Текст книги "Душевная травма (Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ ПЕНЬ
В лесу родилась елочка…
Выросла и стала прехорошенькая – зеленая, стройная, иголочки острые, а на них капельки росы, словно маленькие бриллиантики. Загляденье!
Даже молодые дубки, народ отпетый, избалованный, и те будто свысока, а на самом деле с большим интересом поглядывали на хорошенькую недотрогу.
Шелестят широкими листьями, шепчутся между собой:
– Хороша канашка, елки зеленые!
– А гордая какая! Даже и не взглянет в нашу сторону!
– Да, брат, это тебе не тонкая рябина, что стоит, качаясь, а сама только о том и мечтает, как бы ей к дубу перебраться!
Елочка на дубовые комплименты – никакого внимания: делала вид, что не слышит. Она действительно была гордячкой, ни с кем в лесу не якшалась и разговаривала лишь со своей соседкой – молодой березкой.
Березка тоже отличалась прелестной наружностью, но в другом духе. Елочка из породы колючих капризниц, березка – беленькая тихая скромница. А налетит ветерок – наша тихоня первая всеми своими листочками, пронизанными солнцем, затрепещет, засмеется на всю полянку!
Старый сосновый пень, что тут же торчал из земли, на березкину радость отзывался ворчливым скрипом:
– Вот они, тихие скромницы! Недаром, видно, говорят, что в тихом омуте черти водятся!
Однажды в пригожий весенний день елочка-гордячка сказала березке-скромнице:
– Какая-то наша полянка незадачливая! Людей совершенно не видно. Мелькнет раз в неделю какой-нибудь задумчивый одиночка – и все. Скучно!
Березка-скромница подружке поддакнула:
– Да, да! Мне одна синичка рассказывала – на других полянках каждое воскресенье музыка, танцы, массовые игры. А на нашей… одни зайцы кувыркаются. И то только ночью, когда мы спим!
Елочка сказала:
– Ты знаешь, о чем я мечтаю? Я хочу, чтобы на нашу полянку пришло много-много людей. И чтобы среди них был молодой поэт. Он, конечно, заметит мою красоту и напишет обо мне замечательные стихи!
– А если среди них окажется молодой композитор, – тихо прошелестела березка, – то, возможно, он вдохновится… кое-кем и сочинит мелодию песни. И, конечно, эта песня окажется песней… про молодую березку!
– А потом окажется, что мелодия краденая! – съязвила елочка.
– Но ведь и стихи молодого поэта могут оказаться слабыми, подражательными да еще, не дай бог, фальшивыми по своему идейному звучанию! – обиделась березка.
– Дуры вы, дуры! – заскрипел старый пень. – Болтаете сами не знаете о чем! Вот накличете на свою голову… будет вам тогда «и белка, и свисток»!
– На что вы, собственно, намекаете? – презрительно поджав иголки, сказала елочка.
Старый пень рассердился, закряхтел, хотел ей ответить, но тут из него некстати посыпалась труха, и он промолчал.
Вдруг раздался шум, грохот, треск, и на поляну, ломая кусты, выкатился грузовик, наполненный людьми. Они сидели в кузове на стульях и на скамейках.
Грузовик остановился. Первым выскочил из машины добрый молодец, красавец собой, вылитый Иван-царевич: на лбу белокурый чубчик, щеки – кровь с молоком. И одет по-царски: голубая майка на «молнии», серые узкие брючки, желтые сандалеты. Вместо серого волка при нем баян – белые пуговки на ремне через плечо.
Огляделся Иван-царевич и молодецки гаркнул:
– Подходящее местечко! Давай, ребята, вылезай!
Люди стали разгружать машину, а Иван-царевич направился прямо к нашим подружкам – к елочке-гордячке и к березке-скромнице.
Елочка увидела его, замерла, вытянулась, словно зеленая свечечка, прошептала:
– Ай, поэт!
Но Иван-царевич поглядел на нее бесчувственно и подошел к березке.
– Ой, композитор! – затрепетала березка. – Смотрит на меня! Вдохновляется!
Иван-царевич посмотрел на березку, вдохновился и… стал ломать ее ветки одну за другой. Наломал большущий-пребольшущий веник, подкрался к девушке – глаза-васильки, волосы распущенные лежат на плечах, вылитая Аленушка! – да как стеганет ее сзади березовым веником! А сам бежать. Аленушка за ним вдогонку!
Сыплет Иван-царевич вокруг полянки резвее серого волка, подгоняет сам себя дурным криком. Бегала-бегала за ним Аленушка – не может догнать! Подбежала к елочке, наломала веток. Пальчики до крови наколола, но все ж таки приготовила порядочную охапку, а потом укрылась за дубком. Иван-царевич пробегал мимо, Аленушка выскочила из-за дерева и давай милого дружка еловым веником причесывать! Повалился Иван-царевич на траву, руки-ноги кверху поднял и нечеловеческим голосом взмолился:
– Сдаюсь, Ленка! Лежачего не бьют!
Разостлали приезжие люди на полянке скатерть-самобранку, стали выпивать и закусывать. Потом песню запели – кто в лес, кто по дрова. Голоса после зелена вина хриплые, страшные, ужасно громкие. Поют «Летяг перелетные птицы…», а птички в ужасе кто куда с деревьев! Вмиг вся полянка опустела.
Попели, пошумели, стали елку украшать – Иван-царевич эту веселую игру придумал и первый на елочкину верхушку вместо звезды банку из-под консервов «судак в маринаде» надел.
За ним другие шутники потянулись – кто с огрызком копченой колбасы, кто с пустой бутылкой, кто с другой какой дрянью. Развесили все это по уцелевшим елочкиным ветвям и пошли вокруг елки хороводом:
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла!..
Стоит елочка-гордячка плачет – по коре смолистые слезки бегут.
– За что опозорили!
Рядом березка-скромница стонет:
– Всю раздели, все ветки обломали!
А старый пень скрипит:
– Сами на себя беду накликали, дуры стоеросовые!
…Ночью, когда взошла луна, выбежали, как всегда, на опустевшую полянку зайцы-спортсмены, кувыркаются.
Вот сделал один зайчишка двойное сальто и вдруг как закричит:
– Ой, я лапку обо что-то острое поранил!
А тут другой скулит:
– Ой, я во что-то нехорошее вляпался!
Прискакала солидная зайчиха-мать того зайчишка, который вляпался, – и к тренеру заячьей команды с претензией:
– Зачем вы, милейший, сюда зайчат привели кувыркаться?!
– Мы здесь каждую ночь кувыркаемся – и… ничего!
– А разве вы не знали, что тут сегодня днем люди побывали?
– Я думал, они после себя уберут!
– Да они только в помещениях после себя убирают, и то не всегда!
Сконфузился заяц-тренер и скомандовал:
– Зайцы, за мной! Скок-скок на другую площадку!..
Ускакали зайцы. Стало на полянке пусто и тихо. Глядит луна сверху, кривится, да елочка все никак не может успокоиться, плачет:
– Боже мой, боже мой! Да на меня теперь ни одна птичка не сядет! Я плохо па-ахну!..
Одна птичка все ж таки села! Только она не на елочку села, она на бумагу села. Иван-царевич, как организатор культвылазок в своем учреждении, в отчетной ведомости галочку-птичку поставил: дескать, одна вылазка уже состоялась, прошла с большим подъемом, план культвылазок на лоно природы успешно выполняется.
ЧЕГО ТОЛЬКО НЕ ВЫДУМАЮТ ЭТИ МУЖЧИНЫ!
I
История, которую я хочу рассказать, на мой взгляд забавная, произошла в Москве некоторое время тому назад, в канун Нового года.
Мне представляется полезным для начала познакомить вас с героями этой маленькой реальной сказки из жизни большого мирового города.
Начнем с наших московских гостей – с мистера Джона Грахэма Таккера-младшего, инженера и дельца из Чикаго, и его супруги, миссис Элизабет Таккер, урожденной Моонин.
Элизабет Таккер за сорок, она хорошо сохранилась и выглядит эффектно даже без косметических ухищрений. Впрочем, многие находят ее внешность излишне холодной и строгой. «В ее голубых глазах больше льда, чем неба», – утверждают они. В приданое мужу она принесла порядочное состояние, властный мормонский характер и педантизм верной жены и добродетельной матери, всегда действующий на мужей и детей несколько угнетающе. Воспитанная в строгих правилах правоверной и даже ветхозаветной мормонской семьи, Элизабет Моонин до выхода замуж была созданием очень наивным и даже старомодным. Ее расторопные подружки рассказывали про нее, что она в первую брачную ночь, когда Джон Грахэм Таккер-младший предъявил свои супружеские права, страшно возмутилась и с негодованием сказала: «Боже мой, чего только не выдумают эти мужчины!» Впрочем, впоследствии она нашла, что выдумка Таккера-младшего не самая худшая из мужских выдумок, и подарила ему двух мальчиков-близнецов. Тем не менее выражение: «Чего только не выдумают эти мужчины!» осталось ее любимым присловьем.
Джон Грахэм-младший хороший инженер и преуспевающий делец, но я не стану тут перечислять, чем он владеет и чем хочет владеть, – для рассказа это не имеет значения. Он участник минувшей мировой войны с немецким фашизмом, служил в авиации по своей инженерной специальности и воевал храбро. Настроен он – с нашей, московской точки зрения – прогрессивно, но это особая, чисто американская прогрессивность, в основе которой лежит практицизм убежденного прагматика: прогрессивно то, что в данный момент выгодно!
Однако к русским, к Советской России, Таккер-младший питал и, надеюсь, до сих пор питает искреннюю симпатию, что объясняется некоторыми особенностями его биографии, о которых придется рассказать более подробно. Дело в том, что Таккер-старший, тоже инженер, в тридцатых годах жил в Союзе, работая по контракту с Советским правительством на строительстве одного крупного металлургического комбината на Востоке нашей страны. Джон Грахэм-младший, тогда просто Джонни, ходил в русскую школу, свободно, хотя и с акцентом, болтал по-русски (у него были способности к изучению иностранных языков) и дружил со своими русскими однокашниками, которые хотя и посмеивались над его акцентом, нарядными костюмчиками и манерой держаться, но в общем относились к нему хорошо.
Самым близким его приятелем был тогда Филя Шубин, сын бетонщика, вихрастый шустрый паренек с заячьей губой – его так и звали Зайчик. Они вместе бегали на пруд купаться, бродили по котловану, по-ребячьи восхищаясь грандиозностью стройки, рассказывали друг-другу всякие небылицы и порой устраивали среди мальчишек рабочего поселка боксерские поединки. В искусстве бокса Джонни Таккер считал себя большим авторитетом, выступая на этих поединках то в качестве судьи, то в качестве тренера, то в роли бойца. Надо отдать ему справедливость – он всегда оставался победителем. Что касается Фили Шубина, то он, признав после одного такого поединка, когда его заячья губа особенно пострадала, незыблемость первенства Джонни, стал его неистовым поклонником и верным оруженосцем. Филя Шубин – Зайчик, а ныне Филипп Петрович Шубин, ведущий инженер одного из московских заводов, подполковник запаса, бывший командир саперного батальона, и его жена Наталия Николаевна, добродушная москвичка-толстушка, тоже участвуют в развитии сюжета. Остается лишь добавить, что чета Таккеров приехала в Москву в составе небольшой туристской группы.
II
Теперь, когда вы познакомились с нашими героями, я могу приступить к описанию того, что случилось с ними в ночь под Новый год.
В десять с половиной часов вечера Джон Грахэм Таккер-младший был уже одет для новогодней встречи – крахмальная сорочка и строгий смокинг безукоризненных линий.
Его полуодетая супруга стояла перед зеркалом в номере гостиницы и рассматривала себя с той медлительной и величественной тщательностью, которая свойственна женщинам после сорока лет и которая бесит их мужей того же примерно возраста.
– Я пойду вниз и куплю себе сигар! – сказал Джон Грахэм Таккер-младший с легким раздражением в голосе.
– У тебя есть сигары! – сказала Элизабет Таккер намеренно невозмутимо.
– У них тут продаются кубинские гаваны, и очень недорого. Я похожу и покурю в холле, пока ты одеваешься.
– Не забудь, что Питерсы пришлют за нами машину ровно в половине двенадцатого. Дипломаты всегда точны.
– Мне, собственно, наплевать на Питерса и его дипломатию, но ты не беспокойся, я еще не забыл, что Новый год наступает в полночь. Не опоздай сама со своими сборами!
…Внизу, в холле, подле табачного киоска стоял плечистый мужчина в меховой шапке и кожаном пальто. Он безразлично поглядел на подошедшего к киоску иностранца, и Таккер-младший с тем же безразличием поглядел на него.
Мужчина в меховой шапке снова взглянул на Таккера-младшего.
«А ведь я его где-то видел!» – подумал Таккер-младший.
Вдруг незнакомец сказал по-английски, старательно выговаривая каждое слово:
– Простите, вас зовут Джон Таккер?
– Да!.. Откуда вы меня знаете?
– Попробуйте вспомнить.
Мужчина в меховой шапке улыбался. Типичное русское лицо… На верхней губе чуть заметный шрам… В глазах что-то знакомое, давнее…
– Филя Шубин, да? – сказал Джон Грахэм Таккер-младший по-русски, безбожно путаясь в произношении и не очень уверенно.
– Он самый!
– Что ты сделал со своей губой?
– Я ее зашил! Обычная косметическая операция!
Они долго трясли друг другу руки, хлопали по плечу, острили по поводу седины висков у Таккера-младшего и лысины у Шубина и, обмениваясь быстрыми, как мячик пинг-понга, вопросами и ответами, тщетно пытались втиснуть в несколько минут тридцать с лишним лет их жизни.
Шубин сказал, что Таккер обязательно должен побывать у него в гостях. Выяснилось, что Таккеры улетают второго января, а первое у них расписано по минутам: программа плотная и тесная.
– Очень, очень жаль! – сказал Шубин.
Джон Грахэм Таккер-младший поглядел на часы.
– Ты далеко отсюда живешь?
– Десять минут езды!
– Машина у тебя есть?
– Мой «Москвич» стоит у подъезда!
– Дай честное русское слово, что ты привезешь меня назад в гостиницу не позже чем без двадцати двенадцать!
– Даю!.. Беги за женой.
Джон Грахэм Таккер-младший, инженер и делец, посмотрел на Шубина озорными глазами Джонни Таккера, задиристого белокурого мальчишки, и сказал:
– Я поеду к тебе один. Не знаю, как твоя жена, но моя… О, это тяжелое орудие! Ты меня понимаешь?
– Вполне! – сказал инженер и улыбнулся так, как когда-то улыбался другой мальчишка, которого все звали Зайчиком. – Но как быть с твоим пальто? На улице мороз.
– Ты забыл, что у меня все-таки сибирская закалка. Итак, без двадцати двенадцать я снова здесь, так?
– Так! Пошли!..
III
…Половина первого ночи в дверь номера Таккеров робко постучали. Дверь отворила Элизабет Таккер. На пороге стояли ее муж и незнакомый ей мужчина явно русской внешности, в меховой шапке.
– Я должен перед вами извиниться, миссис Таккер… – бойко начал Шубин, но Элизабет его прервала:
– Входите, джентльмены!
Глаза ее были затянуты сплошным льдом.
Мужчины вошли в комнату. Джон Грахэм Таккер-младший ступал не очень уверенно и твердо. Его крахмальная сорочка была сильно измята и в рыжих пятнах, а правая бровь залеплена розовым пластырем.
– Что все это значит, Джонни? – спросила Элизабет Таккер спокойно, хотя ей ужасно хотелось закричать.
– Ничего особенного, Элизабет, – с деланной беспечностью сказал Таккер-младший, плюхаясь в кресло. – Это Филя Шубин, мой школьный русский друг, – познакомься, я тебе о нем рассказывал. Мы с ним случайно встретились в холле, и я поехал к нему в гости на четверть часа. Я немного задержался – извини. Но ты же знаешь их русское гостеприимство!..
– Боже мой, что с твоей бровью? Это он тебя так гостеприимно отделал?
– У нас был честный бой, миссис Элизабет! – сказал Шубин, продолжавший стоять, виновато улыбаясь, посреди комнаты с шапкой в руке.
– Мы посидели с ним, немножко выпили, – продолжал свое повествование Джон Грахэм Таккер-младший, – вспомнили наши поединки. Он сказал, что теперь он бы меня побил, потому что в двадцать лет получил разряд по боксу и до сих пор занимается этим спортом как любитель. «Ты хвастун, Зайчик!» – сказал я ему. «Можем попробовать!» – сказал он и принес перчатки. Мы тут же начали бой, хотя его жена – ее зовут Наталия, она просила тебе передать привет – была против и даже назвала его дуралеем… Это ласкательное от «дурака»… Русский язык очень богатый!..
– Ты пьян к тому же! – сказала Элизабет Таккер.
– Ничего подобного. Мы начали бой как шутку. Я думал: мы обменяемся ударами – и все. Но я увлекся, дал ему в челюсть справа и сбросил его на горку с фарфором… Все вдребезги!.. «Может быть, хватит, Зайчик?» – сказал я. «Бой продолжается!» – закричал он страшным голосом… И через пять минут врезал мне в бровь. Бой пришлось прекратить! Я считаю, что по очкам выиграл он. Ты дашь нам чего-нибудь выпить, Элизабет?!
– Я позвонила Питерсам, когда выяснилось, что ты пропал, – с тем же ужасавшим ее самое спокойствием сказала Элизабет Таккер. – Он обещал принять меры. Тебя разыскивают через полицию… или как там она у них называется.
Шубин поспешно поклонился миссис Элизабет, пожал руку Таккеру и ушел. И сразу же зазвонил телефон на столике в углу. Трубку сняла Элизабет.
– Он нашелся, Ричард! – сказала в трубку Элизабет Таккер. – Да, да, вот он тут сидит в кресле… Нет, не приедем, Ричард!.. Потому что он… в таком виде!.. Что произошло?.. Знаете… Чего только не выдумают эти мужчины! Вы? Нет, ни за что не догадаетесь!. Потому что вы не мужчина, Ричард!.. Я хочу этим сказать только то, что вы дипломат и джентльмен… Я вас тоже… Поцелуйте милую Рози!..
Она положила трубку, посмотрела на мужа…
– Если ты способен еще на один подвиг, то позвони в ресторан и скажи, чтоб нам принесли шампанское сюда!
Ее супруг прижал отклеившийся край розового пластыря к своему правому надбровью и радостно кивнул.
ЖИВАЯ ДУША
На улице они стоят и торгуют рядом.
У нее на рундуке – корзинка с крупными золотыми толстокорыми лимонами и несколько стеклянных консервных банок с какой-то болгарской овощной алой смесью.
У него – букинистические книги.
Она – молодая, с тугими розовыми щеками, голубыми глазами, как большая витринная кукла.
Он – худ, желт, в очках. Неопределенного возраста, однако далеко еще не старик. Меховой воротник у пальто зябко поднят. На голове помятая, в подтеках и пятнах фетровая шляпа неудачника.
Она звонко, весело, самозабвенно кричит-заливается на всю улицу:
– Покупайте лимончики, душистые лимончики, полезные лимончики, сплошной витамин за тридцать пять копеек!
Сделает паузу, наберет в легкие воздуху – и снова с той же удалью, с тем же жаром, с той же артистической самоотдачей:
– Вот лимоны, один сплошной витамин за тридцать пять копеек, – не жалейте денег, здоровье дороже!
У ее рундука непрерывно толкутся прохожие, золотая лимонная горка в корзине быстро тает.
Он сидит за своим столом, уставленным книгами, молча, отрешенный от шумной уличной жизни, чем-то чуждый и даже враждебный ей: уткнул бледный, заострившийся нос в томик Фенимора Купера и читает.
Она вдруг обращается к нему, говорит жалобно:
– Аркадий Семенович, миленький, присмотрите за моим товаром, наоралась до того, что кушать хочется – сил нет терпеть. Побегу к Дашке за угол за пирожками. Вам взять?
Он изысканно вежлив:
– Благодарю вас, Стеша, не беспокойтесь. Когда вернетесь, я схожу в диетическую столовую, а вы присмотрите тогда за моими фолиантами. Услуга за услугу. Идет?
– Идет, Аркадий Семенович. Я – мигом.
Улыбнулась ему без кокетства и побежала на красный свет напрямик через улицу, ловко увертываясь or несущихся машин.
Вскоре вернулась. Сытая, ублаготворенная, с еще жующим ртом.
– Ну, пирожки у Дашки! Объедение! Я пять штук без оглядки уничтожила. Ступайте в диетку, Аркадий Семенович, со спокойным сердцем, я присмотрю за вашей библиотекой, все будет в полном аккурате.
Он уходит. Она смотрит на его сутулую, узкую спину, и в ее глазах появляется бабья терпкая жалость. Перевела взгляд на сиротский его стол с книгами и вдруг, когда его уже не стало видно, так же звонко и радостно завопила на всю улицу:
– Книги, книги! Покупайте интересные книги, кто не читает, тот не растет культурно!
Сделала паузу, набрала воздуху в легкие – и снова:
– Покупайте книги, не жалейте денег на культурные витамины!
Насупленный дядька в шапке с ушами, подвязанными под подбородком, взял со стола потрепанную книжку, взглянул мельком на заглавие, спросил строго:
– «Князь Серебряный» Толстого. Это кто же такой будет, князь Серебряный?
Она ответила не моргнув глазом:
– Брат Анны Карениной.
Кто-то из прохожих остановился у стола, сказал с серьезной миной:
– Странно! У Толстого почему-то написано, что брата Анны Карениной звали Стивой Облонским.
Она не растерялась:
– То – родного, а этот двоюродный!
Дядька в ушанке сказал:
– Я тогда, пожалуй, возьму… двоюродного!
Другой прохожий спросил:
– Скажите, а Гончарова «Обрыв» – это о чем?
– «Обрыв»? О том, как оборвалась одна любовь. Берите, не пожалеете.
И тут же к старухе, перебирающей книжки на столе:
– Если любите поплакать над книжкой, берите вот эту, бабушка, – «Хижина дяди Тома». Про негров. Я когда читала, обревелась вся.
Еще и еще спрашивают про книги, про писателей, она несет в ответ немыслимый вздор, но никто не обижается и не сердится на нее за это. Книги начинают раскупать.
Когда он наконец вернулся к своему столу, она показала ему на груду серебряных монет и бумажных рублей и сказала, гордясь своей удачей:
– Вам бы, Аркадий Семенович, еще немного задержаться над своей размазней, я бы вам все ваши фолианты вместе со столом продала!
