Текст книги "Фартовое дело"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Глава V

Кружок света от выхода стал уже совсем небольшим, но на его фоне довольно четко были видны фигуры немцев. Эсэсовцы, потревоженные перестрелкой и минометным обстрелом, решили выставить у тоннеля охрану. Беглецы остановились перевести дух. Зоя, взяв у Клавы из вещмешка индивидуальный пакет, на ощупь бинтовала Дуське плечо. Юрка от бега вверх по уклону согрелся, но знал, что это ненадолго.

– Уйдут они оттуда или нет? – прошептал он Клаве в ухо, указывая на фигурки эсэсовцев у входа в тоннель…

– До темноты не уйдут, так, значит, и вовсе не уйдут… Потревожили их. Теперь наверняка и днем, и ночью будут в дотах сидеть… А тоннель этот на коллектор похож. Наверняка у них тут подземные бункера есть, и они грунтовые воды от них через этот коллектор отводят… Я метростроевка, милок, соображаю кой-чего…

– Ух ты! – забыв о серьезности момента, восхитился Юрка, вспоминая, как за два года до войны отправлялись они на юг через Москву и прокатились от «Парка культуры» до «Сокольников». Они выходили на каждой станции и, задирая голову, рассматривали подземные дворцы, катались на эскалаторах вверх и вниз и садились в ярко освещенные блестящие вагоны, двери которых сами открывались и сами закрывались… Юрка словно побывал в сказке. Да что Юрка, когда и отец его, давно не бывавший в Москве и увидавший метро впервые, сказал, восхищенный красотой и техническими новинками: «Вот так везде при коммунизме будет!» И с тех пор каждый раз, когда Юрка слышал слово «коммунизм», он совершенно непроизвольно представлял себе московское метро, гранит, мрамор, самодвижущиеся лестницы и автоматические двери. И вот, оказывается, что эта тетя старшина строила все это великолепие… Эх, сколько «как», «почему», «зачем» и так далее вырвалось бы у Юрки, если бы не ситуация! Ведь так интересно узнать, почему громадные каменные дома, стоящие над подземными дворцами, не проваливаются? И почему Москва-река не заливает метро? Но некогда, некогда было задавать эти вопросы!

– А куда он ведет? – спросил Юрка, имея в виду тоннель.

– Не знаю, – сказала Клава, – чертежа мне не выдали… Похоже, что ведет он только к немцам, что в одну сторону, что в другую…

– Надо бы его пройти до конца, – сказал Юрка, – может, выберемся, так потом нашим скажем. Они залезут сюда и взорвут эту нору…

– Верно, – сказала в ответ Клава, – пойдем поглядим. А вы, – она с трудом разглядела в темноте Зою и Дуську, – тут сидите!

Шли ощупью, касаясь ладонями осклизлых, леденящих кожу стен. Вдруг рука Юрки нащупала пустоту.

– Боковой ход какой-то, – прошептал он, хватая Клаву за локоть.

– Не заплутать бы, – опасливо сказала Клава, оглядываясь на выход из главной трубы. Он был теперь еле виден. «Метров на десять по уклону поднялись… – отметила про себя Клава. – Достану-ка фонарик! Может, не заметят?!» Она вынула из кармана полушубка маленький плоский фонарик с кнопочкой и выключателем, похожим на застежку чемодана. Тусклый свет осветил круглую дыру в стенке коллектора. Из этой дыры неспешно струилась вода в главный тоннель. Дыра была диаметром больше чем в полметра, и Юрка вполне мог бы пролезть в нее на четвереньках.

– Давай слазим? – предложил Юрка. Клава поколебалась, а потом кивнула. Мокнуть так мокнуть… Освещая себе дорогу фонариком, Клава вползла в трубу, предварительно закрыв своей огромной шапкой оптический прицел винтовки, чтобы не раскокать его невзначай. За ней в трубу пролез Юрка. В этой трубе ощущался уклон, хоть и не такой крутой. В трубе чувствовалось легкое движение воздуха.

– Где-то есть выход, – не оборачиваясь, сказала Клава. Слабый свет фонарика высвечивал стенки трубы на расстояние не более чем метров пять-шесть, а дальше была чернота. Проползли эти пять метров, потом еще и еще, а казалось, что они не сдвинулись с места. Холод все больше и больше проникал под одежду, ледяная вода сводила руки. Но они ползли. Клава не хотела показать свою слабость Юрке потому, что была старшина, вояка, воевавшая уже вторую войну, а Юрка не хотел показать этой «тетке», что он маленький мальчик, а не партизанский разведчик. Нечего и говорить, что и у одной, и у другого то и дело возникало жуткое ощущение, что они все глубже и глубже забираются в собственную могилу. Лишь ветерок, дувший в лицо, давал эфемерную надежду…

Тем временем Дуська и Зоя, оставшиеся в главном тоннеле и следившие за входом, где маячили фигуры немцев, увидели, что количество этих фигур увеличилось, а затем засветилось два или три мощных фонаря. Лучи еще не достигали девушек, но было ясно, что немцы собираются проверить коллектор. Поддерживая ослабевшую, отяжелевшую Дуську, Зоя стала медленно подниматься вверх по тоннелю, стараясь не делать шума.

– Оставь меня, – пробормотала Дуська, – дай пулемет, я им врежу…

– Потом, потом, милая… – шепнула Зоя, – может, еще и не заметят…

Свет фонарей приближался. Шестеро эсэсовцев двигались медленно, держа на изготовку автоматы. Свет все еще не дотягивался до девушек, а журчание воды, текущей по коллектору, заглушало шум их осторожных шагов, поэтому немцы все еще шли наугад.

– Где же ребята? – спросила Дуська, приваливаясь к плечу Зои. – Где ж эта труба кончается?

Изнемогая под тяжестью Дуськи, автомата и пулемета с дисками, Зоя привалилась к стене и совершенно неожиданно ощутила сзади себя пустоту.

– Сюда! – шепнула Зоя, впихивая Дуську в дыру. – Ползи, если можешь…

Дуська поползла, постанывая и скрипя зубами. Зоя влезла в дыру задом, так, чтобы, если немцы подойдут к трубе и начнут ее высвечивать, всадить в них очередь из «ДП». Дуська упиралась унтами в пятки Зоиных валенок и отталкивалась. Так ползти было легче…

В это время Клава и Юрка уползли по трубе далеко вперед, почти метров на сто. Клавин фонарик высветил изгиб, труба уходила вправо.

– Прямо лабиринт! – сказала Клава, и ей опять стало не по себе. Тем не менее она полезла в изгиб. Проползли еще метров шесть и тут совершенно явственно услышали голоса, доносившиеся откуда-то сверху.

– Эс ист айне фальшалярм! – сказал какой-то ленивый, сочный голос. – Кайне партизанен ам уфер… Нур айне руссише флугцойг им вальд хат геландет – цвайплатцен «русфанер»…

– Унд дас пферд ам зее? – возразил кто-то более недоверчивый.

– Абер кайне кавалери дивизион? Нихт вар?! Хо-хо-хо! – победоносно загоготал первый.

Клава нащупала под полушубком увесистую ребристую «лимонку». Она была у нее всего одна, и гранату эту ей дали, главным образом, чтобы взорваться, если будет безвыходное положение. Она осторожно переложила гранату в боковой карман полушубка, подтянула к себе Юрку и прошептала:

– Дай автомат! Попробую выскочить… В случае чего… Ладно… – Клава, взяв Юркин автомат и отдав ему свою «снайперку», решительно поставила ногу на скобу, зацепилась рукой и неторопливо стала подниматься вверх…

Эсэсовцы миновали боковую трубу, даже не посветив в нее фонарем…

…Юрка услышал сзади себя тихий шорох, повернул фонарик и увидел измученное лицо Дуськи, а дальше – торчащие из-за Дуськиной спины валенки и тулупчик Зои. Юрка молча указал пальцем вверх и прижал палец к губам. Клава уже подобралась к самому люку, выводящему из колодца. Она уже потрогала осторожненько крышку и убедилась, что при необходимости сможет ее приподнять и даже отбросить. Немцы по-прежнему о чем-то болтали. Клава чуть-чуть приподняла головой крышку и, напрягая всю силу мышц шеи, смогла поглядеть в узенькую щелочку. Она сразу же увидела бетонный пол, одну пару сапог, потом другую. Сапоги были повернуты к ней пятками, значит, немцы стояли к ней спиной. Клава приподняла крышку повыше, подтянула к щели автомат и увидела двух немцев, стоящих спиной к ней у амбразур дота… Они переговаривались, глядя, должно быть, на озеро, держа руки на гашетках двух крупнокалиберных пулеметов. Клава с величайшей осторожностью приподнялась еще выше, напряглась, рванулась вверх и изо всех сил рванула крышку люка. Крышка со звоном и грохотом откинулась, немцы обернулись, ахнули, но большего сделать не успели: Клава в упор расстреляла их из «шмайссера».

Очередь протарахтела гулко, ее эхо громом отдалось в колодце. Клава выскочила из колодца и нервно осмотрелась. Дот был построен из бетона на мощной стальной арматуре и сделан был в виде буквы Г, прямым углом, только обе палочки буквы были равновелики. Именно об этом доте рассказывал Юрка. Две амбразуры смотрели на восток, на дорогу, ведущую к Федюлькиному логу, где еще курился дым над разбитым «мессером», а две другие – точно на север. Лес, точнее верхушки сосен, почти скрывал дот от наблюдателя с противоположного берега озера, однако отсюда, с холма, было ясно, что лес не такой уж и густой, к тому же, как уже раньше заметил Юрка, на несколько десятков метров перед дотом был вырублен. Поэтому те, кто решился бы атаковать дот, были вынуждены подходить к нему по открытому пространству, под огнем четырех пулеметов. Сквозь амбразуры, через маскировочную сетку, были видны все хитрости немецкой обороны: и спираль Бруно, и проволока под током на ввинченных в стволы сосен изоляторах, и траншея, которая, судя по всему, опоясывала кольцом всю вершину холма, и бронеколпаки для ручных пулеметов, врытые в траншею… Но самое главное – весь берег острова, за исключением кустов у самой воды, прекрасно просматривался и простреливался. Если бы эти немцы, что валялись сейчас на бетонном полу дота посреди небольших луж крови, находились на своих постах, когда Серко, спасаясь от танка, перескочил через озеро на остров, то вряд ли кто-нибудь из четверых остался бы жив. И тогда, когда Юрка напал на Байова и Мюллера, тоже здесь никого не было. Они прибежали сюда только тогда, когда начали рваться мины. Потом отвели душу, постреляв для очистки совести по кустам и по противоположному берегу. Кстати, после этого обстрела, когда пули тяжелых пулеметов посекли кусты, из дота стало видно и дно канавы, по которой Клаве и ее товарищам удалось проникнуть в коллектор. Если бы они задержались хоть на несколько секунд, их наверняка бы заметили… Клава только сейчас поняла, как им повезло. По крайней мере пока повезло. Немцы успокоились, расслабились – и вот результат… Клава не любила таких легких удач, потому что именно они и приводят к той самой расслабленности и успокоенности, которая погубила валяющихся на полу эсэсовцев.

Из дота, кроме канализационного люка, был только один выход – массивная стальная дверь со штурвальчиком, вероятнее всего, уводящая куда-то внутрь холма. Она была закрыта, и Клаве подумалось, что через такую дверь ее автоматную очередь могли и не услышать… Она подошла к люку, зиявшему в полу, и вполголоса позвала:

– Лезь сюда, живей давай!

Она ожидала, что вылезет Юрка, но первой из люка выбралась Дуська, которую подталкивали сзади и поддерживали остальные. Клава подхватила Дуську под мышки и вытащила наверх. Затем вытащили «ДП» и диски, потом с великой аккуратностью Клавину винтовку с прицелом, укутанным шапкой, а потом выбрались и Зоя с Юркой. Крышку люка накатили было на место, но Клава, поглядев на трупы немцев, решила, что в доте без них будет уютнее.

– Давайте этих туда скинем, – предложила она.

– Надо бы обыскать, – сказал Юрка, бестрепетно подходя к немцам. Он с усилием перевернул одного из немцев на спину, расстегнул шинель, мундир, вывернул карманы. Потом точно так же он просмотрел и другого немца.

– И как тебе не противно, – морщась от боли и брезгливости, спросила Дуська, присаживаясь на аккуратно выкрашенный немецкий табурет и приваливаясь спиной к холодной стенке дота. Она потеряла довольно много крови, ее бил озноб, и шумело в голове.

– В разведке без этого нельзя… – сказал Юрка, и Клава, убившая вот уже пятьдесят седьмого и пятьдесят восьмого фашистов, только вздохнула, подивившись тому, как же закалился этот мальчик за два года войны. Зоя этому не удивилась. Она рассматривала внутренность дота, и ее поразило, что немцы, похоже, хотели обеспечить тут для себя какие-то удобства. У стены стояли табуреты, имелся столик, а на столике кофейник со спиртовкой, несколько эмалированных кружек и сахарница, где лежали аккуратные глыбки-кубики пиленого сахара. На одной из стен был налеплен вырезанный из иллюстрированного журнала цветной портрет Марики Рёкк, рядом – зеркальце, явно украденное из какого-то дома.

Юрка между тем выложил на столик немецкие вещи. Сначала спихнули в колодец трупы, а потом, закрыв колодец крышкой, стали разглядывать вещи. Зоя смотреть не стала, она поглядывала в амбразуры, чтоб не подошел незаметно какой-либо фриц. Дуська тоже поглядывала, но сонно, ей было плохо. Клава налила в немецкую кружку холодного кофе и дала Дуське. Юрка раскрыл бумажники немцев. Там было несколько рейхсмарок, зольдатенбухи, письма, написанные аккуратными ровными почерками, несколько фотографий. Еще у немцев нашлись сигареты, перочинные ножи, зажигалки, какие-то ключики от квартирных замков. Еще нашлась колода карт, упакованных в картонную пачку с черным пиковым тузом. Юрка вытащил карты и ахнул. Там, на глянцевых черно-белых фотографиях, были изображены вовсе не короли, тузы и дамы, а голые мужчины и женщины.

– Ну-ка дай сюда! – сказала Клава, тоже увидев эти картинки. – Нечего на похабство глядеть!

– Что я, маленький? – проворчал Юрка. – Фашисты это любят…

Клава уже хотела было подпалить всю порнографию немецкой же зажигалкой, но тут зазвенел зуммер полевого телефона.

– Елки-палки! – вырвалось у Клавы, она бросила пачку на стол. Она подняла трубку и, стараясь огрубить до невозможности свой женственный голос, сказала, подражая немецкой манере говорить:

– Халлоу…

В трубке что-то нервно кашлянуло, а потом какой-то испуганный голос пробормотал:

– Хир ист унтершарфюрер Блитц, гнедиге фрау… Их мельде гехёрзам, хауптштурмфюрерин, их вайс нихт, варум…

– Ферфлюхтес швайн! – оборвала эту тираду Клава, причем с таким кондовым немецким акцентом, что в трубке послышалось чуть ли не щелканье каблуков вытянувшегося по стойке «смирно» унтершарфюрера. Юрка в это время уже распихал по карманам изъятые у немцев вещи, в том числе и колоду. Зоя, наблюдавшая из амбразуры за обстановкой, между делом нашла автоматы убитых пулеметчиков и запасные магазины, висевшие на стволе одного из «северных» пулеметов. Нашла и ящик немецких гранат с длинными рукоятками. Гранат нашлось штук двадцать, не менее, и их стали распихивать за пояса, за голенища, в карманы. Стало тяжело, но как-то уютно.

– Вышли из коллектора… – заметила Зоя. – Те, что нас искали…

Шестеро эсэсовцев вылезали из канавы и цепочкой шли вдоль спирали Бруно, вдоль порубленных кустов. Навстречу им, тоже вдоль берега, шли еще четверо, тащивших на плечах какие-то ящики. Следом шел офицер. Он знаком остановил уходивших от коллектора солдат и приказал им, очевидно, помочь четверым, тащившим ящики.

– Коллектор хотят взорвать! – догадался Юрка. – Если взорвут, нам отсюда не выйти…

– А вон – дверь, давай выходи… – сказала Клава с грустной улыбкой.

Солдаты тем временем стащили ящики в канаву и продолжали готовить взрыв. Размотали провода, отбежали подальше и…

Холм содрогнулся. Над канавой встал столб земли, камней, дыма и пламени. Когда все это осело и дым разошелся, на месте входа в коллектор оказалась груда земли. Бетонные кольца, еще не уложенные в канаву, далеко отбросило в сторону. Эсэсовцы подошли к завалу. Офицер одобрительно похлопал одного из солдат-подрывников по плечу и поднял вверх большой палец.

– Вот так, – вздохнула Клава, – теперь только через эту дверь!

Она положила руки на штурвальчик и повернула его против часовой стрелки. Лязгнул замок, и дверь подалась. Она была толстая, из пятнадцатисантиметровой брони, не меньше. Открывали вдвоем, Юрка и Клава. За дверью оказался узкий коридор с полукруглым сводчатым потолком и бетонированными стенками. По потолку шли провода; горели красновато-желтым тусклым светом лампы в матовых стеклянных колпаках, защищенных стальными сетками. Коридор был короткий: уже через пять метров он упирался в точно такую же дверь, как та, что только что открыли. Юрка и Клава, крадучись, неслышно ступая валенками по бетону, подошли к двери, прислушались… Затем вновь, как и в доте, осторожно повернули штурвальчик и открыли дверь, готовые тут же открыть огонь. Но и за этой дверью никого не оказалось. Здесь на специальных стеллажах лежали коробки с уже снаряженными лентами для пулеметов и отдельно – патронные ящики с аккуратной фабричной маркировкой. Лежали и ящики с гранатами. Это был склад боеприпасов. На стеллажах и стенах по трафарету были сделаны одинаковые аккуратные надписи готическим шрифтом: «RAUCHEN VERBOTEN!» – и нарисован череп с костями. Коридор, начинавшийся от двери дота, проходил через дверь склада между стеллажами с патронами и гранатами и упирался в узкую металлическую лестницу, которая вела к третьей двери, родной сестре первых двух.

– Такого даже Маннергейм не напридумывал! – заметила Клава тихо и тут услышала, как с лязгом открывается дверь, ведущая на лесенку. Юрка и Клава торопливо шмыгнули за стеллажи, по разные стороны от прохода. «Если заметят, – подумала Клава, сжимая в руке немецкую гранату, – дерну, и все… Тут боеприпасов тьма… Вместе взлетим…»

Дверь открылась, и через высокий бетонный порог переступил рыжий веснушчатый немец в белой курточке и берете, тащивший в руках два составных судка с обедом. Он был весел и что-то мирно напевал. Песенка его была, должно быть, очень сентиментальной, потому что в ней фигурировали и голубые глаза, и алые розы, и золотые волосы… Клава немецкий знала плохо, но про глаза, розы и волосы поняла. Немец поставил судки на верхнюю ступеньку лестницы и стал завинчивать штурвальчик двери. В это время гулко хлопнул выстрел из «вальтера» – и песенка оборвалась. На белой накрахмаленной куртке солдата медленно расплылось небольшое темно-красное пятно. Веснушчатый обернулся, поглядел стекленеющими глазами на стеллажи, на Юрку с дымящимся пистолетом, а потом покачнулся и рухнул ничком, скатившись по загремевшей лестнице на бетонный пол. Судки остались стоять там, где он их поставил. От них тянуло вкусным запахом горячего супа и тушеной капусты… Юрка проворно перескочил через убитого, скорчившегося на полу, и деловито схватил судки.

– Надо тетю летчицу накормить! – сказал он. – Полегчает ей… Да и нам пожевать не мешает…

Клава посмотрела на мертвого солдата в белой куртке с красным пятном на спине, на судки, которые держал в руках Юрка, и поняла, что есть не сможет. Она говорила себе: это враг, фашист, эсэсовец, может быть, палач, сам хладнокровно убивавший, – но поверить в это не могла. Она ведь не видела, как убивает этот рыжий, конопатенький, так похожий на русского парень. Она видела только, что он был весел, мурлыкал песенку, должно быть, ему было приятно, что он будет долгожданным гостем у пулеметчиков в доте, что голодные земляки будут есть да похваливать… «Они же люди! – вдруг с какой-то страшной силой ударило Клаву. – Они живут, едят, пьют, им бывает весело и грустно, им бывает больно… Как хорошо, что Юрка этого не понимает… Или как плохо?..»

– Мы две порции на четверых разделим, – сказал Юрка. – Вы пока ешьте, а я здесь постою, у второй двери, прикрою в случае чего. А вы там тоже в амбразуры поглядывайте, ладно?

– Давай лучше ты поешь, а я потом… – сказала Клава. – Надо этого тоже убрать, нечего ему тут валяться.

– Верно, – согласился Юрка, даже не подозревая, как сейчас мучается Клава. Он потащил судки в дот, потом вернулся и помог Клаве перетащить рыжего к колодцу. Когда тот мягко шлепнулся поверх трупов пулеметчиков, которым нес обед, и крышка над этой братской могилой закрылась, Клава пошла в коридор, соединяющий дот со складом боезапаса, и, приоткрыв дверь, выставила в щель дуло автомата. Она страстно желала, чтобы кто-нибудь еще пришел, вооруженный, злой, ненавидящий, чтобы надобно было стрелять в стреляющих, стрелять, обороняясь, рисковать своей жизнью в обмен на жизни врагов… Но никто не приходил, аккуратисты-немцы точно соблюдали время обеда. Вернулся Юрка, сытый, довольный, и сказал:

– Идите, тетя старшина, поешьте… Фрицы здешние жратву нормально готовят… Суп с клецками, котлеты с капустой, компот из сливы… Будь здоров! Идите, я покараулю… Вы вон какая здоровая, вам есть много надо…

– А девушка… ну, Зоя, поела? И Дуся? – спросила Клава, чувствуя тошноту при одной мысли о том, что ей придется есть еду, которую для убитых ею людей принес убитый Юркой повар. И только чудовищным усилием воли она подавила эту тошноту, пошла в дот и стала доедать из судков остаток обеда. Она ела, словно бы отгоняя от себя видение убитого в белой куртке, ела, борясь с собой, и от того, что пища действительно была вкусной, почти домашней, ей было еще больше, еще сильнее ЖАЛЬ убитого Юркой немца… Ей почему-то думалось, что теперь в семи финских и пятидесяти одной немецкой семье недосчитаются кого-то из мужчин, и женщины в этих семьях будут рыдать, когда до них дойдут похоронки, и не одна об одном, а может быть, по три-четыре женщины о каждом из убитых. Ведь есть не только жены, но еще и матери, бабушки, сестры, племянницы, любовницы… А сколько детей осталось сиротами? А сколько детей вообще никогда не родятся от этих мужчин? И во всех этих немецких и финских семьях уже много лет спустя, показывая желтые фотокарточки детям, внукам или племянникам, будут говорить: «Это твой дядя Петер (или Пекко), его убили русские на войне». И дети, поглядев на карточку, где изображен такой симпатичный улыбающийся молоденький парень, как сбитый Дуськой Эрих Эрлих, или тот самый первый финн, или тот рыжий повар, инстинктивно, сердцем, а не разумом, возненавидят русских. И потом им можно будет долго и упорно объяснять, за что сражался симпатичный дядюшка и за что его убили русские, – они все равно не поймут и останутся при своем, даже племянники, не говоря уж о родных детях.

– Слушай, Зой, – спросила Дуська, чувствуя прилив сил и приятное тепло, изгнавшее озноб, – а Юрка этот, он тебе брат?

– Нет… – сказала Зоя. – У меня брат в тридцать третьем году от голода умер. Он и родился слабенький, и кормить нечем было. Молоко у матери пропало, а толокно он есть не стал… Так и помер. Сейчас бы почти как Юрка был, на три года всего моложе.

– Выходи за него замуж, – на полном серьезе сказала Дуська, – если не убьют вас, так не пропадете…

– Ты что?! – сказала Зоя, улыбаясь. – Он же маленький еще… Я его на одиннадцать лет старше!

– Ну и что? – усмехнулась Чавела. – Знаешь, сколько после войны вековать будут? Тысячи! Вот у нас, в авиации, скажем. Прибывает укомплектованный полк: тридцать «петляковых» – девяносто человек летсостава. Один к одному парни, шестьдесят офицеров, тридцать сержантов. Молодые, красивые, смелые… И – наступление! Девятка ушла – пять пришло, шестерка ушла – три пришло, четверка ушла – пришел один. К концу наступления – семь машин, все в дырах, десяток парней в строю, человек пятнадцать в санбате и госпиталях, а остальные… Иногда приходят, иногда у вас зимовать остаются, иногда в плен попадают, а большей частью – того… Сколько таких полков на моих глазах сменилось – ужас! Мужиков будет недохват, это факт… Это тебе у партизан кажется, что мужиков много, а их, родимых, столько повыбивало, что тоска берет… Тут уж не только на одиннадцать лет моложе, а и на двадцать лет старше сгодится…

– Что же ты не нашла? – спросила Зоя.

– Ты на мою рожу погляди, поймешь… Именно на рожу! Меня вон твой малец дядей назвал. Так бы и звал, если бы не объяснили! И летчики меня Евдокимом прозвали. У меня ведь в землянке койка, можно считать, рядом с мужиками стояла, только занавесочка и вся стена… Хоть бы один за эту занавеску переступил! Даже пьяные и то не приставали! Небось военторговских или подавальщиц в столовой – ни одной не пропускали, а на меня – ноль внимания… Евдоким да Евдоким!

– Надо сперва дожить, а потом личные дела устраивать, – сурово сказала Клава, вычищая судок ломтем невкусного немецкого хлеба.

Клава встала, взяла автомат и пришла к Юрке. Тот сразу встрепенулся, вскочил и сказал:

– Надо дальше попробовать пройти… Может, где-то есть у них выход на поверхность?!

– Должен быть… – рассеянно сказала Клава.

Они поднялись по лесенке, повернули штурвальчик и осторожно толкнули дверь. Оттуда, из открывшегося проема, на них дохнуло теплом. На полу поверх бетона был настлан линолеум, а стены были покрашены масляной краской голубоватого цвета. Через десять метров впереди виднелась еще одна дверь, к которой подводила такая же лесенка, как в складе боеприпасов, а в боковых стенах, на равном расстоянии от обеих дверей, виднелись два боковых выхода.

– Прямо как в сказке, – прошептала Клава. – Налево пойдешь – богатому быть, направо пойдешь – женатому быть, а прямо пойдешь —…

– …Убитому быть! – подхватил Юрка. – Только Илья Муромец всегда прямо ходил – и ничего…

Они, прижимаясь к стенам, подошли к боковым проходам. В обе стороны вели лестницы, уводившие куда-то вниз, где виднелись опять-таки двери со штурвальчиками. Юрка принюхался. От правой двери тянуло мазутным духом.

– Тут у них котельная, наверно…

– А слева электростанция, – кивнула Клава, – слышно, как дизеля урчат…

Действительно, сквозь стальную дверь долетал мерный тяжелый рокот.

– Там и там – наверняка фрицы, – прошептал Юрка, – нельзя вперед идти, пока они тут есть…

У Клавы болезненно екнуло в груди. Это означало одно: надо идти, нападать врасплох, убивать не готовых к обороне, безоружных, быть может, совершенно благодушно настроенных людей… Это совсем не то, что с дальней дистанции выстрелить по амбразуре дота или дзота и уничтожить пулеметчика, прижимающего огнем к земле атакующую роту… Но она пошла. Несколько осторожных поворотов штурвальчика – и дверь приоткрылась. Пахнуло соляркой, ударило по ушам мощным рокотом. Помещение было довольно большое, с волейбольную площадку, но с низким, всего около двух метров высотой, потолком. Посреди помещения стояли два больших работающих дизеля и третий – неработающий. Дизели были сочленены с мотор-генераторами, от которых отходили толстые кабели к железной двери с молниями, пробивающими череп. Там нудно гудел трансформатор. Неподалеку от трансформатора находился пульт с рубильниками и выключателями, а также амперметрами, вольтметрами и другими приборами. К дизелям откуда-то сверху, с потолка, подходили трубы с вентилями. Должно быть, там, наверху, располагались емкости с дизельным топливом.

У приборов сидел тощий плешивый унтершарфюрер СС, а около третьего дизеля, низко наклонив головы, стояли двое в рабочих комбинезонах и замасленных кепи с длинными козырьками, которые разбирали что-то, копались измазанными в солидоле и тавоте пальцами в кишках машины. Они были так увлечены своим делом, что даже не обратили внимания на то, что в машинный зал вошли Юрка и Клава.

Тра-та-та-та! – хлобыстнул Юркин автомат. Пули ударили по станине дизеля, по стене, с мяуканьем отрикошетили от них; дико вскрикнул пораженный в спину унтершарфюрер, который, нелепо взмахнув руками, свалился с табурета.

– Партизанен! – вскричал один из тех, кто копался в дизеле, и рванулся к автоматам, висевшим на вбитом в стену стальном крюке. Второй, зажимая руками живот, оседал на пол и открывал рот, силясь глотнуть воздух.

Та-та! – короткая очередь Клавы на бегу остановила того, кто хотел схватить автомат, и он, словно разбившись о невидимую стену, споткнулся и упал на спину с пробитым виском…

– Господи! Пятьдесят девятый! – простонала Клава. Юрка подскочил к корчащемуся на полу раненому дизелисту и в упор выстрелил ему в затылок. Тот судорожно дернулся и затих. Клава, стараясь не глядеть на расплывавшиеся по полу кровь и мозги, подошла к немецким автоматам и отцепила от них магазины. Теперь их у нее было уже восемь штук. Из кобуры убитого унтершарфюрера Юрка выдернул большой «парабеллум» и засунул его за пояс, рядом с гранатами.

– Теперь в котельную! – скомандовал он решительно. Клава еще раз ужаснулась. Теперь ее ужас относился к Юрке. Что они делают? Мальчик, едва ли окончивший больше четырех классов, убивает хладнокровно, безжалостно, едва ли не с удовольствием… как фашист! Но она тут же отогнала эту непрошеную мысль. Кровь за кровь, смерть за смерть! Если бы этот мальчик не видел, как расстреливают, как насилуют, как убивают, тогда его, может быть, можно было обвинять в жестокости…

В коридоре все было так же чинно, как и раньше, никто не появился, и Юрка, быстро пробежав вверх по одной лестнице, скатился по другой. Клава тяжело, как медведица за медвежонком, следовала за ним. Снова дверь открылась почти бесшумно, потому что щелчок заглушало гудение пламени в форсунках. Это было точно такое же по площади помещение, только вместо трех дизелей стоял один большой паровой котел, а над ним, очевидно, помещались не солярочные, а мазутные емкости. Вместо кабелей тянулись по стенам трубы с горячей и холодной водой, работали насосы, гудело под котлом пламя. Вместо электрораспределительного щита были манометры, водомерные стекла, ротаметры. Тут было жарко и душно, как в бане. Один человек, сразу попавшийся на глаза, крутил вентиль над котлом. Очередь – и он рухнул со стремянки, и голова его треснула, ударившись об острый угол станины котла.

– Герберт! – ахнул кто-то невидимый. – А-а-а-а!

Одна из пуль, выпущенных Юркой, пробила трубу, в которой под большим давлением находился горячий пар. Струя этого пара ударила в человека, находившегося за котлом, и он сварился заживо. Клава и Юрка стремглав вылетели из котельной, начавшей заполняться горячим паром, и закрыли за собой дверь. Тот, второй человек, остался там. Но он еще был жив, метался там в облаках пара, пока не потерял сознание… Клава и Юрка не видели его ужасных мук, которые, вероятно, искупили бы все его земные грехи, но в ушах Клавы все еще стоял тот душераздирающий вопль, который он издал, попав под струю пара.

– Бр-р! – сказал Юрка, выбегая на лестницу. Теперь можно было идти прямо, но дверь заскрипела сзади. Юрка отпрыгнул на лестницу, ведущую к дизелям, а Клава осталась на лестнице, ведущей к котельной. В дверях появилась Зоя с «ДП» на изготовку, а за ней Дуська с Клавиной винтовкой за спиной и автоматом на шее. У Зои за спиной тоже висел автомат.

– Там холодно, – сказала Дуська с мученической улыбкой.

Клава молча кивнула и пошла к двери. Там, за этой дверью, оказался еще один коридор, длинный, почти в полсотни метров, и с каждой стороны коридора было по три двери. Ближние двери, и левая, и правая, были самые обыкновенные, деревянные, без штурвальчиков, с обыкновенными дверными ручками. Здесь виднелись следы строительства, должно быть, незаконченного. Двери были не побелены, на полу не было линолеума, лежали кусочки цемента, известки, шпаклевки… Стояли ведра с краской, малярные кисти, штукатурные терки. Когда Юрка сунул нос в левую дверь, он обнаружил там недостроенный туалет с семью унитазами и умывальниками, к которым еще не была подведена вода, а Клава, заглянувшая в дверь напротив, обнаружила там то же самое. Клозеты оказались и у дальней двери. Средние двери в боковых стенах были вообще не навешены, хотя предполагалось, очевидно, что там должны быть двери со штурвальчиками. Там тоже царил хаос прерванного строительства. Это были просторные казарменные помещения, расположенные выше уровня земли, но без окон. Было полутемно и пусто, свет поступал через узкие щели под самым потолком. Здесь было намного холоднее, чем в коридоре между котельной и электростанцией.