Текст книги "Фартовое дело"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Глава X

Вернувшись в спецпомещение, Юрка и Дуська застали Зою в полудреме. Она уже еле-еле удерживалась от того, чтоб не заснуть. Ханнелора и Клава спали и сопели совершенно одинаково, точно были родными сестрами. Подальше от немки, отгороженные от нее столом, за которым сидела Зоя, на ковре лежали протертые и смазанные автоматы, пулеметы и пистолеты. Зоя не поленилась смазать и магазины для автоматов, сложив их отдельно, на полоске. Там же лежали и диски к «ДП», и коробки к немецким «MG». Ровненько, как солдатики, стояли немецкие гранаты с длинными ручками. Около гранат были положены ножи, бинокли, фонари и прочие мелочи. Продовольственные пайки были убраны в шкаф, кофе из всех фляг был перелит в одну кастрюлю, а шнапс – в пустой графин для воды, который Зоя обнаружила в комнате. В довершение всего Зоя подмела весь мусор, натоптанный валенками и унтами, выкинула грязные бинты и обрывки одежды.

– Ложись-ка ты спать, трудяга! – сказал Юрка Зое. – Смена кончилась, а ты прямо как Стаханов!

Зоя сонно кивнула, встала из-за стола и, едва доплетясь до дивана и улегшись на него, заснула. Юрка заботливо укутал ее шубой и сказал:

– Ты тоже ложись, Евдокия, прошлую ночь ведь всю не спала…

– А ты спал?

– Спал, конечно, часа четыре припух нормально… Ложись к Клавке, спокойной ночи тебе…

Дуська и правда здорово устала. Улегшись рядом с Клавой, она уснула немедленно. Юрка остался караулить.

Он проверил, плотно ли заперта дверь на кодовый замок, завинчен ли штурвальчик, положил на стол, где горела свечка, автомат с полным магазином и после этого уселся за стол так, чтобы немка была у него перед глазами. Эта ночь обещала быть холодной, ведь вчера какое-то тепло шло от горящих баков с топливом, а сегодня они уже не горели. На столе – это был письменный стол Ханнелоры – стоял маленький термометр-безделушка. Гном с длинной бородой тащит за спиной мешок, опираясь на палку. В эту самую палку и была вделана трубочка со спиртом, крашенным в красный цвет. Термометр этот показывал плюс восемь градусов. На улице, в смысле наверху, вряд ли было больше. Пар, выдыхаемый людьми, конденсировался на холодном бетонном потолке, и оттуда изредка срывались мелкие капельки. Трофейные немецкие часы на Юркиной руке показывали половину одиннадцатого. Выпив кружку немецкого эрзац-кофе с сахаром, Юрка почувствовал себя малость бодрее, хотя спать ему хотелось не меньше, чем Дуське. Силы у него были все-таки детские. Юрка понимал, что если он будет сидеть за столом и ничего не делать, то наверняка уснет. «Надо бы укрыть баб, а то простудятся, – подумал он, – Клавка и Дуська еще ничего, друг друга греют, а вот Зойка может застыть…» Он открыл гардероб Ханнелоры, поглядел. В нижнем отсеке лежало теплое стеганое одеяло из зеленого атласа, а пониже второе. «Ишь, корова, – подумал Юрка, – с удобствами на войну приперлась, все приданое с собой захватила…» Кроме одеял, имелась еще беличья шуба и кожаное форменное пальто с пристегивающейся к нему меховой подкладкой. Юрка накрыл одеялами Зою и Дуську, поверх имевшегося у Клавы одеяла набросил беличью шубу. Кожаное пальто он хотел было отдать Зое, но тут заворочалась немка. Во сне она сдвинула с себя Клавину дубленку и ежилась теперь, завернутая в махровое полотенце и купальный халат. Спеленутая шиной рука наискось скатила с груди Ханнелоры полотенце, и из раскрывшегося халата на Юрку глядела белая, гладкая грудь с большим красно-коричневым соском. Нога немки с перевязанным бедром тоже выползла из-под «одеяла», и Юрке было заметно, что под халатом на немке никакого белья нет… «Ишь, сисястая… – вспомнил Юрка одно из обиходных выражений Сашки Сидорова, – вдуть бы ей…» Но тут же смутился. Ведь тут, совсем рядом, была Дуська… Ему до сих пор еще слышался ее жаркий, упоительный любовный шепот. Такая женщина его, малого, полюбила – летчица! Это ведь и расскажи кому – не поверят! А он тут на немецкие телеса пялится! Нарочно ведь небось выставила, чтобы простудиться и помереть! Ну, шалишь, зараза! Юрка, стараясь не приглядываться к немкиным прелестям, запахнул на ней халат, завернул ее в махровое полотенце, потом накинул на верхнюю часть туловища кожаное пальто, а ноги укутал в Клавину дубленку.

– Спасибо, – сказала Ханнелора, приоткрывая глаза. – Как тебя зовут, мальчик? Юрий? Это прекрасно… В мое время так называли детей только в очень культурных семьях…

– А у нас все семьи культурные, – буркнул Юрка.

– О да! – сказала Ханнелора. Если у вас даже маленькие дети и женщины нецензурно ругаются, то ваша культура уже шагнула достаточно далеко.

– Зато у нас не фотографируются голышом с мужиками, – ответил Юрка, – как у вас.

– До Петра в России не было ни обнаженных скульптур, ни картин с изображением наготы, – сказала Ханнелора, – однако сейчас все это показывают публике. Я слышала, что Эрмитаж сохранили… Будет интересно поглядеть его, когда мы возьмем Петербург…

– Хрен вы его возьмете! – зло, но негромко, чтоб не разбудить спящих, сказал Юрка. – Полтора года в кольце держали – не могли взять, а теперь-то и вовсе не выйдет! Колечко-то наши пробили!

– Ну и что? – спокойно произнесла Ханнелора. – Это маленькая брешь, наши пушки по-прежнему расстреливают город, а население все так же дохнет от голода. Летом мы его снова захлопнем, вот увидишь… Юрий!

– Заткнись! – сказал Юрка. – Летом мы вас не меньше чем до Днепра отгоним. И вообще дрыхни! Живешь покуда – скажи спасибо.

– Я же не хочу жить, мне это невыгодно, – усмехнулась Ханнелора. – Я хочу, чтобы вы меня убили.

– Ничего, помучаешься… – брякнул Юрка. – Ваши теперь небось у райцентра, если еще пятки не смазали. Целый день с той стороны канонада, и все ближе… Так что на них не надейся. Они сегодня приезжали на грузовике да из миномета дорогу расстреляли, так что мы теперь, как Робинзон, на настоящем острове. Озеро растаяло – ни пройти ни проехать. Потом еще половодье будет – озеро вдвое шире станет и воды метра три подымется, до самой спирали вашей дойдет… Дороги развезет – на танке не проедешь. Понтоны не подвезут. А лодок на озере нет… Плоты придется ладить, топорами тюкать, а это дело заметное.

– Вот ты какой… – сказала Ханнелора с неподдельным изумлением, – ты, я смотрю, бывалый человек, анфант террибль!

– Чего? – спросил Юрка. – Какой инфантерист? Это у вас инфантеристы, а у нас – пехота…

– Ха-ха-ха! – тихонько засмеялась Ханнелора. – Адорабль!

– Сама дура! – бросил Юрка, и немка засмеялась еще раз. – Чего ржешь?!

– Пардон, миль пардон, мон шер! – отдуваясь от смеха, сказала Ханнелора. – «Анфант террибль» – это по-французски «ужасное дитя». А ты, как видно, учил в школе немецкий?

– В жизни бы не учил, – прошипел Юрка, – только из-за войны… Я в школе еще и не начинал немецкий учить, я вообще вон скоро два года как не учусь… Немецкий – это для дела: «Цурюк! Ваффен хинлеген! Хенде хох! Нидер! Ауф! Панцер, флюгцойг, каноне, машиненгевер, машиненпистоле».

– Иностранные языки надо знать, дружок! – сказала Ханнелора. – Как говорил уважаемый вами еврей Карл Маркс, они являются оружием в жизненной борьбе…

– А ты что, Маркса читала? – спросил Юрка.

– И Энгельса тоже. Между прочим, Энгельс в свое время терпеть не мог Россию. Многие его выражения очень импонировали фюреру. Кое-что я помню наизусть: «Нация, которая может выставить максимум двадцать-тридцать тысяч человек, не может иметь голоса»… Это он о Польше. Прекрасно сказано! Это из письма Марксу в Лондон двадцать третьего мая тысяча восемьсот пятьдесят первого года. Или вот образец его рассуждений о России: «Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку. Несмотря на свою подлость и славянскую грязь, господство России играет цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар»… Письмо было издано еще в тринадцатом году, еще до Первой мировой войны, в Штутгарте.

– Врешь ты все! – воскликнул Юрка. – Фашисты их в огонь бросали и жгли! Книги, конечно…

– Это штурмовики, они тупые и некультурные лавочники. В Петербурге их называли черносотенцами, а в Москве – охотнорядцами. Все их идеи не поднимаются выше пива, сосисок с капустой и толстой Гретхен с вот таким бюстом. Это человеческий материал, на котором должен возрасти сверхчеловек, тебе это, конечно, не понять… Ты сколько лет учился в школе?

– Четыре года, – буркнул Юрка, – вы, сволочи, помешали, немцы!

– Да, тогда ты еще ничего не понимаешь… Для тебя война – это игра… Отчаянная, опасная, но всего лишь игра… Когда мне было семь лет, я мечтала уехать на фронт и лечить русских солдатиков, которых поранили немцы! Хотя при всем этом я не переставала чувствовать себя немкой. Из-за вас, большевиков, я не успела стать смолянкой. Батюшка хотел отдать меня в Смольный институт… Тот самый, где большевики устроили свой штаб… А ведь еще в пятнадцатом году он привозил меня туда и показывал: «Вот здесь ты будешь учиться, Аннушка!» Как это противно, когда не сбываются мечты…

– Противно? – сказал Юрка. – Значит, ты окончила бы Смольный институт, стала бы баронессой или там графиней, а мой батька должен был батрачить как батрачил? Он тогда мечтал всего-навсего на приказчика в городе выучиться! Я уж и не знаю, что это такое за должность… А после революции он летчиком стал, офицером, можно сказать по-вашему…

– Значит, твой отец летчик? – довольно равнодушно отреагировала Ханнелора. – Офицер… Где же он сейчас?

– На фронте воюет, долбает вас с воздуха! – зло и весело ответил Юрка. – Может, уже и полковник…

– Полковник… – задумчиво рассматривая Юрку, произнесла Ханнелора. – Во время Гражданской войны из России в Германию изредка приезжали беженцы, дети полковников, генералов. Они были плохо одеты, может быть, даже хуже, чем ты сейчас, но они были образованны, знали иностранные языки, они никогда не позволили бы себе сказать при женщине неприличное слово…

– Надоела ты с этими разговорами… – плюнул Юрка. – Все равно мы вас, фашистов, расшибем, и духу вашего вонючего тут не будет. И в Германию придем, разочтемся!

– Да… – приглядываясь к мечущим молнии Юркиным глазам, сказала Ханнелора. – Если вы туда придете…

– Придем! – уверенно сказал Юрка. – Не мы, так другие…

– И вы будете расстреливать немцев, жечь дома, топить детей и насиловать женщин?

– Отплатим, – сказал Юрка, – за все сосчитаемся! Товарища Тельмана из тюрьмы выпустим, других коммунистов. Социал-предателей перевоспитаем, а кого надо, если он и так честный рабочий, – сразу отпустим… А фашистов к стенке всех поголовно.

– За список национал-социалистов голосовало большинство немцев. Гитлера выбрал народ…

– Знаем, – насмешливо заявил Юрка, – голосования всякие буржуйские… Там надули, там подкупили, там запугали… Если б тогда коммунисты с социал-демократами у вас объединились в Народный фронт, как у французов, так и не прошли бы ваши гитлеры…

– Откуда ты это знаешь? – удивилась Ханнелора. – Тебе же тогда трех лет не было?!

– Да это у нас комиссар объяснял, еще в позапрошлом году. Дед Андрей его спросил, когда в Германии пролетариат поднимется, а комиссар сказал, что в настоящее время пролетариат идейно расколот и в значительной степени одурманен демагогией…

– Господи… – воскликнула Ханнелора. – Какая наивность! Пролетарий продает рабочие руки… Слышал такое сочетание слов? Между прочим, вполне марксистское. Продает! Получает деньги, копит их, и главная его цель – получить побольше денег, а вовсе не социализм. Он работает ради того, чтобы суметь открыть собственное дело, вот зачем! А вы, большевики, украли эту мечту, уничтожили ее и заменили какой-то еврейской утопией о коммунистическом рае, где всего у всех будет поровну: у гения и у кретина, у недоразвитого негритоса и у белого европейца…

– Нечего тут агитировать! – сказал Юрка в сердцах. – Вот так небось и своим рабочим мозги забили… Вон Пушкин на четверть негром был, а что же он – недоразвитый? А его прадед вовсе черный, а как прославился! А царь Николашка был немец больше чем наполовину – и дурак!

– О, да ты сведущий человек! – усмехнулась Ханнелора. – Это ты помнишь с четвертого класса? Я смотрю, что ты ненавидишь немцев даже больше, чем следует правоверному марксисту… Так ненавидели немцев лабазники, которые в четырнадцатом году разгромили германское посольство в Петербурге…

– Лабазников и кулаков мы уж давно ликвидировали… – сказал Юрка. – А коммунистов немецких я как братьев люблю!

– Ну хорошо, значит, всех немцев, кроме коммунистов, ты решил истребить?

– Почему? – возмутился Юрка. – Ты не передергивай! Фашистов! Фашистов истребить надо. Что от вас, польза нам какая-то была?!

– Если строго говорить, была России от немцев польза. Кто первым из русских обошел вокруг света? Крузенштерн! Кто открыл Антарктиду? Беллингсгаузен! Кто исследовал моря в тех местах, где проходит ваш знаменитый Севморпуть? Литке и Врангель! Кто написал самые известные комедии восемнадцатого века в России? Фон Визин! Кто построил укрепления Севастополя в Крымскую кампанию? Тотлебен! Кто был одним из героев тысяча восемьсот двенадцатого года? Фигнер! Кто сменил Кутузова в тысяча восемьсот тринадцатом году? Витгенштейн! Кто, наконец, был руководителем челюскинцев? Шмидт! Кто поднял в пятом году бунт в Севастополе? Другой Шмидт! Кто написал «Последний день Помпеи»? Карл Брюллов! – Ханнелора сыпала немецкими фамилиями, как из дырявого мешка. Юрка даже опешил.

– Да у твоего Пушкина любимого были два лучших друга: Дельвиг и Кюхельбекер! – еще раз ударила Ханнелора и посмотрела на Юрку с презрением, как на существо низшей расы. «Пристрелит! – мелькнула у нее торжествующая мысль. – Конец всем мукам! Боже пресвятый, не оставь рабу твою, болярыню Анну!»

– Я же тебе, дуре, – с неожиданным спокойствием ответил Юрка, – говорил, что немцев ненавижу только фашистских, а другие пусть себе живут… если я буду в бою думать, что на меня с автоматом бежит Шуман или там Гёте, так и воевать нельзя…

– Ты что, читал Гёте?

– Не… – сказал Юрка, – но комиссар нам один документ читал, где говорилось, что Германия дала миру не только Гитлера и Геринга, но и Бетховена, Баха, Гегеля, Гёте, Шиллера, Шумана и еще кого-то…

– А чье вот это стихотворение? «Горные вершины спят во тьме ночной…»

– Лермонтова…

– А это, между прочим, перевод стихотворения Гёте «Ночная песнь странника», написанного еще в тысяча семьсот восьмидесятом году, за тридцать четыре года до рождения великого русского поэта, правда, шотландца по происхождению…

– Так ты что, у нас и Лермонтова забрать хочешь? – прорычал Юрка.

– А у вас нет ничего своего, – издевалась Ханнелора. – Вы не нация, а совокупность наций, самых разных: германцев, иранцев, финнов, тюрков… Вы Иваны, не помнящие родства! Ваше государство основано викингами, варягами, то есть северогерманцами. Ваши обычаи – смесь скифской дикости, восточной деспотии и германского порядка…

Шума от этой дискуссии было много. Должно быть, Дуська давно к ней прислушивалась, но вмешаться решила только сейчас.

– Значит, мы, по-твоему, черт-те кто? – спросила она очень сурово, даже угрожающе.

– Нет, вы – русские… – Ханнелора захотела раздразнить и Дуську. – Россия смешала и русифицировала массу племен. Где ясы, касоги, половцы, печенеги, хазары, дулебы, меря, весь, обры, древляне, поляне, северяне, кривичи, вятичи, чудь белоглазая? Есть ли сейчас хоть один человек в вашей сверхмногонациональной державе, который писал бы в графе «национальность» – печенег? Нет, сто процентов гарантии! Уважаемый вами Фридрих Энгельс писал, что Россия славится умением русифицировать немцев и евреев. Даже у евреев в России отрастают славянские скулы…

– Что же ваш фюрер не побоялся в Россию лезть, а то вдруг скулы вырастут! – хмыкнула Дуська.

– А у него они и так увеличились, когда ему по морде надавали… – заметила Клава, которая тоже проснулась.

– Фюрер, – спокойно сказала Ханнелора, – такой же человек, как и все. В Германии все это знают, но убеждают себя в том, что он гений, потому что иначе будет не на что надеяться! Война между нами и вами – его фатальная ошибка.

– Если б ты так в сорок первом думала, – прищурилась Клава, – когда вы под Москвой стояли и Кремль в бинокли разглядывали… Или в прошлом году, когда на Сталинград перли… Или, может, скажешь, что думала?

– Я не буду лгать, я так не думала. Потому что тогда еще не было таких потерь. У нас еще есть шанс выиграть войну, тотальная мобилизация, новое оружие… Но ошибка, которую допустил фюрер, теперь несомненна: наша победа будет слишком дорого стоить. Мы не сможем, по крайней мере, лет десять вести крупные наступательные кампании. Кроме того, мы не сможем использовать ваши людские ресурсы…

– Ох, и дура ты все-таки! – вздохнула Клава.

– Нет, я не дура! – возразила Ханнелора. – Британцы сумели обмануть фюрера, представить дело так, что он решил, будто захват каких-то жалких островов обойдется для Германии дороже, чем война с Россией. Между тем ему надо было сделать все, чтобы мы были союзниками. Во время финской войны надо было решительно взять сторону России, признать права России на возвращение территории… Да что говорить!.. Мы еще и Первую мировую войну могли бы вести вместе, если бы не два идиота – Вильгельм и Николай Вторые. И всей этой вашей революции не было бы и в помине… На кой черт нужно было сталкиваться лбами людям, которые, в сущности, оба были немцами?

– Да, занятно придумала! – Клава даже улыбнулась. – Насчет Первой мировой я не знаю… Может, и правда, что просто по случайности два волка в одной упряжке не оказались… А вот уж насчет этой – шалишь! У вас коммунистов и до войны казнили, сажали, избивали… Как же бы мы с такими людьми, которые кровью по локоть залиты, вместе пошли? Пусть против капиталистов, но вместе с теми, кто коммунистов убивает, идти нельзя. Не по-пролетарски получится.

– Ох, этот пролетарский интернационализм! – иронически усмехнулась Ханнелора. – Немцы все сплошь лабазники, а все германские рабочие упрятаны в тюрьму! Вы так рассуждаете? А между тем в нашей партии процент рабочих от станка, возможно, даже больше, чем в вашей!

– Рвачами вы своих рабочих сделали! – сказала Клава. – Мы таких повывели, а у вас социал-предатели их воспитали. Зарплата высокая – гут! Работа – есть! Грабить – пожалуйста! А буржуй по-прежнему сидит и деньгу гребет! Других – грабить, своих – подкармливать – вот весь национал-социализм!

– Хайль Гитлер! – осатанело выкрикнула Ханнелора.

– Не выпросишь, не убью, – сказал Юрка, совсем успокоившись. – Легкой смерти не дождешься… В тебе-то, заразе, русского больше, чем немецкого! Это ты не нашу войну воюешь, а Гражданскую довоевываешь, думаешь переиграть? Не выйдет, не такие пробовали… Думаешь, если ваши Ленинград забрали бы, так ты бы в свой особняк обратно въехала? Примазаться ты к фрицам решила, вот что… Откреститься, как будто ты нерусская… Вон, Зоя рассказывала, был один тип, предатель, который на Россию польских панов привел… Так знаешь, чем он кончил?

– Знаю, – ответила Ханнелора, – зарядили в пушку и выстрелили в западном направлении… Григорий Отрепьев – это моя слабость. Но я не хочу сесть в Москве царицей, хотя у нас в роду найдутся династические связи и с Романовыми, и даже с более древними Рюриковичами. Я хочу только одного – свержения большевиков, возвращения России на европейский путь под эгидой Германии.

– Нет уж, – сказал Юрка, – нам ни эгиды, ни ига, ни ярма на шею не наденешь! Мы – русские, а ты —… тьфу!

Ханнелора уснула, а Юрка, разглядывая ножи, думал о том, что, кроме мата и окриков, ничегошеньки он против немки не смог. Вот был бы он в Германии, когда фашисты еще не были у власти, и тоже, глядишь, прошляпил бы, как тамошние рабочие лидеры… А почему? Потому что у него четыре класса, а у фрицевки небось университет за плечами… Маркса читала… Пионер Юрка Белкин Маркса не читал, даже Ленина не читал, а вот эта фашистка читала… Вот она и кроет! Поймай ее, попробуй, если она вон наизусть шпарит… А немцев, оказывается, сколько в России было! В семилетнем возрасте Юрка еще играл в челюскинцев и был Шмидтом, не задумываясь, что Шмидт – немец. И про лейтенанта Шмидта Юрка тоже слыхал, у них даже выступал в школе один матрос-очаковец, партизан Гражданской войны. А сколько еще фамилий! И никого из них Юрка не знает… Или не помнит… Эх, скорей бы раскрошить этих гадов ползучих! Тогда бы Юрка в учебу и руками вцепился… вроде как в Дуську! Наверно, много читать нужно… Ух как Юрка читать не любил! А ведь было что. Они с собой из городка в городок целый книжный шкаф возили… Только в последний раз не смогли увезти… Мать только штук десять взяла: Пушкина, Горького, Толстого, Тургенева и Лермонтова, однотомные-двухтомные. Да и те пропали, когда поезд разбомбило. Нет, надо учиться! Учиться, учиться и еще раз учиться, как говорил Ленин. Только вот сколько война продлится? Год? Мало… Десять лет? Много… Уж очень много! Если еще десять лет воевать, так, пожалуй, и учиться опоздаешь… Сколько же ему тогда будет, в 1953 году? Двадцать три! Тут уж работать надо, а не учиться… Нет! Десять лет – это долго, надо гитлеровцев раньше перещелкать! Хоть лет пять… Даже лучше два с половиной года…

…Юрка клюнул носом и попытался сбросить дремоту. Часы показывали уже пятый час утра…