Текст книги "Золотой Конвой. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– А раз верно, – так и собирайтесь быстрее! Сами слышали! Золото есть, братва. Осталось в эшелоне на станции. А красные колчаковцев поджимают. Как начнется тут кипеш, мы еще успеем свое откусить! Так что – по коням!

Загудело, замельтешило. Хрипели кони, гикали люди. Сквозь разбитые ворота выводили бывших конвойных лошадей.

Атаман влез на коня, пристрожил его, встал перед пленными.

– Ну, господа хорошие. Теперь как бог вам даст. Выберетесь, так молодцы. А не выберетесь – зверю в лесу тоже корм нужен. Воля! – Он поглядел на Медлявского. – Эй, офицер. Не хочешь ко мне в ватагу пойти? Я, в отличие от твоего начальства, своих не бросаю.

– Благодарю, нет. – качнул головой Медлявский. – Имею присягу.

– Кому, присягу-то? – Фыркнул атаман. – Колчака твоего, ровно на следующий ден, как вы вышли со станции, чехи арестовали.

– Как? – Отшатнулся Медлявский. – А кто возглавил армию?

– Откуда я знаю? – Пожал плечами атаман. – У вас генеральского дерьма много. Найдется кому тебя на убой послать, если своей головой думать не начнешь. Так что, пойдешь ко мне?

– Нет, – мотнул головой Медлявский. – У нас разные политические взгляды.

– Ну-ну... – Атаман глянул на краскома. – А ты, красный? Айда ко мне. Что тебе за советы воевать? Согнали вы нищебродов в советы – так они все равно ничего путного не смогут. Потому что нищеброды. Ты стань сам себе хозяином.

– Неа.

– Чего так?

– Ты сегодня живешь. – Пожал плечами краском. – А я за лучшее завтра воюю.

– Ясно. – Скривился атман. – Тоже политический. Что вы за люди такие, политические? Убиваете за то, чего и пощупать нельзя. Хуже зверей... – Он поглядел на офицеров и краскома. – Ну мы щас уедем. А вы тут можете, без нас, за политику продолжить. Пару винтовок на земле найдете. А мне на пути больше не попадайтесь. В следующий раз, у вас может смешной шутки в запасе не найтись. Айда ребята!

Атаман пришпорил лошадь, и поехал к выходу из крепости. За ним потянулись конные лешаки. Через пару минут крепость опустела. Только постепенно стихал среди деревьев перестук лошадиных копыт, и голоса.

***

– Черт, – главарь долистал дневник до последних страниц, и с досадой отбросил его в сторону, – Не было тут никакого золота! С самого начала не было.

– Как это, не было? – Переспросил его сиплоголосый боевик, начальник его охраны.

– А вот так. – Буркнул чиновник. – Видимо, 'попилили' его заранее. А коновой – пустышка. Сто лет назад, люде не дурнее нас были. Тоже умели бюджет правильно распределять. Ё-мое, в первый раз за всю карьеру меня мертвецы нагрели. Блин, неделю по буреломам проползал, отпуск взял...

Он закряхтев встал с ящика, убрал очки в футляр, обернулся к командиру охраны.

– Сворачиваемся. Выводи нас отсюда, Лёша.

– Здесь километрах в шести есть место, где может сесть вертолет, -отозвался Лёша. Видимо хорошо изучивший местность по картам.

– О, еще столько тащиться!..

– Как вариант, можем поднять вас отсюда, но это придется делать на эвакуационной петле.

– Нет уж, не дай бог еще уронят меня. Пойдем.

– А с этими что? – Кивнув на нас спросил Лёша.

Максим Александрович хмуро взглянул на нас.

– А что, с этими? Пусть катятся куда хотят, кладоискатели херовы.

– Вдруг начнут проблемы создавать, жаловаться.

– На меня? – Усмехнулся слуга народа. – Кому? Президенту? Или на деревню дедушке? Не смеши, Леша. Единственное, что у нас хорошего в стране, -быдло на свое место поставлено. Пошли.

– Минуту, – отозвался Лёша, и повернувшись к одному из своих велел -Толик, забери 'таблетки'.

Означенный Толик кивнул, подскочил к нашим рюкзакам, начал открывать их, и выворачивать содержимое на землю. Бренчали термосы, сыпались запасные носки, и прочий походный скарб. Опустошив очередной рюкзак, он начинал щупать его внутренности, и доставал из каждого небольшой плоский маячок, размером чуть побольше юбилейной монеты. Толик показал нам троим маячки, цокнул, и задорно улыбнулся, – будто фокусник, который продемонстрировал публике веселый фокус.

– Теперь вы снова нечипованные, – хохотнул он. – Не потеряйтесь, зверушки.

Другой охранник тем временем брал наши ружья, разряжал, отмыкал магазины, и бросал все это вместе с патронташами, в тот самый провал в центре двора, заполненный костями.

Через пару минут они уже собрались. Лёша подошел к нам, и равнодушно глядя дал последние инструкции.

– Пока мы не уйдем, с колен не вставать. Дальше катитесь куда хотите. Если увижу, что идете за нами, – положим рядком в тайге. И не узнает никто.

Не дожидаясь ответа, Леша пошел к своей группе. Те что стояли у нас за спинами, начали отходить. Слуга народа в окружении охраны направился к выходу.

– Максим Александрович, – вдруг крикнул стоявший в стороне брат-Коля. – А я?

– А, извини, про тебя-то я и забыл совсем, – отозвался на ходу Максим Александрович. – Пошел ты на хер!

– Максим Александрович, – заблажил Коля, идя вслед за уходящей группой. -Не бросайте меня здесь! Я же не виноват! Я... Я вам все как было рассказал! Кто ж знал, что клад фальшивый!

– А на хрена ты мне нужен, без клада? – Не поворачивая головы, поинтересовался слуга народа.

– Я... Я отработаю... отслужу... Только не бросайте меня здесь!

– Ты на меня и так работаешь, со всем народом, – хохотнул чиновник -платишь налоги на которые меня содержат. Но ты меня в траты ввел. Отнял мои деньги. Мое время. Ты мне теперь должен. По жизни. В девяностые я б тебя на счетчик поставил. А щас, уже вроде и незачем... Толку от тебя никакого. Делать ты ни хрена не умеешь. Некрасивый. Даже в турецкий бордель тебя не продашь. Никчемный ты человечек.

– Максим Александрович, пожалуйста!.. – Гундел удалявшийся вслед за группой Коля, – Отработаю... Как хотите, отработаю...

Так они и ушли за ворота, растворились в лесу.

Я стиснув зубы поднялся с затекших колен.

– Ну, спасибо тебе, Ваня, – с чувством сказал я, повернувшись к другу. -За чудесный отпуск, с комарами и губернаторами. И за очередную 'пантеру в болоте'.

Ваня тоже поднялся, виновато глянув на меня.

– Накрылась ипотека, – пробормотал он.

– Ну, и чего теперь делать? – Спросил Павел.

– А ты не очень-то расстроен, – поглядев на Павла заметил я.

– Так, живы остались. Могли вообще убить. – Дернув головой в сторону ворот, где скрылись наши пленители, сказал он.

С этим спорить было трудно. Я потер щетину.

– Пойдемте, соберем вещи в рюкзаки. Потом надо достать из ямы оружие. Без него в лесу худо.

Мы переглянулись, и поплелись к разбросанным рюкзакам.

***

Гиканье банды затихло вдали.

Краском и Медлявский остались стоять в опустевшей крепости. Медлявский озирался вокруг. Все казалось каким-то нереальным. Он приготовился умереть, – а не случилось.

– Эвон сколько жизни внезапно на руки привалило, – вторя его мыслям сказал краском. – Не знаешь сразу, куда и тратить...

– Так тебя как зовут-то? – Спросил Медлявский у краскома.

– Харитон я. – Представился Красокм. – Харитон Екимов.

– А я Андрей, – Представился Медлявский.

– Ну, со знакомством, Андрей. – Кивнул краском. – Я так понимаю, у нас перемирие?

– Похоже так.

– Ну и добро. – Краском поглядел на свои покрасневшие руки. – Надо рукавицы найти. А ты своего друга подними, – он показал на тупо сидящего в снегу Гущина. – А то поморозится. И подыщите ему сапоги подходящего размера. Только быстро, а то покойники как промерзнут, уже через стопу голенище не протянешь...

Краском пошел осматривать тела, наклонился над ближайшим мертвым лешаком. Стянул с него рукавицы, завозился с пряжкой ремня с кобурой. Медлявский подошел к Гущину, – тронул его за плечо.

– Гущин, вставай. – Надо найти тебе обувь.

– Сейчас... – пробормотал Гущин. – Сейчас...

Медлявский подошел к Гиммеру. Тот лежал ничком, глядя в небо пустыми глазами.

– Что он? – Спросил поднимаясь со снега Гущин.

– Готов.

– И черт с ним, со скотом, – Выплюнул Гущин. – Повезло, что сдох. Сам бы добил.

– Ищи, сапоги, – Напомнил Медлявский.

Гущин рассеяно кивнул, и неловко заковылял по снегу в портянках, к телам на снегу. Медлявский тоже отправился мародерствовать. Карабинов нигде не было. Их ценили, и победители все увезли. А длинные винтовки остались. Медлявский подобрал винтовку, отстегнул у солдата патронташ. Добрал у лешего туда патронов. Долго старался не возиться, под верхнюю одежду к трупам не лез. Фронтовой опыт подсказывал, что на остывающих телах вши, блохи, и прочие паразиты, только и ждут спасения на новом хозяине... Что-то чернело точкой в снегу, у обрушенной угловой башенки. Медлявский подошел, копнул снег – это был его наган, который он отдал в бою краскому. Вернулся к хозяину. А кольт пропал... Медлявский сунул наган в кобуру на пояс, стянул ставшую ненужной кобуру от кольта, бросил в снег. Патроны к нагану отыскал на одном из лешаков.

Гущин тем временем, матерясь, стягивал с одного из тел валенки. Валенок слезал с натугой, и Гущин упирался в лежащее тело ногой, чтоб то не тащилось по снегу. Медлявский вздохнул. Не так он себе представлял войну в детстве. Совсем не так... У одного из мертвых лешаков за плечами была котомка. Большинство шли брать крепость налегке, а этот не снял, – видно имел там что-то ценное. Надо понимать, и оставшиеся в живых товарищи подумали так, потому что котомка на плечах мертвеца теперь зияла открытым растянутым верхом. Но там, внутри, Медлявский нашел звернутый в тряпицу перемол сухарей с салом, застывший на морозе единой глыбкой. Это было хорошо. Потому что всю еду победители увели с собой. Медлявский закинул котомку себе на плечо.

Подошел Гущин, уже в валенках, с винтовкой наперевес.

– Кажется я все-таки подморозил ногу, – пожаловался он.

– Надо растереть.

– Да уж растер... Проклятый мороз. Нашли еду?

– Да, некоторое количество.

– Хорошо. – Обрадовался Гущин. – А то если зверя не встретим, сдохнем с голоду раньше, чем дойдем обратно. Надо выбираться из этого ада... Щас, погодите, я только шлепну красного, и пойдем.

Гущин неловкими пальцами провернул предохранитель на винтовке, и вложил приклад в плечо, метя в спину возившегося над мертвым телом крскома.

Медлявский положил руку сверху на ложе винтовки, и увел его вниз.

– Нет. Так нельзя, прапорщик.

– Что? – Гущин непонимающе поглядел на Медлявского больными глазами.

– Я с ним договорился. У нас с ним, некоторым образом, перемирие.

– У вас может. – Скинул его руку с ложи Гущин. – А я так слова не давал. Просто отойдите, и останетесь со своей чистой совестью.

– Нет, – Медлявский качнул головой. – Я дрался вместе с ним, Гущин. И я дал слово.

– Да к черту ваше слово! – Рявкнул Гущин. – Это мразь нас несколько дней по лесу гоняла. Может это он наших друзей убил! Да уберите руки!

Гущин извернулся, и сильным тычком ствола в грудь отбросил Медлявского в снег. Тот падая успел коротко порадоваться, что винтовка Гущина до этого принадлежала лешаку, и не имела штыка, иначе Гущин проткнул бы его насквозь. Грудь в месте дара взорвалась болью. Сам же Гущин снова вскинул ствол на краскома, и... уперся взглядом в дуло его револьвера. Тот услышал крики.

– Опусти ружьецо, – сказал краском. – Плохое время для таких игр.

– Ты сам брось револьвер! – Рявкнул Гущин.

– Еще чего, – усмехнулся краском.

– Значит, оба сдохнем, – раздувая ноздри выдохнул Гущин.

Сухо щелкнул взводимый курок. Гущин скосил глаза. Медлявский сидел в снегу, направляя на него свой наган.

– Бросьте винтовку, прапорщик, – приказал Медлявский. – Честное слово, вы сошли с ума.

– Это вы сошли с ума! – Завопил Гущин. – Это вы сошли! Вы целите в меня из-за... Из-за красной гниды! Да что же, весь мир тронулся? Или я уже впадаю в деменцию?.. Очнитесь, Медлявский!

– Бросьте винтовку, Гущин, – Повторил Медлявский. – Честное слово, я устал... Не заставляйте меня стрелять. Здесь никому нет нужды стрелять. И так достаточно... постреляли.

Гущин разжал руки, винтовка глухо упала в снег. Глядя попеременно на краскома и Медлявского, Гущин начал медленно отступать к воротам.

– Вы сошли с ума, штабс-капитан. – Он ткнул дрожащим пальцем в Медлявского. – Не думайте, что я промолчу. Молитесь, чтоб я не выбрался из леса. Вас за это будет судить трибунал. Нас и так предали... А вы меня предали. Да будьте прокляты. – Он развернулся, и выбежав через ворота, скрылся из виду за стеной.

Медлявский глядя вслед, осторожно спустил курок.

– Замерзнет в лесу, дурак. – Заметил краском Екимов.

– Даст бог, одумается, – устало вытер лоб Медлявский.

– Угу. – Буркнул краском.

– Поможешь мне? – Спросил Медлявский.

– В чем?

– Хочу своих людей схоронить.

– Невозможно, – Мотнул головой краском. – Земля мерзлая. Только костром греть. Мы тут с голоду сдохнем, раньше, чем хоть одну яму выкопаем.

– Не надо копать. – Объяснил Медлявский, и показал на провал со сгнившим, провалившимся настилом, в центре двора. Вот яма. Сложим туда.

– Так засыпать нечем. – Пожал плечами краском. – Все одно зверье по весне таскать начнет.

– Все лучше, чем на поверхности. Оттуда хоть кости не растащат. А там, дай бог, придут люди, похоронят по-человечески.

– Ну, если так. – Краском согласно мотнул головой, с тянул с руки перчатку. – Только тогда и моих туда сложим. Чьи бы сюда не пришли, -пусть хоронят всех. Договор? – Он протянул пустую руку.

– Договор, – согласился Медлявский.

Они пожали руки.

***

Время шло к полудню. Мы собрали рюкзаки, и спустившись в ход в валу, собрали наше оружие. После всего пережитого, решили устроить привал прямо здесь, в старом крепостном дворе.

Порубили топориком ближний найденный сухостой, устроили костерок, вскрыли консервы. И сели, привалившись спинами к рюкзакам. Мы с Иваном уже поели, а Павел все нудил из банки свое овощное рагу. Я вертел в руках предметы из офицерской планшетки. А Иван изучал найденный там же блокнот штабс-капитана Медлявского. Сперва его взял я, и даже успел прочесть какую-то часть, – короткие записки времен великой войны, сражения с австрийцами, награждение георгием... Но потом блокнот перехватил Иван, и сразу забрался ближе к его концу. Он прочел нам некоторые места, и теперь мы знали то же, что и покинувший нас слуга народа – с самого начала золота не было.

Мы перебрасывались ничего не значащими фразами. Обсуждали произошедшее, рассказывали, кто и что почувствовал, во время неожиданного появления схватившего нас отряда. Светило солнце, пели птицы, шумели кедры. Дым костра разогнал комаров. И я вдруг, с удивлением почувствовал, – что мне хорошо. Я чертовски интересно провел свой отпуск. Пусть я и не отыскал большой приз, но... я прикоснулся к истории.

Ведь книжная история для обычного человека, – это всегда нечто вроде художественного романа. Ты умом знаешь, что описанное было, но это ничего не дает сердцу. Это просто текст на страницах. Но сидя здесь, в старом остроге, слушая фрагменты из дневника давно мертвого штабс-капитана, и одновременно вертя в руках вещи, которых он касался, и которые оставил больше ста лет назад... Это было удивительное ощущение. История ожила, превратилась из страниц в реальность, дохнула на меня живо и сильно. Это было трудно передать словами, но я это чувствовал.

– Дай карандашик, – Попросил меня Иван.

Я передал ему карандаш, из сумки штабс-капитана, а сам продолжил размышлять. Интересно, как сложилась потом судьба этого Медлявского? В блокноте, на тылу обложки даже было приклеено его фото. Он оставил здесь, на ящиках с булыжниками, свою планшетку, и ушел. Наверно он оставил её здесь как свидетельство. Но как сложилась его судьба дальше? Вышел ли он из тайги живым? Пережил ли гражданскую? Он эмигрировал? Или примирился с новым режимом? Чем занимался? Родил-ли после себя детей? Живы ли его потомки? Все это было мне интересно. И скорее всего, я так этого и не узнаю...

– Да, парни. – Сказал Павел, отставляя пустую консервную банку. – Неловко получилось с моей семейной легендой. Втравил вас, потащил черт знает куда... Я-то ладно, хоть по пути предка прошел. Слушайте, я вот думаю. Эти вещички из сумки, винтовка ржавая. Я еще в валу в комнате копье у стены видел. Может они чего-то стоят? Можно еще поискать, какую мелочевку. И все это продать. Я вам даже все деньги с этого отдам. В компенсацию.

– Да ну брось, – перебил я его. – У нас договор, все делим на троих. Только я тебе честно скажу, не хочу я ничего из этого продавать. Оставил бы как память.

– Ну или так, – легко согласился Павел.

Иван сидевший напротив нас, вдруг засмеялся. Сперва тихонько, будто завелся маленький моторчик, а потом все громче.

– Вань, ты чего? – Спросил я.

Иван не ответил, он откинулся на свой рюкзак, и заржал аки конь. Затем вдруг резко выдохнул, и рывком вернулся обратно в сидячее положение, крепко хлопнув себя по колену. Глаза у него были шалые.

– Скисли?! – Трубным голосом вопросил он. – Нашли транспортир и карандашики, – и успокоились? Разобрали барахло на сувениры, и расползлись обратно по норам? А вот фиг! – Он выставил мне под нос пухлый объемистый кукиш. – Быстро сдаетесь, девчата! Ты Лёва у меня еще будешь просить прощение за 'Пантеру в болоте'. – Он оглядел нас бешенными, веселыми глазами, – что сидите, как погорельцы? А сплясать не хотите? Балбесы! Не было золота, да! Все правда, не было. Но оно – было! Было! И сейчас есть! И лежит здесь, рядом! А мы ж чуть не ушли, едрить-колотить!

Я переглянулся с Павлом. Лицо у того вытянулось.

– Ты чего гонишь, Иван? – Спросил Павел.

– Вань, ты здоров? – эхом отозвался я.

– Здоровее вас, болезных! – В полном восторге захрюкал смехом Иван.

– Что это значит 'золота не было, – но оно было'? – Растерянно спросил я.

– А то и значит. – Фыркнул Иван, потрясая старинным блокнотом. – Дневник не врет. Этот Медлявский пишет, что конвой оказался пустышкой. Только вот, кто-то из дневника выдрал последнюю исписанную страницу. Смекаешь? Вся история, кроме последнего пункта. Писали карандашом, сильно нажимали, и на чистой странице, через исписанную, вмятины от грифеля остались. Те же слова, только невидимые. А я чистый лист приложил, и проштриховал. Помнишь, как мы в детстве, изображения с монет на лист перештриховывали?.. И вот тебе текст с последней выдранной страницы. Здесь все и сказано, про золото.

– И что там? – Посунулся вперед я.

– Ах, испорченный отпуск, ах 'пантера в болоте'... – со скорбным видом, поднял глаза вверх Иван.

– Ваня, – серьезно пообещал я, – я потом перед тобой на колени упаду, и буду лбом в землю долбиться, сколько скажешь. Но сейчас скажи, – чего ты нарыл?

– Ладно. – Смилостивился Иван. – Слушайте, про конец конвоя. Вот что вышло с золотом...

***

Это был нелегкий труд. Покойники уже начали застывать, и тащить их приходилось будто неуклюжые чурбаки с не отпиленными ветвями. Спасал только снег, который позволял волочить. Они сбросили последнее тело в яму, перекрестили её. Потом развели затухший костер, растопили котелке перемол с салом, согрелись перекусили.

– Пора уходить, – сказал краском Екимов, отогревая у умирающего костра озябшие пальцы.

– Пора. – Согласился Медлявский. Еще только одно. У меня здесь остался еще один человек. Прапорщик Краузе. Он сидел с винтовкой на той скале... Это нам по пути.

– Заглянем. – Согласился Екимов. Раз уж начали, приберем до конца.

– Слушайте, Екимов – Медлявский вспомнил свой последний разговор с Краузе – У вас в отряде не было такого Владимира Сенцова? Бывший царский офицер.

– Был. – Кивнул Краском – Был такой. Артиллерист от бога. Погиб в нашу первую стычку. Знал его?

– Нет, слава Богу. – Медлявский качнул головой. – Краузе знал. Близкие товарищи по училищу. Краузе в него пулю и вложил. Переживал потом.

– Усобица. – Екимов вытер иней с усов и щетины. – Паскудное это дело.

– Да... – Медлявский на секунду прикрыл глаза. – Как же мы дошли до такого дерьма, Екимов? Я вижу в этой безумной бойне тех, кто превратился в мясников, и вижу тех, кто остался людьми. Все перемешаны. Разделение проходит не по границам политических партий. Со всех сторон есть нормальные люди. Почему же мы не смогли договориться? Русские не должны стрелять в русских. Не должны.

– На фабриках бывал когда, до войны? – Спросил Екимов.

– Нет.

– А мне доводилось. Повезло, потом приметил меня человек. Взял в учебу на завод, выучился я на слесаря-лекальщика. Вышел я в люди не последний человек стал на Мотовилихе. Но те – первые месяцы на фабрике Скоромыслова... Там такое скотство творилось... Сам не увидишь, не передать. Вонь, грязь, люди как свиньи. Хуже, чем свиньи. И работа, по четырнадцать часов в день. Четырнадцать! А с фабрики не выпускают. Живешь прямо при ней. Иначе штраф. А хочешь купить еды, – покупаешь в прифабричном магазине, где цены втрое. А в сортирах не убирают, – знаешь, почему? Владелец объяснил, – если в сортирах убрать, рабочие начнут там отдыхать... Такие дела.

– Ужасно, – согласился Медлявский. – Но ведь и мы за перемены! Сибирская директория не за восстановление царской власти. Мы...

– Не царь на той фабрике людей гнобил. – Перебил Екимов. – Позволял, да. Наплевать ему с его царского насеста было, – может быть. Но гнобил нас владелец-буржуй. И вы хотите, чтобы буржуи были. А мы – чтоб не было. Вот и вся политика. И ты прав. Не должны русские стрелять в русских. А жилы тянуть одни русские из других – должны? Должны быть среди русских упыри, -которые сосут из работяг здоровье, и превращают их кровь в свою деньгу? Подлость и скотство укоренились. А что теперь – это уже ответ идет. И это я с тобой говорю, потому что кое-чего в жизни видал. А работяга с фабрики, тебе бы сразу лицо кулаком проштробил. Потому что, в нем ничего кроме ненависти нет. Одна у него политическая программа Буржуй-Фонарь-Веревка. Ему эту программу очень долго вколачивали. Каждый день, по четырнадцать часов.

– А что они смогут построить? Твои, – у которых только ненависть? Разрушат, да. А построят-то что?

– Новый мир построят. У кого самого шкура в рубцах, – других пороть не будет.

– Но нельзя же все рушить, Екимов. Реформировать надо.

– Кто мешал? Долгие годы шло до точки. А теперь поздно. Реформа с помощью винтовок идет. Реформируют живых врагов в мертвых.

– Понимаешь, Екимов, вот какая аналогия... ну, сравнение то есть: Нельзя сносить до снования дом, в котором живешь. Худую лодку посреди океана не раскачивают.

– Дом сгнил и рухнул, лодка утонула. Хоть шатай её сидя на дне, хоть нет... Только кое-кто еще этого не понял. Ничего, прозреют. Только многим уже поздно будет.

– Но кто вас ведет? Ваш Ленин – немецкий шпион.

– Брешешь! Это ваш Колчак – британский шпион!

– Откуда?! Это не доказано.

– А про Ленина?! На заборе тоже пишут... Разве у Ленина немецкое войско? Нет его! Это у вас в Колчакии вашей, – войска англичан, да американцев, да японцев, да еще черт знает кого. Э, ладно. О чем говорить. Неплохой ты по всему мужик, Медлявский, но замороченный. Костер-то совсем умер. Давай вставать, пока носы не отморозили. Двигать надо.

Они вышли из крепости, и пошли кедровым лесом. Спускаться с холма было легко, ноги несли сами. Прошли распадок. Потом начали подниматься на другой холм. Который венчала скала.

– Как же Краузе здесь поднимался? – Пробормотал Медлявский. – Скорее всего, вот здесь, справа по складке. Пойдемте, Екимов.

Они поднимались, поддерживая себя. где можно, руками. Скала начиналась полого, и только постепенно, к вершине набирала крутость.

– Осторожней, – Предостерег идущий первым Медлявский. Можно поскользнуться на снегу.

– Учи-ученого... – Боромотал Екимов. – Замечаешь, офицер? В скале-то, ступеньки прорублены. Неприметно, но всегда есть где ногу поставить. Хорошие горняки поработали.

– Полагаю, здесь гарнизон крепости имел наблюдательную площадку...

Они поднялись по складке, и вышли на горизонтальный уступ. Здесь ветер, поднявшийся над лесом, щипал за лица особенно зло. В небольшом каменистом углублении, они нашли тело Краузе. Прапорщик лежал ничком. Пуля попала в голову, и уходя забрала с собой многую часть затылка. Были в Сибири охотнички, которые хорошо стреляли и без снайперских прицелов... Знаменитой бурки не было, видно, и её забрали вместе с винтовкой.

– Он? – Спросил Екимов.

– Да.

– Можем заложить камнями, – предложил краском. – Вон, сверху много булыганов нападало.

– Давай, – согласился Медлявский.

Он начал складывать ближайшие камни к телу. Екимов подал ему несколько больших камней. Работа грела.

– Нужно еще, – оглядываясь сказал Медлявский.

– Щас, – Показал Екимов рукой, дальше по прерывистому уступу. – Вона, осыпь. Идем, буду тебе подавать.

Они прошли по уступу, до места, где тот расширялся, и принимал на себя застывшую каменную осыпь. Екимов подошел, крякнул, своротил с осыпи булыжник. Мелкие камушки вместе со снегом зашуршали вниз. Передал Медлявскому. Тот швырнул его поближе к телу. Взяли еще один. Еще...

– Стой-ка, – Подал голос Екимов.

– Что? – Придвигаясь спросил Медлявский.

– Тут дыра... Ну-ка держи. – Екимов отдал Медлявскому еще один камень. -Определенно, дыра. Здесь пещера. Кто-то задвинул вход крупным камнем, а потом сверху щель заложил. Помоги-ка!..

Вместе они сковырнули еще несколько камней, и обнажили основной 'замок-камень', размером со скрючившегося в клубок, здорового мужчину.

– Погоди-ка, – Медлявский залез под полушубок, и вытащил оттуда плоский электрический фонарик, не отнятый по поспешности обыска. Дай-ка я туда посвечу.

Штабс-капитан просунул руку в щель поверх основного камня, и посветил внутрь. Тусклый луч, с темным пятном от лампы заметался, уходя вглубь горы. Батарейки садились от холода.

– Там ход. Пещера.

– Откроем, – сказал Екимов. – Лучше мы твоего дружка туда положим. А то весной все равно зверье на падаль придет, могут расковырять нашу ухоронку. А там не достанут.

– Согласен, но что там внутри? Стал бы кто закрывать пустую пещеру.

– И то!.. Ну-ка, пособи кость офицерская.

Оба ухватились за камень, подыскивая места, чтоб не мешать друг-другу и крепко ухватить кусок скалы.

– Двигаем сюда. – Сказал Екимов. – На раз-дав-три. Вот сюда прикладываемся, чтоб не тянуть супротив один другого. Понял?

– Да.

– Ну давай. Раз, два, три!

С кряхтением вцепились в валун, взялись с натугой. И тот поддался, сперва медленно, а потом, будто уступив упрямой человечьей силе, быстрее.

– Ноги береги! – Рявкнул Медлявский. И Екимов отскочил – даром что был в тяжелой одежде – отскочил от двинувшейся массы. Камень с грохотом отвалился в сторону, со скрежетом разбрызгав снег.

Оба поглядели в низкий черных ход, уходивший в скалу.

– Ну, поглядим? – Сказал Екимов.

– Поглядим.

– Ну, свети.

Медлявский придвинулся ко входу, подсветил фонарем, и согнувшись полез внутрь. Екимов, помедлил, и пошел следом, стараясь не отстать от света фонаря. Луч скакал по стенам, покрытым мельчайшим кристалликами инея, и преломлялся, заливая стены волшебным светом.

– Голову береги, – посоветовал на ходу Медлявский.

– В шапке-то не зашибу.

– Все равно...

Прошли еще несколько метров, пришлось еще согнуться, ход сужался, потолок нависал. Медлявский мазнул рукой по стене, осыпав инеистую крупку. А дальше ход пошел на расширение. Иней со стен исчез. Оба смогли разогнуться. И наконец, они вышли в пещеру. Широкая, будто сплюснутая, с потолком едва выше человеческого роста. Свет фонаря заплясал по стенам и потолку, и высветил в дальнем углу какие-то непонятные холмообразные груды. Медлявский шагнул ближе, посветил. Ветхие, покрыта пылью тюки, лежали вповалку, друг на друге.

– Что за склад? – Бормотнул Екимов. – Ну, встань сбоку, посвети...

Медлявский пристроился, так, чтоб спина Екимвова не перекрывала луч. Тот приладился к одному из мешков, мысля развязать завязанную кожаной тесемкой горловину. Но та не поддалась, вместо этого сам тюк вдруг разошелся под рукой ветхой рваниной, и из огромной прорехи вдруг звеня и бренча, полился на землю металлический ручей. Тяжелые кругляши монет сыпались друг на друга горой, отскакивая, разбегаясь бегом на ребрах по темным углам. В луче фонаря засверкало, заиграло вечным молодым светом, золото.

– Это?.. – Остолбенело промямлил краском. – Это чего? Золото?!

– Похоже на то. – Отозвался Медлявский.

– Так это... Все-таки ваше?

– Нет конечно, – деревянным голосом отозвался Медлявский. – Сам видел, пещера была закрыта. Тут бог знает сколько лет не был никто...

Он наклонился, поднял с пола один из золотых кружков. Неровно отлитый, похожий на лепешку, на лицевой стороне был изображен коленопреклоненный мужчина в халате, с длинной бородой, с луком в одной руке, посохом или может, копьем, в другой, и колчаном за спиной.

– Что-то восточное, персидская может быть... – Пробормотал Медлявский. Бросил монету в кучу, поднял другую. Четкую, аккуратную, будто только с монетного двора, с профилем дородного мужчины, украшенным венцом. Перевернул её неловкими в перчатках руками. На оборотной стороне была изображена крылатая женщина, и обвивавшая её кругом надпись. Медлявский поднес ближе фонарь, и напрягая в слабом свете глаза, вслух прочитал:

– 'Викториа Константини...'.

– Чего это? – спросил Екимов.

– Это солидус, – пробормотал Медлявский. – Золотая монета, отчеканена в правление августа Константина Великого. Был такой царь...

– Давно? – Спросил Екимов.

– Ну... – Медлявский задумался, как сказать попроще. – Лет через триста после рождения Христа.

– Ядрен корень!.. – Выдохнул Екимов.

– Да уж... – Медлявский поднял еще пару монет. – 'Лео перпет...'. Император Лев Макелла. Из тех же краев, лет на сто позже. А вот эти наши: 'црь и великии кнзыва на всея Русии'. А здесь что? 'Владимир на столь'... Боже. Да любой нумизмат, чтоб сюда попасть, левую руку себе отгрызет.

Екимов разложил нож, и пошел мимо сложенных друг на друга мешков, проводя лезвием по истлевшей такни верхнего ряда. Зажурчало, загремело, потекло на землю металлическим потоком из прорех. Сыпалось с мелодичным перезвоном, иногда перемежающимся звуком падений более крупных предметов. Это на россыпи монет вываливались серебряные кувшины, злотые блюда с иранскими всадниками, скифские блюда и подвески, с переплетенными дивными зверями. Вывалился и тут же скрылся в золотом потоке надоспешный крест-энколпион, сбитый сотни лет назад с груди какого-то удальца. Вывалилась чаша, по бокам которой на грациозных конях скакали золотые всадники, в свободных штанах; – упала на бок, и сама рассыпала сокрытые в ней монеты. Сыпалось, текло, и звенело на разные голоса золото, исполняя свою тысячелетнюю песню власти, удачи, богатства.

– Хватит, Екимов. – Позвал Медлявский.

– А? – Екимов оглянулся, глаза у него были осоловелые. – Это ж сколько... Сколько на это хлеба можно накупить?

– Не знаю, – Медлявский неуверенно пожал плечами, – Ценность колоссальная. Здесь не в золоте дело. То есть, – и в золоте конечно. Но историческая ценность несопоставимая. Это история, отлитая в металле.