Текст книги "Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 57 страниц)

Перед Первым Мая

Через месяц – Первое Мая. Не в счастливый час победы, а среди мук и испытаний суровой борьбы с торжествующим врагом встретим мы в этом году наш революционный праздник. И не только мы, но и весь Социалистический Интернационал. Ибо поистине никогда еще капиталистический мир не срывал так бесстыдно всех покровов со своей отвратительной наготы, как в настоящее время. Торгово-промышленный кризис, политическая реакция, белая горячка милитаризма, опасность международной войны – все адские силы, точно сговорившись, обложили небо свинцовыми тучами. И сквозь толщу этих туч придется пробиваться лучам первомайского солнца!

I. Кризис

Пятилетний промышленный подъем, создавший для буржуазии миллиардные богатства, закончился мировым кризисом, создавшим миллионы безработных пролетариев. Набившись в пароходные трюмы, безработные тянутся из Европы в Америку, а им навстречу американские пароходы несут к европейским берегам сотни тысяч обратных эмигрантов.

Кризис снова кричит в самые уши господствующим классам: "Смотрите, – здоровый, способный и готовый трудиться человек издыхает с голоду – не в дремучем сибирском лесу, не в безводной африканской пустыне, а на асфальте ваших богатейших городов!"

Страшным криком голода и холода, преступлений и проституции прокричит кризис в день Первого Мая обвинительный акт капитализму! А революционный пролетариат снова подтвердит в этот день свою клятву: выполнить над этим преступным общественным строем смертный приговор, давно уже вынесенный историей.

II. Восемь часов!

В годы подъема капитал без оглядки пожирает уголь, железо, хлопок, мускулы пролетариев, кровь их жен и их детей. Наевшись до отвала, он в годы кризиса выбрасывает горы мертвого и живого «материала» на улицу. Но рабочий же отличается от хлопка, угля и керосина. Он – человек! И об этом своем высоком звании он должен громче всего заявить в день Первого Мая.

Теперь, когда огромные кадры безработных «отдыхают» 24 часа в сутки и мрут и сходят с ума от этого страшного «отдыха» – в то время, как их еще невыгнанные собратья работают 12–14 и более часов подряд, – теперь необходимо с удвоенной силой провозгласить право пролетария-человека на человеческую жизнь.

Пусть же повсюду раздается Первого Мая наш клич:

Восемь часов – для труда, восемь – для сна, восемь – свободных!

III. Рядом с кризисом – реакция

Российская революция, пошатнувшая царский абсолютизм, посеяла было смятение в рядах капиталистических правительств. С 1905 года во всей Европе, во всем мире повеяло воздухом свободы. Под прямым влиянием нашей октябрьской стачки австрийский пролетариат завоевал всеобщее избирательное право. В Пруссии и Саксонии начинается бурное массовое движение за демократизацию ландтагов (местных парламентов). Во Франции, в Англии, в Северной Америке происходит решительное оживление рабочего движения. Наконец, область за областью, вся Азия пробуждается к политической жизни громом русских событий.

Но как только самодержавие подавило революцию копытами казачьих коней, тотчас же европейская буржуазия почувствовала себя тверже в седле. И в эти месяцы, когда Столыпин готовится праздновать трехлетний юбилей своего всероссийского палачества, германское правительство грозит пролетариату исключительными законами, в Пруссии и Саксонии правящие классы решительно отказывают рабочим во всеобщем избирательном праве, «радикальное» правительство французской республики расстреливает стачечников и с волчьей свирепостью преследует рабочие организации, английские суды штрафуют тред-юнионы (профессиональные союзы) за поддержку рабочей партии, австрийская бюрократия все меньше церемонится с парламентом, избранным всеобщим голосованием. Буржуазная реакция празднует победы по всей линии.

IV. Милитаризм и опасность войн

И, как всегда, торжество реакции ведет к росту милитаризма – сухопутного, морского, подводного и воздушного – и к ужасам военных катастроф. Вместо того, чтобы путем коренных внутренних реформ поднять благосостояние масс, капиталистические правительства ищут выхода из затруднений кризиса и безработицы в политике внешних захватов и колониального грабежа. Соперничество из-за рынков возрастает с часу на час, и каждый неосторожный шаг может вызвать чудовищную международную свалку, в которой пролетариат будет кровью своих жил расплачиваться за безумие капиталистических классов и их правительств.

V. Царская дипломатия и ее прихвостни

Самую подлую роль в международной политике играет царизм. Бессилие своей армии, разбитой и поруганной на полях Манчжурии, дезорганизованной и развращенной полицейскими и палаческими обязанностями, он прикрывает подлостью своих дипломатических интриг. Одной рукой он разжигает костер на Балканском полуострове, якобы выступая на защиту сербского народа, который он на деле снова предаст, как предавал уже много раз. Другой рукой он поддерживает в Персии анархию с целью разодрать на части эту страну, как некогда он разодрал несчастную Польшу.

И в этой дьявольской работе царизм не одинок. Партии имущих классов – начиная с черносотенцев и кончая кадетами – своей патриотической ложью, славянофильской шумихой, злобной травлей Австрии и Германии и своими голосованиями за военный контингент и бюджет сознательно прикрывают тыл царской дипломатии, первое слово которой ложь, а последнее – кровь.

VI. Против дипломатических козней

Кровавому патриотизму эксплуататоров пролетариат противопоставляет свою международную солидарность.

При современном положении русские рабочие меньше, чем когда-либо, смеют молчать. Они должны тысячеголосым хором поддерживать протесты социал-демократической фракции в Думе против царской дипломатии и ее прихвостней.

Да будет же нашим первомайским лозунгом: Долой царскую дипломатию с ее провокациями и предательствами! Вон ее из революционной Персии! Прочь от Балканского полуострова!

VII. Против милитаризма!

В лицо торгашам, лицемерам, прихвостням и Иудам патриотизма мы снова скажем: «У нас, рабочих, еще нет отечества, – мы лишь хотим его себе создать. И знайте: социалистический пролетариат добровольно не прольет во имя вашего застеночно-каторжного отечества ни единой капли крови – ни своей, ни чужой. Ваша армия – не для нас, а против нас. Освободиться от гнета мы можем, лишь распустив царские полки, в которых учат братоубийству и разврату. Для защиты народа, его прав и его свободы должны быть вооружены те же руки, которые владеют молотом, пилой и сохой!»

Поэтому наш первомайский лозунг: Долой постоянную армию! Да здравствует милиция – вооруженный народ!

VIII. Как мы встретим Первое Мая?

I. Где только возможно, мы встретим наш пролетарский праздник однодневной забастовкой, как того требуют постановления международных социалистических конгрессов. При настоящих условиях нельзя ждать всеобщего и повсеместного прекращения работ. Но чем больше препятствия, чем опустошительнее кризис, чем тяжелее давит реакция, тем большее политическое значение будет иметь каждая фабрика, замерзшая на день волею рабочих.

Первомайская стачка снова восстановит связь между рассеянными социалистами-рабочими, она снова покажет пролетарским массам, что ключ от всего общественного производства находится у них в руках, она укрепит боевой дух, оживит революционные традиции и создаст благоприятную атмосферу для роста профессиональных и социал-демократических организаций.

Нет никаких оснований сомневаться, что во всех случаях, когда наши комитеты после предварительной агитации – рука об руку с профессиональными союзами – энергично призовут к первомайской стачке, рабочие откликнутся так же дружно, как во время суда над с.-д. фракцией второй Госуд. Думы.

II. Где стачка невозможна, там нужно вести агитацию, чтобы свой первомайский заработок все сознательные рабочие вносили в кассы партии и профессиональных союзов. Это будет означать: сегодня мы слишком слабы, чтоб бастовать; но мы укрепляем наши организации, чтоб достойно встретить 1-е мая в следующем году.

III. Нужно звать и вести рабочую массу в этот день на сходки, массовки, митинги, большие и малые, – из фабрик, заводов, экономий, мастерских, из квартир, из казарм, наконец, безработных – с улицы. И пусть эти собрания в резолюциях запечатлеют свою братскую солидарность с рабочими всего мира, в частности – с рабочими Австрии и Сербии[46]46
  Эти резолюции необходимо сообщать для опубликования в «Социал-демократ» (центр. орган нашей партии) и в «Правду», а также пересылать в Международное Социалистическое Бюро.


[Закрыть].

Нога в ногу и рука с рукой, готовьтесь, товарищи, достойно встретить Первое Мая!

Пусть этот день откроет эпоху нового расцвета пролетарской борьбы!

"Правда" N 3, 9 апреля (27 марта) 1909 г.

Из русской жизни

I. Правительствующие сенаторы

Среди объевшихся контрреволюционной белены губернаторов, градоначальников, полицейских и других бесноватых, которые пытают, убивают, режут, жгут, истязают, рвут зубами, насилуют – где и как могут – в тюрьме, на улице, тайно и открыто – со зла, из мести, ради развлечения, спьяна, среди этих непотребных человеческих отбросов, пьяных от вина и необузданной власти, «правительствующий» сенат занимает свое особое место. Как поп на эшафоте: сам петли не затягивает, а только благословляет, так и сенат: сам не насилует, а только к изнасилованным приставляет штемпель законности. На то он – высший хранитель права в стране!

Генерал Скалон, этот бешеный волк, одев мундир польского генерал-губернатора, в 1906 г. – без всякого и даже без военно-полевого суда! – расстрелял 17 рабочих, из которых иным не было 15 лет. Расстрелял, ибо, по его словам, против них не было улик, достаточных для суда. Сенат недавно рассмотрел дело и признал – расстрел без суда законным, ибо генерал-губернатор стоит выше закона. Каждый Скалон имеет право сдирать с живых кожу и младенцам вбивать гвозди в голову. Так решил Правительствующий Сенат!

Пабианицкий полицмейстер Ионин убил в 1907 г. из личной злобы политического заключенного Гризеля. Даже царский суд в Варшаве принужден был приговорить Ионина к 12-летней каторге. Но сенат на днях решил: убийца – полицмейстер, а убитый – революционер; значит убийца прав. И отпустил Ионина на свободу.

У Шекспира в трагедии «Отелло» есть такой короткий диалог (разговор):

Брабанцио: Вы – негодяй!

Яго: – А вы, синьор, – сенатор!

Значит сенатор – по общему правилу – хуже негодяя. Не петербургских ли сенаторов предчувствовал Шекспир?

II. Они смеются

Обличая в Думе преследования профессиональных союзов, социал-демократический депутат Покровский^* закончил 25 февраля свою речь словами: «Пролетариат начинает просыпаться и скоро вступит в решительную борьбу». Эти слова вызвали взрыв хохота. Все черносотенные и октябристские животы заколыхались от бурного смеха.

Чего заржали эти раскормленные животные третьей Думы? Неужели на радостях? Нет, не верьте, будто им весело. Это призрак 1905 года прошел пред ними по зале; это остатки волос зашевелились на их плешивых головах; это они испуганным ржаньем ободряли друг друга…

III. Как живет петербургский рабочий

Плохо живет, приходится ответить: и физически, и нравственно… Техническое общество произвело среди отдельных рабочих анкету (опрос), и оказалось, что средний годовой заработок в Питере – 312 руб., или 26 руб. в месяц. Не хватает на необходимое. Сносят в ломбард все, от чего можно отказаться. «Приходится потуже затянуть кушак», пишет один из рабочих. Холостые, вместо квартир, снимают койку, а иные – лишь полкойки. В «угловых» квартирах спят вповалку, на полу. Питаются в живопырнях. Одеваются в отрепья. Рождаемость в пролетарских семьях очень низка, а смертность – страшно высока. Если бы петербургские рабочие не пополняли своих кадров деревенскими выходцами, они вымерли бы в два-три поколения. Значит на вопрос: «Как живет петербургский рабочий?» можно ответить: он не живет, а вымирает.

"Дай человеку то лишь, без чего не может жить он, – и ты его сравняешь с животным!" – говорит великий поэт… Чтоб подняться над животным, человеку нужны два условия: досуг и избыток. И если у него нет досуга, он крадет его у сна. Если у него нет избытка, он крадет его у своей скудости. Он упорно борется за свое право быть человеком, – и если не находит вокруг себя других интересов, он ищет смысла своей жизни на дне бутылки. На духовные потребности, говорит та же анкета, уходит у рабочего в среднем не более 15 руб. в год, тогда как на водку, табак и игры у некоторых рабочих, живущих в углах, уходит до 80 руб. в год. В разгар революции целые заводы постановляли: не пить вина и не курить табаку. Но наступила подлая контрреволюция и наряду с царским самодержавием восстановила царское вино. Революция поднимает и облагораживает пролетария, реакция принижает его.

Но тем ответственнее становится роль социал-демократических рабочих в такую эпоху, как наша. Они – соль своего класса. А если соль утратит свою силу, чем тогда посолить ее? С удвоенной, с утроенной, с удесятеренной энергией нужно нести теперь на фабрики и заводы возрождающую правду социализма. Нужно во всю ширь раскрывать перед рабочим классом его великое историческое предназначение.

Рабочие! Помните слова Лассаля^*: «Всеми помыслами вашими должна владеть великая всемирно-историческая честь вашего предназначения. Не приличествуют вам более пороки угнетенных, ни праздные рассуждения немыслящих, ни даже невинное легкомыслие ничтожных. Ибо вы – та скала, на которой должна воздвигнуться церковь настоящего!»

IV. Успокаивают

Среднее число заключенных в тюрьмах в 1905 г. было 85 тысяч, а в текущем году, после трех лет непрерывного успокоения, 170 тысяч, то есть как раз вдвое больше.

Казнено в течение истекшего года – около 700 человек. Значит, каждое утро, как только царь откроет глаза, на его совесть ложатся уже две новые жертвы.

"Правда" N 3, 9 апреля (27 марта) 1909 г.

Нужна железная метла

(По поводу дворянского съезда)

До революции царское правительство, опираясь на темноту крестьянской массы и на миллионы европейской биржи, стояло «над» всеми классами общества. Конечно, самодержавие и тогда ретиво охраняло своекорыстные интересы помещиков и капиталистов; но в политической области оно расправлялось самовластно, не позволяя даже дворянству совать свой нос в дела бюрократии. Отсюда всеобщее недовольство правительством – также и в реакционной помещичьей среде.

Революция круто и бесповоротно изменила все положение. Под напором масс царизм пошатнулся, потерял свою самоуверенность и стал озираться, ища поддержки. С другой стороны, помещики, напуганные крестьянскими мятежами, раз навсегда отказались от либеральных шалостей, тесно сплотились и решили бороться за свои привилегии до конца. Благодаря этому дворянство, как самый реакционный класс, получило во время революции огромное, небывалое дотоле влияние на обескураженную и растерянную правительственную власть. Совет объединенного дворянства постановлял, Николай II подписывал, министерство выполняло. Карательные экспедиции в деревнях; скорострельные военные суды; роспуск обеих Дум; закон 9 ноября о разграблении общинных земель; воровство тех жалких избирательных прав, какие народ имел до государственного переворота 3 июня – все это было совершено по прямому требованию помещиков. "Революция подавлена земством и дворянством!" – открыто хвалится тверской предводитель дворянства Кушелев.

Но проходят два-три года контрреволюции. За это время дворянство помогло бюрократии стать на ноги и зализало своим языком наиболее зияющие раны самодержавия. И что же? Оправившись, бюрократия снова пытается стать «над» всеми классами – в том числе и над помещиками. Но дворянство уже разлакомилось. Ему уж мало субсидий, ссуд, должностей. Оно уж отведало большего: власти. Оно уже ни с кем не хочет делиться доходом и влиянием – ни с капиталистом, ни с чиновником. Оно требует, чтоб царское правительство оставалось простым приказчиком в дворянском имении, которое зовется Россией. Все государство дворяне хотят превратить в единое привилегированное корыто, из которого они одни могли бы чавкать безраздельно и всласть. И они смотрят злобными глазами, как столыпинское правительство норовит край отечественного корыта отвести для пользования крупной, октябристской буржуазии. Дикий помещик недоволен, ворчит и обвиняет Столыпина в… либерализме.

Это недовольство ярко сказалось на дворянском съезде, заседавшем в Петербурге во второй половине февраля. Тут были две «партии». Одна говорила: "Мы, дворяне, победили революцию, а правительство заставляет нас делить добычу с капиталистами. Долой Столыпина!" Другая партия возражала: "Зачем подрывать у дуба корни? Правительство сберегло наши земли, доходы, привилегии, – пока спасибо и на том!" Другими словами. Крайняя правая партия помещиков, набив рот государственным пирогом, рычит: "Мало! Мало!" А умеренно-правая, урвав жирный ломоть, из которого сало течет по пальцам, выражается вежливо: "Покорнейше благодарим, – нельзя ли еще-с?" Разногласие, значит, не очень глубокое.

Первое место на съезде благородного сословия занимал Гурко, бывший товарищ министра, попавшийся в скверных плутнях с хлебом для голодающих крестьян и выгнанный со службы. Теперь он громит правительство без пощады: "Россия беднеет, крестьянство нищает, мы стоим на краю пропасти". Почему такое? Что случилось? "Земля все больше уходит из рук дворянства" – жалуется Гурко. Поэтому – горе мужику: крестьяне не могут жить без пана-барина. "Совершенно правильно!" – гудит в ответ дворянская орда.

Но часть дворян всполошилась. Зашумели, загалдели, замахали жадными лохматыми пастями. Как так: народ бедствует? Встает помещик Кованько. "Вздор это, – говорит. – Крестьяне благоденствуют. Они живут лучше, чем мы. Питаются прекрасно, пьют и напиваются на свадьбах". Встает Кушелев. "Первым делом, – говорит, – нужно усилить на местах власть и отдать ее под контроль дворянства… Напрасно правительство кормит голодающих: с казенного пайка мужик действительно спивается и беднеет". Встает курский дворянин Марков^*, депутат Думы. «Вся беда, – говорит, – в том, что русское крестьянство мало трудится»… «Верно! – вопят дворяне: – Браво!». Горят дворянские ладони от аплодисментов.

Самарский предводитель дворянства Наумов внес предложение: ежели крестьяне, купцы или мещане покупают дворянскую землю, то нужно покупателей на 10 лет облагать налогом в пользу дворянских обществ. Однако некоторые из «умеренных» усомнились: конечно, говорят, проект заманчивый; однако, пока что нужно погодить: время еще не созрело! Зато оба направления: крайнее правое и умеренно-правое оказались совершенно согласны в вопросе о земстве. Так как правительство хочет наряду с помещиками допустить в земства – не рабочих, не крестьян, разумеется, а представителей крупной буржуазии, то дворяне решили: всеми силами и всеми мерами бороться против расширения земского избирательного права!.. Они сделаны из крутого теста, эти господа дворяне. Сомнений или жалости они не знают: с кровью, с мясом вырвут, если завидят лакомый кусок.

Кадеты думали покончить с дворянством, заплатив ему за землю по «справедливой» цене. Не тут-то было: столь дешево себя дворяне не продадут. Для них земля – не только рента (земельный доход). Она для них – основа всего их сословного засилия: с землей у них в руках бесчисленные должности (земского начальника, «предводителя», губернатора и пр.), с землей у них – земство, дворянский банк, ссуды, субсидии, наконец, вся государственная власть – с ее царем, с ее полицией и армией.

Нет, дворяне себя не продешевят. И голыми руками их от земли не оторвешь. Тут нужен большой железный заступ революции, чтобы соскрести их с их насиженных мест, и могучая метла нужна, из колючей проволоки, чтобы из всех уголков и закоулков государства вымести вон жадное, наглое, жестокое и подлое сословие дворян – вместе с первым российским дворянином Романовым и его чиновничьей челядью!

"Правда" N 3, 9 апреля (27 марта) 1908 г.

К чему пришли

Третья Дума закачалась. Устоит ли, нет ли – неизвестно. Но уже шакалы и гиены крайней правой поют Думе отходную, уже министерство Столыпина еле-еле держится на ногах, уже октябристы причисляются не к правительственной партии, а к оппозиции, уже замышляется в реакционном подполье новый государственный переворот. Либеральная и особенно октябристская пресса в страхе щелкает зубами: гибнет третья Дума, последний оплот российской самодержавной конституции.

I. Что случилось?

Да что случилось? Почему это Дума, которая одобряла все мероприятия контрреволюционного правительства; которая щедрой рукой давала Романову в год полмиллиона новобранцев и миллиарды рублей на армию, на полицию, на великих и малых князей, на казнокрадов всякого ранга, на тюрьмы, на палачей, на столбы, на перекладины и на веревки; Дума, которая объединялась в зубовном скрежете, как только на трибуне появлялись представители рабочих и крестьянских интересов; почему эта противонародная, господская, капиталистически-помещичья, насквозь реакционная Дума вдруг увидела над своей головой нож бюрократического абсолютизма, грозящий нанести ей смертельный удар?

Чтоб ответить на этот вопрос, нужно вспомнить: откуда взялась третья Дума? Какие классы стоят за нею? Кому она полезна, а кому вредна?

II. Оглянитесь назад!

В октябре 1905 года российский пролетариат сапогом своим наступил на священнейшую самодержавнейшую корону царскую. Конституционный манифест 17 октября и есть отпечаток пролетарской подошвы на золоте Мономаховой шапки. Уж сколько бы ни лгали реакционные историки и либеральные политики, этого факта им ни залгать, ни вытравить со страниц истории не удастся! Был, был такой день и час, когда Николай II, сжавшись в комок под тяжелым пролетарским каблуком, подписывал дрожащею рукою торжественную бумагу о правах и вольностях народных.

Надо, однако, прибавить, что перед октябрем и во время октябрьской стачки рабочий класс еще не был в своей борьбе совершенно одиноким. Он стоял в первом ряду, под самым жестоким огнем, но за ним тянулись нестройные толпы его союзников и полусоюзников.

Тяжело, точно медведь, пробуждающийся после зимней спячки, ворочалось многомиллионное крестьянство. "Земли поболе, податей помене!" стоном раздавалось над деревней российской. И грозная опасность крестьянского восстания трепетом наполняла души царской бюрократии и удесятеряла силы пролетариата.

В городах теснее всего примыкали к рабочим широкие круги интеллигенции. Школа, университет, литература, наука, пресса, – все, чем живет, кормится и дышит интеллигенция, – самодержавием попрано, исковеркано, ограблено. Гибель царизма, демократический строй, развитие техники и культуры, вот что лишь могло бы обеспечить интеллигенции свободу, достаток и полный расцвет. И она горячо сочувствовала рабочим, подхватывала их демократические лозунги, поддерживала, чем могла, их стачки и демонстрации.

Но даже и капиталисты в этот первый период революции не выступали открыто против пролетариата, а в некоторых случаях и прямо поддерживали его. Самовластье сатрапов-губернаторов, лихоимство, государственная бесхозяйственность и бестолочь, невежество и бедность народа, все это и капиталистам стало поперек горла. Они весьма хотели посбить спеси с чиновничества и прибрать государственное хозяйство к собственным рукам. "Своими революционными действиями рабочие устрашат царское правительство, оно обратится к нам за поддержкой, а мы заключим с ним конституционный контракт, выгодный для нас" – так рассуждали представители капитала. И пока что снисходительно относились к политическим выступлениям пролетариата, нередко даже выплачивали рабочим за стачечные дни.

Всего удивительнее, однако, что даже многие помещики не без симпатии относились в эти недавние времена к стачкам и демонстрациям городских рабочих. Но и этому были свои причины. У господ дворян давно имелся свой зуб против правительства: во-первых, оно – на их взгляд – слишком щедро покровительствовало промышленникам и слишком мало пеклось о землевладельцах. Во-вторых, царская бюрократия вознеслась уже слишком высоко и нередко без всякой церемонии наступала даже на дворянские мозоли. В-третьих… в-третьих, стачки городских рабочих не причиняли помещикам ущерба: только бы сельские рабочие оставались тише воды, ниже травы.

III. Мнимое единодушие

Словом, казалось, все – против царского правительства, все – за свободу. Да недолго длилось это мнимое единодушие: без году неделю.

Первым оскалил клыки помещик. Слишком уж зловеще зашевелились у него под боком мужички. Гарью запахло в деревне: это выкуривали дворян из насиженных гнезд. "Казаков! Штыков! – завопили вчерашние земские либералы: – где власть? чего дремлет? подавайте нам сильную власть! Если политическая свобода означает для нас лишение земли, – к чорту свободу! Да здравствует самодержавная нагайка!"

Вслед за помещиком в ожесточение пришел капиталист. Конституционный манифест добыт, а рабочие не успокаиваются. Объединяются, волнуются, создают свои Советы Депутатов, самовольно сокращают рабочий день, призывают к продолжению борьбы, дезорганизуют производство, ущербляют барыш. "Довольно! Нужен порядок! Необходима сильная власть!"

В это время, т.-е. между октябрьской стачкой и декабрьским восстанием 1905 г., образовались две буржуазные партии: кадетская, опирающаяся, главным образом, на «солидную» интеллигенцию, и октябристская, состоящая из крупных капиталистов и отчасти помещиков.

Кадеты говорили: "Крестьяне! не прибегайте к революционным мерам. У нас уж есть конституция. Мы вам добудем землю мирным путем, через будущую Государственную Думу. А вы, господа помещики, не приходите в отчаянье: за вашу землю мы вам заплатим полноценной монетой из народного кармана!"

Октябристы говорили: "Капиталисты и помещики, объединяйтесь! Против рабочих и крестьян! В защиту прибыли и ренты! Мы – за правительство, правительство – за нас!"

Социал-демократы говорили: "Ложь, будто у нас есть конституция. Полиция, бюрократия, армия, а значит и вся власть по-прежнему в руках царя. Ложь, будто помещики мирно уступят свои владения. Только революционной силой можно вырвать у царя власть, а у помещиков – землю".

IV. Кто оказался прав?

Социал-демократы! Издав конституционный манифест, правительство не стало дожидаться созыва Думы, а выпустило свою полицию и армию на народ. Социал-демократия призвала к отпору, к восстанию, к борьбе за власть. Откликнулся лишь пролетариат. Либеральная интеллигенция робко жалась к сторонке, кадетская партия умыла руки. Октябристы образовали сочувственный хор при царских башибузуках. Крестьянство в массе своей не сознавало еще, что путь к земле лежит через труп царского самодержавия. Пролетариат оказался, таким образом, в декабре изолирован и много отдал крови своей под пулями темных деревенских парней в солдатских мундирах…

V. Что показали две первые Думы?

– Вы видите, – сказали кадеты: – восстание раздавлено. Не путем борьбы, а путем соглашения с монархией мы добудем для народа свободу и землю.

В первых двух Думах господствовали кадеты. Они неутомимо призывали народ к терпению и спокойствию, а правительству предлагали полюбовную сделку. И что же? Правительство не только не вняло их увещаниям, но разогнало две кадетские Думы, одну за другой, и изменило избирательный закон. Почему? Это совершенно ясно. Правительство как бы говорило кадетам: "Господа либералы! Заключив с вами сделку, успокоим ли мы народ? Разве вы отвечаете за рабочие массы? Разве за вами стоит народ? Разве он верит вам? Смотрите: у рабочих – своя собственная партия; крестьянские представители в своих требованиях также идут дальше вас. Значит и после соглашения с вами нам придется стрелять в народ картечью. Какой же нам толк заключать сделку с адвокатами и профессорами? Нет, ступайте, господа, по домам!"

Первые две Думы показали всю жалкую беспочвенность либеральной тактики соглашения. Добром ни царизм, ни дворянство не уступят ни нитки. Ласковыми словами их не проймешь. Борьба тут нужна решительная и беспощадная…

VI. Третья Дума

Третью Думу Столыпин составил из помещиков и крупных капиталистов. Одной ногой он стоял на шее банковского дельца Гучкова, другой – на шее помещика Маркова. Казалось, положение совершенно прочное. Но вот в последнем месяце закачался Столыпин и с ним вместе – вся Дума.

Что произошло? Да просто Гучков с Марковым слишком резко рванули государственное корыто – каждый в свою сторону. Вот равновесие и нарушилось. И это не случайность, ибо у Гучковых и у Марковых интересы разные, во многом противоречивые.

До революции между представителями капитала и землевладения был вечный антагонизм. Революция сблизила их, сковала их общим страхом перед пролетариатом и крестьянством, общей тоской по "сильной власти". Но революция стихла, страх стал понемногу испаряться, и вместе с тем противоречие интересов выступило наружу.

– Мы победили революцию, – говорят помещики, – и требуют в награду, чтобы вся страна, со всеми своими должностями, доходами и богатствами была отдана им на поток и разграбление.

– Революция побеждена, – говорят капиталисты, – но наши барыши по-прежнему не обеспечены: в стране порядка нет, администрация разбойничает, народ голодает, армия бессильна. Мы требуем конституции!

Но это легко сказать. Где у капиталистов сила, чтобы отвоевать подлинную конституцию? Нет у них такой силы. Тут народная масса нужна, тут необходим революционный натиск. А революции и массы капиталисты боятся больше, чем самодержавной анархии. Стоит на сцену выступить рабочим и крестьянам – и Гучков снова поторопится протянуть руку Маркову.

VII. Что дальше?

Как сложатся события в ближайшие месяцы, предсказать нельзя. Может быть, все останется временно по старому. А может быть, дикий помещик добьется своего: распустит Думу, прогонит Столыпина и восстановит ничем не прикрытое самодержавие.

Но как бы ни сложились ближайшие события, пролетариату не приходится теряться, ибо ему нечего терять.

Если третья Дума еще на время удержится, мы скажем: "Что же? Пусть история продолжает свой предметный урок. Пусть Столыпины, Гучковы, Бобринские и Пуришкевичи еще поработают над развитием классового сознания масс. Клянемся, что работа их не пропадет даром!"

Если же третью Думу уберут вон, мы столь же спокойно скажем: "Не запугаете! Снимайте, снимайте жалкую маску. Покажите народу самодержавную рожу в ее дореволюционной наготе. Вы хотите отнять у нас думскую трибуну, вы собираетесь нас окончательно загнать в подполье? Что ж! Мы уже сидели с головой в подполье – и вышли из него. Поверьте: выйдем снова! Не динамитными бомбами мы вам ответим: бомба взрывается и исчезает. Объединением пролетарских масс, укреплением нашей партии ответим мы вам, развитием социалистического сознания, которое не тонет в воде и не горит в огне. А там уж ход событий сам укажет пролетариату, когда занести над головой самодержавной гадины каблук для последнего смертельного удара".