Текст книги "Фартовое дело"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– Я ж говорил! – восторженно произнес Стах. – Механик! Подшурупил, покрутил – и вспомнил. Ерема! Браточек! Я ж за тебя и Бога, и Аллаха молил! Где б я сейчас был, а?

Механик обнял навалившегося на него и плачущего Стаха, стараясь при этом, чтоб тот не ощутил пистолеты под дубленкой, но тот не чуял ничего.

– В Ташкенте, когда лечили, – сказал Стах, – один козел сказал, что ты накрылся. Мол, духи тебя из «РПГ» сожгли.

– Машину сожгли, – кивнул Механик, – но меня в ней не было. За камнем оправлялся. Воздухом ударило, а так ничего.

– Слушай, ты торопишься, а? – смахивая слезы, произнес Стах. – Зайди на часок. Я ж тебя сто лет поить должен, понимаешь?

– За что? – вздохнул Механик. – Я вообще думал, что ты меня еще проклянешь, если живой останешься…

– Нет! Ерема, ты не прав! – воскликнул Стах. – Да, было поначалу, думал – лучше бы сдох! Но сейчас – фиг. Живу! Жизнь чую, понимаешь? Жена, дети есть, аж двое…

– Извини, братан, – похлопал по его по плечу Механик. – Тороплюсь… Как-нибудь заеду, честно. Знаю теперь, где тебя искать. По-нормальному заеду, чтоб и выпить, и поговорить обещаю.

И он торопливо отбежал к машине, сел за руль и погнал дальше, торопясь скорее оставить позади деревню.

Бабка, расчищавшая дорожку, перешла улицу и спросила у Стаха:

– Неужто он тебя раненного вытащил?

– Он, теть Даш.

– Да ведь он тебе под мышку будет! Как донес-то?!

– Сам не знаю. Но точно, он вынес. А я-то, дурак, за упокой ему свечи ставил… Грех какой!

– Не со зла же ставил, а по незнанию. Простится тебе; милостив Господь Всевышний, милостив! И ему прощение будет… – и с этими словами бабка перекрестила удаляющуюся «шестерку».

Там этого благословения не заметили. Механик молча и зло крутил баранку, изредка тер глаза. Что-то было не так, слезились, да и в горле слегка першило. А Юлька сидела как мышка, боялась лишний раз вздохнуть. Она всю сцену у калитки наблюдала, разинув рот. И все слышала.

Механик наконец справился с собой и сказал:

– Смотри, в городе не вздумай заходить за вещичками! Сразу в аэропорт! Поняла?

– Поняла… А вы в Афгане были, да?

– Тебя это не касается. Может – были, а может – нет. Ты об себе думай. А про меня забудь, все, что узнала. Внешность, во что одет и так далее. И про Стаха забудь начисто!

Юлька посидела-посидела, чего-то соображала своей головенкой, а потом вдруг охнула и пробормотала:

– Нельзя мне ехать!

– Это почему? – грозно спросил Механик.

– Я письмо у Темки забыла…

– Какое письмо?

– Надьке Алексеевой написала. Школьной подруге, в Новосибирск. Вчера написала, а сегодня на столе забыла. В конверте с адресом. Она в соседнем доме живет. А я там сказала, чтоб она к матери зашла и объяснила, что у меня все в порядке.

– Уф-ф! – сказал Механик. – Хорошая мысля приходит опосля! И что теперь делать? Резать тебя?!

– Не знаю… – пролепетала Юля.

– Ты хоть там, в письме, не похвасталась, что на дело идешь? – иронически спросил Механик.

– Ничего я не хвасталась… Что я, дура, что ли?! Мы же с Темкой так давно ходим. Берем товар, садимся в эту машину к Лехе и едем торговать.

– А Леха вам показывал, кого в доме вычислить надо, верно?

– Не всегда, – поежившись, ответила Юлька. – Иногда просто узнавали, есть кто в квартире или нет.

– Тоже ясно… Если никого нет, то следом за вами приходили граждане и эту квартирку чистили. Лишние вещи выносили.

– Этого я не знаю… Не говорили.

– Правильно делали. Меньше знаешь – больше проживешь. Ну а скажи-ка мне, родная, как вы меня и моего друга узнали? Мы ведь с тобой, извиняюсь, на одной параше не сидели?

– Фотку вашу дали… – нехотя призналась Юля.

– Интересно… – прищурился Механик. – И где она, эта фотка?

– Вот… – потупилась Юлька и вытащила из кармана куртки помятый черно-белый отпечаток.

Механик поглядел на снимок. На нем были изображены он и Есаул у палатки в Бузиновском лесу. Есаул в затертом бушлате и пилотке стоял, вытянув руку горизонтально вправо, а Механик в черном комбезе даже ребрами шлема не мог до нее дотянуться. Это сказало Механику очень многое. Снимок был сделан прошлой осенью, вроде бы ради хохмы, и сделал его себе на память не кто иной, как Серый. Стало быть, вчерашняя встреча с тем Булкиным пацаном бесследно не прошла. А если Есаул действительно попался, то он уже сейчас мог угодить пред ее светлые очи. И опять оставалось надеяться только на то, что он не расколется слишком быстро.

Да, теперь не было никаких сомнений. Честно говоря, Механику гораздо приятнее было бы знать, что Есаул попал в лапы к дружкам Гнедого. Во-первых, от тех у Есаула были бы кое-какие шансы удрать. Может, и не очень большие, но гораздо большие, чем в настоящем случае. Во-вторых, гнедым надо еще долго выяснять, что да почему, даже если они заинтересуются тем, откуда Есаул и Механик приносили Делону такие занятные вещички. Наконец, в-третьих, для них, поди-ка, главное – месть. Поэтому они могут просто-напросто затерзать Есаула и вообще ни хрена не узнать. Не позавидуешь, конечно, братану, но везуха бывает не на всех.

А с Булочкой все гораздо хуже. У нее полно народу, которые знают Механика в лицо. И связей до фига. Вполне может и с ментами договориться, по крайней мере, у себя в области. Ну и, конечно, она не даст Есаулу помереть раньше, чем тот расскажет, как попасть на бывший немецкий объект.

А тут еще эта дура, которую отпускать уже никак нельзя, потому что ее могут и в Сибири найти, да и в аэропорту сцапать, если, допустим, ее пацаненка или этого великовозрастного Леху Механик все-таки замочил плохо. Правда, до Механика так сразу не доберутся, но на хвост сядут, и номер машины – если она, допустим, еще не числится в угоне! – попадет в розыск. В общем, самый резон – мочить эту Юльку, бросать машину и садиться на электричку. Естественно, в сторону от Москвы.

Но Механик слишком хорошо знал, когда он может убить, а когда нет. Он бы сейчас мог много кого убить, но только не Юльку. Лучше и не пытаться.

– Вот что, – произнес он, когда впереди появился поселок, а справа, за безлистными деревьями, замаячили опоры контактной сети железной дороги. – Поскольку тебе уже вот так хватит для отсидки, и ты это сама поняла, отпускать тебя нельзя. К тому же публика, с которой ты связалась, лишних свидетелей не любит и при удобном случае они тебя замочат. Улавливаешь момент?

– Ага…

– Мне вообще-то тоже надо тебя мочить. Поскольку так оно проще. Но жалко – больно сопливая. Остается одно: оставить тебя при себе. Хотя это – самое хреновое, что только можно выбрать. Соображаешь?

– Пытаюсь…

– Ты не пытайся, а соображай. Охота самой крутиться – крутись, вон станция рядом. Катись в обе стороны без проблем. Сядешь так сядешь, замочат так замочат. Ну, тормозить?

Юлька помотала головой.

– Стало быть, едешь со мной?

– Еду.

– Соображаешь, что надо делать все, как я скажу? Учти, по острию ножа пойдешь. Я тем, что тебя с собой тащу, подставляюсь. Просто из жалости. Но если мне навредишь хоть чем-то – со зла или от дури, без разницы! – не пощажу. Усекла?!

– Да. Спросить можно?

– Можно.

– Вы меня с собой берете, чтобы трахать?

Механик от такой простоты аж поперхнулся и чуть не въехал колесом в сугроб.

– Умней ничего не придумала? – проворчал он, проезжая поворот к станции и въезжая на улицу поселка.

– А чего тут такого? – удивленно похлопала глазами Юля. – Вы же сами сказали, чтоб я делала все, как вы прикажете. Чего ж тут не понять?

– Каждый в меру своей испорченности все понимает… – проворчал Механик. – Без надобности мне это.

– Вы что, гомик? – додумалась дура. – С тем толстым жили?

На сей раз Механик вынужден был притормозить у тротуара, чтобы не задавить кого-нибудь. Ну и дети пошли!

– Девушка, – сказал он строго, – ты слышала такое слово: им-по-тент?

– Совсем-совсем? – спросила Юля. – Может, вылечить можно?

– Может, и можно. Но мне это не к спеху.

– Это отчего?

– От жизни! – произнес Механик. – Контузий было до фига. Опять же туберкулез у меня, поняла? Сейчас пока в скрытой форме. Так что, если ты развлекаться хочешь, это не ко мне. Давай беги на станцию, пока не заразилась.

Юля осталась сидеть.

– Учти, – еще раз предупредил Механик, – ты все сама выбрала!

ТРУДЫ НАШИ ТЯЖКИЕ…

Никита сидел в Светкином рабочем кабинете, за ее рабочим столом и разбирался с рукописью Белкина-старшего. Точнее, с ее ксерокопией. Сам оригинал он вернул, правда, не утром, как предполагала Светка, а в середине дня. Произошло это потому, что бурная ночь, которую ему накануне устроила Булочка, закончилась поздним пробуждением. Никита проснулся часов в девять, совершенно один, без похмельного синдрома, но с очень пустой и ничего не помнящей головой. Разбудила его служанка в униформе и официальным голосом автоответчика напомнила, какие задания ему следует исполнять. Никита пожевал какие-то бутерброды, принесенные на завтрак, попил чайку и принялся за работу. Сперва позвонил Белкиным. Он застал дома лишь жену Андрея Юрьевича и узнал, что она с минуту на минуту уходит на работу, а генерал-майор Белкин-младший будет вечером, но после часу должна появиться Анюта, и рукопись можно будет отдать ей. Чтоб не тратить время, Никита начал работать со стариковской писаниной. Служанка открыла ему Светкин кабинет и посадила за компьютер какую-то молчаливую и сердитую девицу. Эта девица, которую звали Оля, должна была под диктовку Никиты набирать текст на дискету.

За первые два часа Никита сумел разобрать совсем немного. В общем, этого и следовало ожидать. Ветров помнил, как ему, при первом взгляде на скоропись XVII века, которую они читали на лабораторных по палеографии, сначала показалось, будто это он не научится читать никогда. Но потом, попривыкнув к тому виду, который имеют вполне русские буквы в текстах, написанных приказными подьячими – а это и близко не походило на то, как теперь пишут! – стал читать не хуже других и даже лучше многих. Почерк старого Белкина был похож на современный, но к его начертанию букв тоже надо было привыкнуть.

Ровно в час дня Никита снова позвонил Белкиным и убедился, что Анюта действительно пришла. На сей раз генеральская дочка была очень довольна тем, что сдала на «пятерку» свой последний экзамен, а потому сказала, чтоб Никита приезжал поскорее, ибо после пяти ее не будет – в кафе с ребятами собралась. Поскольку Светки все еще не было, служанка – она за оперативного дежурного сработала – именем Булочки отдала команду водителю, и Никиту отвезли на «Сокол». Там он, не заходя в квартиру, вернул Анюте дедушкин труд и еще через полчаса вернулся на Булочкину дачу. Служанка усадила его обедать и заявила, что после обеда, согласно распоряжению Светланы Алексеевны, он имеет право на час отдыха. Никита этим правом воспользовался, повалялся на диване с закрытыми глазами, чтоб они получше отдохнули.

После обеда дело пошло заметно быстрее: постепенно наступало привыкание к почерку Юрия Петровича.

Светка появилась в одиннадцать, злая до невозможности.

– Не спишь, дожидаешься? – спросила она. – Извини дуру, ладно? День был – хуже некуда. Все из рук валилось.

– Может, вчера перегуляли? – спросил Никита.

– Нет, – мотнула головой Светка. – Вчера – это ерунда. Бывало и круче. А вот сегодня – ни в звезду, ни в Красную Армию… Такую лажу спороли – офигеть! Ну дал же Бог помощничков! Один ты, можно считать, молодцом оказался. Хоть и случайно, но засек этих оглоедов. Точно, в доме двадцать девять они были, в пятнадцатой квартире. И «челноки» тоже нормально сработали. Нет же, блин, Леха решил поучаствовать! Во лопухи, а?! Хотя там и без них обормотов было – до фига и больше, я специально напоминала, чтоб окна страховали «захватчики». Приехали «захватчики» – и оставили там Леху с каким-то пацаном и девкой, которые только на то и годятся, чтоб наводить. А сами, толпой – наверх! Ну, тут пошло! Вместо того чтоб выйти на площадку вдвоем, не показаться в глазок кучей, они всей толпой выползли. Конечно, заболтать этих они не смогли. Маленький этот, Механик, сразу стрему почуял. Оделся, вооружился… Толстого другана Есаула послал вперед. А наши – сила есть, ума не надо – бу-бух кувалдой по замку! Потом газом шарахнули в Есаула – еще больше грохоту наделали… Механик понял, что терять нечего, и пошел шмалять напропалую. И добро бы одного нашего дурака завалил, а еще и Есаулу в брюхо попал. Потом завалил дверь в комнату, прихватил вещички какие-то – и как парашютист с третьего этажа! А там – только эти «челноки» с Лехой. Да еще и на машине прямо к нему подкатили! Зла не хватает! Леха с Артемом по пуле получили, не знаю, сдохнут или нет, а «жигуль» с девкой Механик угнал. И хрен его знает, где теперь искать. Потому что он в одну сторону покатил, а «захватчики» – в другую. Еле-еле успели с ментами разминуться. Хорошо еще, что всех раненых забрали и убитого. Есаула живым до места довезли – а толку? Сказать ничего не смог, часа три еще побормотал – и помер. А на их хату теперь ментов понаехало, разбираются, кто да что. О том, что «жигуль» был, – жильцы сказали. Приметы девки у ментов тоже есть… Леху с Артемом мы, конечно, в неплохую больничку пристроили, может, менты и не доберутся, но родителям пацана сейчас все по фигу, искать начнут… Кошмар! Как бы еще не пришлось расходы делать… В квартире, кстати, эти двое могли кое-чего из бузиновского барахла забыть. Если менты найдут и начнут копать, да еще и Механика отловят – пропало наше дело.

– Я думаю, – сказал Никита, – что теперь Механик покатит к вам в губернию. Поймет, что клад вынимать надо и перепрятывать.

– Ну, это вряд ли, – усомнилась Светка. – Если они сразу после того, как мы их два раза чуть не поймали, не стали перепрятывать, значит, не так это и просто. Ты вспомни, какие сундучищи были.

– Однако же они их как-то на остров затащили.

– Затащили. Но ты ж помнишь, какой был Есаул? А Механик – замухрышка, дохлятина туберкулезная.

– Тем не менее Механик всех мочит как хочет. И всякие хитромудрые приспособления делать умеет.

– Точно. Серый сказал, что он вообще гений по этой части. Но золото он, так или иначе, один не вывезет; даже если «шестерку» не задержат, в нее и двух сундуков россыпью не влезет.

– Ну, я думаю, ему и «КамАЗ» угнать не проблема.

– Это все теория, – помрачнела Светка. – Если он туда уедет, ребята его в момент перехватят, и он это знает. Нет, он заляжет где-нибудь, подождет, пока все уймется.

– Неужели Серый не знает, где он может укрыться?

– Нет, тут он пас. К жене и детям точно не поедет, а кто у него друзья, где – неизвестно. А самое главное – без Есаула его отловить в два раза сложнее. Есаула за версту видно было, а этот в любой толпе затеряется.

– Если его менты в первый же день не сцапают…

– Свят, свят, свят! Это ж конец всему. У областных его еще можно выкупить, а здесь – никаких денег не хватит. Ладно. Ты лучше расскажи: много прочесть сумел?

– Не очень. Страниц двадцать.

– Нда-а! – покачала головой Светка. – А там больше двухсот, по-моему? Десять дней, что ли, провозишься?

– Может, и поменьше. Мне главное к почерку привыкнуть. Дальше быстрее пойдет.

– Ничего из того, что нас интересует, не было?

– Пока нет… Может, зря стараюсь?

– Может быть, но пока не убедимся, буду надеяться. Вкалывай, одним словом, не беспокойся. Думаю, что десять дней – это терпимо. Сейчас самое главное – чтоб Механика менты не отловили.

– Вообще-то мы с тобой на три дня у родителей отпрашивались, – напомнил Никита. – Надо бы хоть забежать домой.

– Правильно подметил. Кстати, можешь посмотреть свою статью о Евстратовском мятеже. Мне сегодня привезли «Красный рабочий».

– Серьезно? – удивился Никита. – Я ж не писал…

– Ничего, тот, кто писал, в суд не подаст. Двойной гонорар получил.

Никита развернул газету и обнаружил на второй полосе солидный «подвал» под заголовком: «Капитан против унтера» и с подписью: «Никита Ветров».

– Солидно… – произнес «автор». – А кто писал?

– Какая разница? Ты писал, вот подпись, не отвертишься… Гонорар тоже тебе пришлют.

Конечно, Никита знал, что врать нехорошо. Но давно уже врал по-крупному. Что ж, можно и еще разок. Тем более что родителям показать такое солидное издание – на месяц радости хватит.

– Устала я, как собака, – сказала Светка, начиная раздеваться. – Глаза слипаются. Дай мне сегодня поспать, ладно?!

Никита был и сам не против, наоборот, порадовался…

Часть вторая
ОБЪЕКТ «ЛОРА»
(рукопись генерал-майора Ю. П. Белкина)

Глава I

Вторая военная зима шла к концу. На юге наши уже расхлебали всю кашу из сталинградского «котла» и пинками вышвыривали пришельцев с Восточной Украины, пока не уперлись в Харьков. А на другом фланге пробили дыру в ленинградской блокаде, и городу на Неве стало легче. Об этом слышали люди в сводках Совинформбюро. Слушали их те, кто был по одну сторону фронта – жадно устремив лица к репродукторам, висящим на площадях и улицах, и те, кто был по другую сторону – теснее прижав наушники, чтобы дальний, приглушенный голос Левитана, упаси Бог, не был услышан немцем или полицаем…

В Энском партизанском отряде, который в сводки Совинформбюро так до конца войны и не попал, радио слушали не так, как на Большой земле, потому что репродуктора не было, но и не так, как в оккупированном немцами райцентре, потому что до ближайшего полицая или фашиста было верст десять леса, озер и болот. Здесь слушали сводку, собравшись к комиссарской землянке. Там работал трофейный ламповый приемник, взятый за полгода до описываемых событий при удачном налете на немецкую автоколонну. От той же колонны достался и патефон с пластинками. Три пластинки были с речами Гитлера, и их без сожаления расколотили. Расколотили и пластинки с залихватским маршем «Хорст Вессель», и с «Лили Марлен». Оставили только свои, советские, которые у немцев тоже были трофейными: «Рио-Риту», «Брызги шампанского», «Вальс-бостон» и еще что-то. Случайно между ними попалась изготовленная в Риге эмигрантская пластинка Лещенко: какие-то дурацкие, смешные частушки вроде: «Трынцы-брынцы, ананас, красная калина, не житье теперь у нас, а сама малина!» Контры в ней вроде бы не было никакой…

Вот под эти самые «Трынцы-брынцы» в одно прекрасное утро из расположения Энского партизанского отряда выехали самые что ни на есть обычные крестьянские сани-розвальни, запряженные старым, умным, но очень добрым мерином Серко, а на розвальнях этих отправились в соседний партизанский отряд два человека: разведчик Юрка Белкин и медсестра Зоя Иванова. Задание у них было по мирному времени совсем простое: проехать пять километров по еще не растаявшей дороге, взять в соседнем партизанском отряде медикаменты и перевязочный материал и привезти в свой отряд. Ехать надо было по старой, полузаросшей кустами просеке, осторожненько объехать по краю озеро, где уже начал подтаивать лед, и не нарваться при этом на фашистов. И Юрка, и Зоя ехали без оружия, с вполне надежными липовыми аусвайсами, на розвальнях лежало для маскировки несколько охапок сена и пара деревянных вил-рогатин. Страшно было встретиться с фашистами и показаться им похожими на партизан. Зоя была девушка хорошенькая, а немцам таких нравилось задерживать. Наконец, хуже всего было налететь на какого-нибудь сволочугу-полицая из местных, да еще такого, который в лицо знал медсестру-комсомолку из райбольницы и пионера, сына красного командира-летчика…

Вроде бы ехать в соседний отряд надо было ночью – темнота партизану друг. Однако отправились розвальни с утра, и были тому причины. Во-первых, местные жители довольно часто ездили в лес за сеном, стоявшим с прошлого лета на лесных прогалинах в стожках. Немцы еще не успели перевести всех коров на мясо и поэтому не удивлялись, что жители возят сено. Насчет молочка, «млека», они тоже были не дураки. А раз так, то подозрений особых сани с сеном, девчонкой и мальчишкой не вызовут. А вот когда обратно поедут с медикаментами, тут уж лучше ехать ночью.

Юрке Белкину было тринадцать лет, точнее, двенадцать с половиной. Он, конечно, был еще пацан, но довольно рослый, хоть и питался, особенно последние два года, не Бог весть как. Он говорил хриплым баском, ловко матюгался и считал себя бывалым партизаном. Собственно, так оно и было: Юрку подобрали в сорок первом, летом, после бомбежки эшелона, который вез на восток эвакуированных из Белоруссии. В двух вагонах ехали семьи комсостава одной из летных частей, где служил Юркин отец. Именно по этим вагонам и шарахнула стокилограммовая немецкая бомба. Убило почти всех, даже колеса от вагонов улетели метров на пятьдесят от насыпи. Как Юрка уцелел – никто не знал. Взрывной волной его забросило в глубокий, залитый водой кювет. Там его и нашли – оглушенного, контуженого, но без единой царапины. Нашли случайные люди: бабка Аксинья и дед Иван, которые пошли поискать на железке какие-нибудь вещички от разбомбленных эшелонов.

Вначале ничего особенного после прихода немцев не произошло. Войска прошли стороной, через райцентр. Никаких гарнизонов или даже постов в этом селе немцы не поставили. Приезжал какой-то офицер и четыре солдата, с ними какой-то штатский тип в мятой шляпе, говоривший по-русски. Солдаты в темно-зеленых шинелях и низко надвинутых на лбы касках вроде тех, что Юрка видел у кнехтов в фильме «Александр Невский», прошлись по всем сорока шести дворам. Рослые, чисто выбритые, с квадратными увесистыми подбородками, в коротких сапогах, с воронеными новенькими автоматами на груди, они выгнали всех на площадь к сельсовету, где висел пожарный рельс. Заодно осмотрели сараи и погреба, чердаки, подклети, курятники… Искали красноармейцев, но так, спустя рукава, заранее зная, что здесь их нет.

На площади офицер лаял по-немецки, отрывисто, резко, по-хозяйски, а переводчик блудливо зыркал глазами, очень боясь, что вдруг здесь, в толпе, среди мужичков прячется тот, кто запомнит его поганую физию и потом, когда придут красные – а в это, как ни странно, и переводчик верил, – сдаст его в НКВД… Переводил он, явно смягчая немецкий лай, это Юрка хорошо помнил… Старостой немцы назначили какого-то нездешнего мужика, а вскоре в помощь ему из райцентра привезли двух верзил-уголовников, получивших от немцев русские карабины и повязки с надписью «полицай» немецкими буквами. Все трое устроились в бывшем сельсовете, гнали из картошки вонючий самогон, «реквизировали» кур, яйца и сало. Формально их заставляли это делать немцы, но троица и себя не обижала. Юрка, встречая их на улице, всегда сжимал кулаки и прятал их в карманы… Ух как он проклинал себя за то, что был таким маленьким и что не было у него оружия… Вот они, настоящие предатели, враги народа, мало их до войны перестреляли! Юрка себя успокаивал, представляя, что вот-вот немцев разобьют, прискачет красная конница, пролетят в небе «ястребки» «И-16», грозно зарокочут моторы десятков «СБ» и «ТБ» и вернутся его мама и папа…

В том, что оба они вернутся, Юрка не сомневался. Он не знал, что его отец уже на вторые сутки после их отъезда из городка был насмерть сражен очередью с «Мессершмитта» на земле, в двадцати шагах от самолета, так и не сбив ни одного фашиста… И он не знал, что всего в трех километрах от села, в большой воронке от немецкой бомбы похоронена его мать… Даже если бы старики знали Юркину мать в лицо, они не сумели бы опознать ее среди той страшной кровавой мешанины из обломков вагона, тряпья, чемоданов и человеческих тел. Они, конечно, предполагали, что мать Юрки погибла, но Юрке этого не говорили. Поэтому для Юрки его погибшие родители все еще представлялись живыми, такими, как он их запомнил. Они были там, за фронтом, и Юрка первые несколько дней после прихода немцев напряженно вслушивался в отдаленный гул канонады. Иногда ему начинало казаться, что фронт приближается, он чувствовал приподнятое, озорное настроение, словно накануне дня рождения или перед Новым годом. Но это был самообман. Через несколько недель фронт так далеко ушел на восток, что его не стало слышно. Напрасно ждал Юрка, что появится в воздухе краснозвездная армада. С самого начала войны Юрка еще не видел наших самолетов. «Куда же они подевались?» – думал он по ночам. Одно только утешало: ночами, тяжело урча, на восток волна за волной шли немецкие «Юнкерсы». Днем тоже на разных высотах летели куда-то немецкие самолеты. Значит, где-то еще был фронт, где-то была Красная Армия.

Однажды Юрка видел, как на поле, сжатом еще до прихода немцев, разбился фашистский самолет, не дотянув до своего аэродрома. Семь «Юнкерсов» выплыли тогда из-за леса, возвращаясь с бомбежки. Шесть летели стройно, двумя тройками-«клиньями», а седьмой шел гораздо ниже и медленнее, все больше отставая от группы, и оба его мотора чадили черным дымом. Его пилот, видимо, хотел посадить самолет на брюхо, начал планировать на поле, но чего-то не рассчитал и врезался в землю. Полицаи вызвали по телефону немцев, приехал грузовик с солдатами, которые потушили самолет землей и ноябрьским снегом, а потом погрузили в грузовик обгорелые трупы летчиков. Юрка и еще несколько мальчишек бегали смотреть на самолет вблизи. Его дюралевая туша была не только смята и искорежена при ударе о мерзлую землю, но и крепко издырявлена со всех сторон пулями и осколками. Значит, было кому грохать по этому бомбовозу из пушек и пулеметов. Значит, держалась еще Москва…

Уже в сентябре стали поговаривать о том, что в лесу появились партизаны, которые нападают на немецкие посты и обстреливают по ночам грузовики на шоссейке. Потом на железной дороге, километрах в двадцати от того места, где разбомбили Юркин поезд, взорвали только что восстановленный немцами мост, и в реку загремело штук двадцать вагонов и паровоз… А через три дня после того, как разбился немецкий самолет, на Октябрьский праздник, староста и все его подручные полицаи оказались повешенными на воротах бывшей колхозной свинофермы, а над сельсоветом был поднят большой кумачовый флаг. На стене сельсовета было приклеено несколько отпечатанных на машинке листовок, в которых партизаны поздравляли жителей с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Через сутки в деревню прибыла на четырех грузовиках рота немцев в шинелях с черными петлицами. Прибыл с ними и тот, в мятой шляпе, переводчик. Всех выгнали из домов, не дав даже как следует одеться. Офицер в высокой фуражке с черепом на околыше шел вдоль толпы и коротко вылаивал слова команды. После этих команд солдаты выдергивали из толпы человека, скручивали ему руки за спину и бросали в грузовик. Брали мужиков, что помоложе, и парней, что постарше. После этого переводчик объявил, что те, кто видел партизан или хоть что-то о них знает, могут выйти из толпы. Никто не вышел. Тут офицер со спокойным лицом, будто в тире, вытащил пистолет, заложил левую руку за спину и девять раз выстрелил в толпу из «парабеллума»… У Юрки и поныне стоял в ушах тот стон, плач и крик, который поднялся в толпе… Немцы больше не стреляли. Они сели в грузовики, уехали, дав толпе разбежаться по домам, и увезли с собой двадцать парней и мужиков. На снегу остались лежать девять человек, застреленных офицером. Среди них были и дед Иван с бабкой Аксиньей… В Юрку офицер не попал только потому, что мальчика закрывали собой другие люди. Флаг с сельсовета немцы сняли и сожгли.

Юрка остался один в доме. Народишко в деревне стал испуганный. Ходили слухи, что немцы хватали не абы кого, а по доносу. Юрка жил как мог. Наконец сжалилась над ним молодая и бездетная вдова финской войны, жившая со свекром и свекровью, но не уживавшаяся с ними. Вдова сперва помогала Юрке, а потом переселилась к нему в опустевшую избу и стала ему вроде матери. Звали ее тетя Нюра. Она привела в порядок дом, пекла вкусный ржаной хлеб, который Юрка ел за обе щеки, словно пирожное или торт, а уж от жаренной на сале картошки Юрку и за уши оттащить было трудно. Нюра перешила из рубах и пиджаков деда Ивана кое-какую одежонку для Юрки и даже состряпала ему новое зимнее пальто с подбивкой из ваты и тряпок. Но, к сожалению, все это продолжалось недолго.

В декабре через село прошли несколько частей какой-то немецкой дивизии, крепко потрепанной в боях под Москвой и отведенной зализывать раны на большое расстояние от фронта. Одна из этих частей встала на ночлег в селе. Это были немцы, непохожие на летних или на тех, что забирали заложников. Это были немцы плохо бритые, в драных и прожженных шинелях, с обмороженными до коричневого цвета ушами, с лохмотьями кожи на обветренных щеках, со шрамами, ссадинами и голодными злыми глазами. Они впятером ввалились в чисто вымытую горницу, натаптывая снег со своих сапог, обмотанных поверху мешковиной, полезли к печи, выдернули ухватом чугун с картошкой, достали из шкафа полкраюхи хлеба, соль и стали жрать торопливо, жадно, словно их плеткой подгоняли. Потом, видно заморив червячка, потребовали: «Шнапс! Шнеллер! Водка!» Нюра притащила им от свекра четверть самогона, думала, что немцы, выпив, подобреют… Юрка залез тогда на печь, тихонько подсматривал…

Сперва немцы поднесли стакан Нюре, проверяли, не отравит ли их русская баба, а потом выпили сами, развеселились, разгоготались, но добрее от этого не стали. У них и веселье было какое-то злое, страшное. Каждый раз они, перед тем как выпить, наливали Нюре. Она боялась и пила… Юрка видел, что немцы все чаще хватают ее, прижимают, тискают, щиплют… Спьяну ей, видно, это было не очень противно, она вяло отбивалась и даже хихикала. Только когда один из немцев, самый рослый, скинув на спинку стула шинель, рявкнул утробно: «Ком, хир!» – и сгреб ее лапами, Нюра поняла, до чего она дошутилась…

Когда утром Юрка проснулся, Нюры на прежнем месте не было. Он стал искать ее, залез на чердак и увидел… Нюра повесилась на потолочной балке и висела голая, заледеневшая, страшная… Дико заорал тогда Юрка и бросился прочь из дома, в метель, в тридцатиградусный мороз, в утренний декабрьский сумрак. Он бежал, не зная куда, не зная зачем, молча, изо всех сил, словно за ним гнались. Он не помнил, как очутился в лесу, в густом ельнике. Тут он упал в снег и стал медленно замерзать. Он и замерз бы, если бы не разведчики того самого Энского партизанского отряда… Юрку отогрели, вылечили от жестокого воспаления легких, подкормили чем могли. Так он стал партизанить.

Сперва при кухне, потом разведчиком. Наверно, Юрка неплохо поработал. Прилетевший из Центра представитель штаба вручил ему медаль «За отвагу». Теперь за Юркой числилась целая куча оружия: трофейный автомат «МР-38» (который он, как и все, по неграмотности называл «шмайссером»), «парабеллум» (из которого он мог стрелять, только держа его двумя руками), маленький «вальтер», старая русская финка и большой парадный эсэсовский кинжал. Было у него и четыре гранаты: три наших «РГД-42», а кроме них, здоровенная немецкая дура на длинной ручке, названия которой Юрка не знал.