Текст книги "Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 57 страниц)

Заигрывания бретеров самодержавия так же мало способны бросить ее в зубатовские объятия, как издевательства самодержавных камаринских мужиков – в азартную игру политического террора. И на предательские заигрывания и на бешеные преследования она отвечает одним и тем же: расширением и углублением своей революционной работы. Сменится много политических курсов, появится и исчезнет много «партий», претендующих на усовершенствование соц. – демократической программы и тактики, но историк будущего скажет: и эти курсы, и эти партии были лишь незначительными, отраженными эпизодами великой борьбы пробужденного пролетариата. Революционный по своей общественной природе, но никак не вследствие преследований, всегда революционизирующий и всегда революционизирующийся, верный своему классовому естеству при всякой политической конъюнктуре, он неизменно шел тяжелыми, но верными шагами по пути к политическому и социальному освобождению.

"Искра" N 29, 1 декабря 1902.

Зубатовщина в Петербурге

Хождение правительства «в народ» продолжается. Самодержавие, в лице некоторых своих агентов, как известно, разочаровалось в административном терроре, как единоспасающем средстве противореволюционной борьбы, и решилось – не вместо террора, а вместе с террором – вести систематическую работу развращения рабочих масс.

В петербургской газете "Свет"^*, находящейся в интимном общении с полицейской преисподней, напечатано следующее сообщение:

"За последнее время, по инициативе столичных заводских рабочих: В. И. Пикунова, С. А. Горшкова, И. С. Соколова, С. Е. Устюжанова, Д. В. Старожилова, Г. Н. Солодовникова, А. И. Егорова, Е. Ф. Пахомова, С. С. Семенова, А. И. Кузьмина и Н. А. Одинцова, в местном фабрично-заводском населении получила распространение мысль о возможности очень серьезного улучшения в жизненных условиях рабочей среды путем развития в ней сословной самодеятельности и взаимной помощи.

С ведома столичной администрации, 10 ноября, в трактире «Выборг», на Финляндском проспекте, инициаторы дела имели по этому предмету частное собеседование с несколькими товарищами, а 13 ноября ими было подано прошение г. исправляющему должность с. – петербургского градоначальника, камергеру В. Э. Фришу, о разрешении товарищеского собрания. Со стороны последнего рабочие встретили внимательное и сочувственное отношение к своей просьбе и получили обещание, что он окажет зависящее от него содействие для удовлетворительного разрешения предпринятого ходатайства. Ободренные приемом г. исправляющего должность градоначальника и успешным началом своего дела, рабочие отправились в департамент полиции министерства внутренних дел, чтобы выяснить отношение министерства к задуманному ими делу. Директор департамента, статский советник А. А. Лопухин, выразил им свое сочувствие и готовность помочь осуществлению их намерений.

Вследствие этого, в воскресенье 17 ноября, в том же трактире «Выборг» состоялось первое в Петербурге официально-разрешенное собрание рабочих, а 21 числа в 10 часов 30 мин. утра, рабочие имели честь быть приняты г. министром внутренних дел, который выслушал благодарность рабочих за данное им разрешение собираться на товарищеские собеседования по вопросам их жизненного обихода и высказал свое намерение поощрять их деятельность в усвоенном ими направлении".

С своей стороны, «Свет» обещает своим читателям, что «ход предпринятого рабочими начинания, а также и всестороннее обсуждение рабочего вопроса в чисто русском духе найдут на страницах газеты самое широкое место».

Давно уже известно, что "чисто русский дух", патент на который выдается из департамента полиции, включает в себе три составные части: полицейское самодержавие, полицейское православие и полицейскую народность. В приведенном сообщении ничего не говорится о роли петербургского духовенства ("православия") в этом трогательном примирении полицейского насильничества ("самодержавие") с "сословною самодеятельностью и взаимной помощью" петербургского пролетариата ("народность"?). Надо думать, что при современном настроении рабочих масс поп, даже в глазах "высших сфер", является слишком устарелой и скомпрометированной фигурой, чтобы направлять его с пальмовой ветвью "социального мира" в рабочие кварталы. Агенты г. Зубатова тут гораздо более уместны. Они будут говорить рабочим не о смирении и покорности, а о "сословной самодеятельности и взаимной помощи". К зубатовским агентам примкнет несколько предателей и несколько глупцов (смотри выше их перечень), и разрешение рабочего вопроса "в чисто русском духе" будет на-мази. И в СПБ, как раньше в Москве, начнутся «легальные» рабочие собрания, на которых зубатовцы будут, с одной стороны, примирять непримиримое (самодержавие и пролетариат), а с другой – выслеживать тех рабочих, которые станут высказываться не в "чисто-русском духе". Прения, начавшиеся на легальной сходке, будут заканчиваться для рабочих-революционеров в Охранном Отделении. Таким образом все эти перечисленные выше Пикуновы, Горшковы, Соколовы и пр. будут, по примеру своих московских единомышленников, играть роль агентов-подстрекателей в руках Зубатова. И те из них, которые не продали ему своей души, а попали к нему лишь по недомыслию, должны понять, что быть бескорыстным провокатором ничуть не менее позорно, чем наемным – только гораздо глупее.

Наши петербургские товарищи будут, разумеется, внимательно следить за развитием этого нечистого предприятия, которое встретило "внимательное отношение" и "готовность помочь" со стороны таких испытанных «друзей» рабочего класса, как петербургский градоначальник и директор Департамента Полиции. Правильно и широко осведомлять рабочих о причине, цели и ходе этих полицейских заигрываний, значит – уничтожить в самом начале возможность хотя бы временного их успеха: подобные авантюры рассчитаны исключительно на наши политические сумерки, в которых врагу подчас легко сойти за друга.

Мы не знаем еще, нашел ли Зубатов и в Петербурге профессоров, которые вступили бы с ним в сотрудничество в целях мирного профессионально-полицейского разрешения социального вопроса. Думаем, что нет, – не потому, чтобы морально-политический ценз профессорской корпорации в Петербурге был выше, чем в Москве, а потому, что партия революционного пролетариата уже заклеймила в глазах общественного мнения эту форму «сотрудничества», как позорное политическое предательство.

Если, тем не менее, петербургское Охранное Отделение от полиции найдет отклик в петербургском Охранном Отделении от науки, мы надеемся, что революционное студенчество сумеет в краткой, но выразительной форме – преподать своим профессорам элементарный курс гражданской нравственности.

"Искра" N 30, 15 декабря 1902 г.

Новый поход г-на фон-Плеве

(По поводу юбилейно-программной речи мин. вн. дел)

Старый заплечных дел мастер заговорил о предстоящих «реформах» чуть ли не слогом либерала «Русск. Вед.». В ближайшем будущем, видите ли, предстоит серьезное «крестьянское преобразование» «по образцу, завещанному нам эпохой составления крестьянского положения 1861 года».

"Было бы, – скромничает Плеве, – легкомысленным самомнением полагать, что с этими вопросами министерство вн. дел может справиться своими силами; оно желало бы внести свой труд, как лепту, в сокровищницу всех творческих духовных сил страны". К работе "будут привлечены лучшие знатоки крестьянского дела на месте".

Будут «привлечены»! Очень пикантное, по нынешним временам, слово! Не напомнит ли это двусмысленное выражение о г.г. Бунакове, Мартынове, Щербине, Новикове^* и других, которые за «лепту», внесенную ими «в сокровищницу духовных сил страны» были мин. вн. дел (по департаменту гос. полиции) «привлечены»… по всей строгости статей Уложения о наказаниях!

Но российские общественные деятели одарены удивительным… бесстыдством, если они реакционны, и удивительной незлопамятностью, когда они либеральны. Краткость «тронной» речи г. Плеве позволила российской печати, живущей выморочными темами, проявить бездну находчивости и остроумия в толковании посулов министра. Либералы толкуют их либерально, реакционеры – реакционно. "Боже! – умиляется "Нов. Время", – что может сделать со скучными людьми надежда, хотя бы обманчивая, как сон!"

Подойдем, однако, к надежде несколько ближе. «Престарелый» писатель, К. Ф. Головин^*, следующим образом представляет себе «единение» между страной и управляющим Петербургом.

Губернские предводители дворянства и выборные от земских собраний, по два от каждого, составили бы "контингент в 130 лиц, приблизительно, вполне достаточный для образования совещательных учреждений при трех министерствах, заведующих экономическими вопросами, т.-е. при министерствах вн. дел, финансов и земледелия". Это – увенчание здания. А "на местах, в самой губернии нужно создать инстанцию смешанного состава, где действовали бы заодно выборные и административные лица" – под компетентным председательством г.г. губернаторов.

Этот объединительный проект, представляющий вариацию Лорис-Меликовской "конституции"^* (конституцией она, как известно, называется потому, что имела своей задачей спасти самодержавие от конституционных ограничений), этот счастливый плод политического шарлатанства встретил теплый прием у г. Сигмы^*, у первой скрипки суворинского оркестра. Побольше дружелюбия, побольше веры в «государственный смысл сословий» – и расколотая Русь объединится, зло сменится добром, а «идея самодержавия получит новый ореол в стране, население которой инстинктивно стремится приблизиться к своему Государю».

Не нужно, конечно, думать, – пресмыкается другой "из стаи славных", – что "сведущие люди" могут действительно чему-нибудь научить г.г. министров. Где уж!.. Но у каждого человека существует неодолимое требование – посмотреть, что выходит из его работы. Оказывается, что "и бюрократы несвободны от этой потребности". Из этой бюрократической и общечеловеческой черты и исходит будто бы идея призвать к трем министерским тронам 130 "сведущих людей".

Смысл этой грубой «политики» ясен: существуют строптивые общественные силы. Попробуем их усмирить: орудиями репрессии не оскудела царская десница. Они не усмиряются? Попробуем их политически подкупить. Пошлем к рабочим Зубатова, к студентам – Ванновского^*, к земцам – Плеве. «Привлечем» земских вождей в недра министерских канцелярий, если понадобится, оплатим их «совещательный» труд, развратим их гражданскую совесть чинами, усыпим их оппозиционную честь орденами… и вчерашние земские строптивцы превратятся в прихвостней «подлежащих» ведомств. В итоге – животворное единение власти с «творческими силами страны».

Разумеется, этот проект не что иное, как попытка г. Плеве обокрасть общество. Но попытка с негодными средствами. Ибо от того, что ничтожная доля земщины уйдет (если уйдет) в опричину, – не исчезнет бездонная пропасть между русским самодержавием и русским народом.

"Искра" N 34, 15 февраля 1903 г.

Идеалистическая гамма

Русский интеллигент скоро захлебнется в волнах идеализма. С 1 марта в Петербурге начнет выходить ежедневная газета «Заря»^*, очевидно, в противовес штуттгартской «Заре». Редактировать ее будет Ярмонкин^*, автор «Писем идеалиста». Цель газеты, по словам объявления, – «проводить в сознание образованного общества идеи правды и добра». Благородная цель попала в надежные руки.

Не слагает идеалистического оружия и автор "Письма к ближним", г. Меньшиков^*, состоящий на содержании у г. Суворина, который, в свою очередь, состоит на содержании у министерства финансов, а, впрочем, и у других лиц и ведомств…

Г. Минский, г. Мережковский, г. Розанов, г. Перцов^* – ведь это все идеалисты, все божьи работнички по части проведения, куда следует, идей правды и добра.

Через христианскую теософию Булгакова^* эта плеяда связывается с созвездием «Проблем идеализма»… Их двенадцать, этих звезд более или менее первой величины.

Идеализм критико-философский, идеализм христианский, идеализм нововременский… Который из них достолюбезнее?

Мы готовы, впрочем, думать, что это не разные типы, а лишь разные степени. Бедный г. Бердяев^* быстро, точно кот в сапогах, шагает в сторону г.г. Волынских^*, Минских и Мережковских[9]9
  В своей статье г. Бердяев с гордостью заявляет, что со времени появления его книги он «далеко ушел вперед» – в сторону «метафизического идеализма и спиритуализма».


[Закрыть]. Различные этапы «ищущего духа» мелькают перед взорами читателя, точно в панораме. Кто знает, что будет завтра?

Приятно после этой скачки отдохнуть душой на вполне законченном идеализме г. Сигмы и его коллеги г. Меньшикова. Здесь нет места ни опасениям, ни надеждам. Все ясно.

Узколобые материалисты, – жалуется г. Сигма, – утверждают, что "человек есть химическое соединение, вскисшее на особых дрожжах жизни, и все это говорится для того, чтобы сказать, что бога нет, что нет ничего выше человека и что обязательно только то, чего желает человек. А если человек – бог, то ему некому молиться, не перед кем каяться, не из-за чего страдать. На место закона ставится человеческая воля, на место мирового разума – рассудок человеческий, вместо космоса – анархия, вместо лада – разброд". С глубоким раздумием останавливается г. Сигма перед двумя "лестницами мысли": "или точные науки, развитие мышления, обоготворение человеческого ума, анархия; или гармоническое развитие духа, свобода совести, общинность, гармония жизни" (патриархальное грабительство?).

Вспомнив, очевидно, о призыве г. Булгакова от Маркса назад к Николе Чудотворцу (от "ограниченной западной науки" – к "христианской теософии"), г. Сигма справедливо замечает: "В самом деле, что такое современные попытки спиритуалистов, как не примирение точных наук с умозрительными выводами церковного знания. Возьмите, – продолжает благочестивый построчный идеалист, – увещания Антония Великого, пустынника IV века, старавшегося обожить, сделать богоподобными[10]10
  Точь-в-точь, как и г. Бердяев, который учит нас, что «своего права на образ и подобие божества» (курсив авт.) нельзя уступить ни за какие блага мира, ни за счастье и довольство… ни за власть и успех в жизни" («Пробл. идеализма», стр. 136).


[Закрыть] египетских рыбаков и ребят… Способ уразуметь бога, учил пустынножитель, есть благость. Дело благого человека не продавать свободное произволение, внимая приятию богатства, если бы и вельми много было ему даваемо («ни за какие блага мира, ниже за власть и успех в жизни», – вторит г. Бердяев). Ибо сну подобны суть житейские вещи и богатство есть только безвестная и маловременная мечта".

"…Единственно, чем народ воспитывается, – дополняет г. Меньшиков своего товарища, – это религией; кроткая религия, серьезно проповеданная темным массам, в состоянии дать человеческой душе облик самого высокого благородства".

Как хорошо было бы в самом деле раз-навсегда внушить этим "темным массам" через посредство "кроткой религии", что "богатство есть безвестная и маловременная мечта", а гнет и эксплуатация, как "житейские вещи", суть подобны сну.

Тут мы подходим к блаженной памяти идеалисту государственно-полицейскому Леонтьеву^*, который просто и ясно говорил: «религия, это – великое учение… столь практическое и верное для сдерживания людских масс железною рукавицею».

Вот она полная идеалистическая гамма.

– Прочь грязные руки! – вопит г. Бердяев[11]11
  См. его книжку.


[Закрыть], заметив, что в «храме» идеализма его окружает не весьма опрятное общество… А Всемирный Дух смотрит на маленького растерянного г. Бердяева с высоты храма и иронически смеется…

"Искра" N 33, 1 февраля 1903 г.

Юбилейное холопство

Одесский городской голова отправил президенту Академии Наук вел. кн. Константину Константиновичу^* следующую телеграмму:

"Представители печати, Общества вспомоществования литераторам и Общества любителей науки, совместно с 400 наборщиками, празднуя двухсотлетие периодической печати и вспоминая неусыпные (!) труды вашего высочества на пользу просвещения и в честь литературы, единодушно (!!) почтительно приветствуют ваше высочество, прося принять сердечные пожелания многих лет и многих сил процветания и славы (!!!) родной литературы".

"Слава родной литературы", это – князь Константин, исключивший по полицейско-сыскным соображениям М. Горького из Академии Наук^*. И одесские литераторы в союзе с наборщиками «единодушно и почтительно» склоняются пред одним из насильников «просвещения и литературы». Что это? Фальсификация «единодушия» со стороны одесского городского головы? Или политическое растление деятелей одесской печати?

"Искра", N 33. 1 февраля 1903 г.

Печать патриотического доноса о Финляндии

Леонтьев, «знаменитый» наперсник «знаменитого» Каткова^*, говорил: «Пора перестать слову донос придавать унизительное значение». Эта фраза была не простой цинической выходкой, но удачной формулировкой политической программы нашей реакционной печати. «Моск. Вед.», «Свет», «Гражданин», «Новое Время» всей своей газетной практикой стараются привить обывателю эту срамную мысль, что благовременный донос есть естественная функция человека и гражданина.

"Политический горизонт Финляндии, – читаем мы в одном из последних NN "Нов. Вр.", – по-прежнему покрыт тучами… Всюду наблюдается внешнее спокойствие, но подпольная работа местных крамольников в полном ходу… Агенты шведской партии^* разошлись по краю и удвоили свое усердие в деле распространения смуты. Нелегальные сходки продолжаются… Суда в Финляндии, в сущности, теперь нет, ибо политиканствующие судьи не жрецы закона, а слуги партии смуты. На свободе по той же причине остаются и главари агитации, но с ними недолго справиться путем некоторых административных полномочий, предоставленных начальнику края" (N 9648). Что это? Газетная статья или секретное донесение полицейского агента, по недоразумению попавшее в печать? И это в такое время, когда у нас даже "главари мирной земской «агитации» устраняются при помощи «административных полномочий», когда вся страна изнывает в борьбе с тем самым режимом, который теперь стремятся ввести в Финляндии… И петербургская газета открыто служит делу самодержавного сыска в непокорной Финляндии. И русское образованное общество не находит средств, чтобы заставить замолчать эту похотливую тварь!

Позор, позор, позор!!!

"Моск. Ведомости", ратуя за введение в Финляндии русских судов вместо финляндских, "потакающих крамоле", говорят: "… нигде так близко не узнает финский народ русской сердечности, русской справедливости и русского великодушия, как в русских судах, действующих именем Российского Монарха!" Вот именно!.. Последние политические процессы могут служить для финляндцев превосходной иллюстрацией этой «патриотической» мысли. Беспощадная жизнь! Охранительный пафос она с тонким коварством превращает в революционную сатиру.

"Искра" N 33, 1 февраля 1903 г.

В мире мерзости и запустения

(Из нашей общественной жизни)

14 января Петербургская Судебная Палата приступила к рассмотрению дела о бывшем кронштадтском полицмейстере подполковнике Шафрове.

Мы не будем излагать подробности этого замечательного дела, – отсылаем наших читателей к «легальной» русской прессе, где процесс Шафрова изложен очень обстоятельно. Мы остановимся только на особенно выразительных сторонах в деле бывшего полицмейстера и на некоторых выводах, которых подцензурная печать сделать не может, если бы и хотела.

В течение долгого ряда лет Шафров служил в петербургской и в московской полиции. Его поведение было таково, что обер-полицмейстер отзывался о нем, как о "первом взяточнике среди московских приставов" (остальные пристава отличались, следовательно, от Шафрова только меньшею смелостью размаха). Из петербургской полиции Шафров был удален за взятку, в результате которой половой Огнев, избитый хозяином, был выслан на родину, вместо того, чтобы получить удовлетворение. Эта небольшая «заминка» в карьере не помешала Шафрову занять в 1896 г. пост кронштадтского полицмейстера. На запрос кронштадтского губернатора о Шафрове петербургское градоначальство ответило: "вышел в отставку по домашним обстоятельствам". В Кронштадте Шафров получил возможность развернуть все данные ему от бога таланты. Он распоряжался казенным денежным сундуком с такой непринужденностью, как если бы это был его собственный кошелек. Пристава, под страхом исключения, были обложены в пользу полицмейстера серьезною данью. Наградные деньги, поступавшие в пользу служащих пожарной команды, стекались к Шафрову. Городовые штрафовались на каждом шагу, – и штрафные суммы поглощались полицмейстером. Но особенным вниманием его пользовались дома терпимости. Он их лелеял, по собственному выражению, как отец родных детей. Разумеется, нежность полицмейстера не была платонической. Содержательницы притонов умели быть благодарными Шафрову за его «отеческое» отношение к беспатентной продаже спиртных напитков, ночной торговле и нередким уголовным «осложнениям». По остроумному замечанию одного из свидетелей, кронштадтские обыватели еще при жизни поставили своему полицмейстеру памятник, наименовав один из публичных домов, основанных при содействии полицмейстера, «Шафровский»…

Чего же смотрели обыватели? Почему не жаловались? Некоторые жаловались. Но на чиновника у нас можно жаловаться только "по начальству", а не в суд. Начальство же неизменно оставляло жалобы "без последствий". Лишь на четвертом году от начала его царствования прокурорский надзор произвел негласное расследование, которое подтвердило все жалобы. Казалось бы, теперь Шафрову уже наверное место на скамье подсудимых? Нисколько. Нужно добиться распоряжения начальника Шафрова, кронштадтского военного губернатора, на производство предварительного следствия. Но губернатор нашел, что предъявленные против Шафрова обвинения «недостаточны» и – что особенно великолепно – "основаны лишь на доносах неблагонамеренных людей". Губернатор все же произвел административное (т.-е. полицейское, а не судебное) «расследование» обвинений, в результате которых Шафров оказался еще чище голубя. На этом дело могло бы и закончиться, как в большинстве случаев у нас бывает. Но прокурор судебной палаты не успокоился и обратился в правительствующий сенат. Не знаем, что побудило прокурора сделать этот шаг (весьма вероятно, что простые нелады с губернатором), – Шафров все-таки оказался на скамье подсудимых.

Взаимное укрывательство не прекратилось и на суде. Допрошенный на дому в качестве свидетеля, вице-адмирал Казнаков дал от своего имени и со слов бывшего петербургского градоначальника фон-Валя о Шафрове лучшую аттестацию.

Шафров не выродок в своей полицейской "семье"[12]12
  В середине 80-х годов прошумел процесс другого кронштадтского же полицмейстера Головачева, осужденного в Сибирь за целый ряд преступлений, из которых не последнее место занимали тоже сделки с домами терпимости.


[Закрыть]. Нет, в лучшем случае он лишь «первый среди равных». Да ведь почти такими словами характеризовал оступившегося кронштадтского полицмейстера его бывший начальник!

И все эти Шафровы соединены во всесильный орден, связанный круговой порукой во имя взятки, во имя привилегии безнаказанно издеваться над обывателем. Столь частые теперь попытки «очищения» полицейских управлений ничего не изменят в «славных» традициях ведомства. Честный человек, попав в полицию, или развратится или уйдет из нее. «Орден» сильнее входящих в его состав членов. Спасение одно – в "предоставлении всякому гражданину права преследовать всякого чиновника пред судом без жалобы по начальству". ("Проект программы РСДРП, «Искра», N 21.)

"Искра" N 34, 15 февраля 1903 г.