Текст книги "Душевная травма (Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
БЕДНЫЙ ГУСАР
О бедном гусаре замолвите слово…
Из старинного романса
I
Ранней весной 192… года шел я по главной улице южного города, ставшего для меня, петроградца, родным.
Шел, никуда не торопясь: день был воскресный, а погода отличная, солнце уже не ласкало, а жгло, «словно щек краснота», но это легкое и очень приятное жжение смягчал свежий и влажный мартовский ветерок.
Я шел без дела, но цель у меня была: я надеялся встретить на улице Нату Б., в которую был влюблен без памяти.
В такое замечательное воскресное утро, думал я, Ната не усидит дома и обязательно пойдет погулять или с подругой, или со своей старшей сестрой – Верой Сергеевной, моей сослуживицей, А куда люди идут гулять в южных городах? Или на главную улицу, или в городской парк – вот я по главной улице и приду в парк на нашу любимую аллею и уж там-то обязательно разыщу Нату.
Я шел, равнодушно поглядывая на прохожих, и вдруг… словно молния ударила в плиты тротуара и бездна разверзлась передо мною – я увидел идущую мне навстречу Нату! Но не с подругой и не с сестрой, а с незнакомым мне молодым человеком.
Ната была вся в белом: в белом платье с короткими рукавами, несколько легкомысленном даже для конца южного марта, в белой шляпе с большими полями, красиво затенявшими верхнюю часть ее прелестного лица с фиалковыми глазами. Кожа на ее лице и открытых руках была золотистого тона, редкого для блондинок. Она была хороша как никогда! А уж спутник ее выглядел совершенно ослепительно.
Было самое начало нэпа, все одевались кто во что горазд, на улицах городов преобладал серый шинельный и защитно-зеленый гимнастерочный цвет – люди донашивали то, что оставила им только что отгремевшая гражданская война, а здесь… Натин молодой человек был в новехонькой темно-синей, со стоячим воротником из серого каракуля венгерке, в алых бриджах с широким золотым кантом – басоном, в высоких шевровых сапогах с маленькими кокардочками спереди на голенищах у колена. На голове у него чуть набекрень сидела алая фуражка – без царской кокарды, но и без красной революционной звездочки.
Спутник Наты был одет с намеком на форму лейб-гвардейского гусарского полка, шефом которого был сам российский император, только у царскосельских гусаров верхний этаж был красным, а нижний – синим. Тут цвета были взяты в обратном порядке.
Мы поравнялись.
– Здравствуй, Ната!
Ната состроила несвойственную ей светскую улыбочку.
– Здравствуй… те, Леня! Познакомьтесь, Саша!
Молодой человек с подчеркнутой небрежностью вскинул руку и, не донеся ее до козырька алой фуражки, резко бросил вниз.
– Сергеев.
Правильные черты лица, бирюзовые глаза, не выражающие ничего – ни доброты, ни злости, ни скрытого ума, ни явной глупости, нежно-розовые, словно из тонкого дорогого фарфора, щеки, безвольная линия рта. На кого он похож?! На какого-то очень известного человека…
Господи, да конечно же на Николая Романова, на бывшего царя. Если прицепить молодому человеку в синей венгерке рыжеватые усы и бородку, он станет как две капли воды похож на олеографический портрет последнего русского самодержца, так плохо кончившего в подвале дома купца Ипатьева в Екатеринбурге дело бояр Романовых, начатое в 1613 году его предком Михаилом в Ипатьевском соборе под Костромой.
Молодой человек, назвавшийся Сергеевым, извинился перед Натой и отошел – купить у мальчишки-разносчика папирос. Ната смотрела на меня улыбаясь, и это была уже ее настоящая, Натина, добрая, бесконечно милая улыбка. Мне казалось, что все улыбается в такие минуты в Нате: улыбаются даже ее дивные густые волосы цвета спелой пшеницы, улыбается все ее созревшее для любви красивое, сильное тело.
– Что это за ферт у тебя появился? – спросил я Нату, показав глазами на ее гусара.
– Саша живет у нас уже третий день. Папа с ним где-то познакомился, он пожаловался, что ему негде жить, и папа его пригласил к нам. Мы его поместили в кладовке рядом с кухней, где раньше Стеша жила.
Она покосилась на гусара – он заканчивал свою коммерческую операцию – и добавила шепотом, продолжая улыбаться:
– Приходи к нам вечером, я тебе все расскажу. Безумно интересно!..
II
Натин отец – бывший подполковник интендантской службы бывшего Кавказского фронта Сергей Александрович Б., осанистый, полный, добродушный старик, – прошел через огонь, воду, медные трубы и чертовы зубы гражданской войны на юге России и каким-то чудом уцелел. Его, как он говорил, «таскали многажды», он проходил регистрации бывших царских офицеров, многочисленные проверки в Особом отделе, его «вычищали» и восстанавливали и снова «вычищали» из учреждений, куда он устраивался на работу. Его, случалось, задерживали прямо на улице патрульные военного коменданта города, потому что он ходил в бурке и в черной косматой папахе и со своей седой генеральской, «деникинской» бородкой выглядел таким отъявленным «золотопогонником», что у патрульных невольно возникали хватательные импульсы.
И все в конце концов кончалось для старика благополучно.
Сам он, посмеиваясь, говорил об этом так:
– А за что, собственно, меня надо брать к ногтю? Не за что! Служил? Да, служил. Но не воровал, как другие интенданты. Может быть, «они» это как раз и учитывают!
Подполковничья семья жила скудно, но весело и беспечно. Дочки служили, отец тоже подрабатывал, как мог и чем умел. Приходилось продавать вещи. Они уплывали на рынок, превращались в масло, в крупу, в муку, в баранью ляжку.
Бывший интендант любил поесть и сам готовил разные вкусные кушанья не хуже ресторанного повара. С ним приятно было распить за ужином бутылочку дешевого кахетинского вина или посидеть за вечерним чаем. К чаю подавали хворост – подполковник сам его пек в кипящем горчичном масле. Объедение!
Большой любитель и знаток преферанса по маленькой, он открыл секреты этой игры своим дочкам, а те – мне. Но я оказался тупым учеником и в итоге семейных пулек всегда оставался в проигрыше. Но подполковник любил меня не только за это. Жена его, Екатерина Николаевна, седеющая представительная дама, типичная «мать-командирша», тоже относилась ко мне с материнским участием. В свои семнадцать лет я, ответственный беспартийный профсоюзный работник, жил в городе один. В доме у Наты я нашел то, чего мне так не хватало, – теплоту семейного уюта.
Сергей Александрович и Екатерина Николаевна знали, что я влюблен в Нату и что она ко мне тоже благосклонна, но не придавали серьезного значения нашему роману. Они мечтали о другом женихе для своей дочки-красавицы, я был в их глазах всего лишь мальчишкой-безотцовщиной, они меня просто жалели по доброте душевной. Да я и сам не представлял себя в роли Натиного мужа. Я жил своим чувством и был счастлив не взаимностью любви, а от одного сознания, что на свете есть Ната со своей улыбкой, со своей золотистой кожей и фиалковыми глазами и что когда поздно вечером она выйдет провожать меня на крыльцо белого особняка на тихой тенистой улице, мы долго будем стоять, прижавшись друг к другу, целуясь до головокружения, почти до обморока.
«Только утро любви хорошо!» – мудрость этой строки старого поэта постигаешь, увы, уже на закате жизни.
III
Вечером я пришел к Нате, но дома застал лишь одну Веру Сергеевну. Старики ушли в гости, а Ната, как сообщила мне, многозначительно улыбаясь, ее сестра, «куда-то убежала со своим Сашей».
«Со своим Сашей» – я не сумел скрыть, как больно хлестнули меня по сердцу эти слова.
– Но вам велено ее ждать! – добавила Вера Сергеевна, поглядывая на меня, как мне показалось, с колким сочувствием. Молодая вдова пехотного поручика, погибшего под Эрзерумом, она была не похожа на свою сестру, но тоже хороша собой: высокая темная шатенка, длинноногая, гибкая, с зеленоватыми насмешливыми глазами. К тому же она была умна, находчива и умела за себя постоять. Когда было нужно, она смело шла в Особый отдел и в другие столь же серьезные учреждения хлопотать за отца и всегда находила общий язык с их работниками.
Вера Сергеевна сидела с ногами на диване и курила тонкую, дамскую асмоловскую папиросу.
– Кто он такой, этот ее Саша? – сказал я, справившись наконец со своим шоком.
– Вас интересует настоящее Александра Михайловича или его прошлое? – спросила Вера Сергеевна в своей обычной иронической манере.
– Сначала настоящее.
– Оно неинтересно. Какая-то тыловая служба снабжения при крупной кавалерийской части. Но его, кажется, не то уже демобилизовали, не то на днях демобилизуют. В общем папа взял его под свое крыло… Да, у нас новость: папа поступил на службу.
– Поздравляю! Куда?
– Не поздравляйте – к нэпманам. Три богатых мельника-арендатора образовали «товарищество на паях» и собираются, как они говорят, «раздуть большое кадило». Папа у них главный раздувальщик. По-моему, он делает ужасную глупость, но меня он не слушает. Деньги они ему пока платят хорошие. Папа хочет и Сашу туда же пристроить, к этим нэпманам. Для представительства… Вот теперь об его прошлом… – Она аккуратно притушила окурок в пепельнице. – На кого Саша похож, вы обратили внимание?
– На Николая Романова. Уж не брат ли он покойного цесаревича Алексея?
Вера Сергеевна усмехнулась, покачала красивой головой.
– Нет! Но могу сказать одно: он безусловно из царской фамилии. Сам Саша говорит, что он «дитя незаконной любви». Его мать, бывшая смолянка из бедных девушек-дворянок, служила при дворце в Царском Селе, и у нее, я так думаю, был тайный роман, – видимо, с кем-то из великих князей. Не случись революции, Саша сделал бы себе карьеру, служил бы в конной гвардии под негласным покровительством своего тайного папочки. А тут… такая неприятность! Но вообще он очень мил!
– Это все, что можно о нем сказать?
Вера Сергеевна подумала и сказала с серьезным видом:
– Еще о нем можно сказать, что он божественно, неотразимо глуп. В герои настоящего романа он не годится. Для представительства – еще туда-сюда, но всерьез… Так что… можете не умирать от ревности!
Из прихожей донесся долгий веселый звонок.
– Вот они, явились! – Вера Сергеевна поднялась и пошла отворять дверь.
Легко сказать: «Не умирайте от ревности»! Когда я увидел Нату, оживленную, улыбающуюся, и рядом с ней Сашу в белой гимнастерке с расстегнутым воротом, в тех же красных бриджах, когда заметил, что Натины глаза подолгу задерживаются на его изящной, стройной фигуре, меня бросило сначала в нестерпимый жар, а потом в такой же нестерпимый озноб.
Каким несчастным, одиноким и жалким чувствовал я себя в тот вечер! Один мой наряд чего стоил по сравнению с роскошными красными штанами «ее Саши»! На мне был кургузый темно-серый в мелкую клеточку пиджачок и коротковатые, не по росту, брючки. Такие готовые костюмы нам, профсоюзным работникам, выдали бесплатно по ордеру в Совете профессиональных союзов. Мы были счастливы, получив их, тем более что эти костюмы нам прислал из Рима в подарок профсоюз итальянских швейников. Подобрать костюм впору мне не удалось, пришлось взять, какой дали.
Саша чувствовал себя героем вечера, он много смеялся и острил. Меня его остроты бесили, и я решил про себя, что Вера Сергеевна права, говоря об его глупости.
Почему-то он захотел показать мне свою комнату, вернее, темный чуланчик, где помещались только кровать и стул. Распахнув дверь, он произнес, сделав широкий жест:
– Вот мой пинал, в котором я живу, как одинокий карандаш!
Вера Сергеевна и Ната засмеялись.
Я не выдержал и поправил его:
– Только не пИнал, а пЕнал.
– Именно пИнал, от слова «пинок»! – сказал Саша и залился счастливым хохотом.
Пришли подполковник и Екатерина Николаевна. Они были со мной ласковы, как всегда, но мне показалось, что Саша им ближе, чем я. Несколько раз интендант назвал его на «ты». Когда он попросил Сашу помочь ему наколоть щепок для самовара и гусар, дурашливо щелкнув каблуками, молодцевато откликнулся: «Есть наколоть щепок, ваше высокородие товарищ командир!» – я поднялся и стал прощаться. Меня не уговаривали остаться, и Ната впервые не вышла на крыльцо меня проводить.
Я шел домой по боковой пустынной улице, и, боже ты мой, как тяжко было у меня на сердце от сознания, что я теряю Нату. Эта мысль приводила в отчаяние.
IV
Но все получилось иначе. Наверное, права была Вера Сергеевна – героем серьезного романа Саша стать не мог. И не потому, что он был пошл и глуп, впоследствии мне приходилось сталкиваться с пошляками и дураками настоящими, крупного калибра, – нет, тут было другое. В своем умственном развитии Саша остановился на отметке 14–15. Духовно он остался мальчиком, хотя физически это был сильный, красивый юноша, даже уже не юноша, а молодой мужчина. Ната быстро во всем этом разобралась и поняла, что Саша не только не герой ее романа, но даже и для представительства, как сказала Вера Сергеевна, не годится.
Саша жил в своем чуланчике в доме интенданта, колол дрова, ходил с Екатериной Николаевной на базар – таскал за ней тяжелые корзины с продуктами, забавлял сестер своими мальчишескими выходками и шалостями. На службу к нэпманам Сергей Александрович его устроил, но и нэпманы, видимо, разобрались, что Саша не тот представитель, о котором они помышляли; из уважения к «главному раздувальщику» они, однако, терпели его никчемного помощника.
Как-то я пришел вечером к Нате. Дверь на мой звонок открыла незнакомая мне женщина в черной шляпе со страусовыми перьями, в белом бальном платье с глубоким декольте. Ее губы были грубо и ярко накрашены, бирюзовые глаза сильно подведены.
– Вы к кому? – спросила незнакомая женщина неестественно тонким голосом.
– К Нате!
– Ее нет дома!
Дверь захлопнулась. Недоумевая, я позвонил вторично.
– Что вам нужно? – отозвался за дверью тот же голос.
– Извините… а где Ната?
– В цирке!
– Как… в цирке?
– Она вышла замуж за лилипута и сегодня в первый раз с ним выступает на арене.
За дверью поднялась какая-то возня, послышался приглушенный смех. Потом дверь распахнулась, и я увидел хохочущую Нату, а за ее спиной незнакомую женщину. Свою шляпу со страусовыми перьями она держала в руке. Это был Саша.
– Неужели ты не заметил вот это? – сказала Ната, показав на рыжеватую мужественную курчавость, украшавшую Сашино декольте, и продолжая смеяться. – Мы с Верочкой хотели его побрить, он не дался. У тебя есть папиросы?
– Нет!
– Саша! – приказала она гусару. – Идите за папиросами!
– Есть идти за папиросами. Переоденусь и побегу.
– Я хочу, чтобы вы так пошли!
– Но, Наточка…
– Никаких «но». Ступайте так!
Саша отдал Нате шляпу с перьями, подобрал подол бального платья, открыв до колен ноги в высоких сапогах с кокардами, и храбро сбежал с крыльца.
В этот вечер Ната всячески подчеркивала свое расположение ко мне, Саша дулся, острил невпопад и, когда Ната в ответ на его остроты делала пренебрежительную гримаску, бледнел и умолкал надолго. На него было жалко смотреть.
Я ушел домой поздно. Ната вышла на крыльцо проводить меня, и наши объятия в тот вечер были особенно жаркими и головокружительными.
Я опять пошел по боковой, слабо освещенной улице и уже собрался свернуть в переулок, чтобы выйти на главную, как вдруг услышал позади себя быстрые шаги. Кто-то догонял меня. Я остановился и, обернувшись, увидел Сашу. Он подошел. Лицо у него было бледное, глаза, как мне показалось, выражали тоску и муку.
– Я хочу вас проводить немного! – сказал Саша глухо. – Только пойдемте по этой улице, тут людей нет.
– Пожалуйста.
Молча мы прошли с полквартала.
– Скажите, вы из дворян? – сказал Саша, искоса посмотрев на меня.
Неожиданная нелепость его вопроса поразила меня. О чем он? Какие там дворяне?
На завтра назначено собрание служащих Потребсоюза, в правлении которого засели бывшие меньшевики, для обсуждения условий выработанного нашим профсоюзом коллективного договора. Правленцы намерены дать нам бой, возможно, придется в порядке нажима на них настаивать на такой крайней мере, как забастовка. Поддержат ли нас кооператоры-служащие или пойдут за своими меньшевиствующими правленцами? Вот что меня заботило, а он…
– Допустим, из дворян, – сказал я. – Но какое это имеет значение!
– Большое! Если да, то я могу вас вызвать и мы будем драться. Запомните, что просто так я вам Нату не уступлю.
С такой же запальчивостью я ответил ему:
– Я вам тоже ее так просто не отдам!
– Вот и прекрасно! Будем драться!
– Интересно, на чем? На кулаках?!
– Ната говорила, что у вас есть револьвер.
У меня действительно хранился дома старенький отцовский «смит-вессон», в его барабанчике гнездились пять боевых патронов, и я как-то похвастался этим перед Натой.
– Да, у меня есть револьвер. А у вас?
– У меня нет!
– Как же мы будем драться, если у нас имеется один револьвер на двоих?
Саша подумал и сказал:
– Мы бросим жребий, кому стрелять первому.
– Хорошо! Жребий выпадает вам. Что вы сделаете? Спокойненько меня шлепнете?
– Я… наверное… выстрелю в воздух, – сказал Саша. – А вы?.. Если жребий достанется вам?
– Наверное, тоже выстрелю в воздух!
– А если я вам разрешу сделать прицельный выстрел?
– Плевать я хотел на ваши разрешения!..
Мы прошли молча еще квартал.
– Я дальше не пойду! – тронул меня за рукав Саша. – Может быть, я достану второй револьвер? Во всяком случае, буду пытаться. До свиданья!
Тем же заученным конногвардейским жестом он кинул руку к козырьку фуражки, тут же бросил ее вниз и быстро зашагал по темной улице, гулко стуча каблуками по плитам тротуара.
V
Через неделю Саша и Сергей Александрович уехали в Баку по поручению своих мельников – доставать нефтепродукты – и пробыли там месяц. За это время случилось то, чего я больше всего боялся, а Саша не ожидал: появился серьезный претендент на Натину руку и сердце. Это был настоящий, солидный жених, ему было под тридцать лет, он был низкого роста, но красив – сероглазый, с профилем как на римских медалях, – служил он в местном издательстве на ответственной должности и в городе пользовался славой опытного сердцееда. Евгений Григорьевич – так его звали – стал бывать в доме у Наты, он сразу понравился Екатерине Николаевне и Вере Сергеевне, и я понял, что если уж мне суждено потерять Нату, то это произойдет теперь и именно Евгений Григорьевич нанесет мне этот смертельный, как я тогда думал, удар.
Когда Саша вернулся из бакинской поездки, роман у Наты с Евгением Григорьевичем был в зените своего развития.
Саша выглядел после месяца трудных разъездов плохо – осунулся, похудел и подурнел. Он стал носить серый пиджачок и черные галифе. Штатская одежда ему не шла, каблуки на его шевровых сапогах сбились и скособочились, кокардочки с голенищ он содрал. Шикарный гусар превратился в молодого приказчика из купеческого лабаза.
Я пришел к Нате и не застал ее дома. От Веры Сергеевны я узнал, что Ната ушла с Евгением Григорьевичем в кино. Появился Саша. Мы поздоровались, посидели, покурили, и я, сославшись на свою занятость, сказал, что мне надо идти домой поработать.
– Я тебя провожу! – сказал Саша. Меня удивило, что он впервые обратился ко мне на «ты».
Мы пошли по той же боковой улице.
Саша сказал:
– Если я его вызову, ты будешь моим секундантом?
У меня было скверно на душе, но я не выдержал и усмехнулся.
– А ты уже установил его дворянское происхождение?
– Все равно буду драться. Даже с мещанином. В конце концов, сейчас революция, с этим можно не считаться! Ты мне дашь свой револьвер?
Я пообещал дать, и мы расстались если не друзьями, то союзниками.
Дуэль между Сашей и Евгением Григорьевичем, однако, не состоялась, и не потому, что соперники не достали второй револьвер, а совсем по другой причине.
Мельники-арендаторы по случаю удачного завершения бакинской поездки своего «главного раздувальщика» устроили выезд на охоту. Поехал и Саша. Один из нэпманов одолжил ему свою старую «тулку». Саша выстрелил по утке, не попал, но была сильная отдача, и удар приклада в плечо оказался таким чувствительным, что боль не проходила всю ночь после охоты. Не оставляла она Сашу несколько дней. Появилась опухоль в предплечье. Саша сказал, что дома его мать в таких случаях растирала ушибленное место муравьиным спиртом и это помогало. Спирт достали. Вера Сергеевна и Ната своими молодыми крепкими руками растерли больную руку докрасна. Наутро боль стала нестерпимой, а опухоль зловеще-багровой. Пришлось отправить Сашу в больницу. Там установили саркому. Была назначена срочная операция, и хирург отнял правую руку бедного гусара вместе с ключицей.
Я пошел вместе с Натой проведать Сашу после операции. Первой к нему в палату пошла Ната. Она вышла через пять минут, сдерживая рыдания, бледная и несчастная.
Саша, очень узкий, длинный, лежал на кровати, укрытый до горла серым больничным одеялом. Бледная желтизна заливала его лицо с горящими нехорошим огнем ярко-бирюзовыми глазами. Я наклонился над ним:
– Как ты себя чувствуешь, Саша?
Его синеватого оттенка губы изобразили нечто вроде улыбки.
– Представляю себе, как я буду торговать папиросами. «Купите папиросочку у инвалида!»
– Не надо так, Саша!
Он замолчал и закрыл глаза. Потом открыл их и едва прошелестел:
– А дуэль не состоится. Я ведь не левша и никогда не научусь стрелять левой рукой!
Через два дня он умер. Я был занят у себя в профсоюзе и на похороны Саши прийти не мог.
Сергей Александрович дал телеграмму его матери в бывшее Царское Село, ставшее городом Пушкином. Она приехала только через неделю. Я не видел ее, но Ната и Вера Сергеевна рассказали мне, что Сашина мать оказалась очень красивой, но уже увядающей женщиной, одетой во все черное, вплоть до черных траурных перчаток.
Она постояла у Сашиной могилы, крепко прижимая надушенный платочек к глазам, сказала несколько раз: «Pouvre enfant» – и уехала на следующий день, увезя в своем чемодане темно-синюю венгерку и красные бриджи с золотым басоном. Ночевала она в гостинице.
Через месяц после смерти Саши Ната вышла замуж за Евгения Григорьевича. Свадьба была шумная, веселая. Я был приглашен на свадебный пир и приглашение принял. За ужином я много пил, и когда поднялся, чтобы произнести тост в честь невесты, то неожиданно для себя самым пошлым и вульгарным образом разрыдался. Со мной в первый и в последний раз в жизни случилась истерика.
Сергей Александрович увел меня на кухню, дал воды с валерьяновыми каплями и, поглаживая меня по голове, долго бубнил что-то про муку, которая получится, когда нечто во мне перемелется.
И действительно, это нечто перемололось. Вскоре я переехал в другой город и с Натой встретился спустя два года. Она располнела, стала настоящей дамой и была хороша, но как-то по-иному. Мы стали друзьями, и наши дружеские отношения длились очень долго. Но это было уже не то. Совсем не то!
Только утро любви хорошо! Только утро!..
