Текст книги "Золотой Конвой. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Я уже знал, что лишенцы с лопатами, это типа салабоны в армии, – студенты археологических факультетов, которым доверяли самую черную работу: копать отсюда и до обеда... Работать негры, солнце уже высоко... Если же салага случайным образом вдруг натыкался на что-то ценное для науки, его тут же оттеснял старослужащий, какой-нибудь там прапорщик-аспирант, лейтенант-кандидат, или даже цельный генерал-профессор. Эти элитные землерои вооружались с совочком, кисточкой, и другими деликатными инструментами, которыми они орудовали с осторожностью саперов на минном поле. Какой-нибудь замшелый кусок глиняной плошки, они могли выкапывать снимая пыль по микрону, наверно лет десять, а то и больше. Я был уверен, что были археологи, которые так и умирали, не откопав до конца свою битую миску, -и передавали это почетное дело по наследству, указав в завещании любимого ученика, которому доверена честь довершить эпохальное деяние. Все это мало походило на работу археологов в веселых компьютерных игрушках, где любители древностей бегали по целехоньким древним храмам с двумя пистолетами, расстреливая бойких мумий, мда...

Отслужив срочку в разведке горных стрелков, и шлындая уже неделю на пляж мимо раскопа, я смог своим наметанным глазом отследить некоторые закономерности в работе археологов:

Там, где концентрация торчащих из ям задов была выше, – нашли и медленно откапывали нечто интересное. Там, где над задами с кисточками бегали ассистенты с фотоаппаратами и папками, совершалась бюрократия, которая увязывала находку с конкретным местом и глубиной копа. А если задницы из раскопов исчезали, и обращались в сидевших у палаток людей, – значит рабочий день у землекопов закончился, и я припозднился с пляжа. В такие моменты кто-нибудь из студентов у палатки обязательно брался за гитару, и ломким, срывающимся с рыка на писк, голосом вопил на всю округу песню 'орел шестого легиона', сражая сидевших округ очкастых девиц своей статью и мужеством. Так сказать, кифара Аполлона несла стрелы Амура... Ну, сегодня-то до этого было далеко, – солнце стояло в зените, и ученые кроты были на боевых постах, согласно расписанию.

При своем, хоть и любительском, но все же интересе, к античной истории, я узнал, что именно копали ученые почвоведы. Честно сказать, сделать это не составило особого труда. В округе об этом плюс-минус туда-сюда знали все, начиная от продавщиц в сельпо, и кончая моей хозяйкой – тетей Любой, у которой я снял комнату для дикарского отдыха. Причиной того была болтливость начальника экспедиции, профессора Люблин-Вяземского. Его любовь к археологии была столь всеобъемлющей и страстной, что остановив местного жителя под благовидным предлогом расспросить нет ли в округе каких-то известных местным развалин или преданий, профессор вскоре садился собеседнику на уши, и всласть трындел о неожиданном открытии... о новой странице в истории археологии Крыма... А-ла-ла-ла...

Что профессора не очень слушали, по преподавательской привычке его не смущало. Поскольку профессор был стареньким, еще сталинской эпохи, то даже местные разведенки, сбегали под благовидными предлогами, не вникая в темные дебри науки. Местные мужики, наоборот, услыхав о эпохальном открытии, сперва впадали в ажиотаж, и тут же предлагали профессору отметить переворот в науке по стописят! Увы, почтенный профессор был трезвенником, а посему и мужики устраивали скорые и позорные ретирады, спасаясь от нежданного просвещения.

Другое дело итальянцы и англичане! По каким-то причинам экспедиция была смешанной, и в таборе археологов присутствовали иностранцы. Трое крепких британцев рыскали по округе, опрашивая местных о местных легендах и старых развалинах. Нельзя было сказать, что им удавалось добиться сильно больших успехов чем у отечественного профессора. Зато в другой группе было два натуральных итальянца из всамделишней Италии. Черноглазые, галантные, с ослепительной на фоне смуглых лиц улыбкой, два на удивление молодых парня, вызывали у местных дам самые теплые чувства. В их присутствии женщины чувствовали неодолимую тягу к археологии, и ситуация меняла полюс. Теперь уже иногда самим итальянцам приходилось спасаться от местных разведенок. Местные мужики, конечно, питали к сынам солнечной Италии несколько менее теплые чувства, и за смуглость кожи за глаза звали их заморскими гастарбайтерами...

В общем, благодаря назойливым лекциям профессора, и неотразимой харизме сынов Италии, я без труда знал, что раскапывают адепты лопаты и кисточки. Некогда, – без малого две тысячи лет назад, – здесь, на берегу моря, располагался римский каструм, то есть военный лагерь легиона. Сперва образованный как временная стоянка, а потом ставший постоянным поселением. Во 2 и 3м веках, римские подразделения присутствовали в Таврике в большом количестве. Части 'Первого Италийского', 'Одинадцатого Клавдиева', а так же вспомогательные отряды и флот, торчали здесь столетиями. Основной штаб группировки был в Херсонесе, другие лагеря были раскиданы на важных точках, побережья и в глубине полуострова. Были известны, их стоянки в Балаклаве, Хараксе, других местах. Теперь вот еще и здесь...

Проблема археологов была в том, что призрачный древний лагерь некогда располагался на берегу, – которого теперь не было. За прошедшие века неумолимое море, подгрызло береговую линии, и обрушило часть сокрытых античных артефактов вниз с обрыва. А уж там волны раскатали их до полного исчезновения. Поэтому археологам досталась только часть древнего лагеря. Другая проблема была в том, что лагерь явно был нестандартным. Римляне вообще были фанатами стандартизации, поэтому их городки и военные лагеря были чем-то похожи на современную сеть идентичных отелей; – зайди ты в такой, что в Москве, что в США, что в Японии, ничего незнакомого ты там бы не встретишь. То же было и с римскими военными лагерями, – побывав в одном, ты знал что в каком месте искать в любом. Римский легионер мог быть пьян или испуган, но заблудится во время неожиданной тревоги он не мог по определению.

Но иногда от этой системы приходилось отходить. Порой это делалось из-за особенностей местности, или уже существующей застройки местных жителей. В чем была причина здесь – археологи пока не втыкнули. Поэтому профессор Люблин-Вяземский носился по раскопу как смерч, вознося к небесам молитвы, чтобы преторий лагеря оказался не смыт в море, требуя прояснить точную планировку, и атрибутировать наконец, вексиляция какого легиона некогда тянула лямку службы на этом берегу.

Несколько раз победа была близка. Какая-то студентка уже смогла обнаружить в земле черепицу от крыши, с легионным клеймом. По мере того как скребочки и кисточки освобождали черепицу из земли, профессор заливисто хохотал, и обещал уснастить студентку всеми мыслимыми и немыслимыми научными благами, вроде звания доктора наук и трех квартир в Москве. Вот уже обнажилась на черепице надпись 'LE(GIO)...'. Вот-вот должен был открыться и номер искомого легиона. Увы! Черепок оказался битым, и окончился сколом как раз на месте номера. Тогда профессор схватил подарившую ложную надежду студентку, и метнул её с обрыва в море, как Стенька Разин заграничную княжну... Короткий крик девушки затих, все застыли в ужасе.... – Так рассказывали студенты во время походов в сельпо местным. Врали конечно, собаки. Наговаривали на почтенного профессора. Не тот у него уже возраст, чтобы девок через голову бросать.

– А собственно, почему посторонние на площадке?! – Вдруг вывел меня из задумчивости возмущенный голос, донесшийся с археологического раскопа.

Сперва я решил, что это кто-то обратился ко мне, (хотя я шел себе по дороге, и к раскопкам даже не приближался). Но повернув голову, увидел, что гроза обрушилась на другого. Точнее. – на другую: Слева от меня на площадке стоял молодой археолог в панаме и шортиках, с выражением патрицианского презрения на лице. А грозной указующей рукой он тыкал... я узнал Ксанку. Девчонка, лет наверно десяти, две косы на белобрысой голове, долговязая и нескладная, как молодой олененок. Она жила с матерью в соседнем доме, в той самой деревне, где я снимал жилье. Девчонка была смешная, обстоятельная, и приставучая, – особенно к мужчинам; сказывалась безотцовщина. Где-то там её отец растворился, вскоре после рождения ребенка... Мать тянула одна. У меня, за несколько дней, уже Ксанка все разведала, а теперь стало быть решила окучить лагерь археологов – и наткнулась на отпор.

– Девочка, ты что здесь делаешь? – Вопросил надменный археолог, взглянув на Ксанку, как на муху, упавшую в тарелку в разгар обеда.

От такого обилия взрослого авторитета, обычно бойкая девчонка сбилась.

– Я пришла, вот... про раскопки... – пискнула она. И замолчала, потому что археолог в панамочке уже отвел взгляд, разорвал с ней зрительный контакт, дав понять девчонке свою ничтожность пред лицом взрослого, и окинул взглядом свое студенческое воинство.

– Эй, кто-нибудь – уберите ребенка с площадки!

– Дык, чего, Виктор Алексеевич? – Беззлобно отозвался из ближайшей ямы какой-то вихрастый молодой студент. – Она ж не мешает...

– Ты Максимов, лучше бы слои аккуратней снимал, – одернул суровый Панамочник. – Не мешает... бродят всякие, а потом найденные артефакты пропадают. – Панамочник, пошерудил своим носом вправо-влево, и наконец заметил меня. – Эй, Молодой человек! Это ваша девочка?

Я оглядел это чучело в панаме. 'Молодой человек...'. Сам он был вряд ли сильно старше меня, года на три-четыре максимум. Я подумал, как ему ответить. Ксанка конечно была не моя. Но озвучивать я это не хотел. Нечего тыкать её в больное место.

– Эта девочка, – всенародное достояние. – мягко ответил я.

– Что? – Он нахмурился. – Молодой человек, мне тут некогда шуточки шутить. Вы эту девочку знаете? Знаете, где она живет?

– Где живет знаю. – Подтвердил я.

– Ну так проводите. Шляется ребенок безо всякого пригляда. Родителям, что, вообще дела нет? Не ровен час, чего случится!

В чём-то он был прав. Но была его правда... без доброты. Говорить с ним мне было не о чем. Я повернулся к девчонке.

– Пойдем, Ксанка. Нас тут не любят.

Девчонка насупилась, развернулась так что косички взлетели, и пошла ко мне. Мы двинулись по дороге. Ксанка шла специально шаркая по дороге сандальками, поднимая тучи пыли. Красная её кепка, нахлобученная козырьком назад, и сдвинутая до отказа, держалась на голове лишь каким-то чудом.

– Чего он на меня? – Обиженно спросила Ксанка.

– Это потому, что он наверно аспирант, – объяснил я. – Морда у него какая-то... аспирантская.

– А кто такой аспирант? – Спросила Ксанка.

– Это... такой человек, который закончил институт, и хочет учиться дальше. Уже не студент, но еще не ученый. Короче, ни то ни се. Поэтому и злится. Ты Ксанка, если вдруг станешь аспиранткой, сама-то как этот, не злыдничай. Лучше быстрее ученым становись.

– Не буду, – фыркнула Ксанка.

– Ученым?

– Злыдничать.

– Добро. – Некоторое время мы шли молча. – А ты куда шла-то? – Спохватился я.

– К ним и шла, – Объяснила Ксанка. – К археологам.

– А мать-то тебя отпустила?

– Мать на работе.

– А-а... А чего к ним шла?

– Секрет, – отрезала Ксанка. – Но уже шагов через десять не выдержала. -Нет, уже не секрет. Чего я им? Пришла, а они прогнали... – Она обижено засопела. – Я тут кое-чего нашла.

– Чего нашла?

– Археологию, – серьезно произнесла Ксанка.

– Чего-о? – Удивился я.

– Ну, раскопку.

Девчонка посмотрела на меня взглядом взрослой женщины, утомленной непроходимой мужской тупостью. Наверняка собезьянничала у матери. Я подавил улыбку.

– Да какую раскопку-то?

– Ну раскопку! – Девочка попыталась преодолеть мою несообразительность усилением интонации: – Археологическую. Только не раскопанную.

– А! – Я даже как-то приостановился. – Ты чего, нашла что-то в земле? И шла рассказать об этом археологам?

– Ага. А они меня...

Я почесал затылок.

– Так чего нашла-то?

– Не знаю, вздохнула Ксанка. – Я к морю ходила.

– На 'красный' пляж? – Я назвал местное название пляжа на котором был.

– Нет, не ваш туристский, – фыркнула Ксанка. – В другое место, там обрыв.

– Ты чего, с обрыва купаешься? Одна?! – Загудел я.

– Нет. Я туда хожу смотреть на море. И думать.

– О чем?

– О жизни, – очень взросло сказала Ксанка. И вот это была действительно её интонация, это было серьезно.

Мимо нас пронесся красный 'Рено' с номерами неизвестного не региона. Дорогу заволокло пылью. Такая тут дорога: искупался, но стоит встретить на обратном пути хоть одну машину... По возвращении в душ.

– И чего? – Спросил я. – Нашла-то?

– Я туда пришла. А там не как обычно. Берег обсыпался. В земле трещина. Большая, от самого моря. Холм разошелся, а там камни.

– Чего за камни?

– Не знаю. Человеческие камни. Тесанные. То ли крыша. То ли... – она запнулась, подбирая слово – арка.

– Ага. Ну. А ты?

– Я туда влезть хотела. А хода нет. И камень сверху тяжелый, мне не поднять. – Ксанка поглядела на меня своими серыми глазами. – А правда, что кто клад находит, тому его государство отдает?

Хм. На этот вопрос мне было нетрудно ответить. Из-за событий годичной давности, я конечно поднаторел в законах о кладах.

– Клад, знаешь, там разные ситуации бывают. – Поделился я. – Если... Скажем, ты клад у себя на участке найдешь, – то это будет весь твой клад. А если ты его в доме какой-нибудь подружки найдешь, – то будете делить пополам. Половину тебе, потому что нашла. Половину подруге, потому что на её земле. А если ты клад на общественной земле найдешь – половина государству. И если в кладе будут вещи большой художественной и исторической ценности – где бы его ни нашли, даже если у тебя дома, государство их заберет; но даст тебе в замен денег по цене в пол-клада. Такой вот закон. Статья 223 ГэКа ЭрЭф.

Ксанка уважительно посмотрела на меня.

– Правда, там в законе мутного много, – продолжил я. – Так, четко не регламентировано.. ну, не написано то есть, кто именно из в государстве должен компенсировать тебе найденное. А еще есть разница между кладом и находкой.

– А как это?

– Эхм... Ну смотри, если ты вот ты залезешь в этот свой найденный дом в холме, а там в тайнике... золотая корона, вся в рубинах!

– Ух ты! – Ахнула Ксанка.

– Ага. И рядом, с короной, значит, записка. Что мол, 'я фараон Рамзес Шышнацатый, спрятал здесь свою корону, чтоб вы её никогда не нашли, ха-ха!'. Вот – это и есть клад. Потому что явно видно, что бывший владелец постарался свои ценности сокрыть.

Я зацепился ногой за какую-то выбоину в дороге, и едва не загремел носом в пыль. Сдержав рефлекторное русское слово, я продолжил.

– Значит... Что там дальше?.. А, да. А вот если ты идешь, в вдруг видишь, в кустах лежит скелет этого самого фараона, Рамзеса Шышнацатого, с короной на башке.

– Прямо как в компьютерной игре!

– Ага... Короче, лежит скелет. И видно, что никуда он корону не прятал, а просто так, шел и помер – то это уже не клад. Тогда может вступить в действие статья 227 'находка'. А это значит, что ничего уже тебе от государства не полагается. Ты эту корону обязана сдать в полицию, или орган местного самоуправления.

– А мне за это что?

– А тебе за это 'Больше Спасибо' скажут.

– Ну!!! – Ксанка фыркнула.

– Да. Но вообще у нас закон дырявый. Многое там написано коряво, и по большому счету от судьи зависит. У нас вообще всегда все зависит от судьи...

– А откуда вы так много про клады знаете? – Спросила Ксанка.

– Да... – я задумался. – Тоже как-то хотел найти клад. Даже ездил в прошлом году искать.

– И чего? – Живо спросила Ксанка.

– Нашел несколько старых монеток. – Ответил я, отводя взгляд. Врать я не любил, а уж обманывать ребенка мне почему-то особенно неловко.

– Мало.

– Ну... Сколько есть.

– А вдруг у меня там, под крышей, настоящий клад! – Загорелись глаза Ксанки. – Большой. – Девчонка вперилась в меня глазами. – Дядь Лёв! Помоги откопать! Мне одной туда не залезть. А я с тобой поделюсь.

– А археологи как же? – Спросил я.

– Ну их! – Возмущенно фыркнула Ксанка. – Сами меня прогнали! И государство – ну! Они половину заберут.

– Так а мне-то ты сколько дашь? – Улыбнулся я.

– Ммм... – Она даже засунула в рот палец от напряженности мысли. – Тоже поделим пополам. Все по-честному.

– Так погоди, – я засмеялся, – ты государству половину не хочешь отдать, а мне отдашь?

– Тебя-то я знаю. А на государство мама все время ругается. За какой-то, этот... прожиточный минимум.

– Хмм-м...

Я крепко задумался. Детская логика. Знает она меня... Ага, десять дней. Вот и все её 'знает'. Только что я не отмахивался от девчонки, как остальные взрослые. Но дело было даже не в этом. Конечно если бы мы что-то нашли, я бы не обманул девчонку. Дело было в другом. Если вдруг мы действительно что-то найдем, кроме кучи старых камней на берегу... С поиском старинных кладов была одна проблема: Если ты выкапываешь старинный клад, и не сообщаешь о нем государству: – то ты не просто вынул клад из земли. Ты выдернул клад из истории. Как только вещи уходят с места находки без регистрации учеными, – они уже были потеряны для науки.

Скажем, если бы ученые нашли под Московой шлем Александра Македонского -это стало бы сенсацией, и переворотом в мировой науке; (Потому что, насколько известно истории, в те места где позже построили Москову, Александр Македонский и близко не прибегал). Но если этот шлем найдет какой-то прощелыга, и продаст его на черном рынке. Никакой сенсации уже не будет. Поди докажи, что шлем был найден в Москве, а не в родной для Александра Македонии? Или в Индии, куда он в поход ходил. Вот так вещи выкопанные 'черными археологами', и терялись для истории.

Но с другой стороны, я ведь уже был не без греха. Год назад я нашел гигантский древний клад – и не сообщил о нем никому. Правда, на то были серьезные причины... Но тем не менее. Что еще хуже, несмотря на то, что в тот раз поиски клада обернулись бедой... Я все равно вспоминал тот момент. Когда я вошел в старую крепость, где никто не был больше ста лет. Когда читал дневник капитана и его погибшего конвоя. Когда сел на тюки полные золота. – Это было незабываемое ощущение. Азарт поиска. Находка. И больше того – прикосновение к истории. Это было как... машина времени. Ты перемещался назад, в прошлое, которое застыло в таком вот укромном уголке мира. Ты мог потрогать прошлое своими руками. Разве с этим могла сравниться стерильная витрина музея? Нет. Нет! Это было особое чувство. И я... хотел повторить его.

Я почувствовал, как меня начинает одолевать соблазн. Мне хотелось найти еще один клад. Повторить момент. И как всегда бывает в такие секунды, мозг начал услужливо подстраиваться под желание. Шепоток внутреннего голоса донес, что вряд ли мы вообще что-то найдем. Мало ли что нашла на холме девчонка? Старые камни. Даже если это какая-то древняя постройка – что от неё осталось? Что могли мы найти здесь, в Крыму, обжитом вдоль и поперек, и перекопанном археологами? Это не прошлогодняя необъятная Сибирь. А раз ничего нет, – то какой с меня спрос? Мы просто покопаемся в земле, отвалим пару каменюк. Разве не так? Разве нет?

Соблазн был велик. И я сдался. Я просто еще раз чуть приближусь к тому чувству, что испытал в прошлом году. Ощущу его. Хотя бы как тень.

– Хорошо, – сказал я ждущей Ксанке. – Лады. Помогу тебе. – Я подставил ей руку. – Дай пять, компаньон. Откопаем твои сокровища.

– Круто! – Взвизгнула Ксанка, и подпрыгнула на своих долговязых ногах. -Тогда сегодня ночью...

– Стоп-стоп, – я поднял руки. – Зачем это ночью?

– Ну... – Ксанка опять посмотрела на меня 'умудренным' взглядом. Чтоб никто не увидел. Это же тайна.

– Ночью не видно ни шиша. Мы с тобой ноги сломаем. Нужны будут фонари. А их свет, – (я вспомнил инструктаж времен службы в разведке) – километра за полтора видно. И вообще. Времена сейчас тяжелые... Если нас кто встретит ночью... Еще подумают что я педофил какой.

– Ой, тоже мне! – Фыркнула Ксанка. – Педофил! Все село знает, что ты вечерами к тете Гале на Приморскую улицу ходишь. А она уже старая. Ей же 35 лет.

– Гмм!.. – я почувствовал, что краснею. Проклятая деревня. – Ты знаешь чего?.. Ты не это... Лом нам нужен. И лопата. У мамки твоей в хозяйстве есть?

– Есть, – кивнула Ксанка. – Стоят в сарае. Только лом ржавый.

– Лом ржой не испортишь, – буркнул я.

– А как ты лом днем по селу потащишь? – уперев руки в боки осведомилась пигалица. – Дачник с ломом и лопатой. Сразу выдашь наше дело!

Я задумался. Если местная 'сеть осведомителей' из бабок и бездельных баб, с легкостью вычислили мой вечерний маршрут к очаровательной Гале... то уж поход с ломом и лопатой точно останется незамеченным.

– Наше дело!.. – буркнул я. – Слышь, ты, Коза Ностра... А как ты ночью из дома выйдешь? Тебе мамка-то сразу всыплет горячих.

– Ничего не всыпет, – мотнула головой Ксанка. – Я ж тебе говорю, мамка на работе.

– Она всю ночь что ли, на работе будет?

– На сутках она, – вздохнула Ксанка. – Одна я на хозяйстве.

– Ладно, кладоискательница, – вздохнул я, чувствуя, что втягиваюсь в ужасную авантюру. – Пойдем ночью. У тебя фонарь есть?

– Есть, – кивнула Ксанка.

– Хорошо. Дом у вас на окраине... Далеко идти до твоего секретного места?

– Ну... Ксанка задумалась. Полчаса. Наверно.

– Значит, ночью, по темноте, весь час будем добираться. Слушай сюда. В три часа буду ждать тебя у вашего забора, со стороны пустыря. Лом и лопату сможешь к забору притащить?

– Смогу! – С великим энтузиазмом кивнула кнопка.

– Хорошо. В три часа. Будильник заведи. Проспишь, опоздаешь – развернусь и уйду спать. Поняла?

– Поняла! – Истово кивнула пигалица. – А почему в три?

– С трех до четырех – самое воровское время. – Машинально пояснил я еще одну мудрость со времен разведки. – У нормальных людей тогда самый сон. Как выйдешь из дома, фонарем только себе под ноги свети. А то засветишь соседям в окна, разбудишь... И вообще, – выйдем за околицу, слушайся меня. По первому свистку должна все делать. Не ровен час, свалишься в какую-нибудь трещину, – Тогда твоя мамка меня живьем в землю закопает.

– Точно, – кивнула довольная Ксанка – закопает.

– Ты не скалься, – осадил я. – Я серьезно. Слушаешься меня, иначе всему делу отбой. Поняла?

– Поняла. – присмирев пред моим внушительным (как я надеялся) взором, серьезно кивнула девчонка.

– Ну тогда, в село входим по отдельности. – Приказал я. – Конспирация превыше всего.

Подходя к дому хозяйки, где я снимал жилье, и перекидывая крючок калитки, я глубоко вздохнул. – Итак, сегодня ночью я не только буду шляться по степи в компании маленькой девочки. При мне еще будет лом и лопата... Не загреметь бы мне в местные Чикатилы. Всех детей пропавших за двадцать лет на меня спишут. Полиция будет в восторге.

***

Чего я не учел, что ночью даже в этих местах далеко не курортная температура. К трем часам все что было нагрето солнцем днем, успело остыть. Поэтому я изрядно продрог, шляясь за деревенской околицей. Луну затянуло облаками, темень была такая, что глаз выколи, и чувствовал я себя по-дурацки. Девчонка опаздывала. Где-то минут в десять третьего, у меня появилось крепнущее подозрение, что мелкая сикараха вообще меня развела. Я начал вглядывается в Ксанкин дом с темными окнами, пытаясь уловить там какие-то признаки жизни. Дрыхнет небось себе в постели, а перед этим хихикала, как подшутила над городским лопухом, ага...

Эта картина представилась мне так ясно, что я едва не пропустил... Чу! Вроде звук скрипнувшей двери. Ага! Она все-таки соизволила выползти из дома. У дверей загорелся маленький тусклый фонарик, – висящий в темноте огонек. Огонек начал приближаться к околице, за которой я слонялся. Вместе с приближением огонька я услышал какое-то сопение и пыхтеж. Так должен был дышать столетний дед-астматик, а не маленькая девочка. Тут я подумал, что идти с фонариком могла вовсе и не Ксанка. Мало ли кого несло ночью. Сейчас столкнусь нос к носу с каким-нибудь местным дедом Щукарем. Объясняй ему потом,...

С такими мыслями я нашел с внешней стороны забора куст погуще. И слился с ним в полной незаметности. Фонарь я теперь видел еще хуже, через кусты. Зато пыхтение приближалось все ближе, и наконец затихло где-то с той стороны забора.

– Дядь Лёв... – Раздался в темноте Ксанкин голос, такой громкий, что его наверно услышали все в деревне.

Все-таки это была она.

– Тсссс! – Вылезая из куста, шикнул я, с трудом различая её смутный силуэт. – Чего кричишь? И не пыхти так. Ночью звук долгий. Тебя аж под Мурманском слышно...

– Это я лопату и лом тащила, – объяснила Ксанка. – Тяжелые. Помоги мне их через забор перекинуть.

Я заметил, что девчонка незаметно перескочила на 'ты'. Конечно, чего уж там соучастникам устраивать реверансы...

– Ну, давай.

Почти на ощупь я нащупал черен лопаты, (довольно занозистый, надо сказать). И холодное тело мощного лома, шершавое от ржавчины. Хекнул, и перетащил их на свою сторону забора.

– Теперь ты.

Я подхватил легонькую девчонку, и тоже поставил её рядом с собой.

– Ночь воровская, ни шиша не видно. – буркнул я. – Ну что, не придумала?

– Пф! – Выдохнула кнопка. – Я ж не меньжовщица какая.

– Где ты слов-то таких набаралсь?.. – Изобразил я облико морале, и подхватил наш шанцевый инструмент. – Ну, раз не передумала – веди.

– Пошли! – Она подсвечивая под ноги своим хилым фонариком, двинулась в ночную тьму.

Я шел за пигалицей. Огни деревни за плечом оставались все дальше. Поход в ночи создавал какое-то сюрреалистическое ощущение. Ксанкин фонарик, и мой светодиод в телефоне хоть и давали неплохой свет, но все мы время от времени спотыкались о неровности почвы. Надеюсь, здесь не было каких-нибудь сусликов, которые любили рыть норы. Одна рука у меня была занята телефоном, который в данный момент исполнял функцию фонаря. В другой я кое-как держал лом и лопату. В одной ладони они лежали неловко, пальцы не полностью смыкали круг, и кисть начала уже неметь.

– Ксанка, стой.

– Тяжело? – спросила Ксанка. – Давай я лопату возьму.

– Ага, лом еще возьми. И меня на закорки... Просто погоди секунду.

Я остановился, и подумал, как бы мне все устроить посподручнее. На шее у меня была универсальная тряпица – сшитая кольцом из тянущейся ткани универсальная вешь, которую можно было одеть и как шейный платок, и как бандану. Я перетянул тряпицу с шеи на голову, на манер налобной повязки, и подоткнул под неё в районе лба свой телефон, так чтобы ткань не закрывала светодиод. Получился импровизированный налобный фонарь, который светил туда, куда я поворачивал голову. Теперь у меня было две свободные руки, чтоб нести лом и лопату.

– Двинули. – Скомандовал я.

Мы все шли, шуршали наши шаги, пели в ночи какие-то степные насекомые, шелестел ветер.

Несмотря на то, что идти стало удобнее, тащить лом все равно было тем еще удовольствием.

– Далеко еще? – Спросил я.

– М-мм. Нет, не очень, наверно.

– Наверно? – Заострился я.

– Ну, знаешь... ночью все по-другому.

– А мы не заблудимся вообще? – Запоздало забеспокоился я.

– Нет конечно – засмеялась Ксанка. – Я же здесь выросла. Это вы, городские, как дети малые.

– Ну-ну. А место-то найдем?

– Найдем. Нам надо только на обрыв моря выйти. Это мимо не пройти. А там я соображу.

Мне захотелось спросить, не сверзимся ли мы случайно с обрыва, не заметив его во тьме. Но решив не разочаровывать компаньонку насчет моего неугасимого мужества, я молча продолжал тащить скарб землекопа.

Конечно ни с какого обрыва мы не свалились. Море предупредило по приближении. Сперва ветром и своим непередаваемым свежим запахом. А потом и шумом волн, разбивавшихся внизу под обрывом.

– Ага, – сказала проводница обозрев окрестности. – Теперь на холм, направо...

Мы пошли направо. Взобрались на подъем, пробрались через невысокие кусты.

– Тут осторожно. – Предупредила Ксанка. – Где-то здесь уже разлом. И вообще, в земле много трещин. Ты под ноги свети.

Это был дельный совет. В земле действительно были трещины. Сухая земля разошлась, рваными краями, но еще не обсыпалась; видно землю встряхнуло совсем недавно. В белом свете фонарей провалы выглядели неестественными, будто теряя перспективу. Но заработать вывих стопы тут можно было на раз. Хорошо, что разломы были небольшие. Ксанка перепрыгивал встречные трещины. Я, со своими грузом, через них просто шагал.

– Вот. – Внезапно сказала идущая впереди Ксанка, и остановилась, -направив указующий палец куда-то вниз.

Я подошел к ней, взглянул по направлению... и у меня отвалилась челюсть.

Крыша храма вздымалась из разошедшейся земли, как могучий хребет кита между морских волн. Конечно он не был целым. Та часть, что продолжала скрываться под землей, уходила с наклоном к морю. Тесаные камни были сдвинуты.

– Стой здесь! – Сказал я девчонке.

– Еще чего!

– Стой здесь, и держи инструмент. Я еще никуда не лезу.

Я пошел вдоль хребта двускатной крыши к морю, подсвечивая себе фонарем. Берег внезапно обрывался, а вместе с ним обрывался и храм. Похоже, он был обращен фасадом к берегу. Недавний обвал отправил фасад и фронтон с частью берега вниз с обрыва. Я глянул вниз. Набегающие волны алчно облизывали упавшие пласты земли, между ними виднелись рухнувшие колонны, распавшиеся на дольки. Да, немалая часть храма гакнулась с берега. С годами море заберет и остальное. Вообще же, после такого обрушения, храм стал хорошо виден со стороны моря, и его скоро кто-нибудь мог обнаружить. Ксанке просто повезло первой...

Я вернулся обратно – к дальней от берега части храма. Можно было конечно попробовать проникнуть в здание с 'морской' стороны, так как фасадная стена теперь большей частью мокла в воде, открыв доступ внутрь. Но без веревки это было опасно – можно и самому навернуться с обрыва... Я стал осматривать тыльную, выступающую из земли часть. Свет фонаря отыскал в задней стене вентиляционное или световое окно, но оно было так мало, что в него не пролезла бы даже Ксанка. Оно и понятно, – в древние времена люди были не дурнее нас, и проблема воров уже тогда стояла в полный рост. Я приблизился ближе к разлому, и заглянул вниз. Обвал перекосил здание, и отвалил его тыльную стену от пласта земли. Тот еще не успел осыпаться, так что образовалась приличная щель.

Я призадумался. Об античных храмах я знал немного. Да ладно, чего там кокетничать – ни шиша я о них не знал. Но логика подсказывала, что если отбросить разницу в обрядовой мишуре и достижениях архитектуры, то устроены они были примерно так же, как современные: с фасада находилась общедоступная часть, куда верующие приходили молить о ништяках. А в задней части, за загородкой были помещения, куда имели доступ только священники. Там складировалось то, что приносили в дар храму, да и сами иереи и архиереи могли там расслабиться и выдуть бутылочку пивца, после публичных молитв и камланий. Соответственно, в храме было недурно иметь два входа. Парадный, и небольшой задний вход, через который священники могли спокойно проникать на свою 'половину'.