чисто финансовую операцию и были искренно намерены дать своей «справедливой оценке» по возможности приемлемое для землевладельцев содержание. Но дворянство взглянуло иначе. Своим безошибочным инстинктом оно поняло, что дело идет не о простой продаже 50 миллионов десятин земли, хотя бы и по высоким ценам, а об ликвидации всей своей социальной роли, как господствующего сословия, – и оно наотрез отказалось продавать себя с молотка. «Пусть будет вашим паролем и лозунгом, – восклицает в год первой Думы гр. Салтыков, обращаясь к землевладельцам: – ни пяди нашей земли; ни песчинки наших полей; ни былинки наших лугов; ни хворостинки нашего леса». И это не был голос вопиющего в пустыне, о, нет: именно годы революции являются временем сословного сосредоточения и политического упрочения русского дворянства. Во времена тягчайшей реакции Александра III дворянство было одним из сословий, хотя и первым. Охраняя свою независимость, абсолютизм не выпускал дворянства из-под полицейского надзора и налагал свою цензуру даже на язык его сословной жадности. Ныне же дворянство в полном смысле слова командующее сословие; оно помыкает губернаторами, грозит министрам и смещает их, открыто предъявляет ультиматумы правительству и добивается их выполнения. Лозунг его при этом: ни пяди нашей земли и ни крупицы наших привилегий!

В распоряжении 60.000 частных владельцев, с годовым доходом свыше 1.000 руб., имеется около 75 милл. десятин земли: при рыночной цене в 5,9 миллиардов она приносит своим владельцам ежегодно более 450 миллионов рублей дохода. Не менее 2/3 этой суммы падает на дворянство. С поместным землевладением тесно связана бюрократия. На долю 90 тыс. чиновников, получающих свыше 1.000 руб., приходится ежегодно почти 200 миллионов рублей жалования. Но именно в этих средних и высших слоях бюрократии главное место принадлежит дворянству. Наконец, в его же нераздельном распоряжении находятся органы земского самоуправления и все связанные с ними выгоды. Если до революции во главе доброй половины земств стояли «либеральные» помещики, выдвинувшиеся на почве «культурной» земской работы, то годы революции произвели в этой области полный переворот, в результате которого в первых рядах оказались самые непримиримые представители помещичьей реакции. Всесильный Совет объединенного дворянства, поставивший своего министра землеустройства Кривошеина^*, в зародыше подавляет попытки правительства, предпринимаемые в интересах капиталистической промышленности, «демократизировать» земства или ослабить сословные путы крестьянства.

Пред лицом этих фактов кадетская аграрная программа, как основа законодательного соглашения, оказывается безнадежно-утопической, и немудрено, если кадеты от нее молчаливо отказались.

Социал-демократия вела критику кадетской программы, главным образом, по линии "справедливой оценки", – и была права. Уже с финансовой стороны выкуп всех имений, приносящих своим владельцам свыше 1.000 руб. в год, прибавил бы к нашему девятимиллиардному государственному долгу круглую сумму в 5–6 миллиардов; это значит, что одни проценты начали бы пожирать ежегодно 3/4 миллиарда. Но решающее значение имеет не финансовая точка зрения, а политическая.

Условия так называемой освободительной реформы 1861 г. при помощи преувеличенной выкупной суммы за крестьянские земли фактически вознаграждали помещиков за крестьянские души (приблизительно в размере 1/4 миллиарда, т.-е. 25% всей выкупной суммы). В этом случае, действительно, при помощи "справедливой оценки" ликвидировались крупные исторические права и привилегии дворянства, и это последнее сумело приспособиться к полуосвободительной реформе и примириться с нею. Оно проявило тогда такой же правильный инстинкт, как и теперь, когда оно решительно отказывается кончать сословным самоубийством, – хотя бы и по "справедливой оценке". Ни пяди нашей земли и ни крупицы наших привилегий! – под этим знаменем дворянство окончательно овладело потрясенным революцией правительственным аппаратом и показало, что будет бороться со всей свирепостью, на какую способен правящий класс, когда дело идет о его жизни и смерти.

II

Когда мужик поджигал барскую усадьбу, чтобы раз навсегда выкурить помещика, он как бы говорил этим, что одному из них в деревне нет места. Но эту совершенно правильную мысль он до сих пор не сумел ни теоретически, ни, главное, практически довести до конца.

Грубыми чертами можно разграничить три бассейна крестьянской «революции»: 1) север, отличающийся значительным развитием обрабатывающей промышленности, 2) юго-восток, относительно богатый землею и 3) центр, где нужда в земле отягчается жалким состоянием промышленности. В соответствии с этими районами крестьянское движение выработало три главных типа борьбы: захват хлеба, скота, сена, порубка леса – для непосредственного удовлетворения нужд голодной и холодной деревни; захват помещичьих земель, с изгнанием помещиков и разгромом экономий в целях расширения крестьянского землепользования, и, наконец, стачечно-бойкотное движение, преследовавшее либо понижение арендных цен, либо повышение заработной платы. Наиболее бурный характер крестьянское движение приняло в обездоленном центре. Здесь разгромы пронеслись опустошительным смерчем. На юге прибегали, главным образом, к стачкам и бойкоту помещичьих экономий. Наконец, на севере, где движение было слабее всего, первое место занимали лесные порубки. Отказ крестьян признавать административные власти и платить подати имел место везде, где стихийное возмущение пробивало свою земельно-экономическую скорлупу и выступало как зачаточное революционно-политическое движение.

Против крестьянской революции поместное дворянство имело готовый централизованный аппарат государства. Преодолеть его крестьянство могло бы лишь единовременным и решительным восстанием. Но на это оно оказалось неспособным как по техническим, так и по психологическим условиям своего существования. Рассеянное на пространстве 5 миллионов квадратных верст Европейской России – между 500 тысяч поселений – крестьянство из своего прошлого не вынесло никаких навыков согласованной политической борьбы. Задача сводилась для восставших крестьян к изгнанию помещиков из пределов своей деревни, своей волости и, наконец, своего уезда. Локальный кретинизм – историческое проклятие всех крестьянских движений.

Узел социально-политического варварства России завязан в деревне; но это не значит, что деревня же выдвинула силу, способную этот узел разрубить. Такая сила может лишь создаться в процессе революции из взаимодействия между деревней и революционным городом.

В своей работе "Der deutche Bauernkrieg" Энгельс дает крайне поучительную для нас характеристику крестьянской революции в Германии первой четверти XVI века. Уже в то время, несмотря на экономическую слабость и политическую незначительность городов, крестьянское движение естественно становилось под прямое руководство городских партий. Роковое несоответствие между объективным радикализмом социальных интересов крестьянства и между его политической раздробленностью, тупостью и беспомощностью приводило к тому, что мятежное крестьянство, неспособное создать свою собственную партию, давало – в зависимости от местных условий – перевес либо бюргерски-оппозиционной, либо плебейски-революционной партии города. Эта последняя была единственной партией, которая могла бы, по мнению Энгельса, обеспечить победу крестьянскому движению. Но она сама, хотя и опиралась на самый радикальный класс тогдашнего общества, на эмбрион современного пролетариата (das Vorproletariat), совершенно лишена была, однако, общенациональной связи и ясного сознания революционных целей. И то и другое было невозможно вследствие экономической неразвитости, примитивности путей сообщения и государственного партикуляризма. Таким образом, задача революционного сотрудничества мятежной деревни и городского плебса не была и не могла быть тогда победоносно разрешена. Крестьянское движение было раздавлено… Через три слишком столетия те же соотношения повторились в революцию 48 года. Либеральная буржуазия не только не хотела и не могла поднять крестьянство и объединить его вокруг себя, но она пуще всего боялась роста крестьянского движения именно потому, что оно, прежде всего, усиливало и укрепляло позицию плебейски-радикальных элементов города против нее самой. С другой стороны, эти последние все еще не преодолели своей социально-политической бесформенности и раздробленности и потому не способны были, отстранив либеральную буржуазию, стать во главе крестьянских масс. Революция 48 года терпит поражение… Но за шесть десятилетий до этого мы видим во Франции победоносное осуществление задач революции именно при помощи кооперации крестьянства и городского плебса, т.-е. пролетариев, полупролетариев и лумпен-пролетариев той эпохи. Эта «кооперация» приняла форму диктатуры Конвента, т.-е. диктатуры города над деревней, Парижа над провинцией и санкюлотов над Парижем.

В условиях нашей революции политический перевес индустриального населения над земледельческим еще резче, но в наших городах место хаотической черни занял промышленный пролетариат. На крестьянство же во время революции может по-прежнему опереться только та партия, которая ведет за собою наиболее революционные массы города, которая не боится потрясти основы частной собственности, классовой государственности и капиталистической культуры. Такой партией является социал-демократия.

Правда, возникновение Крестьянского Союза, а особенно – группы трудовиков, как бы давало основание думать, что русское крестьянство способно создать свою самостоятельную деревенскую партию, на которую ляжет не только большая работа, но и главная доля политической ответственности за ход и исход аграрной революции. Такого рода ожидания мы считаем ошибочными в корне. Что касается трудовиков, то нельзя ни на минуту упускать из виду, что эта беспартийная «партия» является продуктом не только объективного радикализма крестьянских интересов, но и избирательной системы Булыгина – Витте. Отрезанные от политических партий города, лишенные представления о связи своих местных задач с ходом всей революции, крестьяне осуждены были сверх того выбирать уполномоченных выборщиков и депутатов из своей собственной среды. Неуклюжий верблюд аграрной революции вынужден был пролезть сквозь игольное ушко сословно-куриальной избирательной системы. Отрезывая деревню от города, эта система фиксировала политическую беспомощность крестьянства в образе трудовиков. Толкаемые непримиримостью мужицких интересов, эти последние сразу – почти инстинктивно – сели в Думе влево от представителей либеральной буржуазии; но подавленные собственной беспомощностью и зараженные деревенской недоверчивостью к горожанину, они не могли и не умели систематически поддерживать представителей пролетариата. Главное содержание жизни второй Думы и составляла тяжба между социал-демократией и кадетами из-за трудовиков.

При новом революционном подъеме мы будем иметь неоценимую сокровищницу опыта трех Дум, из которой мы будем полными пригоршнями черпать при нашей агитации в деревне. Мы найдем там несравненно более подготовленную почву, а наш прямой противник, кадетская партия, теперь, после своей трехлетней эволюции, еще меньше, чем в 1905 г., может рассчитывать овладеть крестьянством.

III

При обсуждении вопроса об отношении между социал-демократией и крестьянством в условиях российской революции мы обыкновенно игнорируем опыт маленькой страны, которая лежит у нас под рукой: Финляндии. Во втором Финляндском сейме из 200 депутатов – 83 социал-демократа. Между тем Финляндия в гораздо большей мере, чем Россия, является мелкобуржуазно-крестьянской страной; крупная индустрия там незначительна, социал-демократия моложе, чем в России, и ее влияние является в значительной мере отражением революционной роли российского пролетариата. И что же? В то время как в мелкобуржуазных городах финляндская социал-демократия собрала 33,3% голосов, в деревне за нее голосовало 37,6% избирателей. И в Финляндии, как в России, в центре социальной борьбы стоит аграрный (торпарный) вопрос, причем собственнический консерватизм буржуазного либерализма совершенно отрезывает его от неимущего крестьянства и толкает это последнее в лагерь социал-демократии. «Крестьянский союз», родственный нашим трудовикам, несмотря на огромную роль торпарного вопроса, играет ничтожную роль: при последних сеймовых выборах он собрал вокруг 9 депутатов всего около 6% общего числа голосов. Нужно принять во внимание, что весь переворот в Финляндии явился результатом первого взмаха российской революции, причем выборы в сейм, особенно во второй, происходили в атмосфере страха перед натиском победоносной реакции.

Какое же влияние на крестьянство завоюет наша партия в процессе и в результате руководства новым, несравненно более широким, движением масс города и деревни! Разумеется, если мы сами не сложим оружия, испугавшись соблазнов политической власти, навстречу которой нас неизбежно понесет новая волна.

Руководящая роль рабочих в крестьянском движении, их политическое влияние после первой решительной победы революции чрезвычайно облегчаются тем обстоятельством, что наша индустрия, особенно крупная, расположена преимущественно вне городских стен.

Из них:

Предприятий, занимающих более 1.000 раб. |% | Число рабочих |%

В городах 146 | 32 | 351.000 | 30

Вне городов 312 | 68 | 804.000 | 70

Всего 458 | 100 | 1.155.000 | 100

В этой таблице учтены только гигантские предприятия, занимающие свыше 1.000 раб. Вообще же фабрики и заводы всех размеров, расположенные вне городов, составляют 57% общего числа и занимают 58% общей массы рабочих. Нужно, впрочем, оговориться, что здесь ко внегородским предприятиям отнесены также фабрики и заводы, расположенные в пригородах (выделить эту категорию мы не могли за отсутствием данных), но за всем тем несомненно, что топография русской индустрии крайне облегчает социал-демократии прямое революционно-политическое воздействие на широкие крестьянские массы.

IV

Но зато с другой стороны революция научила кое-чему и царское правительство. Оно напрягает все силы государственной власти на то, чтобы направить разрешение аграрного вопроса по не-революционному пути. Его первая задача – разрушить земельную и административно-податную общину, которая связала деревенские массы единством нищеты и в крестьянских восстаниях становилась естественным органом революционного самоуправления («мирские» постановления о разгроме помещичьих экономий, «мирское» распределение захваченных земель и имущества…) Закон 9 ноября 1906 г. предоставил каждому домохозяину право требовать от сельского общества выделить ему часть мирских угодий в частную собственность, причем право это связано в законе с большими фактическими преимуществами в пользу крупных, многонадельных крестьян. Цель правительства была совершенно ясна: общину, объединенную борьбой за помещичью землю, разбить на враждебные лагери, борющиеся за надельную землю; помочь при помощи государственной власти зажиточному меньшинству крестьянства превратиться в крепкий класс мелких собственников, обязанных всем своим положением контрреволюционному законодательству, подобно тому, как французские крестьяне своими новыми земельными владениями были обязаны законодательству революции. – Каковы же реальные результаты столыпинского законодательства по 87 ст.?

К 1 августа 303 тысячи домохозяев выделились из своих общин, закрепив за собою 2.305.000 десятин. Цифры, бесспорно, очень значительные на первый взгляд. Нужно, однако, прежде всего принять во внимание, что в эти первые два года действия нового закона правительство дало возможность сразу выделиться из общины всем тем элементам ее, которые экономически созрели для такого выделения в течение долгого предшествующего времени. Дальнейшая работа по созданию класса собственников-крестьян будет поэтому с каждым последующим шагом наталкиваться на растущие трудности. Но и помимо этого соображения, действительно достигнутые результаты контрреволюционных аграрных мероприятий в приведенных числах страшно преувеличены. Ведь подлинная цель закона 9 ноября – создание самостоятельных, от общины независимых, отрезанных к одному месту (хуторских, фермерских) хозяйств. Между тем подавляющее большинство «выделов» имеет чисто-формальный характер: за отдельными общинниками просто закреплены в собственность все те разрозненные полосы общинной земли, которые числились за ними в результате последнего передела. О фермерском хозяйстве при таких условиях не может быть и речи: «выделенный» остается в полной зависимости от хозяйственного обихода общины. Действительных же хуторян выделено за два года всего 22 тысячи при 114 тыс. десятин земли, т.-е. всего около 7% выделившихся общинников и 5% выделенной земли[49]49
  Главная масса этих отрубных выделов приходится на Киевскую и Саратовскую губернии, превращенные в питомники хуторских хозяйств. За вычетом этих двух губерний на всю Россию приходится менее 5.000 хуторских выделов.


[Закрыть]. Эти 114 тыс. десятин представляются совершенно ничтожной величиной, если их противопоставить 88 миллионам, находящимся в общинном владении. Несравненно более широкий размах получила деятельность крестьянского банка, который за последние три года приступил к перепродаже крестьянам земельной площади в 8 слишком миллионов десятин, стоящей почти миллиард руб. Однако, и эта цифра дает крайне преувеличенное представление о землеустроительной работе правительства: распродажа земли идет крайне туго, банк сокращает операции, новые «собственники» не в состоянии внести срочные платежи, и отрезанные участки, как сообщают из разных мест, снова возвращаются к банку или идут с молотка. Подвести теперь цифровые итоги всем аграрным мероприятиям контрреволюции нет никакой возможности, но из сказанного ясно, что какую бы бюрократическую энергию ни проявляло правительство, русская деревня еще на долгий ряд лет останется очагом глубоких брожений и революционных взрывов.

V

Локальный кретинизм – историческое проклятие крестьянских движений. О политическую ограниченность мужика, который у себя в деревне громил барина, чтоб овладеть его землей, а напялив солдатскую куртку, расстреливал рабочих, – разбился первый вал российской революции. Все события ее можно рассматривать как ряд беспощадных предметных уроков, посредством которых история вбивает крестьянину сознание связи между его местными земельными нуждами и центральной проблемой государственной власти. В эту же сторону должно быть направлено наше агитационное воздействие на крестьян, которое прежде всего характеризуется тем, как мы ставим аграрный вопрос в среде самого пролетариата.

Как бы мы себе ни представляли те формы земельной собственности, которые сложатся после аграрной революции, но ясно, что сейчас, когда земля находится в собственности помещиков, когда на защите этой собственности стоит царизм, совершенно невозможно муниципализацию противопоставить национализации. Только новая власть, вышедшая из революции, может создать новые формы земельной собственности. Переход конфискованной земли в собственность всего народа (resp. государства) есть, во всяком случае, необходимая революционно-политическая предпосылка муниципализации земли. Вся задача революции состоит теперь именно в создании этой предпосылки. Противопоставлять в настоящем фазисе революции муниципализацию национализации значит – не желая того – принципиально санкционировать локальный кретинизм мужика. Он вошел в революцию с предрассудком, будто достаточно изгнать помещиков своей округи и подвергнуть бойкоту дворянское земство и уездную полицию, чтобы превратить общину или волость в хозяина всей местной земли. Наша же задача – разъяснить ему, что он должен совершить эту работу в общегосударственном объеме и что необходимые ему земельные угодья он может получить только из рук нового, демократического государства. Муниципализация есть программа, с которой мы сможем выступить в Учредительном Собрании; но ведь это уже предполагает существование Учредительного Собрания, в руках которого находится распоряжение земельным фондом страны.

"Национализация земли отпугнет крестьян". Почему? Потому что их вообще отпугивает постановка аграрного вопроса в государственном объеме! Но ведь мы именно должны разбить эту «муниципальную» ограниченность, чтобы иметь возможность достигнуть хотя бы той же муниципализации земли. Или потому, что крестьяне испугаются национализации их наделов и частных мелких владений. Но ведь земельный вопрос стоит пред крестьянством не как вопрос о том, что делать с его собственными землями (на которые никто не покушается и не покусится), а как вопрос о том, как получить в свое распоряжение помещичьи земли. Мы отвечаем: через посредство демократического государства. Национализация земли может стать в свое время опорой реставрации! Все может быть. Но в настоящее время, это – рычаг революции?

Что мы сделаем с конфискованными землями?

Выше мы старались показать, что ликвидация помещичьего землевладения возможна лишь при таком размахе революции, который поставит у власти социал-демократию. Незачем и говорить, что она не займется экспроприацией надельных земель и мелких владений. Не может быть также и речи о том, чтобы пролетарское правительство, конфисковав имения с крупным производством, разбило их на участки и передало для эксплуатации мелким производителям, – единственным исходом будет кооперативное производство под коммунальным или непосредственно государственным контролем. Частновладельческие земли, обрабатываемые крестьянским инвентарем, должны будут быть переданы непосредственно производителям, причем естественным и неизбежным посредником между ними и государством явятся органы местного самоуправления[50]50
  См. об этом Н. Троцкий «Наша революция», С. Петербург, 1906 г., стр. 254 и сл. и 273 и сл.


[Закрыть]. Муниципализация земли станет возможной и жизненной только при общей устойчивости революционного режима. Помещичья реставрация одинаково грозна как «национализации», так и «муниципализации», ибо, победив, она овладеет, разумеется, не только центральной властью, но и земствами. Поэтому при непрочности нового режима (а это определится не только внутренними, но и международными условиями) революционному правительству может быть придется пустить земли в раздел, ибо пред задачей экспроприации миллионов мелких собственников остановится самая лютая реставрация. Все, что ей останется в таком случае – это, по примеру реставрации Бурбонов^*, вознаградить помещиков за отнятые у них земли из государственной казны. Вот когда может найти себе применение кадетская «справедливая оценка» – не как программа соглашения сословий и законодательного разрешения аграрного вопроса, а как программа возмещения дворянству проторей и убытков, причиненных ему победоносной аграрной революцией.

Так или иначе, но сейчас мы вырабатываем не меры против грядущей реставрации, а программу борьбы с сущим царизмом.

Наша деятельность в третьей Думе должна стоять для нас в перспективе наших общих революционных задач. Чем смелее и энергичнее наша фракция выдвинет те требования нашей программы, которые именно теперь, когда в торгово-промышленной сфере царит жестокий кризис, а в деревне – голод, неизбежно привлекут к себе внимание широких народных масс, тем быстрее пойдет самоопределение крестьянской фракции, тем большие трудности мы поставим на пути столыпинского правительства и его Думы, и главное – тем теснее мы сплотим вокруг нашей партии социалистические элементы рабочего класса. Никто не сможет сказать, когда придут большие события, но во всяком случае лучший способ готовиться к ним – это широко развернуть пред массами знамя революции.

"Przeglad Socyal-demokratyczny" N 12. Июнь, 1909 г.