Текст книги "Фартовое дело"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)

– Спекся, сучий сын! – восторженно сказала Клава, подбегая к Дуське с расчехленной винтовкой в руках. – Харя фашистская! Лихо ты его, Чавела!

И она пнула убитого носком валенка. Прямо в лицо. Дуське стало стыдно, что она чуть ли не выть по фашисту собралась, и она бодренько сказала:

– Отлетался, голубок!

– Документы надо забрать! – сказала Клава деловито и отстегнула у немца планшетку, а потом без брезгливости полезла немцу под комбинезон и вывернула внутренние карманы.

– «Обер-лейтенант Эрих Эрлих»… – прочитала Клава. – Тут не поймешь… Фотки, смотри-ка!

На одной из фотографий был изображен сам обер-лейтенант в парадном мундире с двумя крестами, орлом люфтваффе на груди и еще какими-то регалиями. На другой был изображен очень благообразный пожилой мужчина и элегантная седая дама. На обороте было написано аккуратным каллиграфическим почерком:

«Liebe Sohn! Deine Vatti und Mutti senden ihre Herzlichen Grüsse zum Geburtstag! Heil Hitler! 2. Juli 1942».

– Ладно, рассмотрим после! – сказала Клава. – Надо бы мотать отсюда…

Они сняли с убитого кобуру с «вальтером» и вернулись к «ушке». Вот тут-то и вылетели из лесу сани… И хоть снайперское око Клавы и летчицкий глаз Дуськи издали увидели, что на санях, кроме сена и вил, ничего нет, из предосторожности заняли оборону…

И вот теперь жечь «ушку»?! Крылья мешают, видишь ли… Дуська отошла от самолета подальше, вскинула «ДП» и прицелилась в бензобак…

– Немцы! – вдруг ахнул Юрка. – Танк!

В логу пока никого не было, только с просеки доносилось надсадное гудение мотора и лязг гусениц.

– С опушки, быстро! – крикнула Клава и, выхватив из кабины самолета свой вещмешок и пулеметные диски, бросила их на сани. Затем она тычком пихнула в сани рассопливившуюся из-за «ушки» Дуську вместе с пулеметом. Юрка хлестнул мерина. Серко дернул сани и понес. Старая лошадь боялась танкового мотора, она знала, что может последовать за его ревом и рычанием… Оглянувшись назад, Клава увидела, как по склону лога на малом газу скатывается танк. «Нагонит на дороге – разотрет в порошок!» – мелькнула у нее мысль.

– Надо бы в лес… – сказала она Юрке.

– Надо бы! – бросил тот через плечо. – Только вожжей не удержать! Несется как угорелый! Начнешь дергать – расшибет!

– Может, спрыгнем, не с самолета же… – предложила Дуська.

– К фрицам в лапы?! – сказала Зоя. – На такой дороге конь быстрее танка!

– Держи карман шире! Вон он, гад, ползет!

Танк мелькал за поворотом дороги, грюкая траками и скрежеща фрикционами. Серко храпел, но несся, не сбавляя шагу…

– А «ушку» он, гад, раздавил, наверно… – вздохнула Дуська.

– Черт с ней, с «ушкой», у нас фанеры хватит… – пробурчала Клава. – Нас бы не расплющил… «ПТР» бы сюда или гранату хоть…

– Или «Т-34», – сказала Дуська, – оно совсем надежней было бы…

Дорога внезапно резко пошла под уклон, впереди замаячило открытое пространство, и Юрка ахнул: как же он, дурак, с перепугу забыл, что дорога эта выводит на обрыв озера Широкого! Зимой, по льду, там проезд есть, а весной по тонкому льду не проехать… Или нет, ведь Климыч говорил, что мужики и полицаи возят продукты немцам на остров… Да, но по немецкой дороге! Она совсем с другой стороны… Мысли мелькали быстро, как деревня у обочины… Секунда, другая, третья… Серко вылетел на снежный спуск и с разгона скатился на тонкий, полупрозрачный лед… Противно скрипнуло, но лед не провалился. Серко остановился, шевельнул ушами…

– Стал… – охнул Юрка, чувствуя, как захолонуло в груди и посолонело во рту. – Все…

Танк уже подкатывал к берегу…

– Бросаем эту колымагу! – взревела Дуська и вместе с пулеметом соскочила на лед. Еще раз хрустнуло, треснуло, но Дуська, не останавливаясь, побежала к острову. За ней, топая неуклюжими валенками, поскальзывая, но не падая, побежала Клава с вещмешком и снайперской винтовкой.

«Там же немцы!» – хотел было крикнуть Юрка, но в это время у выезда на снежный спуск появился танк, небольшой, приземистый, квадратный, с укороченной зевластой пушкой. «Как на ладони все! – охнул Юрка про себя. – Всех постреляют! Дуры бабы!» Но в это время Серко, услышав рев танка совсем близко, вновь рванул и понесся к острову. «Сейчас вдарят, – подумал Юрка, – либо с острова, либо с танка…» Он бросил вожжи и испуганно прижался к Зое.

Они были уже на середине пролива между островом и коренным берегом, когда вдруг вместо выстрела послышался странный грохот и треск. Юрка, превозмогая страх перед танком, оглянулся и увидел, что снежного спуска, по которому они въехали на лед, больше нет, и танка, еще минуту назад подъехавшего к спуску, тоже нет, а есть глубокая черная полынья, где что-то бурлит и клокочет. Еще несколько секунд – и Серко влетел в прибрежные кусты, где Юрку и Зою уже дожидались Клава и Дуська.

– Накрылся! – восторженно пискнул Юрка. – Булькнул, гад!

– Ни один не выплыл, – с сожалением сказала Клава, держа на мушке полынью, – все под лед ушли.

– Там, под берегом, вода и летом ледяная, ключи бьют, – сказала Зоя, – судорогой сводит…

– Должно быть, тут и лед от этого потолще… – согласилась Клава. – Что делать будем, славяне?

– Тихо надо теперь сидеть, – сказал Юрка, – на этом острове немцы есть, два взвода, а то и рота… Эх, вот теперь бы командиру сообщить, что с этой стороны подойти можно… Они-то думают, что, кроме той дороги, где они из шлангов лед намораживали, больше негде подойти… А здесь даже поста не поставили… Ночью уйдем!

– Ну, ты стратег! – с немного ироническим восхищением произнесла Дуська. – Прямо Суворов! А кой тебе годик?

– Шестой миновал! – нахально ответил Юрка. – Дядя Евдоким… Виноват, товарищ командир, я не маленький!

– Не дядя я! – проворчала Дуська, понимая, что здесь не место для водевилей. – Я младший лейтенант Громова Евдокия, женщина…

– Понятно! – восхитился Юрка, причем совершенно искренне. – А Михаил Громов, он ваш муж, да?

– Троюродный… – сказала Клава.

– Чего? – не понял Юрка.

– Муж троюродный… – как ни в чем не бывало сказала Клава.

– Врете, – усмехнулся Юрка, – троюродных мужей не бывает…

– А просто однофамильцы бывают?

– Ну, бывают… – вздохнул Юрка.

– Жрать что-то хочется… – сказала Клава. – Ударим по второму фронту?

– Прежде чем жрать, – сказал Юрка, – надо бы разведать, где противник и что он делает…

– Сиди здесь, – сказала Дуська, – нарвешься на немцев и на нас выведешь!

– Ты его не обижай, – сказала Зоя строго, – он уж полгода в разведку ходит… Это у вас там, за фронтом, он – ребенок, а у нас он воюет, может, лучше иных военных… Ты немцев до сих пор только с воздуха видела, а он тут, под немцем, два года без малого…

– Какие вы тут суровые… – сказала Дуська, ища поддержки у Клавы, но та заметила:

– Ладно, не гоношись… Ты и правда с воздуха мало видишь… Да и верно пацан говорит, нельзя пока рассупониваться… Эти кусты не больно здорово маскируют… Надо бы местечко получше подыскать.

– Странный у вас этот остров, – заметила Дуська, – как пупырь…

– Ничего странного, – пожала плечами Зоя, – карта есть?

Дуська вытащила планшетку, раскрыла и подала Зое.

– Масштаб мелковат, остров-то даже на карте не обозначен. Как вы с такими картами летаете? Ну да ладно… Вот, глядите, это Широкое озеро, а тут река Снороть. Тут холмы, вот Снороть между ними петляет. Вот она петляет-петляет и подмывает берег… Давным-давно случился вот в такой, как здесь, излучине оползень, и всю луку от реки отрезало. Потом песку намыло, дерн разросся, подсохло малость – и получилось озеро. Талые воды стекают и ключи. Холм водой обтекло, получился остров…

– Понятно, – сказала Дуська. – А ты тут раньше бывала?

– До войны… У меня в Малинине бабка жила, отсюда три версты, вон туда. Купаться сюда ходили, на остров рыбу ловить ездили… Хорошо было…

– С ребятами?

– Да нет, я еще маленькая была, с отцом приезжала… Низ у него весь заболочен, только с другой стороны, где «Немецкая дорога», там посуше и песок, мы там загорали. Мы вот сейчас на болоте сидим, только оно не оттаяло еще. Метров так тридцать от берега будет уже настоящий лес, он по склону вверх идет… Там грибов – уйма! Только под камнями гадюки…

– А здесь их нет? – опасливо спросила Дуська. – Я их с детства боюсь!

– Летом дополна, а сейчас они все спят, холодно еще… – хмыкнула Зоя. – Тут двуногих гадюк бояться надо, а не ползучих… Ну вот, сбила с толку…

– Про лес говорила, – напомнила Клава.

– За лесом, на самой верхушке, проплешина, там была избушка, для себя рыбаки поставили, а к избушке дорога от самого берега. Там летом причал был для лодок.

– А зимой?

– Зимой сюда никто не ездил. Сено здесь на зиму не оставляли, дрова рубить здесь запрещалось, лес не заготовляли… На кой черт здесь торчать кому-то? Я вот не знаю, на что он немцам-то понадобился!

– Никто не знает, – сказал Юрка, – это секретная тайна! Климыч мне велел подходы разведать, больше ничего, конечно, но уж раз на остров занесло, так побольше надо бы узнать… Я пойду… Тетя старшина, «вальтер» дайте, на случай чего.

– Один не пойдешь… – сказала Дуська, – всем идти надо!

– Не надо столько народу, – отмахнулся Юрка, – шуму наделаете… Давайте пистолет!

Клава дала ему «вальтер» Эриха Эрлиха, и Юрка почти неслышно исчез за кустами.

– Одного я только не пойму, – задумчиво сказала Клава, – почему это у немцев танки по лесу гуляют? Не за «ушкой» же они его послали?

– Может, по вашу душу? – Дуська кивнула в сторону Зои.

– А почему только один? – спросила Зоя. – Да еще легкий! Ему через чащу не продраться, застрянет…

– А за «ушкой» проще было пехоту на санях послать, – прикинула Дуська.

– Это точно, – согласилась Зоя, – только мне кажется, что танк этот на разведку ходил, проверять, хорошо ли остров водой отгорожен. На грузовике сейчас не проедешь, даже бронетранспортер застрянет, пожалуй, а на санях медленно и опасно… Только танк, такой, как этот, пройдет…

– Вот он и прошел – буль-буль! – сказала Дуська.

– Это он не рассчитал, – пояснила Клава. – Мы-то как на лед съехали? По снежному козырьку, что к берегу намело. А так-то, без козырька, тут обрыв метра три высотой… Танкист на козырек выкатился, а козырек под ним поехал… Он уж и рад бы назад, а снег его на лед вывез… Вот и вышел буль-буль… Еще тремя фрицами меньше… Богатый день у нас сегодня: один самолет и один танк да четыре ганса…

– После считать будем, – заметила Зоя.

– Послали разведчика! – проворчала Дуська. – Сопляк ведь… его мать! Чего он там разведает? Это не в пионерах: «красные» против «синих»!

– Не суйся, – сказала Клава, – он, по-моему, уже не ребенок…

– Нет, – возразила Зоя, – он дитя еще, только уж очень много насмотрелся… При нем стариков убили, женщину изнасиловали… Сам уже убивал…

– А ты убивала? – спросила Дуська, и перед глазами у нее возник образ Эриха Эрлиха…

– Одного убила… – сказала Зоя. – Он в землянку ворвался и из пулемета по раненым… Я стрельнула, он и упал.

– А я вот только сегодня первого… – сказала Дуська, хмурясь, чтобы прогнать навязчивую картину.

– Неужели? – удивилась Клава. – А я-то думала, что ты уж десяток фрицев сбила! Я, честно говоря, чуть не обделалась со страху, когда на нас «мессер» навалился… И стрельнуть, думаю, не успеешь, как срежет… Целилась долго, а нажать не успела. А ты его с руки – р-раз! – и вдрызг! Ну и нервы у тебя, Чавела! Я-то, когда первого финна тенькнула, ревела… Хоть и далеко, а в оптику его лицо видно было. Белобрысый такой был, совсем как русский…

– Не наше это дело, убивать… – тихо сказала Зоя. – Я вот фашистов терпеть не могу, убью – плакать не буду, но радости от этого никакой… Вот если мне раненого отходить удается, тогда радуюсь. В прошлом году Вальку Хомутова навылет в грудь прошило, в трех местах… Синел уже было, а ожил…

– А ты что, военврач? – спросила Клава.

– Сестра медицинская… Врача у нас нет. Обещали прислать, но пока нет. Надо, чтоб он с парашютом прыгать умел. Аэродром у нас немцы отбили в феврале еще.

– Да, если вам врача будут так же, как меня, отправлять, то вы его долго ждать будете. Дурак какой-то в штабе, чинуша, приказал на чем хошь отправлять. Ну подождали бы дня три, подумаешь, спешка! А вот теперь еще неизвестно, доберусь я до этого Сергеева или нет…

– Что-то Юрка задерживается… – сказала Зоя.

– А тебя-то как зовут? – вспомнила Дуська.

– Зоя.

– Партизанское у тебя имя… – заметила Клава. – А меня Клавдия. Тараканова…

– Ух ты! – удивилась Зоя. – Я такую картинку видела: стоит женщина в черном, в темнице, а в окошко вода заливается. Называется «Княжна Тараканова». Она в восемнадцатом веке жила и говорила про себя, что дочка императрицы Елизаветы. А Екатерина ее арестовала, посадила в тюрьму, и там она утонула. Наводнение в Петербурге было, а ее из камеры не вывели…

– Ну, это не про меня… – сказала Клава. – Хотя я в прошлом году тоже чуть не утонула. Мы через Волгу под Сталинградом переправлялись на барже. «Лапотник» спикировал – шарах! – и наших нет… Октябрь, водичка уже та… На бревне доплыла почти от середины.

– Сидят как курицы, квохчут! – раздалось сердитое шипение Юрки, неслышно появившегося из-за кустов. – Ляля разводят! А если б я немец был?

– Ты как черт из коробочки, – с заметным удивлением сказала Клава, – не учуяла…

– В общем, так, – сказал Юрка, – я приглядочку сделал. Они тут целую оборону поставили. Болото все чистое, они только начали кусты срубать, берег расчищать. Свежая рубка, вчера рубили, может, и сегодня придут… Но рубят лениво, понемногу, видно, их никто не подгоняет… Они от леса кусты всего шагов на десять порубили, и огрехов еще полно. По самой опушке у них проложена проволока с колючками, как пружина. Климыч говорил, такая штука называется… Зой, как того мужика звали, что попы сожгли?

– При чем тут он? А потом, попы много кого сожгли, ты о ком?

– Ну, он говорил, что на других планетах люди живут…

– А, Джордано Бруно!

– Вот-вот! Вот эта штука называется спираль Бруно! Так Климыч говорил… А за этой самой спиралью, наверно, мины поставлены.

– Почему ты так думаешь?.. – спросила Клава.

– Потому что следов на той стороне не видно. Все следы фрицевские идут вдоль спирали, с внешней стороны… А уже в самом лесу, метров тридцать вверх по склону, еще проволока, и не простая, а электрическая. Она прямо между деревьями натянута, а изоляторы прямо в стволы ввинчены, с ихней стороны, от нас их не видно…

– А как же ты увидел?

– Проволока-то вокруг всего острова идет, поворачивает… Прямо посмотришь – не видно, а вбок, если приглядеться, разглядеть можно. Дальше склон круче и деревья пореже, там простая проволока, на кольях, в три ряда, без электричества. От этой проволоки еще пятьдесят метров вверх по склону лес вырублен под корешок, и вокруг всей верхушки – траншея. Но с берега озера ее не видать, у сосен верхушки пышные – закрывают. Отсюда тоже не видно, кусты мешают, только от самого края кустов можно рассмотреть. С этой стороны в траншее видел три бронеколпака, вроде бы для пулеметов, а выше их – дот, он почти весь в землю закопан, сеткой замаскирован, а выхода из него не видно, должно быть, он на самой верхушке холма. Этот дот построен уголком, амбразур штуки четыре, наверно, тоже для пулеметов, строчить можно и на восток, и на север…

– Так что же они по нас не стреляли? – удивилась Клава.

– А их там нету никого, – сказал Юрка. – В бетоне просто так сидеть холодно, надо топить, да и не протопишь… Да и чего бояться? Лед тонкий, как они думают, три проволоки да мины… Они днем небось и ток в проволоку не включают. Горючего им не завозят, а если завозят, то бочками, понемногу, зачем зря движок гонять? Ночью они наверняка еще прожектора светят, так что солярки много тратится… Сейчас ночи еще долгие.

– Ну, что-то это на немцев непохоже… – сомнительно покачала головой Клава. – Они же знают, что тут партизаны поблизости!

– Знают, – кивнул Юрка, – только они всегда на свою технику надеются. И потом, они партизан днем не ждут… Вот это-то и плохо…

– Ты думаешь, ночью они нас засекут? – с полуслова поняла Клава.

– Как пить дать! На ночь они наверняка дежурных в доты выставляют и прожекторами светят… На открытом льду даже ночью можно и без прожектора заметить. Маскхалатов у нас нет… Не успеем добежать, скосят…

– Значит, сейчас надо уходить?

– Надо бы… – сказал Юрка нерешительно, словно бы сомневаясь.

– Так чего ж мы ждем? – встрепенулась Дуська. – Пошли!

– Сиди ты, торопыга! – проворчала Клава. – Мы сюда-то бежали, весь лед потрескался… Надо вдоль острова пройти, может, где лед покрепче…

– Нет, – сказала Зоя, покачав головой. – Крепче нигде не будет. Мы ведь с южной стороны холмом закрыты, тут солнца меньше всего бывает. Да и ключи холодные, я же говорила…

– Тихо! – вдруг прошипел Юрка, указывая пальцем на противоположный берег. Оттуда доносился слабый отдаленный гул мотора. Через пять минут гул усилился, превратился в рев, и еще через несколько минут на обрыве у полыньи, в которую провалился танк, остановился полугусеничный транспортер. Из его кузова высыпало человек пятнадцать немцев с автоматами. Офицер в кожаном пальто с меховым воротником и каске с подшлемником подошел к краю обрыва и расстроенно покачал головой. К офицеру подошел один из солдат, указал на полынью и что-то сказал. Офицер каркнул что-то, отрицательно покачал головой и повелительно рявкнул. Солдаты рассыпались в цепь и углубились в лес.

– Прочесывают, – сказал Юрка. – Тут нам не пройти… Там, наверно, не одна эта группа… Вот влипли так влипли! Ни туды и ни сюды…

– Так и будем тут сидеть? – прошептала Дуська.

– Подумать надо, – сказала Клава. – Это тебе, Чавела, не «Цыганочку» бацать!

– Додумаемся, пока ночь настанет…

– Еще и полудня нет, между прочим. – Клава поглядела на свои хромированные часы, полученные еще от Осоавиахима за отличную стрельбу.

– Скрипит… – сказал Юрка, хватая с саней какую-то тряпку и заматывая Серку морду. – Не захрапел бы…

– Что скрипит?

– Снег. Немцы сюда идут! – Юрка передернул «вальтер». Зоя просяще посмотрела на Дуськин «ТТ», пристегнутый к поясу комбинезона. Дуська расстегнула кобуру и подала ей пистолет. Сама она сменила диск на пулемете, откинула сошки, легла в снег. Клава тоже залегла с винтовкой на изготовку. Теперь уже отчетливо слышался шорох шагов по подтаявшему, шелушащемуся снегу. Долетали обрывки разговора, невнятного и непонятного. Шорох шагов приблизился, затем послышался плюхающий звук, кто-то ступил в лужу и ворчливо рявкнул:

– Химмельхерготт! Вассер…

– Мюлля, эс ист хальб эльф, вир мюссен арбайтен шнеллер!

– Унд дас вассер ин майнен шуе?! Их виль нихт реуматизмус криген!

– Арбайтен, швайншмерц, одер кригст ду айн апперкот!

– Найн, найн, ротенфюрер!

– Бегиннен!

Звонко ударили топоры о твердые, еще не начавшие набухать ветви. Затрещали кусты.

Юрка неслышно переместился к Клаве и прошептал:

– Тетя старшина, они сейчас кусты рубят, значит, автоматы либо за спину надели, либо вместе с шинелями положили. Двое их всего…

– Это ж эсэсовцы, – шепнула Клава, – с ними врукопашную – как с нашими сибиряками… Здоровые кабаны, откормленные… Они нас четверых скрутят вдвоем.

– Надо того, что орет, пристукнуть, а второй у них разгильдяй. По голосу слышно.

– Ну, положим, сниму я его… Услышат ведь, винтовка жахает громко… А тут тишина. Набегут…

– А вы финочкой… Есть она у вас?

– Финкой я не умею… Дали мне ее, конечно, – сказала Клава, подтягивая к себе валенок и вынимая из его голенища длинный тонкий нож с наборной рукоятью из трехцветного плексигласа, упакованный в ножны из толстой кожи. – Но резать не умею…

– Дадите? – спросил Юрка.

– Ты что! – Клава испуганно поглядела на Юрку. Она два раза или три видела рукопашную на фронте, где дрались лопатами, прикладами, ножами здоровенные мужики. Видела она издали; ужаснее, как ей казалось, быть ничего не могло.

– Тебя, как цыпленка, придушат! – сказала Клава. – И думать не смей…

Она всего на секунду отвернулась от Юрки, а тот уже сцапал финку и бесшумно отбежал от нее. Клава ругнулась про себя, но пошевелиться боялась. Дуська, Клава и Зоя, сжимая оружие, напряженно следили за тем, как Юрка, прислушиваясь к стуку топоров, осторожно продвигается вдоль берега, обходя немцев с фланга. «Господи! – думала про себя Клава. – Да куда ж ему с ножом против этих громил! Дура я набитая! Зачем финку ему показала? Немцы же звери, изрежут его этой финкой самого…»

Между тем немцы работали споро.

– Нун гут, Якоб! – сказал ротенфюрер. – Фюнф минутен раухен, унд данн вайтермахен!

– Гебен зи мир, битте, айне цигаретте, ротенфюрер!

– Ди дритте цигаретте, каналие! Альзо, гут… Раухен, майн швайнхен!

Юрка отошел вдоль берега метров на десять, а затем осторожно приблизился к краю кустов, ползком, по-змеиному, подобрался почти к самим немцам. Немцы сидели на куче срубленных кустов и курили. Оба были крупные, массивные мужики, килограммов на восемьдесят каждый. Ремни надвинутых на лбы тяжелых касок глубоко врезались в грубошерстяные подшлемники. Шинели были надеты внапашку, а на черных петлицах ярко выделялись серебряные молнии (Юрка не знал, что это молнии древнегерманского бога Вотана) – СС. Автоматы их были повешены на куст, а в руках, точнее, на коленях, немцы держали небольшие стальные топорики с резиновыми рукоятками. Немцы сидели к Юрке спиной и мирно пускали колечки сигаретного дыма.

– Фрюлинг… – задумчиво произнес тот, у кого одна петлица была просто черная, без всяких обозначений. Юрка по голосу определил, что это и есть Якоб Мюллер, разгильдяй, как он его определил.

– Оне сентиментен, керль! – сказал другой. – Эс ист руссише фрюлинг, доннерветтер! Эс шнейт – эс регнет, эс шнейт – эс регнет… Найн, дизер фрюлинг ист дреклих! Их либе айн францёзишер фрюлинг: айне блонде – айне брюнетте, айне брюнетте – айне блонде… Дас ист гезунд, нихт вар?! Охо-хо-хо!

– Ха-ха-ха-ха! – засмеялся и другой.

Пока они ржали, Юрка прикидывал, как их взять. Ротенфюрера надо было убить первым. Можно было, конечно, дотянуться до автоматов, беспечно повешенных на куст. Обоих Юрка изрешетил бы в секунду. Да и из «вальтера» с трех метров промахнуться было нельзя. Но шум во всех случаях будет большой. Надо бить ножом, тихо. Было бы два ножа да два парня, хотя бы такие, как Колька Марьин или Сашка Сидоров… Юрка несколько раз видел, как они режут фашистских часовых. Бесшумно подскакивают сзади, левым локтем за горло, валят на себя и – нож под кадык… Чисто, ни один не пикнул… Но у Сашки рост почти как у этих фрицев, а Колька хоть и не сильно рослый, но коренастый, как бык. Его не стряхнешь… А вот его, Юрку, с его тридцатью девятью килограммами, каждый из этих Гансов одной рукой может на дерево закинуть… Одна надежда – на испуг и на удачу! Юрка уже хотел было очертя голову прыгнуть из-за кустов, ткнуть ротенфюрера ножом в медно-красную бычью шею, торчащую из-под воротника шинели, а потом – будь что будет… На такое, конечно, мог бы пойти этот мальчик, привыкший жить среди смерти и с безрассудством, истинно детским, готовый отдать жизнь, которая, по сути, еще не началась… Но тут его взгляд зацепился за один, ничем вроде бы не примечательный предмет. Примерно на полпути между ним и немецкими спинами лежала срубленная под корень немецким топором молодая гибкая березка, которой уже не суждено было распуститься в эту весну. У нее был довольно длинный – метра в три – ствол толщиной с Юркину раскрытую ладонь и густые гибкие ветви, от комля до верхушки. План родился мгновенно, как это бывает у мальчишек в игре. Юрка встал, сделал осторожный шаг. Немцы не услышали, они по-прежнему гоготали. Ротенфюрер рассказывал Мюллеру о том, как он веселился в парижских борделях и спал с тремя проститутками одновременно. Юрка сделал еще шаг, потом еще и был уже на совершенно открытом месте. Он осторожно, чтобы не лязгнуть зубами о металл, взял финку в зубы, тихонько нагнулся и плавно, нежно, чтобы не зашуршать ветками, приподнял березку на руки. Потом он сделал еще шаг, подойдя к эсэсовцам так близко, что уже чувствовал не только запах дыма, но и тяжелый шинельный дух от их вспотевших тел. Ветви березы едва-едва не касались их спин…

«Ну, мать вашу!..» – Юрка, не выпуская березку из рук, перебросил ее через немецкие каски и изо всех сил рванул березку на себя. Ротенфюрер и его подручный, не успев ничего сообразить, полетели с кучи хвороста на снег. Накинутые на плечи расстегнутые шинели не свалились с них, а сковали движения. Юрка не давая опомниться, верхом уселся на березку и всей слабой тяжестью своих почти сорока килограммов вдавил березку в бычьи шеи здоровяков эсэсовцев.

– Х…хильфе… – прошипел ротенфюрер, дико выпучив от удушья бесцветные глаза, ощущая, как на кадык его навалилась смертная тяжесть. Он еще пытался выпростаться из-под шинели и ветвей, когда Юрка, животом лежа на березке, поперек ее гибкого прогнувшегося ствола, изо всех сил вонзил ему нож в шею, в промежуток между квадратным подбородком и корой деревца.

– У-х-х-кл… – то ли икнул, то ли заклохтал немец, и едва Юрка выдернул нож, как яркая кровь фонтаном плеснула вверх, почти в лицо Юрке. Он уже через секунду сместился налево, где барахтался Мюллер. Юрка правильно определил его как разгильдяя. Самая нижняя толстая ветка, придавленная березкой и Юркой, обогнула шею эсэсовца и захлестнула ее как петлей. Этого даже Юрка не ожидал. К тому же Мюллер, оказывается, не только накинул на себя шинель, не продев руки в рукава, но и застегнул несколько пуговиц. Должно быть, боялся застыть… Его ноги угодили в кучу хвороста, и он беспомощно дрыгал ими, пытаясь выдернуть, но только стащил с себя один сапог. Наконец, на груди у него, поверх шинели, лежал его же собственный топорик с острым лезвием, который от судорожных движений скатывался к горлу и уже давно бы вонзился в него, если бы не комель березки. Топор схватил Юрка. Он вдруг решил, что этого немца можно взять как «языка». Он с силой хватил обушком топора по каске, и этого хватило, чтобы и без того полузадушенный Мюллер потерял сознание.

– Сюда! – полушепотом крикнул Юрка, и девушки, треща кустами, подбежали к нему. Втроем ухватились за бессильно обмякшую тушу и выволокли из хвороста. Финкой Юрка отхватил полу шинели ротенфюрера и, разжав Мюллеру рот, запихал туда скрученное в трубку эрзац-сукно. Руки Мюллеру скрутили его же собственным поясным ремнем, а ноги – ремнем ротенфюрера.

– К саням его! – скомандовал Юрка, и ему подчинились, словно он был командиром разведгруппы. Пока девушки, пыхтя, тащили немца через кусты, Юрка наскоро завалил труп ротенфюрера хворостом, снял с куста оба автомата и подобрал топорики – в хозяйстве все сгодится. Подобрал и подсумки – в них было шесть магазинов. Когда он, более-менее убрав бросающиеся в глаза следы схватки, вернулся с трофеями к саням, немца уже уложили в сено и привязали веревкой к розвальням. Мюллер уже очнулся, но то ли еще не совсем понял, что произошло, то ли, наоборот, уже поняв, что сейчас лучше не рыпаться, лежал тихо и только вертел испуганными, поросячьего образца глазками и хлопал белесыми ресницами.

«„Язычок“! – размышлял про себя Юрка. – Как бы его в отряд переправить? Климыч небось на сахарок расщедрится! Ведь он наверняка больше про всю эту систему знает… Эх, если б на том берегу фрицев не было… Уж давно бы ушли! Ведь вся драка была на глазах, что называется… Никого в доте нет! А что, если сейчас уйти как-нибудь за проволоку?» Юрке стало немного страшно и одновременно весело, как в довоенное время, когда он затевал какое-нибудь баловство. «Проволока, дот – это все ерунда! – рассуждал Юрка. – Вот если там мины, то это плохо… А за спиралью Бруно наверняка мины! А может, еще и силки…» Силками Юрка именовал так называемые МЗП – малозаметные препятствия – проволочные петли-удавки, которые летом прячут в траве, а зимой – в снегу. Попади в них ногой – и застрянешь, а пока будешь выкарабкиваться – наступит каюк…

С того берега, где у воды все еще стоял бронетранспортер, долетело несколько автоматных очередей. Юрка подобрался поближе к выходу на лед, пригляделся. «Так, друг друга пугают!» – решил он. Офицер, стоявший у бронетранспортера и куривший сигарету, поманил пальцем солдата с радиостанцией за спиной и что-то ему приказал. Тот поднес ко рту микрофон и забубнил в него, должно быть, вызывал ушедшую в лес группу. Из леса долетело еще несколько автоматных очередей, и, как показалось Юрке, в кашляющий стрекот «шмайссеров» ворвался глуховатый низкий говорок «ППШ». «Кого же это они прищучили? – подумал Юрка. – Климыч сегодня никого на озеро посылать не хотел… Может, Сергеев кого-то послал?» Через секунду он услышал еще одну очередь из «ППШ», потом другую. И снова закашляли многочисленные «шмайссеры». И вдруг откуда-то издалека послышался нарастающий шелест летящей мины, постепенно переходящий в оглушающий свист. Бу-бух! – рванула мина совсем близко. М-я-а-у! – по-кошачьи мяукая, разлетелись осколки, срезая крупные ветки и кусты.

– М-м-м… – проскрежетала зубами Дуська, хватаясь за плечо. Серко дико, не по-обычному заржал, встал в оглоблях на дыбы, прянул в сторону, чуть не опрокинув сани, и вылетел на лед вместе с лежащим в санях Мюллером.

– Вожжи перебило! – прошептал Юрка, глядя на обрывок вожжей, которыми был привязан к кусту Серко.

Немцы у бронетранспортера уже увидели Серко, и выскакивать за ним на лед было нельзя. К тому же со свистом прилетела еще одна мина и грохнулась в лед. Столб воды и ледяного крошева взвился метра на три и обвалился с плеском и шумом. По льду защелкали мелкие и крупные ледышки. Серко рванул в галоп, тяжело трюхая по трескающейся ледяной поверхности. От попадания мины образовалась здоровенная полынья, во все стороны зазмеились трещины. «Пропадет коняка! – с тоской подумалось Юрке. – Провалится!» Серко несся как угорелый, но не поперек пролива, а вдоль, потому что там, на коренном берегу, слышалась стрельба и стоял бронетранспортер, чужой, немецкий, пахнущий вонючим синтетическим бензином из угля, а запаха этого Серко боялся как огня. Немцы, стоявшие у бронетранспортера, уже после первой мины кинулись в снег, поэтому им было не до лошади. Серко скрылся из виду, и Юрке стало как-то легче на душе, потому что мерина он очень любил, почти как человека. Если бы он провалился у Юрки на глазах, то мальчик не смог бы удержаться от плача… А так оставалась хоть какая-то надежда – может, проскочит. Черт уж с ним, с эсэсовцем-разгильдяем, пусть радуется, что не зарезали…

– О-о-ох… – услышал Юрка стон за спиной. Стонала Дуська, зажимая раненое плечо. Зоя подползла к ней и пыталась расстегнуть комбинезон. Еще одна мина грохнулась в лед, потом еще одна. «Кто же это лупит? Куда?! – сжимаясь в комочек при каждом новом свисте мины, думал Юрка. – А ведь так перекурочат они все кусты, и с того берега мы будем как на ладони. Эти свяжутся с теми, что на острове, – и нам амба с музыкой… Да уж и так, наверно, тревогу объявили… Наверняка уже в доте пулеметчики сидят, взяли проволоку на прицел».