Текст книги "Душевная травма (Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
САХАРНЫЕ УСТА
(Комедия, а может быть, драма в трех монологах)
За отдельным столиком в укромном углу маленького уютного кафе сидят драматический артист Пеликанов и драматург Великанов. Они пьют кофе (а может быть, коньяк —150 граммов на двоих) и разговаривают. Артист Пеликанов смотрит на драматурга Великанова влюбленными глазами и в данную минуту произносит свой
Первый монолог
Пеликанов (любуясь Великановым, ласково). Молодцом держишься, Сеня, не сдаешь, хвалю!.. Височки, правда, уже поседели, но улыбка все та же – твоя, бурлацкая, великановская!.. Ах, Сеня, Сеня, до чего же я тебя люблю, как горжусь дружбой с тобой – ты даже не можешь себе это представить!.. Не качай головой, пожалуйста, не улыбайся скептически, мефистофельский скепсис – не твоя органика. Сейчас мы с тобой выпьем по последней рюмочке… точнее, по последнему наперстку, и я тебе объясню, за что мастер сценического искусства, – Сеня, я надеюсь, ты согласен, что старик Пеликанов имеет право на этот громкий титул?! – любит и уважает мастера драматической литературы старика Великанова.
Пеликанов и Великанов чокаются и выпивают.
Сенька, дружище, ведь ты меня, можно сказать, в люди вывел! Разве не так?! Откуда пошел Пеликанов? От роли Терентьева! Ну вот, опять он улыбается! Ты что, свою пьесу забыл, Мефистофель курносый? Ну, Терентьев… старый рыбак в соломенной шляпе, в болотных сапогах до пупа… Перестань смеяться, Сенька, да, да, да, я оговорился: не Терентьев, а Терехин, не рыбак, а охотник, и не в шляпе, а в кепочке. Но сапоги-то были? Были! Я тогда правым сапогом на мизинце знаешь какую мозоль натер?! До сих пор ношу! На память о твоей пьесе. Не в этих, брат, мелочах суть. Суть, Сеня, в том, что современного актера поднимает, возвышает, оттачивает и возносит только современная тематика. На этом стоял и стою. За это хоть голову на плаху: рубите, подлецы! Отрубят – и все равно моя седая отрубленная голова холодеющими губами будет повторять: только современность. Между прочим, я читал твою новую пьеску. Молодцом, Сенька! Опять современность… со всеми ее коллизиями… аллюзиями и иллюзиями. Колоритно, ароматно, свежо… и рольки есть! Есть рольки! Я уже нацелился на этого… как его?., который играет на флейте… Опять он улыбается! Ну да, да, да – в шахматы он играет, а не на флейте. За твою пьесу, Сеня, я буду воевать. Главреж у нас, между нами говоря, такой… виляющий. И, главное, никто, понимаешь, не может предсказать, куда он на данном этапе развития собирается вильнуть – туда или сюда. Большой искусник! Но ты не беспокойся, я в худсовете буду биться за твою пьесу, как гладиатор с разъяренным львом. Аве, цезарь, и так далее!.. Сеня, талантище ты мой, дай я тебя поцелую в сахарные уста. Спасибо тебе, дорогой. Большое актерское спасибо за все!..
Проходит два дня. В театральной уборной артиста Пеликанова сидят сам старик Пеликанов и юная сотрудница специального издания Молоканова и разговаривают. На коленях у сотрудницы Молокановой лежит раскрытый блокнот, в руке у нее шариковая ручка отечественного производства. Юная Молоканова смотрит на старика Пеликанова влюбленными (платоническими) глазами, а он произносит свой
Второй монолог
Пеликанов (слегка кокетничая). Откровенно говоря, милая моя собеседница, мне вас жалко. Не делайте такие глазки, сейчас я вам объясню, почему старик Пеликанов жалеет симпатичную, талантливую журналистку, заметками которой он буквально зачитывается… Да, да, зачитывается, не надо краснеть. Хотя, откровенно говоря, краска смущения, выступившая на ваших, как в старину говорили, ланитах, вам очень к лицу. Смешное слово «ланиты», правда? Что-то в нем есть латиноамериканское, как это ни странно! Да-с, так вот, я вас, милая девушка, жалею потому, что ничего нового, оригинального, интересного для читателей сообщить вам не могу. Будем, голубчик, играть классику. Да, да, великую, нестареющую классику. Ведь только она одна поднимает, возвышает, оттачивает и возносит современного актера. На этом стоял и стою. За это хоть голову на плаху: рубите! Отрубите – и все равно моя седая отрубленная голова холодеющими губами будет повторять: только классика!.. Ну, при этом, конечно, современность есть современность! Но где, я вас спрашиваю, современная пьеса, в которой бездны и взлеты человеческого духа – а это главное в нашем искусстве! – показаны с классической силой? Где они, наши современные Шекспиры?! Что-то «ничего в волнах не видно»! Ленятся наши друзья драматурги, надо вам их тормошить да тормошить. Ведь материал для их творений буквально бурлит и кипит. Вот недавно… возили нас на один крупный завод. Иду по цеху в столовую – там для нас банкетик соорудили, – смотрю на товарищей рабочих… стоят у своих станков и скромненько, без помпы, без шума и похвальбы, выполняют и перевыполняют… Только пиши! А пьес нет! Так что, дорогая моя собеседница, вы уж извините великодушно старика Пеликанова. На нет и суда нет! Напишите, что старик Пеликанов сидит на берегу современного драматургического моря и ждет погоду.
Проходит еще три дня. На улице встречаются артист Пеликанов и драматург Великанов. Драматург держит в руках специальное издание с опубликованным интервью сотрудницы Молокановой, взятым ею у артиста Пеликанова. Между друзьями происходит объяснение. Артист Пеликанов смотрит на драматурга Великанова ясными, невинными, совершенно детскими глазами и произносит свой
Третий монолог
Пеликанов (горячо и несколько нервно). Не понимаю, Сеня, что ты на меня так окрысился? Я же это все для прессы говорил, надо понимать. Не мог же я о твоей пьесе калякать с этой молодой индюшечкой! Всему свое место. Тем более что твою пьесу у нас завалили. Но я тут ни при чем. Я даже на худсовет не пошел, – во-первых, болел, а во-вторых, не хотел расстраиваться за тебя, знал, что наш виляй будет ее ругать! Не сердись, дружок! Дай я тебя поцелую в сахарные уста. Обожди, куда ты?! Сенька!.. Сеня… Сенечка… Даже не попрощался! Называется – друг! Чуть что где подует – он уже в кусты!..
УДИВИТЕЛЬНАЯ ВСТРЕЧА
Москва – город удивительных встреч. Здесь совершенно случайно на улице, в кафе, в вагоне метро носом к носу могут столкнуться, например, старые фронтовые друзья, потерявшие друг друга из виду под огнем около тридцати лет тому назад, или бывшие школьные подружки, сохранившие в своей памяти те прелестные, но, увы, почти доисторические времена, когда они обе были «как тростиночки»!
Впрочем, если подумать, ничего удивительного в этих удивительных встречах нет. Москва – центр страны, и нити людских судеб тянутся сюда по естественным законам человечьего общежития.
Встреча, о которой я хочу рассказать, тоже может быть отнесена к числу удивительных.
Итак, молодой талантливый инженер-металлург, изобретатель и рационализатор, Сергей Иванович Хобудько (я буду в дальнейшем называть его просто Сережей) приехал в Москву из довольно крупного южного города в связи со своими рационализаторскими делами.
Он забросил чемодан в гостиницу (номер ему был заранее забронирован) и прямо с утра поехал в свое министерство. Там он, ныряя из одного кабинета в другой, докладывал, совещался, консультировался, увязывал, согласовывал, вентилировал, а короче говоря, пробивал свое дело почти до самого конца рабочего дня.
Надо сказать, что Сережа застрял бы в министерстве надолго, если бы у него не объявился там ангел-хранитель – Ниночка, одна из министерских секретарш.
О, от таких ангелов многое зависит! Вовремя кому надо позвонит, вовремя доложит начальству, что вы пришли и сидите в приемной, быстро соберет подписи и печати к нужной вам бумаге да, наконец, просто, когда вы в изнеможении от беготни по министерским лестницам едва волочите ноги, предложит вам стул и стакан чаю, подслащенный ее ангельской улыбкой. Бойтесь неловким словом или поступком рассердить или оттолкнуть от себя министерского ангела: он может превратиться в демона, и тогда вам – труба!
Ниночке понравился молодой, обаятельный своим южным простодушием приезжий инженер, да притом еще холостой, как это ей тут же удалось установить, и она помогала ему бескорыстно и со всей энергией, на какую была способна.
Собираясь уходить из министерства, Сережа зашел к Ниночке – поблагодарить ее за хлопоты и попрощаться.
Она выслушала его и с той же ангельской улыбкой спросила:
– Что вы делаете сегодня вечером, Сергей Иванович?
«Ого! – подумал Сережа. – Прямая атака!» И ответил бодро:
– Пока конкретных планов нет, принимаю любое предложение.
– Хотите пойти в театр? На веселую комедию. Есть свободный билет.
– С большим удовольствием пойду! А то у нас все работа да работа! Совсем одичал!
– Разве у вас в городе нет театра?
– Есть! Но мы, молодежь, туда не ходим. Вот вырвемся в Москву… и тогда уж смотришь все подряд. Давайте билет, Нинуся. Условимся так: кто придет первый, ждет другого у подъезда. Договорились?
На какую-то долю секунды ангел превратился в демона. Сережа зарегистрировал в своем сознании это превращение и спохватился, но ангел уже снова стал ангелом.
– К сожалению, Сергей Иванович, я не могу сегодня пойти с вами в театр, – с легким вздохом сказала Ниночка, – мы с мужем вечером идем к его маме, она нездорова. А вы – идите! Второй билет я отдала своей подружке. Она – большая театралка. И очень хорошенькая девушка. Я думаю, она вам понравится.
Тут у Ниночки на столе зазвонил телефон. Евгений Владимирович, третий зам, просил Сережу срочно к нему зайти. Сережа взял у Ниночки билет в театр, уплатил ей за него деньги и побежал к третьему заму. Ниночка на прощанье успела шепнуть ему:
– Если Евгений Владимирович вас будет долго мучить, я позвоню по «анечке» и скажу, что вас ждет Степан Петрович, второй зам. Тогда третий зам вас отпустит, и вы не опоздаете в театр. Договорились?
– Договорились!
…В театр Сережа не опоздал, но все же в зрительный зал вошел, когда свет в зале стал уже гаснуть. Программку купить не успел.
Сережа нашел свое место в шестом ряду партера, сел, покосился на соседку справа. Ниночка его не подвела – соседка оказалась очень хорошенькой блондинкой со вздернутым точеным носиком. Но тут раскрылся занавес, и Сереже стало не до соседки: началась великая магия театра. Какой это оказался прекрасный спектакль! Как просто и точно он был поставлен режиссером! Какие талантливые актеры разыгрывали эту действительно веселую милую комедию, в особенности молодые герой и героиня…
В антракте, когда стихли аплодисменты, Сережа, сославшись на Ниночку, представился соседке; выяснилось, что ее зовут Таней и она тоже секретарша, но работает в другом министерстве. Пошли вместе в фойе, стали прогуливаться. Сережа взахлёб принялся хвалить московский спектакль и московских актеров, которые доставили ему, приезжему человеку, сегодня такое глубокое эстетическое наслаждение. Он говорил, не скупясь на превосходные степени, и вдруг заметил, что его новая знакомая слушает его излияния с явно иронической улыбкой. Задетый за живое Сережа, предчувствуя неизбежную полемику, еще наддал хвалебного жару, и тогда Таня, давясь долго сдерживаемым смехом, сказала:
– Сергей Иванович, вы же смотрели спектакль театра из вашего города. Разве Нина вам ничего не говорила? Он приехал в Москву на гастроли. Я с вами согласна: это хороший театр и, как видите, имеет успех у москвичей. Вы можете им гордиться!
– А я что? Я как раз и горжусь!.. – сказал Сережа, густо покраснев. И подумал при этом: «Боже мой, каким идиотом я выгляжу сейчас в ее глазах!»
Теперь Сергей Иванович и его молодая супруга Татьяна Васильевна не пропускают ни одной премьеры театра, на гастрольном спектакле которого в Москве они встретились и познакомились.
Удивительная московская встреча человека с театром оказалась к тому же и счастливой в личном плане.
МЕХАНИЧЕСКИЙ ВЕСЕЛЬЧАК
В русском языке есть точное и ёмкое слово – увлечение. У нас его сейчас заменили английским – хобби. Зачем? Неизвестно! Наверное, так шикарней!
Так вот некто Петр Петрович Фасин, экономист, человек весьма уважаемый в своем кругу, предметом своего увлечения избрал… анекдоты.
Услышит смешной анекдот, остроумную шутку, интересный диалог и сейчас же запишет в свою «библию» – так он называл пухлую записную книжку.
Увлечение в общем-то невинное и даже похвальное, если вспомнить вещие гоголевские слова о побасенках и их долгой жизни в веках, тем более что Петр Петрович обладал неплохим литературным вкусом и всякую дрянь в свою «библию» не пускал. Но ведь он не только записывал анекдоты – он, бедняжка, пытался их рассказывать! И тут всякий раз терпел жестокую неудачу, потому что начисто был лишен дара устного рассказчика. А ему ужасно хотелось прослыть среди своих друзей и знакомых завзятым весельчаком и остряком, он мучительно завидовал застольным краснобаям, которые, постучав вилкой о тарелку, дабы привлечь к себе внимание пирующих, способны своими шутками легко и грациозно отвлечь весь стол на несколько минут не только от еды, но даже и от питья.
У Петра Петровича Фасина ничего не получалось, кроме постукивания вилкой о тарелку. Постучав, он поднимался, краснел и, заискивающе улыбаясь, робко говорил:
– Дорогие, как говорится, дамы и господа! Товарищи и друзья! Минуточку внимания, послушайте свежий анекдот. Только вчера записан.
Жующие челюсти прекращали свою работу. Недопитые рюмки и бокалы отодвигались в сторону.
– Давай, Петя!
– Ну-ка, Петр Петрович, блесните и ошеломите!
– Тише, едоки, перестаньте кушать, дайте послушать!
Приободрившись, Петр Петрович начинал не очень уверенно, но все же громко, примерно так:
– Сначала маленькая, как говорится, преамбула. Прелюд, так сказать, но далеко не Шопена.
Кто-то выкрикивал с конца стола:
– Нельзя ли без музыки? Ближе к делу!
– Видите ли, дорогие друзья, прелюдия необходима, иначе вы можете понять анекдот не так, как его нужно понять, – оправдывался Петр Петрович уже не так громко и не так уверенно.
– Анекдот, Петр Петрович, который не сразу понятен, – не анекдот.
– Да, но в данном случае прелюд, дорогие друзья и товарищи, необходим потому, что тонкий смысл анекдота, который…
– Петя, не тяни кота за хвост!
– Сейчас, сейчас! В этом анекдоте пойдет речь о богдыхане, дорогие друзья и товарищи, но это, так сказать, условный богдыхан, который…
Челюсти за столом снова принимались за прерванную работу, снова звенели стеклянными своими губками целующиеся бокалы и рюмки. Пирующие уже жевали разварную осетрину, гордость хозяйки, а бедный Петр Петрович все еще дожевывал своего условного богдыхана. Его никто не слушал, и только вежливый хозяин дома, когда наш экономист, утерев взмокший лоб от расстройства чувств чужой салфеткой, опускался в изнеможении на стул, любезно басил:
– Ваш анекдот, Петр Петрович, не лишен… Возьмите осетринки, достали тут в одном ресторане по знакомству с директором… Ах, извините, ее уже… того… прикончили! Тогда позвольте вам положить эту гигантскую шпротину!..
Петр Петрович, повторяю, очень страдал от подобных неудач, но отказаться от своего увлечения не мог – не хватало моральных сил!
И вот однажды все волшебно изменилось. Наш герой стал иметь успех. Да еще какой! Выручила его техника, и притом заморская.
Приятель П. П. Фасина привез ему маленький заграничный подарок – забавную игрушку. Внешне она выглядела как коробка из-под сигарет. В коробку были вмонтированы батарейка и кусок магнитной ленты с записанным на ней громким смехом. Стоило лишь слегка придавить изящную коробочку, как она разражалась безумным хохотом. Нельзя было удержаться от смеха, слушая эту дикую идиотическую смесь кудахтанья со ржанием.
Петр Петрович стал прихватывать изящную коробочку с заразительным хохотом на званые застолья. Теперь, кое-как, на скорую руку, дожевав свой анекдот, он незаметно для слушателей придавливал заморскую игрушку, и… каждый раз эффект был разительным! Петр Петрович становился героем вечера. А ему только это и было нужно. Тщеславие его было полностью удовлетворено.
Однако техника, которая возвеличила экономиста, с той же дьявольской легкостью и сбросила его с пьедестала. Однажды Петр Петрович ехал со своей супругой, очень милой, неглупой женщиной, в собственном «Москвиче» к знакомым на ужин. Заморская коробочка была с ним – лежала тут же, на переднем шоферском сиденье, жена сидела сзади в пассажирской кабине. Петр Петрович – опытный водитель! – крутил баранку и рассказывал супруге новый, только вчера услышанный анекдот – он собирался на ужине «пустить его под кретинчика», как он не без изящества выразился о заморской коробочке.
Не успела супруга П. П. Фасина сказать: «Не отвлекайся, Петруша, потом расскажешь», как ее Петруша, не успев досказать, а главное – затормозить, вмазал своего бежевого «Москвича» в черную «Волгу». Посыпались стекла, жена Петра Петровича присадила себе на лоб изрядную шишку, он тоже получил ссадины и царапины. Сбежались доброхоты свидетели, подошел суровый милицейский старшина. Подходит, а из разбитого «Москвича» несется безумный хохот.
– Сейчас нам с вами не до смеха, гражданин, прекратите! – строго сказал суровый старшина. – Вы можете давать объяснения? Или вам сначала оказать медицинскую помощь?
Еще не пришедший в себя после удара, экономист молчит с закрытыми глазами.
Коробочка ржет и кудахчет.
Супруга П. П. Фасина стонет.
Старшина недоумевает.
Тут выскакивает из толпы какая-то плечистая женщина в красной мини-юбке.
– Товарищ милиционер, у него смех на почве истерики от шока, а у меня незаконченное среднее медицинское образование. Позвольте, я приведу его в чувство!
– Приводите!
Плечистая женщина лезет в машину, садится рядом с экономистом, одной рукой берет его за подбородок, а другой лепит ему одну за другой не сильные, но довольно звонкие пощечины. И при этом повторяет:
– Прекратите смех! Прекратите смех!
Супруга П. П. Фасина хватает ее за руку и слабым голосом говорит:
– Он не может прекратить, он на нем сидит!..
Кончилась вся эта история для Петра Петровича более или менее благополучно. Свой «Москвич» и чужую «Волгу» он отремонтировал – пришлось залезть в долги. Анекдоты он больше не рассказывает, но в книжку записывает – для потомства. Что касается заморской игрушки, то он ее подарил одному нашему общему знакомому – эстрадному артисту. Тот тоже пустил коробочку в дело. Репетируя свои куплеты, он просит жену нажимать на коробочку в тех местах, где ему – для вдохновения – нужна реакция публики на его репризы. Вдохновение получается, но, когда я спросил его, совпадает ли реакция игрушки с ожидавшейся реакцией зрителей, он ответил неопределенно:
– Не всегда!
ИЗ РАССКАЗОВ ТЕРТОГО КАЛАЧА
I. Сарайчик
Началась вся эта эпопея с того, что пришел ко мне на прием молодой кудлатый гражданин с бородой супермодного покроя, до глаз.
– Здравствуйте! – говорит. – Позвольте представиться: я скульптор, или, как раньше говорили, ваятель, Генрих Носков.
– Очень приятно, товарищ ваятель! Какая у вас нужда к нам?
– Нужда небольшая. На задворках соседнего с нашим дома затерялся пустующий дровяной сарайчик. Он принадлежал ранее некоей Рысиной, пенсионерке, а сейчас стал ничейным: дом давно на центральном отоплении, а пенсионерка Рысина ни в каком отоплении больше, увы, не нуждается. Я прошу передать этот сарайчик мне, я буду хранить в нем свои производственные материалы – глину, гипс, камень и прочее. Мастерская у меня есть, а вот такого сарайчика-склада нет. Он мне нужен до зарезу… Тут у меня на бумаге все это изложено, как полагается.
Вижу – у человека действительно нужда. Почему не помочь? Говорю:
– Ваше заявление, товарищ Носков, будет рассмотрено. Но для этого вы должны представить нам справки: с места работы, с места проживания, план двора, в котором затерялся сарайчик, заключение пожарной инспекции, бумагу от домоуправления, чей сарайчик, о том, что они не возражают передать сарайчик вам в эксплуатацию… Пока как будто все, а там – посмотрим!..
Он побледнел, но взял себя в руки.
– Хорошо, представлю. Только очень прошу не тянуть с моим делом. Я вас за это увековечу для потомства если не в мраморе, так хоть в гипсе. Изваяю вас, если пожелаете!
Отвечаю ему в духе назидательного легкого юмора:
– Очень польщен вашим предложением, тем более что меня еще ни разу не ваяли, но… Не надо, товарищ Носков! Мы здесь сидим не для того, чтобы нас гипсовали творческие работники. Приносите справки!
Ушел он. Через два дня приходит на прием гражданин средних лет, даже ниже, в молодежном пальтишке клетчатом, шапка меховая – крашеный кролик под водяную крысу, ондатру.
– Здравствуйте! – говорит. – Позвольте представиться: я артист концертного ансамбля Серафим Ледыкин. Еще не заслуженный, но намечен к представлению. Буду очень рад, если вы посетите концерт с моим участием.
С этими словами кладет ко мне на стол два билета. Я их ему тут же возвращаю:
– Большое спасибо, но мы по концертам не ходим – в времени нет, и нарзан, как говорится, уже не тот. Мы дома на вас полюбуемся, по телевизору, если покажут. Какая у вас нужда к нам, товарищ артист?
– Нужда небольшая! На задворках дома, в котором я проживаю, затерялся пустующий дровяной сарайчик…
Выкладывает все, что я уже знаю, про сарайчик покойной пенсионерки Рысиной, и в заключение говорит:
– Я прошу передать сарайчик мне. Я обзавожусь «Запорожцем» и намерен превратить этот сарайчик в какой ни на есть гараж. Все же машина будет стоять не под открытым небом… Тут у меня в заявлении все это изложено как полагается.
Вижу – у человека действительно нужда – и думаю… сказать ему, что есть еще один претендент на сарайчик пенсионерки Рысиной, или не сказать?
А он сам мне говорит:
– Я знаю, что на мой сарайчик целится некто Носков, называющий себя ваятелем. Но, во-первых, он живет не в нашем доме, а в соседнем, а во-вторых… надо еще посмотреть, что он там ваяет. Может быть, он такое наваял, за что нас с вами по головке не погладят!
Отвечаю артисту в духе сдержанной иронии:
– За то, что Носков наваял и еще наваяет, он ответит перед господом богом в лице Союза художников, членом коего, как мы выяснили, он состоит. Это нас не касается, мы из другого ведомства. То, что он живет не в вашем доме, а в соседнем, тоже неважно. А вот то, что он первый подал заявление на ничейный сарайчик, некоторое значение имеет… Принесите соответствующие справки, товарищ Ледыкин, – будем решать это дело со всей объективностью.
Он побледнел, но взял себя в руки.
– Справки я принесу, но имейте в виду, что я до самых высших верхов дойду, но добьюсь, чтобы сарайчик отдали мне!
Только ушел артист – появляется довольный, улыбающийся ваятель со своими справками.
– Получайте! Эта – от пожарников, эта – от домоуправления, чей сарайчик, эта – от Гоги, эта – от Магоги…
Я его пожалел и сказал про претензии артиста Ледыкина. Он весь затрясся.
– До самых высших вершин дойду – не отдам сарайчик этому халтурщику!..
Борода – дыбом, в глазах – пламя. Страшно смотреть…
Вот тут-то и развернулась на полную мощность эта самая сарайчиковая эпопея. Что ни день – ко мне поступают бумаги от разных авторитетных учреждений: в одной бумаге просят сарайчик отдать ваятелю Носкову, в другой – артисту Ледыкину. Потом начались телефонные звонки. Один авторитетный товарищ звонит и басом хлопочет за артиста, другой – баритоном – за ваятеля. Что делать? Отдать сарайчик ваятелю – обидится покровитель артиста, авторитетный товарищ Степан Степанович; передать сарайчик артисту – рассердится не менее авторитетный товарищ Степан Петрович, меценат ваятеля. Вот тут и крутись волчком между двух Степанов!
Крутился я, крутился, а потом не выдержал и пошел за советом к своему непосредственному начальству – мудрейшему Егору Борисовичу.
Так, мол, и так, Егор Борисович, не хотел вас беспокоить по такому пустяку, но пустяк-то он пустяк, да подкладка у него не пустяковая. Рассказал ему все, как есть, попросил совета.
Егор Борисович смотрит на меня в упор, я смотрю на него. Вижу – глаза у него смеются.
– Стара, – говорит, – стала, слаба стала, на пенсию тебе пора, Александр Лукич. Тертый Калач, а перед таким пустяком спасовал. Смотри, слушай и учись!
Снимает телефонную трубку, набирает номер:
– Сергей Николаевич, ты? Егор Борисович беспокоит. Здорово!..
Как только он это имя-отчество назвал, я все сразу тут же и скумекал.
Сергей Николаевич – это глава параллельного с нашим управления: оно занимается исключительно благоустройством и озеленением городских дворов, а мы – исключительно эксплуатацией дворовых строений. Между нами порой возникают конфликты, но в общем стараемся шагать дружно, не сбиваясь с ноги.
Егор Борисович между тем продолжает:
– Сергей Николаевич, просьба у меня к тебе большая, считай – личная. Во дворе дома (я подсказываю адрес) затерялся ничейный сарайчик, пришли завтра хорошего парня с бульдозером и снеси его к чертовой бабушке… Нам? Нам не нужен!.. Можешь цветочков там посадить или кустик какой-нибудь. Или вот что: там по соседству живет ваятель – ну, скульптор, понимаешь! – по фамилии (я подсказываю: «Носков») Носиков, попроси его – он на общественных началах наваяет тебе какого-нибудь там пионерчика с горном или девочку со скакалкой, в общем что-нибудь такое, легкое и возвышенное. Поставишь фигурку на месте сарайчика – и вся недолга. Лады?.. Спасибо! Что тебе будет надо, звони, в долгу не останемся!..
На этом эпопея с сарайчиком и закончилась. Некоторое время еще продолжали поступать бумаги и раздавались телефонные звонки – по инерции, потом все стихло.
А с ваятелем Носковым мы тем не менее подружились. Он сейчас готовит мой бюст на свою выставку. Так и хочет назвать свое произведение – «Тертый Калач». Я не возражаю, тем более что действительно собираюсь уходить на заслуженный отдых и это название ничем и никак не может мне навредить.
2. На собственной мине
– До своего ухода на пенсию работал я в одном почтенном городе, известном своими славными литературными традициями, в одном толстоватом журнале, на должности скромной и малозаметной… не будем уточнять, на какой. В конце концов, лишь одно место, как известно, красит человека, а не наоборот – только что обработанная малярами скамейка в сквере, на которую они забыли положить плакатик с надписью: «Осторожно! Покрашено». Прошу прощения за эту небогатую остроту.
Редактировал журнал некто Сугубов Андрей Петрович – представительный мужчина, лоб как у древнегреческого философа, брюхо Фальстафье, голос зычно-повелительный. В редакции у нас его звали просто Сократ.
Я в редакции дружил с молодым писателем Юрой Топчиковым, он у нас заведовал прозой и, ценя мой житейский и редакционный опыт, частенько давал мне читать сочинения, поступавшие в журнал и казавшиеся ему сомнительными.
– Прочтите, Терентий Терентьевич, и скажите мне свое мнение. Что я должен, по-вашему, ответить автору – «да» или «нет»!
Я прочту и говорю:
– Дорогой Юрочка, во дни моего невозвратного золотого детства играли мы, дети, да и взрослые вместе с нами в такую незамысловатую игру – в фанты. «Барыня прислала его рублей. „Да“ и „нет“ не говорить, черного и белого не покупать». Вот и вы сыграйте в фанты с этим автором: не говорите ему ни «да» ни «нет», а рукопись верните «на доработку».
Юра вздыхает:
– Они все хотят конкретных указаний, Терентий Терентьевич: что именно надо доработать, зачем и для чего!
– Мало ли чего они хотят! Он творец прекрасного? Творец! Или считает себя таковым. А прекрасному нет конца, отсюда вывод: доработка – дело священное! Впрочем, шучу!..
Однажды прихожу я в редакцию и вижу такую картину: сидит Юра Топчиков за своим столом, читает толстенную рукопись и не то мычит, не то стонет, покачивая корпусом так, словно у него печенка разыгралась.
Поздоровался, спрашиваю:
– Что с вами, Юра? Заболели?
– Здоров, как телок на выпасе!
– Почему же тогда вы так страдальчески мычите?
Отвечает:
– Я потому так страдальчески мычу, что не знаю, что делать с рукописью романа Серафима Культягина «Большие температуры».
– Отдайте ему его «Температуры» на доработку, и пусть он ее или снижает или поднимает – это уж его дело!
– Не могу. Сократ требует, чтобы я немедленно сдавал Культягина в набор. Он убежден, что мы угадаем с его романом прямо в сердцевину яблочка. Роман на производственную тему, в нем тьма терминов, которых я не знаю и не понимаю, да и конфликт построен на некоей, образно говоря, «гайке», которую герой романа поворачивает, допустим, налево, когда обычно ее поворачивают направо, и выигрывает бой с консерваторами и трусами. Я не консерватор и не трус. Но, может быть, «гайку» по технике надо… того… действительно направо, а?..
– Дайте роман специалистам на отзыв, они вам эту символическую гайку разъяснят досконально. Чего проще!
– Я же вам говорю: Сократ требует немедленной сдачи в набор! Будь проклят тот день, когда я согласился пойти на штатную работу!..
Роман Культягина толкнули в очередной номер и стали ждать появления хвалебных рецензий в периодической печати. Но они что-то не появлялись. Потом поползли неясные слушки, что, дескать, Сократ попал… но не в сердцевину яблочка, а в большой просак.
В тот памятный день я пришел в редакцию не к двум часам дня, как обычно, – с предварительным заходом в пивной бар на нашей улице, место наших постоянных встреч и свиданий, – а к одиннадцати утра. Сердце-вещун утром рано простучало: иди, Терентий!
Пришел и застал в редакции большой переполох с тревожным мушиным жужжаньем в каждой комнате. Что такое? Я – к Юре Топчикову:
– Что случилось, Юрочка?
– Случилось то, что должно было случиться! – довольно спокойно говорит Юра. – Нам крепко выдали в газете за «Температуры» Культягина. Именно за то, что меня и смущало, – за техническую неграмотность. Статью написал критик Волченков, я его знаю – способный парень. Он нам всыпал по первое число. Не надо, мол, было публиковать сырую, недоработанную, хотя и где-то интересную вещь. Сократ приказал «свистать всех наверх». Идемте!
– Меня же не звали, Юрочка!
– Ничего, пошли!
Совещание в кабинете редактора началось сравнительно тихо и мирно, а кончилось скандальным штормом в двенадцать баллов. Сократ выступил первым, он сказал, что критик Волченков перегнул палку и раскритиковал интересный – «это он сам признает!» – роман за мелкие, в сущности, огрехи, что он выплеснул вместе с водой из ванночки самого младенца, что надо поставить критика Волченкова на свое место и что он уже говорил «кое с кем» и его «поддержали и одобрили». Кое-кто из наших работников, подхалимствующих перед Сократом, провел свою арию ему в унисон. А потом слово попросил Юра Топчиков, и тут ветер стал крепчать.
