Текст книги "Золотой Конвой. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Некоторое время ехали молча.

– Послушайте, Андрей Севастьяныч, – с каким-то внутренним трудом заговорил Гущин. – С выходом Гиммера, вы как старший, встали на командование. Хочу спросить, – что вы думаете делать? Положение у нас аховое.

– Сам знаю.

– Нас было слишком мало еще до начала движения. Секретность нарушена. Враг... не уверен что он сбежал, может быть снова идет по нашему следу, и ждет момента. Штабс-капитан Гиммер получил пулю только потому, что у нас даже не было людей, чтоб пустить боковое охранение. Нас послали на убой. Создается впечатление, что этим – Гущев вскинул глаза наверх – не жалко ни нас, ни нашего груза. Какая-то чудовищная, совершенно невероятная нераспорядительность!

– Что же вы предлагаете Эдуард Васильевич? – Медлявский повернулся в седле к Гущину.

– Еще одна такая стычка. Любая стычка. И нам всем конец. – Закусил губу Гущин. – У нас нет ни единой возможности для исполнения возложенного на нас приказа. Мы не дойдем.

– Я все это знаю. Так все же, что вы предлагаете?

– Надо... Надо избавляться от груза! – Вскинул на него глаза Гущин. -Спрятать, захоронить! Отметить место, и уходить. В нашем положении нас никто не осудит.

– И куда прикажете спрятать? – Дернул щекой со шрамом Медлявский. – Под елочку положить, с запиской: 'подарок Мороз Иваныча'? Или ямку в земле копануть? Так у нас малые пехотные, и две большие саперные лопаты. Даже лома нет. А земля промерзла в камень. А красные как? Мы положим, а они через полдня возьмут?

– А может, они совсем отстали?

– А если нет? То-то обрадуются.

– А черт бы его побрал, это золото, – Гущин потер лицо. Мы с вами, как пират из старого романа. Корабль разбило, а тот тонет, и пытается плыть с сундуком. Только сундук тяжелее. Иногда надо просто бросить, и отпустить.

– Вы хоть представляете, сколько стоит, что мы везем? Это часть государственной казны. И я не отдам её красным.

– Да ведь погибнем, Андрей Севастьяныч, – с какой-то усталой определенностью сказал Гущин. – Без всякой пользы погибнем. А золото красные так и так возьмут. А не красные, так кто-то еще. Мало что ли шаек по лесам шастает? Разве не глупо? Ну возьмут они это чертово золото! Ну так наши потом отобьют. Мало оно из рук в руки ходило? Золоту все равно. Его никто не бьёт, ему всякий хозяин рад... О наших жизнях речь. Умрем -так без пользы. А выживем, – так, может, еще послужим отечеству. Я вот иногда еду, и думаю: – открыть эти чертовы ящики, по горсти в каждый карман, и... А лошадей постреляем, – пусть красные его на своем горбу из тайги вывозят.

– Больше при мне попрошу таких разговоров не заводить, – холодно отчеканил Медлявский. – При повторении буду вынужден рассматривать по закону военного времени.

– Да я... – Замялся Гущин, – Я же Андрей Севастьяныч, только...

Окончить Гущин не успел. Ветви впереди зашевелились. Медлявский дернул руку к кобуре своего 'Кольта', но узнал черный с серым офицерский полушубок. Это был прапорщик Эфрон, посланный в головной дозор.

– Что случилось, Прапорщик? – Медлявский настороженно поддернул к себе на грудь карабин.

– Вам нужно это увидеть, господин штабс-капитан. – Голос у Эфрона был слегка... необычным. – Признаюсь, такого я не видел.

– Что там?

– Там впереди крепость.

– Что? – Медлявскому показалось, он ослышался.

– Старая крепость. – Повторил Эфрон. – Вам нужно взглянуть самому.

***

Все-таки у Эфрона был изумительно острый глаз. Это действительно была крепость. Но крепость настолько поглощенная природой, слившаяся с ней, -что можно было проехать буквально в ста метрах, и принять её за часть ландшафта. Лес здесь стоял свободнее, потому что заросли елей сменили сибирские кедры. Окоем чуть раздвинулся, и в однообразии леса стали видны две доминанты. Первой была скала, которая хоть и невысоко, но поднималась над окружающими деревьями, будто остров в бело-зеленом море. Вторая -крутой холм, метрах примерно в пятиста. Этот залешенный соснами холм, и венчала крепость.

Коновой оставили внизу у подножья холма. Наверх пошли Медлявский, Эфрон и Краузе. Сперва казалось, что на вершине холм теряет свою природную гладкость, и часть его как-то неестественно выдается вверх. Ближе стало понятно, что там, наверху, находится мощный насыпной вал, высотой больше чем в два человеческих роста. А поверх вала шла деревянная стена-частокол, из огромных бревен. Темные, заточенные на конус верхушки стволов не принимали на себя снег, и потому сразу явно обнаруживали человеческую руку. По углам крепостных стен, находились 'башни' – с натяжкой так можно было назвать эти чуть приподнятые и закрытые навесам площадки за все тем же частоколом, в которых когда-то видно переживала непогоду во время дежурств стража. Ясно было видно, что крепость давно покинута. Прямо на валу, разрушая его, уже выросли деревья, причем не только малые ели и сосенки, но и несколько больших, возрастом во много десятков лет. Не было видно людских следов. Холм был занесен снегом. На ближайшей башне снег лежал внутри крыши, давно провалив сгнивший навес.

– Занятный форт... – пробормотал пробираясь по снегу Краузе. – Смотрите, господа, ров!

Действительно, крепость окружал ров, так же не уберегшийся от деревьев, и потерявший глубину.

– Все по правилам фортификации, – заметил Эфрон. – Возвышенность, вал, ров... Облей зимой стены водой, чтобы вал встал в лед, – и в свое время крепостица выдержала бы любую осаду.

– Да, все сделано по уму. – Согласился Медлявский, вертя головой. – Но по правилам какого века? Крепость не подземная. Явно не рассчитана на защиту от мощной артиллерии. Это даже не 19й век...

– Сколько ж ей лет? – Неизвестно кого спросил Краузе.

– Кто знает... – Покачал головой Медлявский. – Обойдем вокруг. Попробуем найти вход, господа.

Со входом повезло, пошли в нужную сторону, и он обнаружился сразу за поворотом. В центре этой стены были ворота, с небольшим навесом над частоколом над ними. Ворота стояли настежь открытыми, распахнутыми внутрь, во двор. Одна из створок давно просела и перекосилась под собственным весом. Вторая вообще частично развалилась, и лежала на земле.

– Странно, – заметил Эфрон. – Как раз перед входом ров совсем теряет глубину...

– Потому что здесь похоронен подвесной настил, – объяснил Медлявский. – Он вставал через ров, когда надо было проехать, а будучи поднятым, дополнительно прикрывал собой ворота. А теперь вон, лежит внизу... Проберемся внутрь, господа. Может быть, это место будет хорошей стоянкой.

Помогая друг-другу, чтоб не скользить по снегу, спустились в утративший свое значение ров. Поднялись с другой стороны, и вошли в оставленные открытыми ворота. Двор был пуст, занесен снегом, больше у стен, меньше по центру. Деревья смогли одолеть стены, и несколько кедров и елей росло внутри периметра. Оплывшие вырезы в теле вала показывали, где шли лестницы на площадки у стен. Никаких построек во дворе не было. Однако, ближе к центру двора виднелась яма, с остатками накрывавших её некогда бревен. А обвалившийся навес, от которого остались только столбовые бревна и контур крыши, уводил под укрепленную деревом арку, в самом земляном валу. Ход был почти по колено занесен снегом.

– Медлявский подошел, достал запрятанный под полушубком, чтоб не вымораживать батарею, электрический фонарик, и посветил в арку. Желтый луч заметался

– Ход во внутренние помещения, или потерна... Не разобрать...

Он задумчиво похлопал по держащему арку дереву.

– Думаете зайти внутрь? – Скептически поджал губу Эфрон. – Помилуйте, штаб-капитан, здесь все ветхое. Не дай бог эта галерея сядет вам на голову.

Медлявский сильно ударил кулаком по арке. Дерево отозвалось твердо. Он оглядел двор, кое где-дерево человеческих построек сдалось, видны были белые разводы и черная гниль, схваченные до лета морозом. Но основной частокол стоял. И он, и перекладина арки были неестественно серо-желтого цвета. В свое время их чем-то пропитывали, выстаивали на совесть. Он еще раз ударил по арке, в другом месте, – и снова кулак встретил твердую преграду.

– Рискну, пожалуй, – решил Медлявский. – Схожу внутрь, посмотрю, что там.

– На кой вам это надо? – Удивился Эфрон.

– Считайте это... инстинктом кладоискателя. – Улыбнулся Медлявский.

Эфрон глянул на Медлявского, неожиданно, его спокойное лицо будто бы треснуло, и он громко захохотал.

– Что с вами, Борис Викторыч? – Удивился Медлявский.

– А-ха... Простите, штабс-капитан. – Эфрон старался унять смех. – Но это правда... смешно... Сколько пудов золота мы который день тащим у себя на закорках?.. Инстинкт... Кладоискателя... Ха-ха-хаа!

Эфрон заразил. И теперь засмеялись уже все втроем. Искреннее и душевно. Даже меланхоличный Краузе заходился тоненьким, коротким смешком.

– Инстинкт кладоискателя... – Эфрон вытер с глаз выступившие, и тут начавшие замерзать слезы.

– Ну, тогда считайте это просто любопытством. – Разгладив усики усмехнулся Медлявский.

– Я с вами, – Краузе тоже достал фонарь.

– А я уж, увольте, подожду здесь – развел руки Эфрон. – Никогда не хотел быть засыпанным заживо, бррр. Меня уже как-то прихоронило немецким снарядом, в блиндаже... – Он посмотрел вслед удаляющимся в темный ход двоим, и крикнул вслед. – Хоть пистолеты в руки возьмите! Вдруг там какой зверь логово себе устроил!

Медлявский и Краузе, меж тем, шли по темному коридору, освещая его фонарями. Почти сразу он свернул, сообразно расположению вала. В стенах виднелись остатки световых колодцев, ныне замусоренных и полностью заплывших землей. Обустроенный по стенам и потолку мореным деревом, коридор был пуст, и шел на снижение. Через несколько десятков шагов он вышел в коридоре появилось ответвление вправо. Медлявский глянул туда, и увидел вдалеке свет.

–Выключите на секунду фонарь, Краузе, – попросил он попутчика, сам щелкая пуговкой на своем.

Искусственный свет погас, и в ответвлении впереди более явственно забрезжило.

– Свет? – Удивился Краузе.

– Ну ясно, – Медлявский вновь включил фонарь – это та самая яма, что мы видели во дворе. – Потолок провалился, – вот и светит.

– Однако Эфрон прав. – пробормотал Краузе. Ветховато тут. Как бы не присыпаться...

– Там потолок был накатный. А здесь сделан свод.

– Ну да...

– Идемте дальше по главному ходу.

Они двинулись дальше. Ход расширился, и превратился в комнату. Лучи фонарей выхватывали фрагментами из тьмы старый длинный топчан у стены. Не выморенный как свод, он казался совсем ветхим. С другой стороны, шел некий деревянный стеллаж, с торчавшими из него стержнями. На стене были устроены полочки, на которых стояли какие-то миски.

– Общее спальное место. – Заметил Краузе. – Что-то вроде казармы.

Медлявский тронул рукой миску на полке, посветил внутрь.

– Лампада, – до сих пор фитиль торчит. Окаменело все...

Краузе посветил в другую сторону, на стеллажи. На одном из стержней что-то висело, смотанное кольцами, то ли веревка, то ли еще что. Краузе тронул, и та хрупко развалилась кусками, опав на пол. В углу стеллажа стояло... -Краузе подошел поближе.

– Копье! – Он осторожно тронул бурый наконечник. – это ж сколько тут всему лет? Выходит, еще до появления огнестрельного оружия! Это ведь, может, научная ценность. Сюда бы археологов.

– Вы больше все руками хватайте, чтоб оно совсем развалилось – ехидно посоветовал Медлявский. – То-то археологи вас потом поблагодарят.

Краузе одернул руку от копья.

– Впрочем, – Вздохнул Краузе – какие уж теперь археологи...

– Ничего прапорщик, смута не вечна. – Медлявский осветил фонарём вокруг. -Когда-нибудь война кончится, заживем как прежде... Будут вам археологи. Может даже, наши имена в науку попадут, за открытие.

– Думаете? – Оживился Краузе.

– Ну, на краеведческом уровне, точно. А пока пойдемте, посмотрим дальше.

Они двинулись в ход в дальнем конце подземной 'казармы'. Там он свернул вправо.

– Поворачиваем, сообразно ходу вала наверху, – заметил Краузе.

– Вы правы... Что тут?...

Ход вывел еще в одну комнату. Это помещение было так же укреплено деревом, но не все. Одна из стен была каменной. Не искусственный, а природный камень. В нем зияло отверстие, – так же скорее природного характера – неровных скальный ход уходил вниз. Кое где, в самых крутых местах, впрочем, явно облагороженный человеческой рукой, сделавшей ступеньки.

– Экий вертеп... – Посветил в ход Краузе. – Холм-то, выходит, скальный.

– Так ведь и снаружи недалеко видна скала. Помните?

– Да. Полезем?

– Ну... – Медлявский глянул внутрь. – Вы же хотели увековечить имя в науке? Вдруг там самое интересное? А то, представьте, сообщим мы о находке. Так и так, нашли древнюю крепость, а вниз не пошли, потому что испугались... Товарищи засмеют.

– Идемте! – Краузе решительно шагнул в зев пещеры.

Они начали осторожно спускаться вниз.

– Воздух с землистым духом, но терпимый, да? – Сказал Краузе на ходу. – Я вот только сейчас подумал, что в пещерах могут быть ядовитые природные газы.

– Поздно подумали, – отозвался Медлявский. – Но да, вроде дышится нормально.

– Как вы думаете? Это русская крепость? – Спросил Краузе.

– Не знаю. Может и нет. Тут и до русских люди веками жили. Если не ошибаюсь, это земли бурят-монголов. А до них еще кто-то был...

– Так ведь, то дикари.

– Дикарь – понятие условное. Крепости-то они строить точно умели. Сибирь был край дальний, но от мира не оторванный. Были у них связи с разными землями.

Ход тем временем окончился, и вывел в большую скальную пещеру.

– Пусто, – Разочарованно водя лучом фонаря, констатировал Краузе.

– А вы чего хотели?

– Не знаю. Чего-нибудь.

– А мне эта пещера, так очень даже нравится, – задумчиво осмотрелся Медлявский.

– Чем же?

– Не забывайте, что мы не ищем сокровища. Мы их спасаем.

– То есть вы думаете?.. – Переспросил Карузе.

– Да. Пойдемте-ка наверх.

***

Гиммер открыл воспаленные глаза, и попытался оглядится, тяжело и вяло ворочая бессильной головой. Над собой он видел только низкий потолок, со старыми деревянными скрепами, на которых играли отблески освещавшего помещение живого огня.

– Где?.. Я... – Просипел Гиммер, пытаясь двинуться под давившей будто плита, неподъёмной шубой.

В поле зрения появилось расплывчатое лицо солдата в папахе. С трудом сфокусировав взгляд, Гиммер разглядел на папахе кокарду русской армии. Затем, вглядевшись, вспомнил и лицо. Это был один из солдат-поводырей, из команды унтер-офицера Овчинникова.

– Очнулись, ваше благородие? – Спросил солдат. В поле зрения появилась оловянная кружка. – Воды хотите? Теплая.

Гиммер кивнул, и разлепил потрескавшиеся от мороза губы. Солдат одной рукой поднял Гиммеру голову, другой аккуратно прислонил кружку к его губам. Вода смочила губы, горло, потекла по щеке. Это было хорошо. Миг хорошего в нескончаемом мутном мареве лихорадки. Солдат осторожно напоил его, вытер какой-то тряпицей что пролилось с лица. Действовал солдат с привычной ловкостью няньки. Видно, доброе сердце, и долгий уход за животными породили в нем деликатность, которой позавидовала бы иная медицинская сестра. Гиммеру каким-то оттенком мысли стало стыдно, – не должен офицер быть в таком виде перед солдатом. Но ему было так плохо, что и эта мысль отошла. Другие думы, поважнее, всколыхнули сердце.

– Спасибо, солдат... – Ворочая непослушными, будто чужими губами, просипел Гиммер. – Как... фамилия?

– Докукин я, ваше благородие. Рядовой 5-го обозного парка.

– Докукин... – Гиммер опять попробовал приподняться. – А... где мы?

– Лежите, лежите, – ваше благородие, – мягко толкнул его в грудь солдат. -Мне их благородие, штабс-капитан Медлявский велели тут же сообщить, коли вы очнетесь. Чичас, током его позову, вы и побалакаете.

Солдат поднялся, подхватил от стены звякнувшую ремнем винтовку, и куда-то побежал. Только и затих топот его сапог. Гиммер заворочался. Руки под накинутой шубой двигались будто он был в какой-то морской впадине, на многокилометровой глубине, и на каждое движение приходилось преодолевать давление толщ воды. Дотянулся до кобуры, провел рукой по клапану. Оружность на мгновение уняла тревогу.

Снова послышались шаги, на этот раз парным перестуком. В поле зрения появилось лицо Медлявского. Озабоченный грустный херувим, с обмороженными щеками и шрамом.

– Как вы?

– Медлявский... Где мы?.. – Повторил свой главный вопрос Гиммер.

– В старом заброшенном форте, Климентий Максимыч. Обнаружили его прямо посреди тайги. Бог знает, сколько ему лет... Я оставил здесь отряд на отдых. Какие-никакие стены, и можно спокойно развести костер.

– А красные?

– Дали им отлуп.

– Преследуют?

– Бог весть. С того боя, где вас ранило, пока не появлялись.

– Плохо... – Прошептал Гиммер.

Медлявский на минуту задумался, что означает это 'плохо'. Впрочем, в какой-то мере, да: неизвестность, – худший враг военного...

– Клементий Максимыч, – Медлявский наклонился ближе. – О главном хотел с вами поговорить. Положение наше, бедовое. Людей осталось мало. Напоремся на добрый отряд неприятеля, – груз уйдет к нему. Но здесь, в этом форте, есть очень хорошее место. Крепость стоит на насыпном холме, а под ним, -скальная пещера. Ход к ней проложен через земляной вал. Я приказал расторочить лошадей, и перенести все ящики с грузом, в эту пещеру. Вход в неё, как раз справа от вас, – видите, дыра идет в скалу? Думаю, нескольких гранат, что у нас есть, хватит, чтобы обрушить вал. Так мы основательно запечатаем пещеру, и надежно захороним груз. Здесь он спокойно пролежит до лучшего времени. А там, дай бог, снова начнем наступать. Сюда придет нормальный отряд, и по нашим отметкам извлечет клад. Что думаете? Это самое лучшее, что мы можем сделать в нашей ситуации.

– Нет... – Гиммер отрицательно замотал головой. – Нельзя... У нас же приказ. Понимаете? Приказ... Идти, с грузом... Прорываться...

– Так ведь дурацкий приказ, Клемент Максимыч, – ласково-усталым заметил Медлявский. – И отдали его, – дураки, наши беспросветные. Это я как, честный офицер, перед любыми чинами скажу. Нас послали чтобы уберечь золото. Но не дали для этого никакой возможности. Значит, нам надо самим позаботится о ценностях отчизны, вверенных нашему попечению. Лучшего варианта, чем предложил, я не вижу. Уйдем отсюда, – больше такого шанса не представиться.

– Приказ... – Горячечно прошептал Гиммер. – Приказы... не... обсуждаются... Штабс-капитан. Отдохнуть... затем. Сниматься с грузом... и идти... идти!

Медлявский закусил губу.

– Ладно, Клементий Максимыч. Мы только встали на стоянку. Время подумать у нас еще есть. Вы... отдыхайте пока.

Медлявский поправил сползшую с плеча Гиммера шубу, и встал.

– Докукин, – позвал он солдата. – Следи за штаб-ротмистром. Я попрошу унтер-офицера Овчинникова потом прислать тебе смену, чтоб ты тоже отдохнул.

– Да я ничего, Ваше благородие,– отозвался Докукин. – Дело привычное.

– Ну-ну. Как костер-то? Не травит тут, под сводом?

– Не-а, ваше благородие. Как оконца под потолком заново пробили, – все в них идет. Умные мужички эту крепость строили.

– Да уж, не дурнее нас. Ну так ты следи, Докукин.

– Есть, ваше благородие!

***

Медлявский вышел из старой казармы, где разместили Гиммера, подсвечивая фонарем прошел старым туннелем, и вышел наружу, во внутренний двор крепости. Дело шло к вечеру. Там пофыркивали освобожденные от груза лошади. У большого костра, в который пошли старые бревна от рухнувшего навеса и мертвые нижние ветви елок, грелись и готовили еду солдаты. Ворота загородили засекой из срубленного дерева. На старой стене караульные уже успели протоптать тропинки. Старая крепость снова ожила. Пусть и короткой, призрачной жизнью, на краткий срок стоянки.

Медлявский поднялся по расчищенному и подновленному ступенчатому склону вала к стене, и разминувшись с часовым, прошел к одной из башен. Там, разметав часть снегового заноса, и очистив место под не обрушившейся частью крыши, караулил прапорщик Эфрон. Тот повернул голову, заслышав шаги Медлявского.

– Ну как тут? – Спросил Медлявский.

– Все тихо. – Отозвался Эфрон. – Хотя, видимость конечно не идеальная. Слишком много леса подобралось к стене.

– Такой лагерь лучше никакого.

– Правда.

– Но Краузе не зря ушел, – Медлявский посмотрел на дальнюю скалу, торчавшую примерно в полукилометре. – Интересно, как он там? Мне перед ним неловко. Мы тут в тепле, а он...

Краузе ушел днем, вскоре после того как встали на стоянку. Он отпросился оседлать соседнюю скалу. Все-таки на данном участке она была главной доминантой, возвышающейся над лесом. С неё можно было издалека увидеть чужой стояночный костер. При этом, с неё был и неплохой вид на старую крепость. Когда крепость строили, такое соседство не было критичным. Но теперь, для снайперской винтовки Краузе, – крепость была в досягаемости. И если бы кто-то напал на стоянку, свой снайпер в тылу оказывался весьма полезен при обороне.

– Не беспокойтесь, Андрей Севастьяныч, – произнес Эфрон, прервав раздумья Медлявского. – У Краузе феноменальная холодовая выносливость. Все-таки, -между нами, – какой-то из его немецких предков-поселенцев согрешил с местной самоедкой. Лежит сейчас, завернулся в шубу, снегом сверху присыпался. Вернется как всегда, будто в баньку попарится сходил.

– Да уж, – коротко улыбнулся Медлявский. – Но меня больше волнует его моральное состояние.

– В каком роде? – Удивился Эфрон.

– Перед тем как уйти на скалу, Краузе признался мне. Он узнал одного из красных, которые нас преследуют. Оказался его однокашник по училищу. Даже фамилию твердо помнит – некто Сенцов. Прапорщик закатал ему пулю в лоб.

– Может, обознался? – Усомнился Эфрон. – Игра нервов.

– Может... В любом случае, это его мучает. Когда Краузе рассказывал, у него были больные глаза. Видимо, они дружили...

Они помолчали.

– А что штаб-ротмистр? – Спросил Эфрон.

– Гиммер плох. Впрочем, очнулся. Я с ним говорил. Но я даже не уверен, что он вполне понимает ситуацию. Моему предложению отказал. Порывается нести груз дальше.

– Самоубийство, – лаконично бросил Эфрон.

– Да. И почти гарантированная сдача груза врагам.

– Вам не надо слушать его. – Решительно сказал Эфрон. – Гиммер не в состоянии трезво оценить обстановку. Вы должны принять командование. При любом разбирательстве я буду вашим свидетелем, и разделю ответственность. Что думаете сами?

Медлявский задумался. Растворил пуговицу на полушубке, и сунув руку под полу, коснулся георгиевского креста на груди.

– Знаете, за что я получил 'георгия', Эфрон? И вот этот 'кольт'? И этот шрам, кстати... Они мне достались одновременно.

– Хм... – Эфрон помедлил. – Как-то не было случая спросить. Но раз вы сами завели разговор... Говорят, что в великую войну, вы чуть ли не в одиночку остановили полковую походную колонну австрияков. Правда?

– Нет. – Медлявский покачал головой. – Это была батальонная колонна. И мы их не остановили. Разве только замедлили. Ненадолго. Они раскатали нас, как скалка тесто.

– Медлявский помолчал, потер шрам.

– Я тогда был совсем сопляк. Служил в артиллерийском парке. Мы стояли в тылу, рядом с госпиталем. А австрийцы прорвали фронт. И получилось, что между госпиталем и ими – только лес. Поднялась, конечно, паника. Раненных грузили на подводы, а мне с горсткой солдат и добровольцев, дали приказ -задержать австрийцев сколько сможем. Там был один госпитальный раненный, Петр Дымов. Штабс-капитан, теперь я с ним уже сравнялся в звании... Он был опытный, сказал, что в лоб мы австрийцев не удержим. Предлагал завлечь их огнем, и отступая, отманивать от госпиталя. Но я боялся, что австрийцы не втянуться за нами, поэтому жестко оседлал дорогу, и дал бой. Мы продержались минут десять. Почти все там легли. Меня оглушило гранатой. А вскоре, наши части подошли, и встречным боем, заставили австрийцев отступить. Это был мой первый бой. И вот, за то, что я угробил почти всех солдат и офицеров, что пошли за мной, – мне дали 'Георгия'.

– А 'кольт'? – Спросил Эфрон. – Подарок?

– Нет. – Медлявский машинально сжал рукоять – Это как раз кольт того самого, штабс-капитана. Дымова. Я взял, потому что ему он стал не нужен... Понимаете, Эфрон? Я выполнил приказ, разменял людей на награду. Но если б я тогда немного подумал, послушал этого Дымова, – я мог бы задержать австрияков дольше, а потерять людей -меньше. Дымов, Васильчиков... Я даже не знаю фамилий всех, кто там был. И кто там лёг.

– Не вините себя, Андрей Севастьяныч, это война. На ней гибнут.

– Да. Только вот, я больше не хочу выполнять приказы как попка. У меня голова не только чтоб кокарду носить. Я не хочу за просто так угробить вас, и солдат. Поэтому... Я захороню наш груз. И совесть моя будет спокойна.

***

Краузе лежал, удобно устроившись на каменистом скальном выступе. Холод не слишком его беспокоил, – спасибо длиннополой овечьей бурке, что он всегда возил с собой при коне, и сейчас взял с собой на скалу. Шитая из белой овечьей шерсти, здесь она была одновременно и обогревом, и укрытием. Одну её часть он расстелил на скале, второй накрылся, почти завернув себя в рулон. Вкупе с теплой одеждой, это защищало его от холода скалы.

Он оказался прав, – скала была прекрасным наблюдательным пунктом. Более того, когда-то и её использовали люди. Видимо – те, из покинутой крепости. Потому что, когда Краузе забрался на верх, он обнаружил явные, пусть и давние следы человеческих рук. Кто-то, долгим, упорным трудом, расчистил на скале наблюдательную площадку. Заглубил небольшую горную складку, превратив её в своеобразный каменный окоп на 'боевом гребне': Камень видно горячили костром, а потом обливая его водой. Следы создания, это неприметной снизу площадки, здесь были видны до сих пор. Заглубление до сих пор хранило на стенах следы сколов. И направленна эта площадка была как раз к старой крепости.... По прикидке Краузе, получалось, что где-то у вершины скалы, должны были быть и другие площадки, стерегущие другие стороны света. Но он не стал лазить вокруг вершины, довольствуясь тем, что сразу нашел подходящую ему позицию.

Винтовка лежала рядом, а Краузе периодически просматривал местность вокруг крепости с помощью цейсовского бинокля, да проводил нехитрую гимнастику пластуна, – напряжением мышц, не вставая, разгонял застывавшую кровь по жилам. Крепость была как на ладони. Краузе видел поднимающийся от разведенного во дворе костра, дым, и фигурки ходящих по земляному валу часовых. По валу прошел Медлявский, и поговорив о чем-то с Эфроном, снова спустился вниз. Все фигуры были в пределах действительного огня. Странное чувство, глядеть на знакомых, в которых не собираешься стрелять, через снаряжение снайпера.

Краузе был высококлассным стрелком. Он знал об этом без гонора, со спокойным достоинством. Еще до войны он неоднократно побеждал на армейских соревнованиях по стрельбе. На любом месте своей службы, он сходился с местными охотниками. Не теми – опереточными, время от времени вылезавшими из городских домов, дабы похвастаться друг перед другом дорогущими ружьем от 'Голанд энд Голанд', и убив полторы утки, вновь вернутся к привычному быту. А настоящими – которые жили промыслом. Ловцами, которые для того чтоб добыть зверя, сами почти превратились в зверей. Он охотился с самоедскими добытчиками, с древними морщинистыми лицами, и неутомимыми телами. Некоторые из них до сих пор стреляли из дульнозарядных ружей, к которым сами лили пули. Были и такие старики, кто полагался на лук, и смеялся, глядя на ружья... У них он учился красться, таиться, ждать. Самое трудное, – ждать, перетерпеть засадой осторожность зверя.

Во время Великой Войны он оказался в составе 'русского легиона', который был отправлен на помощь союзникам во Францию. Там он прошел курс в составе французской снайперской школы. У французов дело было поставлено с размахом. Винтовки оснащались телескопическими прицелами, которые приближали к тебе врага. На дальней дистанции мушка больше не закрывала тело противника, достаточно было насадить его на 'пенёк' прицельной марки. Использовались передвижные бронещиты. Искусственные маскировочные укрытия, вроде полых пней, внутри которого мог сокрыться стрелок. Были и мохнатые шотландские костюмы, облачившись в который человек начинал напоминать лешего, и действительно мог буквально раствориться в лесу.

Краузе учился, смотрел, сравнивал. Телескопическими прицелами ему случалось пользоваться и раньше, правда те были длинной почти во всю длину винтовки, здесь же они были значительно менее громоздкими. Стреляли французы весьма метко, но, пожалуй что, по русской мерке слишком долго целились. Однако сам французский подход, при котором стрелки были обеспечены многими фабричными полезностями, которых вовсе не было на родине, заставлял Краузе испытывать чувство неловкости и досады. Почему в небольшой Франции могли сделать то, чего не могла изготовить огромная Россия?.. Единственное, что несколько утешало, немалая часть этих кундштюков было по происхождению британскими. И к британским снайперам, французские стрелки питали примерно те же чувства, что и он сам к французам.

Ему доводилось встречаться с немецкими снайперами. Самая опасная добыча -человек. Однажды какой-то умелец с той стороны заставил его почти весь световой день просидеть в заполненной стылой водой воронке. Это было плохо, но лучше чем у напарника, который раскидал мозги в грязи... Краузе пробовал высовывать из воронки свою маскировочную скатку, – самым краешком – и тут же получил в ней дыру. Краузе еще шерудил скаткой, но тот больше не стрелял; – ждал настоящего, живого. Они – тот и Краузе – прекрасно поняли друг-друга. Удивительно чувство близости с человеком, который хочет тебя убить.

А в другой раз Краузе перехитрил немца. Тот неделю терроризировал передний край. Краузе вышел против него, – и поймал. Меткая стрельба на войне отличалась от соревнований тем, что призов за неё часто не было. Сидевшая в окопах пехота так наоборот покрыла Краузе матом, потому что снайпер убивал только неосторожных, а за его гибель позицию батальона закидали снарядами размером с чемодан. Но в тот раз приз все-таки нашел Краузе. Через три дня штурмовая команда, ходившая на ничейную землю, нашла труп немца, и честно принесла Краузе его винтовку. Маузер был поврежден, – пуля Краузе сперва вошла в ложу у затвора, и только потом расколотила немецкому коллеге голову. Но прицел был в полной исправности. Краузе оглядел его, и приятно удивился чистоте и четкости немецкого стекла. Этот прицел он снял, и увез с собой, в Россию. Уже здесь умельцы из полковой мастерской, помогли установить прицел на отобранную Мосинскую винтовку, и сделали загнутую козьей ногой рукоять затвора, чтоб та не стукалась при перезарядке в прицел. Говорят, вещи взятые с мертвецов, приносят несчастье. Краузе не замечал. Прицел не подводил. Немецкое качество. Но теперь с этой винтовкой ему пришлось охотится на тех зверей, который он никогда не мечтал добыть – на соотечественников. Это была плохая война. Плохая охота.