Текст книги "Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 57 страниц)

V. Подъем и режим 3 июня

Прежде всего промышленный подъем укрепит контрреволюционный блок, – на это не надо закрывать себе глаз. Если бюрократия, землевладельцы и капиталисты объединены ненавистью к народным массам и общими контрреволюционными преступлениями, то они разъединены в то же время борьбою своих классовых аппетитов. Все три союзника питаются из одного и того же корыта, все завистливо смотрят друг на друга, и во время кризиса, когда в национальном корыте видно дно, они из-за любого куска готовы показать друг другу клыки. На своих съездах и в своей прессе капиталисты неустанно жалуются на то, что господа дворяне их бессовестно объедают. Этим объясняется весьма искренняя – ибо утробная – оппозиция против сановно-дворянского Государственного Совета со стороны октябристов, которые – страшно вымолвить – грозят даже сложить свои депутатские мандаты. Но стоит развернуться серьезному промышленному подъему, и трения в блоке 3 июня сразу ослабеют: Коковцев получит блестящий бюджет, помещики – высокие цены на хлеб и на землю, капиталисты – высокую торговую и промышленную прибыль. Под лозунгом: «Никаких конфликтов и сотрясений. Никаких авантюр во внешней политике. Ловите момент. Тучнейте и округляйтесь», – союзники станут цепко держаться друг за друга.

Более того. Сейчас кадеты в своей прессе трубят во все трубы о полном банкротстве октябристов и готовятся на общих выборах в четвертую Думу занять их места. Сами октябристы уныло скулят о своей непопулярности. Да так, оно, разумеется, и есть. Жалкие попытки октябристских «реформ» окончательно сведены на нет усилиями Государственного Совета. Империалистические замыслы закончились получением нескольких звонких международных оплеух. Гучковская "комиссия государственной обороны", долженствовавшая спасти отечество, становится глупой комедией в обстановке интендантского, артиллерийского, морского и иного воровства. Крах полный. И происходи выборы год тому назад, или хотя бы теперь, октябристы потерпели бы жестокий урон. Но до выборов еще полтора года. И если за это время буржуазный избиратель успеет обрасти жиром, а главное, получит надежду округлиться еще более, он утратит всякий вкус к «бесплодной» оппозиции и попытается политически устроиться так, чтобы через своих депутатов иметь доступ к концессиям, субсидиям, поставкам, заказам и теплым местечкам инженеров, директоров, юрисконсультов и пр. и пр., а эти блага октябристы гораздо лучше сумеют обеспечить за ним, чем кадеты. По надеждам Милюкова подъем ударит очень жестоко, это можно предсказать без риска ошибиться.

Словом: временное скрепление третьеиюньского блока чудодейственной силой возросшего барыша и даже приобщение к этому блоку новых элементов – таково будет в общем влияние подъема на имущие классы.

VI. Экономический подъем и пролетариат

С другой стороны, если неосновательна, как мы видели, мысль, что экономический подъем отвлечет рабочих от политики, то столь же неосновательно было бы ожидать, что он сразу толкнет их на путь революции. Верхний слой пролетариата, носитель революционных традиций, обладает теперь драгоценным политическим опытом последнего десятилетия. А опыт учит ориентироваться, вырабатывает осторожность, укрепляет задерживающие центры. Передовые рабочие вступят на путь открытых революционных боев, лишь убедившись предварительно, что тяжелые пролетарские резервы пойдут за ними. А этого нельзя достигнуть одним ударом. За пятилетие, протекшее после 1905 г., поднялось новое рабочее поколение, почти незатронутое революцией. В огромных размерах выросло применение более покорного женского труда. К началу текущего года в одних только крупных промышленных центрах число женщин-работниц превышало 545 тысяч. На текстильных и табачных фабриках, на сахарных, кирпичных и даже цементных заводах идет систематическое вытеснение мужского труда женским. Количество женщин в фабрично-заводском пролетариате уже перевалило за 30%. Сотни тысяч, миллионы раскрестьянившихся крестьян выбрасывает из себя по-революционная деревня. Только экономический подъем – и не мимолетный, а серьезный, – может весь этот огромный и разношерстный человеческий материал превратить в однородную массу, сознающую себя и действующую, как революционный класс. Ослабеет проклятый бич безработицы. Огромные кадры пролетарских новобранцев будут захвачены расширяющейся промышленностью и выварены в фабричном котле. Высокие и все растущие цены на предметы первой необходимости (факт колоссальной важности!) будут в обстановке торгово-промышленного оживления толкать рабочие массы на путь упорной экономической борьбы. Уже сейчас стачки охватывают наиболее отсталых рабочих, при чем женщины, по отзыву Совета фабрикантов центрального района, принимают в стачках «энергичное участие». Все данные свидетельствуют, что для рабочего класса наступает эпоха сплочения, оздоровления, повышения самочувствия, роста солидарности; эпоха классового воспитания, организационного строительства – эпоха собирания сил.

Чем значительнее и длительнее будет подъем, тем лучше и радикальнее он совершит эту огромную воспитательную работу. Но тем дальше он отодвинет эпоху открытых революционных конфликтов.

Только новый экономический кризис после эпохи капиталистического расцвета может создать новую революционную ситуацию (положение): он вскроет с удесятеренной силой все внутренние противоречия контрреволюционного режима, растравит временно-ослабленные антагонизмы в среде господствующих классов – и столкнет с ними пролетариат, выросший и окрепший в годы подъема.

VII. Выборы в четвертую Думу

О задачах, которые стоят перед партией в эту эпоху строительства и собирания сил, мы подробно говорили в листке «Что же дальше?» (приложение к N 17 «Правды»^*. Кульминационным (высшим) моментом этой работы могут и должны стать для нас выборы в четвертую Государственную Думу.

Выборы для нас, это – прежде всего единовременная политическая мобилизация всех сознательных рабочих страны, а также и всех тех демократических элементов, которые в социал-демократии видят выразительницу своих интересов и надежд. Наша избирательная борьба – не обещания и посулы, не беспринципная ловля мандатов, а всеохватывающая социалистическая агитация, беспощадное обличение существующего строя во всех его общественно-бытовых проявлениях и со всеми партиями, прямо или косвенно поддерживающими его. Пред лицом пролетариата и демократии мы должны подвести итог контрреволюционным работам правительства и его третьей Думы, в которой партии имущих классов успели уже достаточно показать себя в фартуках «законодателей» и с засученными рукавами, т.-е. в своем подлинном, не праздничном, не замаскированном виде. Наши партийные организации должны на речах и голосованиях депутатов своих городов и губерний разъяснить и обличить работу буржуазных партий перед местными демократическими избирателями. Они должны показать им, что во всех тех случаях, где дело шло об интересах трудящихся масс, о защите слабого, бесправного, угнетенного против эксплуататора и насильника, – там социал-демократическая фракция Думы стояла в первом ряду, а чаще всего одна выступала против черной фаланги.

Нужно избирательную кампанию превратить в политический суд над палачами, помощниками и адвокатами контрреволюции. Нужно везде, где возможно, выставить свои партийные кандидатуры – в уполномоченные, в выборщики, в депутаты – и вокруг этих кандидатур собрать не только «полноправных» избирателей, но и бесправные рабочие массы – под объединяющим лозунгом всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права. Только таким путем мы обеспечим за собой достойную фракцию, а за фракцией – серьезную поддержку в пролетарских массах.

Эту работу нельзя выполнить одним героическим натиском. К ней нужно готовиться изо дня в день: расширять сферу политической агитации, углублять ее содержание, вносить в нее единство, собирать партийные ячейки, строить местные организации.

Но выборы – не местное, а всероссийское дело. Нужно напрячь все усилия к воссозданию общепартийного аппарата. Путь же к этому один, он указан последним общим собранием Центрального Комитета нашей партии год тому назад: это – созыв партийной конференции. Серьезно подготовленная конференция свяжет разрозненные части и частицы воедино, формулирует общую для всех течений партийной мысли программу действий, выработает лозунги избирательной кампании и укрепит наш организационный аппарат. Выборов в четвертую Думу мы отсрочить не можем, они надвинутся на нас и подвергнут нашу партию серьезному политическому испытанию. Нельзя поэтому откладывать в долгий ящик и работу по подготовке конференции. Нужно немедленно приступить к работе и притом единовременно со всех концов.

"Правда" N 18–19, 11 февраля (29 января) 1911 г.

Развязка надвигается

I. Революционный толчок

Знать и вправду беда не приходит одна. Сперва как-то очень беспокойно умер Толстой. Потом еще беспокойнее умер Егор Сазонов^*. Потом студенты нанесли непоправимое повреждение легенде «успокоения», потом Государственный Совет вышел из повиновения, потом Государственная Дума вступилась за Совет, Гучков из протеста вышел в отставку, а Столыпин хотя и удержался у власти, но за прочность его положения теперь никто не даст и пятака^*. Откуда все это? Тут прежде всего нужно уяснить себе одно крайне важное обстоятельство – именно: непосредственным толчком, выбившим всю постройку из состояния равновесия, явились студенческие беспорядки. Проходимцы и тупоумцы пишут изо дня в день в правительственной и октябристской прессе, что университетская забастовка не удалась. На самом же деле она достигла таких результатов, о которых заранее никто и помышлять не мог, которые и теперь еще не ясны огромному большинству ее участников. Студенческая забастовка в неожиданной степени скомпрометировала правительство, подорвала обаяние его непобедимости, сорвала его ореол, уничтожила его авторитет. И такова сила революционного факта, что даже либералы, сделавшие все, что было в силах их, чтоб подорвать забастовку, весьма осмелели под ее влиянием и начали не на шутку петушиться в Думе и в своей прессе. Студенчество, разумеется, слишком слабый отряд, чтобы сокрушить режим 3 июня; но смелость и энергия его выступления оказались достаточными, чтобы подорвать столыпинское обаяние, сотканное из перепуга имущих классов, из октябристского подхалимства и кадетского самопрезрения. Однако, так глубок либеральный кретинизм, что и сейчас кадетская и даже «лево»-демократическая пресса, заполняющая свои столбцы подробнейшим определением политической роли каждого старого дурака из Государственного Совета, совершенно не сумела понять, что роль восставшего студенчества в крахе столыпинщины была в тысячу раз значительнее закулисных плутней какого-нибудь Витте или Дурново. Так студенческая схватка со столыпинскими фельдфебелями, несмотря на скромные силы самого студенчества, оказалась великолепной демонстрацией могущества революционного метода действий.

II. Знали, на что шли

Но если студенческое движение сыграло роль революционного толчка, то основные причины столыпинско-октябристского кризиса лежат, разумеется, гораздо глубже, в самом фундаменте постройки 3 июня.

Октябристы сейчас жалуются, что правительство объехало их на кривой. Но это вздор. Кто же в самом деле мог хоть на минуту допустить, чтобы дворянская бюрократия, утопившая в крови народную революцию и раздавившая две Думы, согласилась в результате уступить свое место "либерально"-консервативному представителю капитала, московскому биржевику Гучкову?

Октябристов никто не обманывал, они знали, на что шли. "Крестьяне и рабочие, как политические союзники, для буржуазии не существуют". "Для буржуазии единственный союзник – землевладельцы". Так неоднократно выражал "Голос Москвы", орган Гучкова, основную мысль октябризма. Это не значило, разумеется, что у капиталистов и у дворянства – одни и те же интересы, – далеко нет. Но это значило, что самые глубокие противоречия их интересов меркнут и стушевываются, когда на сцену выступают социальные движения народных масс. Сосредоточив в стенах своих фабрик и заводов миллионы рабочих и столкнувшись с ними лицом к лицу в 1905 году, капиталистическая буржуазия с закрытыми глазами предоставила весь государственный аппарат старой монархической власти, опирающейся на дворянскую бюрократию. Объединяясь с землевладельцами, как с "единственным союзником", капиталистические классы тем самым начисто отрекались от планов оздоровления внутреннего рынка путем наделения мужика землею: ибо когда же дворянство добровольно выпускало свою землю из лап? Благословляя государственный переворот 3 июня 1907 г., как спасительный акт, т.-е. подобострастно склоняясь перед восстановлением самодержавия, треснувшего в октябре 1905 года, капиталистическая буржуазия тем самым сознательно отрекалась от бюджетных прав парламента, а значит и от серьезной перестройки царского бюджета, насквозь пропитанного дворянским паразитизмом и бюрократическим хищничеством. Словом: блок 3 июня, заключавшийся при свете белого дня, с самого начала означал верховенство помещика – над "купеческим сыном", чиновника – над помещиком и купцом, Государственного Совета – над Думой, министерства – над обеими "законодательными палатами", придворной камарильи – над министерством. Никто не обманывал Гучкова, он знал, на что шел. И можно сказать с полной уверенностью, что если бы октябристы, умудренные опытом последних четырех лет, были снова возвращены в эпоху 3 июня 1907 года, они повторили бы все свои шаги с начала до конца.

III. Государственная машина 3 июня

Блок 3 июня был скреплен пятерным узлом. Во-первых: чтоб окончательно приручить октябристскую партию, объединившую биржу с менее азиатской частью землевладельцев, Столыпин командировал целую тучу чиновников и придворных мародеров, которые и придали партии ее безнадежно-лакейский характер. Во-вторых: бессильная в своем капиталистически-землевладельческом ядре, сугубо обессиленная своим дополнительным чиновничьим отрядом, октябристская партия была поставлена в прямую зависимость от правого помещичьего и хулиганско-полицейского крыла Думы, без которого она во всех своих «реформах» шагу ступить не могла. В-третьих: над Думой, чтоб не уносилась и не зарывалась, был поставлен Государственный Совет, в большинстве своем чиновничий, из отставных министров и потерявших зубы сатрапов по специальному выбору царя. В-четвертых: каждое законодательное решение, на котором сошлись Дума с Советом, чтобы стать законом, должно еще найти одобрение царя, окруженного конвоем придворных дядек и состоящего в теснейших отношениях с советом объединенного дворянства. И, наконец, в-пятых: сверх всего прочего в основные законы вделана так называемая 87 статья, которая во время парламентских каникул дает возможность царскому министерству законодательствовать на собственный салтык.

И вот этой-то чудовищной законодательной машине выпало на долю «врачевать» после революции страну с ее ужасающими социальными и национальными язвами, с ее веками накоплявшимся гнетом и бесправием!

IV. Империализм и национализм

Попытка союзников выйти из заколдованного круга внутренней политики на великую дорогу внешнего разбоя, насильственно открыть русскому капиталу доступ на балканский и азиатский рынки, отвлечь народное внимание от внутренней неурядицы внешними успехами, – эти бессильно балаганные попытки столыпинского блока, поддержанные кадетами, привели к ряду позорных дипломатических поражений. Оказалось, что нельзя иметь влияния на международной арене, если высшее офицерство состоит из невежественных и кровожадных палачей, если «верный» солдат темен, а сознательный солдат недоволен, если военный бюджет, начиная с броненосца и кончая солдатским пайком, разворовывается интендантами и вообще прохвостами, словом, если армия в конец дезорганизована, а правительство ведет непрерывную борьбу с собственным народом. Пришлось людям 3 июня совершать новый поворот: от империалистических неудач – к внутренним «реформам»… навыворот. Крикливое великодержавное шарлатанство отчасти сменилось, отчасти и дополнилось мелким, злобным, но не менее шарлатанским национализмом. Если союз крупной буржуазии с дворянством и бюрократией исключает возможность освобождения внутреннего рынка; если на основе отощавшего и закабаленного внутреннего рынка невозможны сильная армия и победоносная империалистическая политика, – тогда остается еще попытаться монополизировать внутренний рынок за «коренными» собственниками, отстранить по возможности от общенационального пирога польского и еврейского капиталиста, подкормить истинно-русского дворянина и промышленника за счет «чухонца». Поход на Финляндию, проекты отторжения Выборгской губернии и Холмщины, проекты городского самоуправления в Польше и, наконец, проект земства в западных губерниях выросли из националистического курса, тесно спаявшего Столыпина с думскими националистами, при которых октябристы все более превращались в левую пристяжку.

Крепость своих зубов национализм сперва испробовал о Финляндию, но маленький кедровый орех оказался очень крепок. От разгрома финляндцев не отказались, но со штурмом решили погодить, предпочитая пока что действовать измором. Усилия национальной политики направились по линии наименьшего сопротивления: против евреев и поляков. И вот тут-то и встал на очередь проект западного земства, вокруг которого завязалась великая потасовка: своя своих не познаша, один Каин восстал на другого Каина, и в результате все, и победители и побежденные, оказались с помятыми боками.

В чем суть этого великого законодательного акта о западном земстве? В кратких словах она такова: земское избирательное право превращается в издевательство над крестьянством и городскими массами; совершенно за борт выбрасываются евреи; а поземельное дворянство, ради которого производится эта расправа, делится на два стойла (курии): тесное стойло – для польских панов и просторное стойло – для крепостников православного исповедания. Под видом земства вводится диктатура дикого помещика в хозяйстве шести западных губерний.

Коноводами в этой реформе явились националисты, среди которых главное место занимают паразиты-русификаторы из западных губерний и Царства Польского. Но и октябристы не ударили перед ними лицом в грязь. И вот этот-то подлейший законопроект, прошедший через Думу, был неожиданно провален в Государственном Совете. По какой же причине взбунтовались "действительные тайные"?

V. «Парламентский» кризис и Столыпин

Наиболее прозорливые консерваторы попросту испугались националистической разнузданности столыпинской работы. Так нельзя, – решили они, – нужно действовать осторожнее, иначе восстановишь против себя народные массы и «инородческие» – имущие классы! Другая часть, состоящая из матерых бюрократов, вроде Дурново и Витте, восстала по мотивам другого порядка: по существу дела им совершенно наплевать на земство, на поляков и на все дорогое отечество, оптом и в розницу, но они за пять лет столыпинского хозяйничанья отсидели себе ноги в Государственном Совете, им весьма хочется поразмяться, взяв в свои руки власть, а для этого нужно так или иначе опрокинуть Столыпина. Осторожный консерватизм соединился в Государственном Совете с бюрократической интригой, – и столыпинское земство провалили.

Националисты взвыли, испугавшись за судьбу земского пирога в западных губерниях. Встали на дыбы и октябристы. Им, конечно, нужна верхняя палата; как ни бесстыдно-реакционна Дума, но и для нее могут найтись пределы, перед которыми она остановится, ибо она все-таки выборная, – и ей нужен бюрократический Совет, который в известных случаях тормозил бы ее работы и давал бы ей возможность отводить от себя народное возмущение на безответственную "верхнюю палату". Но Дума хочет, чтобы Государственный Совет чинил ей оппозицию только с ее же закулисного согласия, так чтобы выходило своего рода разделение труда; в одном департаменте узлы завязываются, а в другом развязываются. Но более всех возмутился Столыпин. Глаза налились кровью у временщика: для того ли, чорт возьми, посажены эти старые колпаки в законодательную палату, чтобы перечить ему, спасителю собственности и трона! И Столыпин решил: 87 статья разрешает правительству принимать экстренные законодательные меры во время отсутствия палат. За чем же дело стало? Заставим сперва палаты отсутствовать, а затем – своя рука владыка. 12 марта законодатели были на три дня отправлены на подножный корм, и Столыпин именем своего монарха провел западное земство под подложным ярлыком 87 статьи. Прием был явно и открыто шулерский, да и самое шулерство было наглое, но неискусное, ноздревской школы. В довершение столыпинской победы два наиболее враждебных ему бюрократа вылетели вон из Государственного Совета. Но Совет не сдался. Консерваторы центра из более проницательных и осторожных окончательно пришли в ужас от военно-полевой расправы с "высокими палатами" и соединились с левой группой, состоящей из евнухов земско-профессорского либерализма; к этому блоку присоединились интриганы крайней правой, которые завтра на месте Столыпина проявят ту же натуру камаринских государственных людей – и Совет принял запрос о нарушении основных законов.

К изумлению Столыпина против него восстала также и Государственная Дума. Временщик так привык не церемониться со своими парламентскими молодцами, что даже не заметил, как, размахнувшись на Совет, он хватил по физиономии и Думу. Националисты, разумеется, с подобострастным поклоном приняли из столыпинских рук земство, как шубу с барского плеча. Но октябристы возроптали. "Нарушение главою правительства основных законов, – заявил их оратор Лерхе, – явление совершенно чрезвычайное". Конечно, это беспомощно-нелепая ложь. Единственно устойчивой и постоянной чертой во всей столыпинской работе было именно нарушение основных законов. 9 ноября 1906 г. был в порядке издевательства над основными законами проведен закон о расхищении общинных земель. Путем открытого государственного переворота, совершенного Столыпиным 3 июня 1907 года по предварительному уговору с гучковским союзом, октябристы превратились в руководящую партию Думы. Обязанные государственному перевороту всем своим влиянием, они помогли Столыпину совершить 14 марта 1910 года государственный переворот в Финляндии^*. Целый ряд менее значительных мер был проведен Столыпиным в порядке все той же ноздревской законности. Наконец, сколько тысяч душ отправил за эти пять лет на тот свет кровавый временщик через посредство своих скорострельных живодерен, этого организованного издевательства над судом и законом. И октябристы ни разу не протестовали, наоборот, поддерживали. Да и как было не поддерживать; ужли при подавлении народа, пробудившегося от вековой спячки, считаться с такими пустяками, как основные законы и писаные уставы?

Но другое дело сейчас, когда конфликт не выходит за пределы семейных недоразумений среди самих победителей. Как ни досадно противодействие Совета национальному курсу, но нельзя же расправляться с Советом гусарскими мерами, ибо Совет нужен, он еще не раз пригодится, как оплот против натиска демократии. И нельзя же посылать законодателей на три дня проветриться, пока канцелярский писарь будет делать законы, – иначе к чему было конституционный огород городить? – так рассуждали октябристы, принимая запрос о нарушении правительством основных законов.

В ответ на запрос Государственного Совета Столыпин ссылался на всякие ученые немецкие и французские книги по государственному праву, – это выходило глупо и делало Столыпина похожим на стражника, запускающего мудреные слова. Но Столыпин мог ответить гораздо более кратко и убедительно без всяких ученых гримас. "Кто я такой? – мог бы он сказать своим недовольным союзникам – я, бывший саратовский губернатор, секутор, без политических идей, но дерзкий и с нюхом, я с самого начала ощупью искал пути, вел переговоры и с кадетами и с погромщиками, погромщиков использовал, а насчет кадет убедился в их полном политическом бессилии, а, главное, я открыл тот секрет, что единственное стремление имущих классов, под какою бы политической маской они ни выступали – защитить свою собственность от революции. И тогда я отбросил всякие условности и сказал вам прямо: "моя программа – охрана ваших земель и барышей!" И вы хором ответили мне: "а наша программа – Столыпин". И я с того времени вешал, душил, законодательствовал в полной уверенности, что действиями своими не могу нарушать никакие законы, ибо во мне самом воплощаются для вас и закон и пророки!"

Таким ответом Столыпин не снял бы, разумеется, с себя ответственности пред лицом народа, но он правильно распределил бы ношу преступлений контрреволюции между всеми своими союзниками, укрывателями и попустителями. Он этого не сделал, но это сделает социал-демократия. И когда наступит час расплаты, народ всем им воздаст по делам их.

VI. Теперь наша очередь!

Так заканчивается новая глава в истории третьей Думы; после банкротства октябристского реформаторства, после скандальных провалов империалистической политики – жестокий крах националистического курса. Еще прежде, чем политика подновленного натиска на инородцев дала какой бы то ни было практический результат, она своими провокационными излишествами испугала даже сановных консерваторов Государственного Совета и совершенно расстроила ряды союзных победителей. Всеобщая потасовка среди правящих обнажила все противоречия и разрушила все иллюзии. Отныне Столыпин, как и его возможный заместитель, сможет править лишь путем очищенного от всяких «идеологий» бюрократического самовластия, – и только промышленный подъем, умеряющий недовольство капиталистических классов и временно ослабляющий противоречия между буржуазией и дворянством, может продлить еще на некоторое время существование этого разоблаченного режима, в котором бравый вышибало в аглицком сюртуке слыл государственным гением, а партии политического хамства выдавали себя за оплот культуры и прогресса. Акции идут сейчас вверх, и биржа настроена примирительно, ей необходимо спокойствие во что бы то ни стало. Уже по одному этому было бы бессмысленно ожидать теперь каких бы то ни было решительных шагов со стороны октябристов. Продержится ли при этих условиях еще некоторое время Столыпин или завтра же уступит свой пост другому спасителю – этого, разумеется, не предскажет никакой звездочет. Да и в конце концов это так же безразлично для рабочего класса, как безразлично для социал-демократической фракции, кто сейчас председательствует в жалкой и растерянной Думе: Гучков или Родзянко^*.

Тот льготный срок, который история дает людям 3 июня, прежде чем новый промышленный кризис нанесет им рукою пролетариата роковой удар, мы используем для того, чтобы внедрить в сознание рабочих масс ясные и простые социал-демократические выводы из запутанных конфликтов и интриг в самых недрах контрреволюционной государственности.

1. Октябристы жалуются на законодательную обструкцию Гос. Совета. Но есть очень радикальное средство покончить с этой обструкцией: нужно уничтожить Гос. Совет. Долой верхнюю палату! Народ не нуждается в сановной опеке над своим представительством.

2. Но зато народ нуждается в том, чтобы нижняя палата являлась точным и полным выражением его интересов. А это возможно лишь тогда, когда парламент избирается всеми взрослыми гражданами без различий пола на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права.

3. Если депутаты со штемпелем 3 июня обижаются по поводу того, что министерство садится верхом на парламент и хлыщет его по физиономии плетью 87 статьи, то и против этого есть верное средство: министерство, назначаемое парламентом, должно быть перед ним ответственно во всех своих действиях.

4. За спиною министерства – жалуются октябристы и кадеты – сосредоточиваются влиятельные придворные кружки шептунов и наушников, и они неустанно ведут интриги против парламента и его прав. Но и против этого страшного либерального пугала, против камарильи, есть простой и надежный рецепт: республиканский строй! Так как царь является центром шепотов, интриг и махинаций, средоточием всяких злоумышлений против народа, то для искоренения камарильи нужно уничтожить царскую власть и ее материальную опору – постоянную армию.

Либерализм не раз бессильно глумился над нашими революционными лозунгами, называя их утопией, – не примет он их, разумеется, и сейчас. Но жизнь снова показала, что самой жалкой и пошлой утопией оказались именно кадетские надежды на мирное и безболезненное развитие под сенью конституции, существование которой Милюков удостоверял с божбою. Не кадетам открывает дорогу крах октябристов и столыпинщины, а нам, партии революции. И нет сомнения: пролетариат услышит зов истории и сделает свое дело!

"Правда" N 20, 29 (16) апреля 1911 г.