Текст книги "Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника"

Автор книги: Лев Троцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 57 страниц)

3. Вокруг третьей Думы

Третья Дума

Третья Дума – что бы ни говорили теоретизирующие лакеи реакции – есть дар революции, хотя бы в том же смысле, как труп дохлой собаки, оставленный на песчаной отмели морским приливом, есть «дар» океана. Запросы, комиссия государственной обороны, лидер левой, лидер правой, ложа министров, ложа журналистов – ничего этого не было бы, если б пролетариат в октябре 1905 г. не наступил сапогом на священную корону самодержца всероссийского и царя польского. Руководители третьей Думы хотят во что бы то ни стало уничтожить память об ее происхождении: они готовы дать все, чтобы только так или иначе приобщиться к «исторической» власти. С другой стороны, наши несчастные радикалы – радикалы за непригодностью к чему-либо лучшему – требуют, чтоб социал-демократия, единственная заноза в теле законопослушной Думы, сама оборвала свои революционные связи с прошлым и стала бы обеими ногами на почву «права». Не ждите от этих господ политического анализа: они всецело находятся в плену парламентарной бутафории. Сколько бы они ни брюзжали против третьей Думы, они не могут не сознавать, что она одна придает смысл их существованию. Их прообразом является один из персонажей Достоевского, радикал Келлер, неуч с лакейской душою: «как они между собой объясняются, – говорит он с восторгом об английском парламенте, – ведут себя, так сказать, как политики: „благородный виконт, сидящий напротив“, „благородный граф, разделяющий мою мысль“, „благородный мой оппонент, удививший Европу своим предложением“, т.-е. все вот эти выраженьица, весь этот парламентаризм свободного народа – вот что для нашего брата заманчиво»… Как они суетятся, несчастные, чтоб охранить российский институт благородных виконтов от всяких опасностей! «Революция кончилась, – напевают они ежедневно в уши социал-демократии, – смиритесь, иначе вы готовите диктатуру дикого помещика!» «Вы хотите диктатуры? – увещевают они реакцию, – но этим вы только готовите революцию!» Они пугают всех, потому что сами запуганы до мозга костей.

Прежде чем становиться на почву права, мы попытаемся ответить на вопрос: может ли третья Дума стать отправным моментом конституционного развития страны?

I

Формально-руководящей партией третьей Думы являются октябристы, представители московской биржи, крупного капитала вообще. В течение 1905 г. эта социальная группа прошла ряд этапов по пути к своему консервативно-либеральному самоопределению.

9-ое января с его революционным отголоском в стране впервые толкнуло широкие круги предпринимателей на путь открытой оппозиции. "Настроение народных масс, – писала в январе одна из самых сильных организаций капитала, так наз. "совещательная контора железозаводчиков", – является грозным предостережением: никакими репрессиями не остановить движения, имеющего глубокие корни в народе". 18 октября, в день опубликования конституционного манифеста, контора писала гр. Витте: "Мы должны прямо заявить: Россия верит только фактам; ее кровь и ее нищета не позволяют уже верить словам". Не будучи, по собственному заявлению, в теории поклонницей всеобщего избирательного права, контора выражает свое убеждение в том, что "рабочий класс, проявивший с такой силой свое политическое сознание и свою партийную дисциплину, должен принять участие в народном самоуправлении". Было бы слишком грубо видеть здесь только декоративную политику: капитал искренно надеялся, что широкая политическая реформа позволит беспрепятственно вращаться маховому колесу индустрии. Но движение масс с каждым днем ярче обнаруживало свой социально-революционный характер: в то время как плантаторам сахарного производства грозила конфискация земель, на всю промышленность надвигался призрак восьмичасового рабочего дня. Но помимо страха пред революцией, лихорадочно возраставшего в течение двух последних месяцев 1905 г., были более узкие, но не менее острые интересы, которые гнали капитал к немедленному союзу с правительством. На первом месте стояла нужда в деньгах, и объектом вожделений и организованных атак явился Государственный Банк. Это учреждение служило гидравлическим прессом той "экономической политики", великим мастером которой в течение десятилетия своего финансового хозяйничанья был Витте. От операций банка, а вместе с тем от взглядов и симпатий министра, нередко зависело быть или не быть крупнейших предприятий. В числе других причин, противоуставные ссуды, учеты фантастических векселей, вообще фаворитизм в сфере экономической политики, немало способствовал оппозиционному перерождению капитала. Когда же под тройным влиянием войны, революции и кризиса банк свел свои операции к minimum'у, многие капиталисты, в том числе и оппозиционные, попали в тиски. Им стало не до общих политических перспектив, – нужны были деньги во что бы то ни стало. "Мы не верим словам, – сказали они графу Витте в 2 часа ночи с 18 на 19 октября, – дайте нам факты". Граф Витте запустил руку в кассу Государственного Банка и дал им «факты» – много фактов. Учет резко поднялся – 138,5 милл. рублей в ноябре и декабре 1905 г. против 83,1 милл. за тот же период 1904 г. Кредитование частных банков увеличилось еще значительнее: 148,2 милл. рублей на 1 декабря 1905 г. против 39 милл. в 1904 г. Возросли и все другие операции. "Кровь и нищета России", предъявленные капиталистическим синдикатом, были учтены правительством Витте, – и в итоге образовался "Союз 17 октября". Таким образом, у изголовья партии, которая сейчас держит в своих руках третью Думу, лежит не столько политическая, сколько денежная взятка. Героическая борьба петербургского пролетариата за восьмичасовой рабочий день и восстание в Москве помогли окончательному самоопределению этого политического образования.

Нам уже приходилось выяснять в другом месте, что хозяйственное ничтожество нашего городского мещанства обусловливает политическое ничтожество буржуазной демократии. Концентрированный характер производства обусловливает на одном полюсе оппозиционное бессилие капиталистической буржуазии, оторванной от народных масс, наполовину чужестранной, на другом – огромную революционную роль пролетариата. Это создает для крупного капитала безвыходные политические противоречия. Он нуждается в либеральном режиме и в сытом крестьянстве. Но сдвинуть бюрократию и дворянство с их позиций возможно только путем решительной борьбы, – опыт это достаточно показал. Между тем, революционная борьба, чем она шире и успешнее, тем более оттирает капиталистическую оппозицию и усиливает пролетариат. Он создает самостоятельную политическую организацию, выдвигает свое классовое самоуправление в каждой мастерской и в огне борьбы за государственную власть наносит жестокие удары привилегиям капитала. Этот последний вынуждается к отпору – и от собственного политического бессилия апеллирует к старой государственной власти. Октябристы дают нам законченную картину этой тактики.

Оптимисты за счет буржуазной оппозиции – эти бескорыстные экземпляры имеются и в рядах нашей партии – без особенных затруднений объясняют, почему реальный русский либерализм, худосочный и плешивый, так мало похож на ту румяную златокудрую фигуру, которую они создают на издержки собственного воображения: в период реакции причиной предательств либерализма является, по их мнению, пассивность народных масс; в период победоносной революции виною трусости и ничтожества буржуазной оппозиции оказывается классовый натиск пролетариата, т.-е. «излишняя» активность тех же народных масс. Таким образом, все несчастье русского либерализма состоит в том, что он, обещая многое, как "вещь в себе", не находит, однако, такой комбинации политических условий, при которой он мог бы реализовать свои обещания в мире явлений.

Простаки, думающие, что "капиталистическая буржуазия напугана не столько самой революцией, сколько теми перспективами, которые она развернула"[34]34
  См. «Голос Социал-Демократа» N 1–2, стр. 3, статья «В стане победителей».


[Закрыть], «перспективами, которые при ближайшем исследовании оказываются вполне иллюзорными», – эти простаки наделяют капиталистическую буржуазию суевериями из своих собственных средств. Напрасно! Капиталисты – люди трезвые. Капиталисты знают, что такое классовая борьба и какой размах придает ей революция. С этими вопросами они познакомились не по развернутым революцией историческим перспективам, а в жесткой практике обыденной жизни, на фабриках и в конторах – в тех твердынях, против которых рабочие ведут правильную осаду. Русский капитал только тогда перейдет на сторону революции, когда педанты от «трезвости» изобретут предупредительное средство против классовой борьбы.

II

Руководящую силу реакции образует, конечно, крупнейшее поместное дворянство. Когда Столыпин от имени правительства брал под свою защиту 130.000 помещиков, он в сущности клеветал на себя, рисуя свою политику слишком демократической. Число помещиков с ежегодным доходом свыше тысячи рублей можно определить в 60.000 душ. В их руках находится около 75 миллионов десятин земли, ценою около 6 миллиардов рублей. Но операции крестьянского банка за годы революции позволяют заключить, что аграрное движение обрушилось не на все дворянство, но почти исключительно на имения свыше 500 десятин. Таких поместий в стране около 30.000, – и их владельцы образуют, главным образом, становой хребет контрреволюции. Класс чистого социального паразитизма, крупное землевладельческое дворянство по существу враждебно даже невинным конституционным обрядностям современного русского парламентаризма: оно с достаточным основанием предпочитает вершить свои дела не на театральных подмостках. Но как класс правящий, тесно связанный с судьбами бюрократической монархии, оно вынуждено в большей или меньшей мере проделывать лицемерие официальной государственности. В этом смысле классическим типом нынешней политики российского дворянства является его коронованный глава. Он непосредственно принимал доклады министра погромов Трепова, он обменивался сочувственными телеграммами с покрытыми кровью вождями черносотенцев, он теперь систематически дарит свое помилование всем осужденным громилам. И в то же время он принимает у себя депутатов Думы и посылает своих министров произносить пред ними речи. Он подает пример умеренно-правым депутатам, этим погромщикам по натуре и конституционалистам по высочайшему повелению. Подлинный характер этой жадной своры раскрывается не в сдержанных при всей своей разнузданности выступлениях думской фракции, а в откровенных постановлениях Совета объединенного дворянства.

Крайнее правое крыло Думы образуют погромщики sans phrases (без дальних слов). В результате думской дифференциации их осталось теперь очень мало: с минским Шмидом^* солидаризировалось 25 человек, а с «Союзом русского народа» – менее десяти. Но они воплощают собою боевую армию контрреволюции за стенами Таврического дворца. Это «народ» реакции: озверелый мещанин захолустья, воспитанник арестантских рот, выгнанный со службы пристав, привратник дома терпимости, деревенский кулак милостью полиции, волжский крючник, молдаванский кулак и темный выходец деревни, оглушенный грохотом фабричной машины. Социальное отчаяние, духовное варварство, нравственный разврат, изуверский фанатизм и наемная готовность соединились в кроваво-грязный ком «Союза русского народа».

На лондонском съезде нашей партии автор этих строк поддерживал «поправку», которая должна была установить разницу социальной природы Совета объединенного дворянства и Союза русского народа^*. Эта разница в течение истекшего года сказалась в ряде расколов по линии привилегированного дворянского паразитизма и плебейской демагогии, в изгнании из Союза Пуришкевича, безграмотного полишинеля с наполеоновскими замашками, олицетворяющего контроль дворянства над разнузданными санкюлотами Дубровина^*, и, наконец, в образовании «националистической» и «умеренно-правой» фракции, в которые вошло большинство депутатов, избранных при помощи голосов и кулаков погромного Союза[35]35
  В националистической фракции около 30 депутатов, в умеренно-правой – свыше 70.


[Закрыть].

Революция может и должна использовать классовый антагонизм внутри реакции, чтобы оторвать народные группы, одурманенные развратной демагогией, от того сословия, в лице которого она имеет смертельного врага: ее победа – для него утрата 75 миллионов десятин и социальная смерть.

III

Дворянство хочет реставрации абсолютизма, хочет, но не может. Капитал хочет либерального режима, хочет, но не смеет. Оба они нуждаются в крепкой государственной власти и создают для нее опору. В прениях по поводу ответного адреса, превративших Государственную Думу на несколько дней в учредительное собрание контрреволюции, дворянская правая не позволила наименовать существующий строй конституционным, представители капитала «отвергли» самодержавие. Перст божий ясно руководил этим собранием, которое, против своей воли, с божественной простотой формулировало то, что есть: есть самодержавие, ограниченное народным представительством, существующим дотоле, доколе его терпят. И есть народное представительство, ограниченное страхом небытия. Или, если хотите, нет ни самодержавия, ни конституции, а есть временное военно-бюрократическое правительство контрреволюции на основе равновесия дворянства и капиталистической буржуазии. Мы говорим «временное», ибо равновесие это крайне неустойчиво.

Дворянство, благодаря веками выработанному сословному инстинкту, ведет свою линию с замечательным упорством. Всюду и везде оно вытеснило, исключило или подвело под опалу либеральных деятелей самоуправления и чиновников. Третий элемент земств беспощадно разогнан, и сейчас земские вандалы истребляют последние остатки местной культуры. Совет объединенного дворянства, при котором Союз русского народа состоит на роли «молодца» для кровавых поручений, добился замещения ряда административных и судебных постов своими ставленниками – вплоть до сената, вплоть до самого министерства. Но благородному сословию не терпится. Московское дворянское собрание отказывается приветствовать «работоспособную» Думу и требует реставрации неприкрытого абсолютизма. При малейшем замедлении министерства в выполнении дворянских предначертаний распространяются "зловещие слухи" об отставке Столыпина, на плечах которого держится все здание правового строя.

Крупная буржуазия готова мириться со многим. Сосредоточив в стенах своих фабрик живую революцию и поставив в зависимость от нее движение своих машин и поступление своей прибыли, она весь военно-полицейский аппарат государства с закрытыми глазами предоставляет старой "исторической власти". С своей стороны она создает боевую капиталистическую организацию, "Совет съездов представителей промышленности и торговли", который функционирует, как составная часть бюрократического механизма. Но влиятельный в деле обслуживания «профессиональных» нужд капитала, всесильный в деле пресечения скромнейших попыток рабочего законодательства, торгово-промышленный Совет бессилен в вопросах общей политики, которою руководит Совет объединенного дворянства. Капитал пошел бы и на это, – если б только бесконтрольное хозяйничанье дикого помещика не означало расхищения государственного бюджета, прогрессивного обнищания деревни и дальнейшего сужения внутреннего рынка. Но с этим-то московская биржа не может примириться, хотя бы и хотела.

Таким образом, основные интересы союзников, объединенных страхом пред революцией, антагонистичны. И если протянется революционное затишье, этот антагонизм неизбежно и со всей резкостью выступит наружу, нарушит неустойчивое политическое равновесие и поведет к выполнению программы московского дворянства, т.-е. к полному упразднению представительства. Все поведение сильнейшей думской фракции – октябристских депутатов 154 – окрашено страхом перед этой перспективой. Чем больше, однако, страх парализует их политическую волю, тем наглее становится дикий помещик.

Слева от себя октябристы имеют резонатор своих страхов – кадетскую фракцию[36]36
  Она насчитывает 54 депутата. Рядом с нею стоят прогрессисты и мирнообновленцы – 29 человек, а также национальные группы: польское и польско-литовское коло – 18 чел. и мусульманская фракция – 8 депутатов.


[Закрыть]. В третьей Думе кадеты достигли крайних пределов политического унижения. Они заявляют о своем искреннем, глубоком, бескорыстном желании держать стремя правительственной реакции, – им отвечают пинком ноги. Пощечинами, тухлыми яйцами, ударами дворянского арапника гонит думское большинство партию Милюкова в оппозицию, но в экстазе христианского смирения она в ответ на все заушения устраивает овацию Столыпину и свидетельствует свое почтительное доверие внешней политике цусимцев. Роспуск третьей Думы и временная реставрация абсолютизма вернули бы эту партию к ее доисторическому существованию, выразившемуся преимущественно в литературном трепете. Но и противоположный исход не сулит ей политических триумфов: она сделала с своей стороны все, чтобы к моменту нового революционного подъема бесславно сойти со сцены, уступив свое место партиям борьбы.

IV

Мы рассматривали выше состав Думы с точки зрения противоречия между крепостническим паразитизмом и капиталистической эксплуатацией. Этот водораздел проходит внутри думского большинства. Его прямым последствием является законодательная импотенция Думы.

Драться с революцией один на один, прятать голову от ее бомб и стрелять ей в грудь из пулемета абсолютизм умел и до 17 октября. Но этого оказалось недостаточно. Перед господствующими классами встала неотразимая и неотложная задача: обокрав народную революцию, разрешить ее социальные проблемы на пути парламентского законодательства. Но взаимное приспособление господствующих классов друг к другу и к старой власти привело к тому, что возникшее в результате двухлетних перекраиваний и перетасовок представительство оказалось абсолютно неспособным ни на какую инициативу. У людей 3 июня нет ни объективной, ни субъективной возможности претворить потенциальную энергию революции в реформаторскую работу законодательной машины. Объединенные страхом, но разъединенные интересами, они парализуют друг друга.

А между тем главный социальный вопрос революции – аграрный – как грозный призрак стоит за стенами Думы. Огромный, страшный, но неуверенный в себе, он ощупью переступает ее порог и неуклюже садится – увы! не только на скамьи трудовиков. Из правого фланга Думы, над которым развевается знамя тьмы, суеверий и византийского раболепства, выступает мужик и требует экспроприации дворянской земли. Так революция смеется над мудростью мудрых…

* * *

Мы предполагаем поговорить о роли крестьянства в русской революции в одной из следующих статей. Здесь мы хотели бы сказать еще несколько слов о работе нашей фракции в третьей Думе. Несомненно, что положение представителей социал-демократии исключительно трудно. Депутаты правой ведут себя на заседаниях, как кони победителей в храме побежденных. Во время речей социал-демократических депутатов они пронзительно ржут и стучат копытами. Председатель бессовестно зажимает рот социал-демократическому оратору при малейшей его попытке отступить от господствующей в Думе официально-условной лжи в сторону политической правды. Для выступления на трибуне в этом зале, насыщенном парами дикой ненависти и звериной злобы, революционер должен теперь обладать не меньшим мужеством, чем для появления на баррикаде. Товарищи, выполняющие этот тяжкий долг, имеют полное право рассчитывать на признание со стороны партии. Критиковать отдельные выступления фракции мы считаем делом довольно бесплодным – не только потому, что в отдельных случаях можно идти различными путями, отправляясь от одной и той же точки зрения, но и потому, что даже в случае некоторых заведомых ошибок нам трудно судить, лежит ли в основе их простой недостаток опытности и находчивости, отсутствие парламентских дарований или принципиально фальшивая позиция. Мы позволим себе поэтому только несколько замечаний относительно руководящих принципов социал-демократической деятельности в третьей Думе.

Можно предоставить кадетам гадания на кофейной гуще относительно долговечности «парламента» 3 июня. Но несомненно, – и выше это мы старались выяснить, – что нынешнее думско-правительственное равновесие, определяемое оборонительным союзом крупного землевладения и крупного капитала, является совершенно неустойчивым. И длительное затишье и серьезный толчок извне одинаково могут разрушить эту комбинацию. Социал-демократическая фракция должна, разумеется, неутомимо посыпать солью отвратительные раны, разъедающие тело правительственного блока. Но если бы она захотела свою главную – хотя и «временную» – миссию видеть в том, чтобы разъединить буржуазию и дворянство, как то упорно советуют некоторые партийные публицисты, то она потерпела бы фиаско, развратившись жалкой дипломатией думских кулуаров, порвавши связь с общими задачами массовой борьбы и превратившись в конце концов в составную часть третьеиюньской Думы. Положение, бесспорно, весьма сложное, но наилучшие способы выхода из трудных положений всегда очень просты. Основная задача социал-демократической фракции, всегда и везде, при всяких обстоятельствах, состоит не в том, чтобы объединять и раскалывать партии других классов, а в том, чтобы вокруг своей партии объединять свой собственный класс. Это может кое-кому показаться тривиальным, но и об этой тривиальной истине следует напоминать тем мудрецам, которые пытаются ввести классовую динамику революции в узкое русло своей собственной ограниченности.

Социал-демократическая фракция может, в зависимости от условий времени и места, отказаться от широкой внедумской работы – это вопрос техники. Социал-демократическая фракция может оказаться вынужденной подчиняться всем тем формальным ограничениям, которые налагаются на нее пребыванием в Думе – это вопрос техники. Но если бы к этим вынужденным ограничениям она захотела прибавить еще самоограничения, вытекающие из соображений "высшего реализма" и высшего государственного «такта»; если бы в погоне за блуждающими огоньками парламентского успеха фракция – в условиях такой невероятной нищеты масс – решила бы ослабить свою атаку на капиталистическую эксплуатацию, чтобы "тем ярче" обнаружить варварство крепостнического строя; если бы в погоне за "концентрацией общенародной оппозиции" она решила бы «временно» отодвигать на задний план кровные и неотложные требования рабочих масс, она убила бы в них интерес к политике, скомпрометировала бы партию и поставила бы крест на себе самой. Широко развернуть рабочую программу, поставить в Думе ребром все те вопросы, которыми живет рабочая масса – вот главная задача – все остальное приложится к ней. Организация общественных работ для безработных! Восьмичасовой рабочий день! Свобода профессиональных союзов! Эти требования должны не переставая звучать в третьей Думе, как удары набата. Нет того парламентского средства, которое наша фракция не обязана была бы привести в действие, – от запроса через законопроект к обструкции – чтобы поставить в порядок думского дня рабочую программу, пробудить и сосредоточить на ней упавшие политические интересы рабочих масс. Если остервенелое думское большинство в ответ на такую настойчивость выбросит фракцию из Таврического дворца, она сможет со спокойной совестью сказать себе: "Я не бесплодно вошла в Думу и не бесплодно вышла из нее".

"Przeglad Socyal-demokratyczny", 1908, апрель, N 2.