Текст книги "Душевная травма (Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
КРУШЕНИЕ КАНОНОВ
С чем только наши сатирики и юмористы не сравнивали квартирный ремонт!
С землетрясением, с цунами, с бомбежкой, с пожаром на той его стадии, когда огонь уже потушен и пожарники уехали, а погорельцы, размазывая сиротские слезы по закопченным щекам, стоят на пороге своего чудом спасенного жилища и подсчитывают в уме, во что обойдется им разрушительный разгул огненной стихии и молодецкая энергия спасителей.
А маляр – этот главный герой квартирного ремонта!
Его зловещий образ тоже прочно заштампован – нужно лишь поднять руку, чтобы снять с литературной полочки заготовленные давным-давно отдельные живописные его детали: красный нос, вислые усы, кисть на плече и хриплый, пропитой бас. Что касается словесного орнамента, то и здесь набор комических реплик тоже давно известен и не раз испытан в литературной практике: «Наше дело – шпаклевать, а ваше – наплевать!», «Хозяин, тут без пол-литра купорос не возьмет!», «Хозяйка, чтой-то у меня кисть рассохлась, надо бы ее – хе-хе! – смочить!». И так далее.
Недавно мне пришлось делать косметический ремонт в своей квартире. Не скрою, что, затевая его, я был подавлен, и в этом были повинны мои коллеги – сатирики и юмористы: перечитывая их произведения, я смеялся до слез… от самых мрачных предчувствий, которые скопом лезли в мою бедную голову!
Чему быть, однако, того не миновать, я сделал заказ на ремонт в соответствующей конторе, подписал смету, уплатил деньги и стал ждать появления канонического красноносого, как Дед Мороз, обладателя хриплого баса.
В точно назначенный день и час раздался звонок, я отворил дверь и… замер: на пороге стояла девушка лет девятнадцати, не больше, хорошенькая, румяная, голубоглазая, в вязаной шапочке кораллового цвета, в таких же рукавичках и в высоких ладных сапожках.
– Откуда ты, прелестное дитя? – спросил я ее речитативом.
– Из бюро ремонта, – сказало прелестное дитя, сняло варежку и протянуло мне маленькую крепкую ручку, представилось: – Таня!
Если бы я не годился ей в деды, я бы ответил: «Леня!», но увы, пришлось сказать, что меня зовут Леонидом Сергеевичем.
Таня сняла пальтишко, шапочку, исправила перед зеркалом в прихожей белокурые кудряшки и деловито попросила:
– Покажите мне фронт работ!
Я показал ей «фронт работ». Потом мы сели друг против друга в моем кабинете, и Таня с той же деловитостью сказала:
– Сейчас приедет Паша, моя напарница, привезет инструментарий, и начнем потихоньку… Что это вы, Леонид Сергеевич, вроде как побледнели?
– Нет, ничего, это свет так падает. Паша такая же, как вы, по возрасту, Таня?
– Постарше. Она уже замужем.
– А вы?
– Мне еще рано хомут надевать, поучиться нужно. Я занимаюсь в вечерней школе в одиннадцатом классе. И на институт нацелилась.
– Вы из каких мест?
– Помните, кино такое было – «Бабы рязанские».
– Есенинская землячка?
– Константиново от нас недалеко.
Тут раздался звонок: это прибыла Паша с инструментарием. Она оказалась высокой черноглазой брюнеткой южнорусского типа.
Мои маляры прошли в спальню, уже освобожденную от мебели, переоделись в спецовки, повязали головы марлевыми косынками, показались мне во всем своем производственном великолепии… И ремонт начался!
Я сидел в кабинете, заставленном сдвинутой со своих мест мебелью, и читал присланную мне на отзыв рукопись начинающего юмориста.
В рассказе очень смешно был описан ремонт в квартире. Ну конечно, там был маляр установленного образца, он вошел в комнату и сказал: «Хозяин, чтой-то у меня кисть рассохлась, надо бы ее – хе-хе! – смочить!»
Именно в эту минуту в мой кабинет тихо вошла Паша и робко сказала:
– Леонид Сергеевич, извините, пожалуйста, можно мне по телефону позвонить?
– Звоните!
Паша набрала номер. Разговор ее я запомнил дословно.
– Маша, это ты?.. Это Паша говорит!.. Ну, как там мой – не видала?.. Что ты говоришь!.. Как же это она на него смотрит?.. Как змея?.. Так она, гадюка, и есть змея!.. А он как?.. Посмеивается?!! Я сейчас приеду, я ему, кудлатому, покажу смешки!..
Она бросила трубку на рычаг и выскользнула из кабинета. Через десять минут, уже одетая, в платье, она прошла по коридору в прихожую, надела пальто и ушла. В кабинете появилась Таня, смущенная и улыбающаяся.
– Леонид Сергеевич, у Паши получился купорос с мужем, он работает в нашей конторе – такой интересный шатен и молодой еще, Паша его ужасно ревнует. Ей сейчас по телефону кое-что сообщили, Паша смотается к нему на работу, приведет его в чувство и вернется. Вы не беспокойтесь, я справлюсь одна, ваши интересы заказчика не пострадают.
В тот день Паша на работу, однако, не вернулась, – по-видимому, за один приезд привести в чувство своего шатена ей не удалось. Таня работала одна. Утром на следующий день они появились вдвоем: Паша – мрачная, с тревожным блеском в глазах, Таня – улыбающаяся и полная энергии! Они надели спецовки и стали оклеивать обоями спальню. Работали они быстро, ловко, и я заметил, что Паша руководит действиями своей подружки, а Таня охотно ей подчиняется.
Когда с оклейкой спальни было покончено, Паша вошла ко мне в кабинет и так же деликатно попросила:
– Леонид Сергеевич, можно мне по телефону позвонить?
– Звоните!
Паша набрала номер. Вот – текстуально – ее второй разговор:
– Маша, это ты?.. Ну, да, да, да, Паша, кто же еще!.. Чего там у тебя видно и слышно?.. Ушел?! Куда?.. Не сказал! А гадюка?.. Тоже ушла! Значит, вдвоем куда-то выкатились!.. Порознь?.. Вышли порознь, а за воротами объединились – дело знакомое! Мария, я сейчас приеду, а ты – молчок, поняла?! Выезжаю!
В общем повторилась вчерашняя история. Таня осталась одна. Она перенесла свою стремянку в другую комнату и стала, напевая, обрабатывать потолок.
Постепенно страх стал овладевать мною. «Конечно, ремонт не землетрясение и не цунами, – думал я, – но и не пикник на лоне природы в выходной день! А что, если конфликт у Паши с мужем затянется и осложнится? Таня же физически не может одна справиться с ремонтом! Тогда я погиб!»
В квартире было тихо. Таня больше не пела. Я пошел к ней. Есенинская землячка в курточке и штанах, заляпанных известкой, сидела пригорюнившись, как Аленушка, на табурете посередине комнаты. В углу стояли кисть и побелочный аппарат. Мне все стало ясно: у Тани свои любовные неприятности, и это обязательно отразится на моих «интересах заказчика». Ремонт затянется на неопределенное время, и вот тогда-то он превратится в землетрясение, в цунами или в пожар на роковой стадии подсчета убытков!
Таня молча подняла на меня мученические, томные глаза.
– Плохо вам, Таня?
– Ой, плохо, Леонид Сергеевич!
– Он вас сильно мучает?
– Мучает, проклятый!
– Таня! – сказал я, стараясь быть максимально деликатным. – Я не знаю подробностей, но… в таких случаях нужно быть решительной и… сразу рвать. Я понимаю, что это трудно, но… так лучше, верьте мне… Вам жалко? Он что, такой хороший?
– Да какой он там хороший! – Таня махнула рукой. – Искрошился уже весь!
– Кто искрошился, Таня?! – ужаснулся я.
– Зуб! – скривившись, простонала Таня. – Мне давно девочки советуют: «Вырви!» А я боюсь. Я еще ни разу в жизни зубов не рвала!
– Идемте в нашу поликлинику, Таня! – сказал я, не скрывая своей радости. – Ручаюсь вам, что через полчаса вы воскреснете для жизни и для ремонта!..
Я привел своего маляра в поликлинику, прошел в зубной кабинет и, не жалея красок, обрисовал милейшей Валерии Николаевне трагикомизм своей ремонтной ситуации.
– Вырвите зуб моему маляру, Валерия Николаевна, спасите меня! – закончил я свой монолог, сложив ладони вместе, как на молитве в католическом храме.
Валерия Николаевна даже бровью не повела.
– Ну конечно, я вырву зуб вашему маляру. Тем более что из всех элементов нашей зубоврачебной работы я больше всего люблю удаление. – Тут красивое лицо Валерии Николаевны озарила улыбка довольно хищная, как мне показалось. – Покажите мне вашего маляра!
Я отворил дверь в коридор и показал зубному врачу моего маляра. Таня сидела на стуле, сжавшись в комочек.
– Вот это дитя? – усмехнулась Валерия Николаевна. – Ступайте домой и ждите ее. Не волнуйтесь, все будет в порядке.
Через полчаса счастливая и сияющая Таня, напевая, уже орудовала у меня в квартире побелочным аппаратом. Паша явилась к концу дня. Лицо у нее было умиротворенно-спокойное. Подруги поговорили наедине, потом Таня пришла ко мне в кабинет и сказала:
– Леонид Сергеевич, Паша привела своего супруга в чувство, так что вы не беспокойтесь, работу мы закончим в срок, ваши интересы заказчика не пострадают.
И они действительно закончили у меня ремонт точно по плану. И сделали его отлично. И мои интересы заказчика не пострадали. И я со всей ответственностью – моральной, само собой разумеется, – теперь советую всем: не бойтесь ремонта, он освежает не только ваше жилище, но и вашу душу. Но на всякий случай просите, чтобы вам прислали для работы женщин-маляров. С женщинами все-таки как-то спокойней, несмотря ни на что.
СОН ДИРЕКТОРА ПОПОВА
Директор швейной фабрики Попов Иван Степанович вернулся домой с работы позднее обычного и в отличном расположении духа.
Причиной лучезарного настроения Попова было собрание, созванное по случаю перевыполнения фабрикой, где он директорствовал, плана выпуска продукции – готовых брюк, пиджаков, костюмов и пальто.
Собрание провели на высоком уровне. На сцене фабричного клуба перед столом президиума стояли корзины с живыми цветами. Ораторы произносили свои речи без бумажных шпаргалок – таково было категорическое требование прогрессивного Ивана Степановича. Если кто, спутавшись, начинал бемекать и топтаться языком на месте, Иван Степанович, остановив властным мановением руки подсказки и смешки, говорил в зал:
– Не мешайте оратору, товарищи, он сам утонет!
Был оглашен список премированных и приняты новые обязательства, само собой разумеется, повышенные.
Рапорт о перевыполнении фабрикой плана решено было вручить Главному Руководящему Лицу области. Эту приятную процедуру собрание, естественно, поручило выполнить директору Попову.
Вернувшись после собрания домой, Иван Степанович обнаружил, что его жена и дочь Лариса, десятиклассница, ушли в кино. Он напился чаю, закусил тем, что бог напихал в холодильник, и прилег отдохнуть на свой диван-кровать, прихватив из комнаты Ларисы книжку – полистать, пока дрема не смежит глаза.
Книжка оказалась томиком сочинений Алексея Толстого, но не Николаевича, а Константиновича – славного поэта славного XIX века, лирика и сатирика.
Прогрессивный Иван Степанович знал, что трое Толстых навечно врубили в русскую литературу свои имена, но с творчеством Алексея Константиновича был знаком лишь понаслышке. Не будем его винить за это, поскольку отечественное кино предало экрану произведения лишь двух Толстых – Николаевичей.
Директор Попов открыл томик. Оказалось – стихи. Иван Степанович стихи не любил, но, посмотрев оглавление, наткнулся глазами на поэму «Сон советника Попова». Совпадение фамилий его заинтриговало.
– Ишь ты! – усмехнулся Иван Степанович и стал читать:
Приснился раз бог весть с какой причины
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел… без панталон!..
Иван Степанович поморщился и отложил томик в сторону.
«Такого даже во сне не может случиться! Чтобы чиновник, и тем более царский… к министру и без штанов! Натяжка!»
Иван Степанович не мог долго оставаться наедине с художественной литературой – она действовала на него усыпляюще. Он попробовал тем не менее одолеть сатирическую поэму, но потерпел фиаско. Книга вскоре выпала из его ослабевших рук, и он захрапел во всю носовую завертку. Этим странным, но очень объемным выражением наш великий язык передает, что уснувший не просто храпит, а, тонко посвистывая носом, одновременно хрюкает, как свинья, и мурлычет, как сытый кот.
И тут директору Попову приснился странный сон. Будто он входит в знакомый начальственный кабинет. Главное Руководящее Лицо сидит за знакомым большим, как слон, поставленный на колени, столом.
Иван Степанович, деликатно кашлянув, дает Лицу знать, что он прибыл.
Лицо делает любезный знак рукой – дескать, вас понял – и продолжает дочитывать какую-то бумагу.
Иван Степанович, распахнув импортный портфель-чемодан, роется в его утробе, дабы извлечь на свет божий рапорт о перевыполнении фабрикой плана выпуска готовых брюк, пиджаков, костюмов и пальто.
Волнующая, сладостная, многообещающая минута!
И вдруг, подняв голову, Иван Степанович Попов видит устремленные на него глаза Главного Руководящего Лица области, мечущие стрелы ужасного гнева.
Удивленный и несколько смущенный, директор Попов ставит портфель-чемодан на пол и начинает, комкая в руках свой рапорт, мямлить:
– Сергей Сергеевич, я хочу вам вручить наш рапорт… о выполнении… то есть даже о перевыполнении…
Главное Лицо области его прерывает с несвойственной данному Лицу резкостью:
– Вы в своем уме, товарищ Попов?!
– В своем! – будто бы отвечает Лицу оробевший Иван Степанович. – Даже не так в своем, как в вашем!.. Поскольку именно под вашим руководством мы…
– В каком виде вы ко мне явились? – уже кричит на директора Попова Главное Руководящее Лицо области. – Посмотрите на свой нижний этаж!
Директор Попов смотрит будто на свои ноги. О ужас! Он без брюк, то есть совершенно без штанов! В одних белых – слава богу, хоть в чистых! – трусиках!
Иван Степанович, прикрываясь портфелем, лепечет:
– Даю слово, Сергей Сергеевич, я надевал эти… как их?., штаны, когда к вам собирался! Не знаю, куда делись по дороге, даю слово!.. Но я чистосердечно признаю свою оплошность… Я письменное объяснение представлю!..
– Никаких объяснений! – рыкает по-львиному Главное Лицо, продолжая метать гневные стрелы из своих глаз. – Все и так ясно! Вы исказили моральный облик! Вы – циник! Вы – нигилист! Больше того, вы – хиппи! И вы будете наказаны!
С этими словами Руководящее Лицо будто бы достает из ящика своего грандиозного стола аккуратно сложенные брюки и швыряет их в протянутые с мольбой руки Попова:
– Возьмите эти штаны, они пошиты на вашей фабрике. Вы будете их носить до тех пор, пока не перестанете выпускать брак! Надевайте!
Директор Попов покорно надевает брюки. Вид их кошмарен: одна штанина короче другой, сзади – мешок, на коленях – пузыри.
И тут будто бы Главное Руководящее Лицо области, глядя на директора Попова, надевшего штаны собственного пошива, начинает смеяться. И, смеясь, говорит директору Попову:
– В этих штанах вы – настоящий Попов!
– Так я же и есть настоящий Попов! – трепеща, будто бы отвечает Главному Лицу директор Попов.
– В этих штанах вы – настоящий Олег Попов, только он солнечный клоун, а вы – теневой!..
Смех переходит в безудержный хохот.
Под раскаты этого громкого издевательского хохота директор Попов в кошмарных своих штанах выбегает из начальственного кабинета.
В приемной Лица его встречает таким же хохотом миловидная секретарша Шурочка.
Хохот гонится за Поповым по лестнице, на улице. Дьявольский звон этого хохота раздирает его барабанные перепонки…
…Проснувшись, Иван Степанович некоторое время лежал неподвижно на своем удобном ложе, не обращая внимания на бесновавшийся на придиванном столике телефонный аппарат.
Наконец он пришел в себя и взял трубку. Звонил главный инженер фабрики. Он только что узнал, что крупная иногородняя торговая база возвращает фабрике большую партию готовых брюк. Вся партия забракована!
– Что будем делать, Иван Степанович? – спрашивал главный инженер. В голосе у него звучали нотки испуга.
Иван Степанович с раздражением сказал в трубку:
– Ей-богу, ты, Николай Васильевич, как маленький! Впервой, что ли? Не знаешь сам, что делать? Завтра дадим указание бухгалтерии, пусть оформляет штраф с нас!
– С нас?! – пустил визгливого петуха в трубку ужаснувшийся главный инженер.
– С нас – в смысле с фабрики! Мог бы и не беспокоить меня по пустякам… в такой день! – сказал директор Попов и положил трубку.
В комнату вошла розовощекая Лариса, вернувшаяся с матерью из кино. Она чмокнула отца в колючий подбородок и сказала, увидев на диване раскрытый томик сатирика XIX века:
– Наверное, «Сон советника Попова» читал, папа? Угадала?
– Угадала!
– Понравилось?
– Ерунда! Снять, дочка, с человека штаны нетрудно, ты вот попробуй его одень!.. И раньше сатирики позволяли себе разные штучки. И теперь позволяют!.. Лучше расскажи, что в кино показывали!
Розовощекая Лариса села на отцовский диван и стала рассказывать содержание восхитительного фильма. О том, как ловили одного шпиона.
СЛУЧАЙ НА ГАСТРОЛЯХ
Посреди комнаты хорового кружка – самой вместительной в новом здании колхозного клуба – стоит длинный стол, накрытый белой подкрахмаленной скатертью и украшенный вазами с букетами цветов.
Чего только нет на этом столе: тут и вареные поросята, и жареные гуси, и холодец, и своего приготовления колбаса с чесноком, и холодные карпы, и салаты из крупно нарезанных помидоров и огурцов, и моченые яблоки, и маринованные сливы, и всяческие консервы из сельпо, и домашние пироги толщиной с руку – с капустой и яйцами.
Вся эта вкусная снедь призывно благоухает и дразнит аппетит. Батарея всевозможных бутылок тоже выставлена внушительная.
Председатель колхоза Иван Харитонович Сельцов, большой любитель театрального искусства, не поскупился на угощение. Да и случай, в самом деле, не совсем обычный: в глубинный колхоз приехал областной театр, привез новую свою постановку – пьесу из колхозной жизни.
Вот Иван Харитонович и распорядился отметить событие в культурной жизни села: стол накрыть заранее и по первому классу – с поросятами! – с тем чтобы сразу же по окончании спектакля пригласить дорогих гостей отужинать с представителями колхозной общественности.
Угощение и стол для артистов готовила Лукерья Власьевна Пушкарева, или «бабушка Луша», любимица колхозных трактористов, ветхая старушка, еле-еле душа в теле, но великая мастерица по своей части. А помогали ей три девушки – три невесты, веселые, звонкие хохотушки. И все три – Маруси!
– Ну как, Иван Харитонович, принимаете нашу работу? – умильно щурясь, спрашивает бабушка Луша председателя.
Иван Харитонович – в белой сорочке с галстуком, в новом костюме, свежепобритый, пронзительно пахнущий одеколоном и очень торжественный – долго и придирчиво, будто он проверяет глубину вспашки в поле, осматривает накрытый стол, потом, тронув рукой подстриженные щеточкой сивые усы и проглотив вдруг набежавшую слюну, произносит:
– Вроде все соответствует. Поросята-то какие красавчики!
– Не хуже, чем когда болгар принимали! – гордо говорит одна из Марусь, полная белолицая брюнетка с темным пушком на верхней капризной губке.
– Наш колхоз, девчата, известный, нам неудобно скудно гостей принимать! – обращаясь к трем Марусям, внушительно разъясняет Иван Харитонович. – Однако находятся среди нас такие товарищи, которые советуют скаредничать, как… жадная теща!
Три Маруси, которые понимают, что этот тонкий намек адресован Тестеву Петру Потапычу, желчному председателю ревизионной комиссии колхоза, прыскают от смеха.
– И тем более – артисты заслуживают! – продолжает Иван Харитонович. – Я, когда ездил на конференцию, смотрел у них в театре драму «Гроза» Островского. Знаете такое произведение?
– Знаем! – хором отвечают три Маруси.
– Сильное произведение! Молодая артистка, очень прекрасная – забыл фамилию! – Катерину играла, которая в Волгу бросается. Весь театр слезами изошел!
– И вы тоже плакали, Иван Харитонович? – спрашивает Маруся, брюнетка с бесовскими глазами.
– А что я, хуже других?
Три Маруси снова разом, как по команде, прыскают. Иван Харитонович с серьезным лицом смотрит на ручные часы.
– Ого! Сейчас звонок будет! Пора в зал идти! Ступайте, девчата. И вы идите, Лукерья Власьевна, а комнату я пока на ключ запру, а то заберутся сюда наши боевые пацаны и дадут жизни этому банкету!
Бабушка Луша ласково кивает головой своим помощницам:
– Идите, девочки! Я уж здесь посижу, постерегу!
Появляется Иван Харитонович снова в комнате хорового кружка через час, в конце первого антракта. Вид у него уже не такой торжественный и сияющий, на лице озабоченность и даже тревога, во всех движениях некоторая растерянность.
– Взвар принесли! – радостно докладывает председателю повариха. – Ну и взвар! Прямо-таки царь-взвар! Как вино! Хотите попробовать, Иван Харитонович?
– Дайте! Хотя нет, не надо. И вообще… поросята-то зачем, собственно говоря!
Взглянув на потускневшее лицо председателя, догадливая бабушка Луша сочувственно спрашивает:
– Не дотягивают артисты до поросят?
– Не дотягивают, Лукерья Власьевна! Сначала вроде ничего было. А потом такая скукота пошла, сил нет терпеть. И ведь вроде похоже, что из колхозной жизни, а с другой стороны, какая же это наша жизнь?! Фотографические карточки такие бывают с недодержанного снимка – ничего не разберешь, все как в тумане, словно молоком облитое. Ходят какие-то люди по сцене, говорят разные слова. А к чему, зачем?!
Огорченный Иван Харитонович, пожав в тяжелом недоумении плечами, присаживается к столу, закуривает.
– Тестев Петр Потапыч уже подходил ко мне, тряс рыжей своей бороденкой, намекал, язва, на допущенный расход. Я, мол, тебя предупреждал, чтобы поаккуратней. Беда!..
Председатель колхоза тушит недокуренную папиросу в пепельнице и, вздохнув, уходит смотреть второй акт.
Однако и второй акт не приносит облегчения его встревоженной душе. Возвращается он в комнату хорового кружка туча тучей, молча садится и начинает барабанить пальцами по столу.
Повариха робко говорит:
– Ну как, Иван Харитонович, не распогодилось?
– Какое там! – Председатель безнадежно машет рукой. – Еще гуще скукота пошла. Некоторые колхозники уже стали по домам расходиться. А Тестев Петр Потапыч аж синий сделался от злости, как удавленник. «Я, грозит, тебя еще на общее собрание выставлю за этот банкет!..» Лукерья Власьевна, а где же поросята?!
– Сами же говорили, что не дотягивают они до поросят. А у нас завтра в клубе механизаторов премируют, забыли? Вот я и спланировала сегодняшних поросят на завтрашний ужин товарищеский. Я их пока к себе в погреб отнесла – рядом ведь живу!
– Ишь вы, какая быстрая! Позвольте… а гуси где?!
– Там же, в погребе. Я так думаю, Иван Харитонович, что до гусей этот спектакль тоже не дотянет!..
В третий раз Иван Харитонович появляется в комнате хорового кружка за полчаса до конца спектакля. Он мрачен по-прежнему, но по выражению его энергичного лица заметно, что он принял какое-то решение и намерен твердо проводить его в жизнь.
– Ко мне девочки забегали, – сообщает ему повариха, – тоже очень недовольные. «Скучно», говорят. Я тут под углом снижения. Поглядите, так ли?!
Иван Харитонович оглядывает опустевший стол и прячет в усы невольную улыбку.
– Да вы же один хрен да горчицу оставили, Лукерья Власьевна!
– Зачем так говорить?! – обижается повариха. – Помидорчики оставила, огурчики. Консервы, которые уже открытые, все равно пропадут, холодец остался. Девочки сказали, что до холодца они все ж таки дотягивают! Ничего, Иван Харитонович, пускай выпьют по рюмочке, закусят чем бог послал и – айдате в город!
– Решение такое принято, – строго хмурит брови председатель колхоза: – По окончании спектакля со сцены речей не произносить, как предполагалось, но артистов на ужин все ж таки позвать.
– И поросят подать?!
– И поросят подать. И гусей! Все поставьте назад, как было. Актеры не виноваты, они старались от души, их автор подвел.
– Так ведь бачили они, що покупали!
– Это верно! – с сожалением говорит председатель колхоза. – Если бы у нас в колхозе подобные люди были, какие в этой пьесе показаны, мы бы с вами никогда урожай такой не собрали, и клуб новый не построили бы, и хлеб первыми в области на элеватор не отвезли бы! Э, да что там говорить! Расстроила меня эта пьеса, Лукерья Власьевна, я домой пойду. Вы уж тут без меня… как-нибудь!
– Ой, нехорошо, Иван Харитонович! – пугается бабушка Луша. – Как же можно без председателя?!
– Тестев Петр Потапыч останется на ужин. Ему правда, водку пить нельзя, у него, сами знаете, печенка больная, но он сказал, что ради такого случая хватит цельный стакан, чтобы злость свою еще пуще распалить, и все выскажет артистам про их пьесу. А я не могу! Неудобно как-то. И тем более артистка эта приехала… которая Катерину в «Грозе» играла. Не хочется мне ее огорчать. Пусть уж Тестев… от имени правления!
– Господи, хоть водочки-то выпейте на дорожку!
– Не хочу! Хотя… налейте стопку!
Иван Харитонович с тем же мрачным выражением на лице выпивает стопку водки, закусывает огурчиком и окончательно покидает комнату хорового кружка.
