Текст книги "Вид с холма (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

Кое-кто из оркестрантов Лундстрема подрабатывал – «лабал, подхалтуривал» на разных точках: в ресторане «Татарстан» и в кинотеатрах перед фильмами или на открытой эстраде в Парке Горького. От дяди Вити мы всегда знали, где играет тот или иной музыкант, и старались не пропускать ни одного выступления.

Автостанция

Станция технического обслуживания машин находилась в Лесном тупике. Лесном! Там не росло ни одного дерева. Впрочем, и я жил на Светлом проулке, где не было ни одного фонаря. Наверно, эти названия давали в насмешку.

Лесной был тупичок тот еще! Щель, а не проезд – катил грузовик «ЗИС», так народ на стены домов лез. Только грузовики появлялись редко – с ночи тупик заполняли машины частников.

А какие на станции красовались объявления! «Сегодня собрание. Повестка дня очень интересная». Или на двери кладовщика дяди Вани: «Пошел малость прогуляться по случаю праздника. Щас вернусь».

Все разговоры у дяди Вани винно-водочные:

– Вчера с этим вмазал, позавчера с тем заторчал. Да еще водочку залакировали пивком. Малость размагнитились, мешанина получилась. Так ведь праздник, надо расслабиться, – объясняет и называет какой-нибудь церковный, в честь какого-нибудь святого.

Я-то его сразу раскусил – он эти праздники выдумывал. Позднее он подтвердил:

– Если я с утра стакан не приму, я не человек.

Как-то вижу, он лежит у забора и дымится. Думаю, горит, подхожу, а он глаза налил, уже на кочерге и покуривает с выражением дурацкого торжества.

– Дернул малость по случаю Богородицы, – говорит, – да и просифонило вчера что-то. Прихворнул малость. Там как, в мастерской, клиентура есть? Чеши, поспрашай. Может, чего забашляем на пузырек. Подремонтироваться надо!

Дядя Ваня выпивоха и простак, слыл добряком, как большинство поддавальщиков. На работу шел в унылой задумчивости – уже засадил соточку. Придет, стрельнет пару рублей, снова поддает. Он сидел на сдельщине, и, как алкашу, ему выписывали под расчет больше, чем непьющему сменщику – «раз пьет, ему деньги нужны, а непьющие жмоты, им и нормы хватит», – говорил начальник.

В основном дядя Ваня выпивал с Никанорычем, тихим рукастым слесарем, который, в отличие от неженатого кладовщика, имел многодетную семью. После работы дядя Ваня и Никанорыч устраивались в каптерке и распивали бутылку «каленвала». Не раз жена Никанорыча жаловалась на мужа начальнику станции; тот делал слесарю (а заодно и кладовщику) вялый втык, и на некоторое время собутыльники завязывали с выпивками. Я был свидетелем, как на станцию пришла младшая дочь Никанорыча, десятилетняя девчушка, и при отце и клиентах устроила дяде Ване взбучку:

– Дядя Ваня, зачем вы папе наливаете водку?! Он приходит домой пьяный, ругается с мамой…

– Хм, наливаете! – забеспокоился кладовщик. – Сказала тоже! Он что, маленький?! Я что, ему в рот наливаю? Ишь ты какая!..

Никанорыч возился с какой-то жестянкой и, слушая этот разговор, только сопел; потом тихо пробормотал:

– Иди, дочка, домой, иди… сегодня не буду… обещаю…

И правда, в тот день даже не пригубил, но потом снова втянулся в это дело.

На станцию мы гнали как очумелые, за опоздание начальник мог и взгреть. Потом хоть час прохлаждайся, но в восемь будь на месте. А вдруг комиссия?! И план должен быть на сто один процент – для премии. Сто два не обязательно, но сто один, как хочешь, выжми. Не выжмешь – начальник натянет, ну а на тебя злобно осклабится и не премиальные, а кукиш даст. А план у нас рос из месяца в месяц. Раз выполняли, значит, можем и перевыполнить. А тут еще качество ввернули. Ну как можно давать качество, когда и так-то еле успевали прикручивать. По двадцать машин в день пропускали, а они все перли.

– Собственников много развелось, все богатые, черти, стали, – говорил мой напарник Вадька. – Само собой, некогда особенно крутить-вертеть, подкрепил – и спускай подъемник. Клиент еще приедет, куда он денется?! У них время полно и работка не пыльная.

На станцию меня пристроил Вадька.

– Не будь дундуком. У нас хорошую деньгу зашибить можно, – говорил он. – Слесарь по автоделу – специальность клевая. В натуре, – и дальше, подогревая мой интерес: – Сам знаешь, ко мне директора магазинов на дом привозят продукты. Другого бы не звал, но ты неплохой малый. Обмозгуй! Только не тяни, пока есть место. Волокешь? Если соберешься, дай знать.

В то время я уже заканчивал техникум. С деньгами у нас было туговато, и, когда я объявил матери, что решил бросить учебу и устроиться на работу, она не стала меня переубеждать. Конечно, она хотела дать мне хорошее образование, но предстоящие реальные доходы перевесили сомнительные заработки будущего. В общем, я ухватился за Вадькину сумасшедшую идею и стал у него подручным.

Надо сказать, наша станция была одной из первых в городе. Ее создали при номерном заводе. Своих машин на заводе было мало, и руководство предприятия сделало широкий жест: разрешило использовать мастерские для частников. До этого частники ремонтировались в гаражах – кто как устроится, и вдруг такое! Естественно, на станцию повалил народ не только из города, но и из ближайших областей. Позднее открылась еще одна станция; так что, в смысле обслуги, мы прочно удерживали первенство среди поволжских городов.

Кстати, и бензоколонки у нас появились раньше других. До них на заправках стояли железные бочки и горючее вначале наливали в мензуру или в лейку с делениями, из них – в канистры. А потом появились колонки со шлангами.

Каждое утро мы с Вадькой вбегали на станцию и сразу в каптерку – покемарить полчасика после ночных похождений.

– Работа не медведь, в лес не убежит, – с невообразимым нахальством подмигивал мне Вадька, заваливаясь на боковую.

Иногда удавалось храпануть и часок, но все равно казалось – только прикорнули. Просыпались от грохота, думали – грабители, война началась. Это грудью ломился сторожевой пес Буран. И как это у него, черта, получалось? Говорили, он и звонить умел. Насчет этого не знаю, а вот около сотни слов он понимал четко.

– Ты поначалу не шебурши, не зарывайся, – натаскивал меня Вадька. – Поосмотрись, оклемайся, потом втянешься и дуй. Здесь горячка не нужна, все надо делать с толком… Сачкуй, но делай вид, что работаешь. Начальство зашло – потрудись, но особенно не уродуйся, хребет не гни. Покажи, что технику уважаешь. Они показуху любят. Ну да по ходу дела сориентируешься.

Каждое утро на станцию катили «Победы», «Эмки», разные трофейные. По тому, как въезжали клиенты, сразу можно было определить – грамотный водитель или козел. Почерк водителя в тормозах. Услышал душераздирающий визг тормозов – все, «козел» точно, «козлы» педаль тормоза любят больше всего. Да что там тормоза! Только откроет дверь, чтоб влезть в машину – уже все ясно.

Чаще всего водители приезжали растерянные – чуть где застучит, тупо глазели, думали «керосинке» кранты. Ничего не секли, лопухи! Вадька, к примеру, сразу, без осечки, по физиономии водителя определял, сколько с него можно содрать.

– У частников, – вещал он, – крупы полно. Ну скажи, честным трудом можно три куска заработать? Отвечу – можно. Если рубать, как верблюд, раз в месяц. И уж не позволять себе еще чего. Гнилые заходы! То, что мы здесь чирикаем – чепуха. Есть шустряки, ворочают ого как! Гребут все, что плохо лежит, и башляют, у них не заржавеет.

Въедет клиент на подъемник.

– Что с агрегатом? – бросит Вадька.

А тот вякнет что-нибудь такое: «Движок, мол, стучит».

Вадька послушает для приличия с минуту и сразу:

– Гнилые мысли! Не дроби! В голове у тебя стучит. Горшки работают как надо. – И с невероятным пижонством хлопнет клиента по плечу. – А вот мосток перебрать не мешало б. Трухлянка, а не мосток.

– Ты что, шеф! Он новый, в прошлом году только ставили.

– Не лепи! Что ж, что новый, а металл не устает?

– Так ведь почти не ездил.

– Не знаю, выработка налицо. Смотри, как люфтует. Дело, конечно, твое. Можешь не менять. Мое дело предложить, твое – согласиться. Хочешь гробануться – пожалуйста.

Клиент поохает, покрякает, взвесит стоимость моста и своей жизни – и согласится. А куда денешься? Всем жить хочется.

Вадька выписывал новые детали, получал их на складе у дяди Вани, клал в стол. «Козлу» клепал детали с другой машины, а на ту машину – детали «козла». Ясное дело, получал деньги и со второго клиента. Тоже за ремонт моста.

– Так вот и набираются детальки, – хвастливо пояснил мне Вадька. – В магазины-то запчасти не выбрасывают, а на черном рынке всегда есть. Волокешь? Так и свою тачку ремонтирую. Без дураков. Достал разбитый кузов, жестянщики его выпрямили, маляры покрасили. Только так. А как ты думал? А попробуй не покрась! Завтра придет ко мне за гайками, я – во-о дам. В натуре.

Три месяца я работал с Вадькой на пару, потом он кое-что стал доверять мне одному.

Первый мой клиент был какой-то директор, хлипкий хмырь с коричневой кожей. Он въехал на «доджике», который когда-то получали по лендлизу.

– У него написана регулировка клапанов, – бросил Вадька, – подтяни немного, перебьется, да возьми трояк и поморщись, чтоб в следующий раз кончал гнилые заходы, гнал пятерку, скажи: «За трояк мы только ворота открываем». Или вот что. Сейчас постой…

– Сам понимаешь, – обратился он к клиенту. – Можно сделать на совесть, а можно тухлое дело. Кумекай!

– Я отблагодарю.

– Тогда вот, здесь без бутылки не разберешься. Пустяковое поручение – сшастай в магазин.

Клиент притащил бутылку «Солнцедара», и я, работая под Вадьку, небрежно ему бросил:

– Говорите… Говоришь, барахлят клапана? Пошли покопаемся. Щас все сделаем.

«С ними только на „ты“ – поучал Вадька. – Хоть академик. Ты ему нужен, а не он тебе, понял?»

Я немного подтянул гайки.

– Ну вот, теперь в норме, заводите. Заводи… Вот теперь нормально пошептывают.

– Да, как надо, – заулыбался «козел».

Следующий у меня был клиент чистоплюй, из тех, что целыми днями лижут свои колымаги и говорят о них как о невестах. Этот тип, какой-то журналист, прожужжал мне все уши. Я менял в его «виллисе» пальцы на тягах (по наряду), а он протирал свою машинешку, сдувал с нее пылинки и свирепо вздыхал:

– Ну и станция у вас! Начальник спрашивает: «Что не работает?». Я говорю: «Не знаю, что-то с рулем». А он мне сразу: «Диагностику не ставим. Пойдите, разберитесь, потом приезжайте!». Как же так? Ну, а если больной придет к врачу, а тот скажет: «Разберитесь, что болит, потом приходите». Безобразие! Сфера обслуживания называется! «И консультаций бесплатно не даем», – говорят… Всех нужно упрашивать. А он еще наорет на тебя, считает, что делает тебе одолжение.

Собрал я тяги, закурил и с видом знатока бросаю:

– Движок-то у тебя хреново фурычит. Не мешало б карбюратор поменять. Четко.

– Никто ничего не говорил.

– Я говорю… (дальше я шпарил точь-в-точь как Вадька) – Хочешь вообще движок запороть, пожалуйста… Жмотничаешь на десятку раскошелиться, потом два куска заплатишь.

– Нет, уж если надо, то конечно. Только мастер слушал, говорил: «Все нормально».

– Мастер! Ему-то что, не свое, не жалко. Сбагрил быстренько, галку в наряде поставил для наглядности и порядок. Я советую, а там как знаешь. Не мне ездить, тебе.

Короче, поставил я ему старенький карбюратор, а его положил в ящик про запас… Двадцать рубликов как-никак.

Тяжеловато мне далась эта игра. Как-то чувствовал себя погано. В обед поплакался Вадьке, а он прямо захохотал, удивляясь моему тупоумию:

– Не возникай! О ком печешься-то? Перебьется. Да у частников работенка не бей лежачего. Гнилые заходы! Знаешь, в натуре, чем больше на станцию привозят раскуроченных агрегатов, тем больше я радуюсь. Так им и надо. А то расплясались! А трудящиеся на них пашут. В шахты бы их всех чохом! Железно!

Дальше у меня пошло все, как положено: суетился, полоскал мозги «козлам»… Конечно, не каждого клиента можно было облапошить. Попадались жуки те еще, над каждой копейкой тряслись.

Но это все поигрульки. Раза два в неделю мы вкалывали как бульдозеры, на износ – какому-нибудь тузу капремонт без передыха сандалили, а в конце месяца работы бывало совсем невпроворот. Уставали зверски, не успевали отмываться соляркой – в транспорте народ шарахался.

Разок-другой занимались «полуночной» работенкой: вечером, когда уходило начальство, давали трояк сторожу, он открывал ворота и пропускал машины клиентов. Мы загоняли их в боксы и горбатились до утра. И нам заработок, и клиент не в обиде – без очереди и работа добротная, на совесть.

А бывали дни, когда с утра кемарили, часок раскачивались, потом до обеда вкалывали, а после обеда сплошные перекуры. То и дело подходил мастер Василь Петрович:

– А ну, кончай перекур, «система»! Да пошли мне подсобите малость.

Петрович все корчил из себя строгого начальника, но это у него плохо получалось – все видели его мягкосердечие. У него была сильная привязанность к технике, в каждой детали как бы видел душу; относился к ней нежно, уважительно, называл ласково: «колесико, капотик». И все крепил добротно, надежно (понятно, стабильность мастеров – решающий фактор; молодые могут что-то выдать, но могут и напортачить). Нас с Вадькой Петрович звал «система», а мы его меж собой беззлобно – «Очкарик» (он носил очки).

– Кончай разводить курево, – тянул Очкарик. – Я железный человек, шутить не люблю. Мне, понимаете, бездельников не надо… Перед вами тут работали одни, шутники с левой резьбой: только и знали языками чесать да за девицами ухлестывать. Бывало, появится на станции какая цаца, сразу работу побоку. Я с ними прям измучился. И нельзя сказать, что дуралеями были. Врать не буду. Если по-честному, руки золотые имели и соображали, что к чему… Дело знали досконально, сильные по знанию пареньки были, все делали с умом, работали не варварски, а рассудительно, как хирурги. Даже в побочных вещах разбирались, про ковкость и плавление понятие имели… Но вот заклинило их на девицах. Прям доконали меня… Пять лет работали бок о бок и все удивлялись, как я их терплю. Но раз я сказал: «Все! Баста! Хватит с ними церемониться!». На своем веку я сотню выгнал таких лоботрясов, как вы, целую сотню, не меньше. С места не сойти!..

Эту легенду он заливал каждый день. Мы-то знали, в мастерской до Вадьки работало двое, и оба уволились по «собственному желанию», но Очкарик все продолжал сыпать угрозы:

– И вас вышибу… обоих… Я слов на ветер не бросаю!..

Очкарик был толстяк каких мало.

– Живот у мужчины, – говорил, – морская грудь. И гордость жены.

Ему перевалило за шестьдесят, он работал в мастерской со дня основания; он старел и мастерская приходила в негодность. Пока я там кантовался, в ней раз пять обваливалась крыша, а стены так и дрожали, когда запускали какой-нибудь двигатель. Очкарик говорил:

– Когда дам дуба, мастерская тоже рухнет. Вспомните мои слова.

Кстати, его слова были скупые, плотные, емкие – прямо кирпичик к кирпичику – скажет так скажет: неожиданно, хлестко, метко; даже от частого употребления его слова не затерались. Да и вообще все достоинства Очкарика были какие-то цельные.

Его жена служила в нашей конторе кассиром. Иногда при всех отчитывала мастера за то, что накануне вернулся навеселе. Она его песочит, а он знай себе напевает что-то, только немного покраснеет. Вадька мне подмигивал:

– Ничего, дома ее прищучит!

На следующий день она и правда приходила тише воды.

– Прошел слушок – они спаялись с шестилетнего возраста, – говорил Вадька. – Очкарик и сам это признал, будто бы еще в детском саду ее в углах тискал.

Как-то после обеда Очкарик кивнул на кассу с горьким презрением:

– Я всю жизнь прожил с этой грубой бабой, но всегда мечтал о нежной женщине и о домишке на природе. Под старость тянет к земле, к цветам, травам, зверью. Такой расклад… Вам, «система», этого не понять. Разве объяснишь парням в цветущем возрасте, что такое старость.

В другой раз после работы мы с Вадькой вышли за ворота станции и стали пялиться на девчонок из соседней общаги. К нам подошел Очкарик и вдруг молодцевато, словно сбросил десяток лет и находится в расцвете сил, разоткровенничался:

– Когда я был вроде вас, тоже на девиц засматривался. А то и давал «левака». Всего изведал… Бывало, сидишь так дома – все путем: комната чистая, жена в кресле вяжет. Лежу себе, понимаете, читаю книжку, вдруг вижу: дружок с девицами гуляет, и сразу, верите, комната кажется тесной, и жена злодейкой, и книжка неинтересной. Дашь тягу, домой вернешься как побитый пес. «Эх, – думаешь, – дома-то как здорово!» А раз, понимаете, влип. Вернулся, жена начала скандалить. Целый год скандалила. Долго я грозился уйти – все не мог решиться, но ведь я – железный человек. Шутить не люблю… Раз пошел за сигаретами и не вернулся. Клянусь. Завел себе новую деваху. Слышал, и она кого-то на стороне подцепила, понимаете. Строгача, конечно, словил по партийной линии… Ну вот, сошлись мы через три года да ревновать к этим годам стали, понимаете? В общем, я всю жизнь делал ошибки: женился не на той, по ошибке стал слесарем… Ну ладно, хватит горло драть. Разбежались по домам, а завтра всем как штык, не опаздывать. Вы ж меня знаете, я в этих делах не шучу.

Жена Очкарика частенько его пилила:

– Чем шляться по стадионам после работы, занялся бы делом, выхлопотал участок. Сколько лет уже обещаешь построить дачу. Хотя бы времянку какую поставил. Член профкома и без участка, где это видано?

А Очкарик все подкручивал гайки, напевал.

– Они жить не могут друг без друга, – говорил Вадька.

Ну, а наш начальник Петр Иванович был мужик что надо – сверкающий вставными зубами, массивный верзила с прямой спиной, туша килограммов под сто. Лицо хитрое, глаза выпученные, не глаза, а линзы: все видел, все знал. А сачок – таких поискать.

Как-то всю нашу станцию послали на картошку в совхоз. Только явились, Петр Иванович сразу в район к первому секретарю:

– Дело пустяковое – надо три машины!

Выделили. В первое утро, не вставая с постели, он дал команду:

– Вы выезжайте на двух машинах. У меня что-то живот болит!

И на другой день болит, и на третий. Я чувствую, он темнит, и как-то утром брякнул:

– И у меня болит.

Он лежит демонстративно, с великой печалью, и я лежу. Все уехали, он метнул взгляд в окно, подмигнул мне:

– Ну как, прошел?

– А у вас?

– Давно. Давай вставай. Здорово ты меня с животом раскусил. На-ка пропусти пятьдесят грамм для согрева, восстанови пульс, да и деру отсюда… Никому не нужно здесь наше присутствие, толку от нас немного. Прикинь, а?!

Приехали мы на машине к пристани (деревня стояла на берегу Волги); подошел пароход, все выходят, объявляют: «Дальше не пойдет!». Мы заходим в кают-компанию, а там икра, коньяк…

– Ну, как живот? – подмигнул мне Петр Иванович. – Капитан-то мой кореш, прикинь, а?! Хочешь жить – умей вертеться… Кстати, как у тебя с деньгами? Смотри, а то подкину до получки.

Через год Петра Ивановича турнули из нашей шарашки, но он быстро устроился директором съемочной группы. Он напоминал локомотив, никогда не теряющий обороты. Как-то его встречаю – шествует при полном параде, обрюзгший, отяжелевший.

– Церковников снимаю, – говорит с несокрушимым спокойствием. – Тихая работенка, и никаких смет. Прикинь, а?! Сколько скажу, столько и отстегивают. И не вякают, а там у вас какие-то бумажки. Полыхаешь! Осточертело! Чего призывать, драть глотку?! Людям надо деньги платить; тогда и работа пойдет, и колымить не будут… А здесь спокойно. Дал команду, и все! Надо уметь жить. Шире смотреть на вещи. Ну и само собой, иметь рычаги. Прикинь!

С тех пор для меня два Петра: Петр Первый и Петр Иванович.

А турнули его из нашей конторы вот за что: как-то осенью прикатил на станцию фургон с какими-то чурками без накладных. Стоял фургон месяц, два. Петр Иванович и скомандовал:

– Вываливайте во двор!

Мы и перекидали их к забору. А зимой звонок из «Большого дома»: «У вас фургон с медными слитками, сейчас за ними приедет машина». Струхнул Петр Иванович не на шутку. Снег разгребаем, собираем чурки, а он все боится недосчитаться. А кому они нужны? Все нашли, одна к одной. Вот только упаковки уже не было, на ней Петр Иванович и подзалетел. Вместе с ним выгнали и дядю Ваню как прогульщика.

В соседнем боксе работал Генка, парень чужак. Шутка сказать – спец по электрооборудованию и не имел ни копейки! Он не подхалтуривал, все делал только по наряду и на совесть. Кое-кто его звал лопухом, а Вадька так просто искренне возмущался:

– Вот чудило! У него чердак поехал, все делает за здорово живешь! Над ним все ржут. В наше время надо быть бульдозером, а он размазня! Гнилые заходы… С его башкой можно стричь такую купюру, а он…

Как-то на станцию пригнали иномарку – ее зажигание нигде не могли починить – пойди разбери там, что к чему. А Генка покопался пару часов и сделал.

– Хороший аппарат, – только вякнул и, обращаясь ко мне, понес: – Машины у капиталистов – фантастика. Что и говорить, красиво гниют, черти.

Генка жил за городом, ходил в засаленных брюках и стоптанных башмаках, всегда с книгой под мышкой (он заканчивал вечерний институт); жил дико, все делал наперекор и держался особняком – вокруг него прямо был непроницаемый панцирь, но на помощь спешил первым. Долго я не мог к нему подступиться, потом все же нашел ходы – сказал, что раньше тоже подумывал о высшем образовании.

– Зря бросил техникум, – откликнулся Генка и предупредил: – Ты от Вадьки держись подальше, у него примитивная мораль. Рано или поздно погоришь с ним. Влипнешь в историю. Он-то выберется, у него связи, а тебе достанется. На станции есть еще пара рвачей. Я с ними из одного котла, но в их игры не играю, и тебе не советую, – и дальше, подхлестывая мое самолюбие: – Ты ж мозговой парень. Вернись в техникум, на вечерку.

– Ну и малый этот Генка, – продолжал недоумевать Вадька. – Совсем другой колер, даже кадров не имеет. Смехотура! Если б еще не поддавал, совсем был бы святым. Только в рамку. Но не поддавать у нас нельзя – не вписался в коллектив, скажут. У нас не выпить сто грамм после работы – преступление. Он не трус, и ослом его не назовешь, но меня считает чокнутым, потому что я волочусь за девчонками. Ну, не чудик? Нельзя сказать, что девчонки его не интересуют, но он относится к нем, как к товарищам, потому они и бросают его. Они, девчонки-то, ведь все с пороком… В прошлый год у него, правда, имелась девчонка – прилизанная брюнетка. Жутко ему нравилась, но так и не состыковался с ней. Все не признавался в чувствах – боялся, даст поворот. Волочил ей из своего пригорода цветы, морковь с ботвой – умора! И все страдал втихомолку. Раз десять направлялся к ее дому, чтоб признаться, и заворачивал с полпути…

Вадька распалялся все больше:

– Генку волнует разная бодяга: что травят природу, да последний кит барахтается у Антарктиды. Как-то ему говорю: «Давай общнемся, выступим с девчонками, юморные кадры есть». А он начал меня лечить: «Кадриться – занятие бездельников. Тебе бы только и держаться за девичьи зады. Лучше б в институт поступил. Ну есть у тебя машина, сделаешь квартиру, а дальше что? Только и будешь думать, как бы что затащить в квартиру». И чего канючит – никак в толк не возьму. Одним словом – гнилые заходы!

Все это Вадька высказал с жуткой обидой, Генкины слова задели его не на шутку.

Очкарик открыто восхищался Генкой:

– Крепкий ум и руки золотые. Все может. Сделать-то ведь все можно, если знаешь, как сделать. А он парень с крепкой базой и далеко пойдет, вот увидите. Я слов на ветер не бросаю. Он серьезный и не тратит время на разный треп, не то что некоторые пустозвоны, которые, понимаете, только языками чешут да хотят обогатиться за чужой счет… Жаль, уйдет от нас скоро. И как я без него буду, прям не знаю. Талант-то ведь ничем не заменишь…

Частенько после работы расслаблялись. За день наломаешься, надо снять усталость. Заходили в «Чайник» – пельменную, где винишко цедили из чайника. В том заведении дежурила бабка с сумкой – собирала бутылки; подсаживалась к нам, торопила:

– Допивайте скорее, – вынимала прямо изо рта.

Они, эти бабки, все забегаловки поделили меж собой – каждая орудовала в своей зоне. Бутылки, ясное дело, сдавали.

В «Чайнике» было неплохо, но выпадали овощные дни, когда совсем не было мяса. После такого ужина, ясно, силенок не прибавлялось.

Официантки нас встречали как родных. Одно дело сядут студенты, меню не изучают, берут только кофе и весь вечер болтают, а официантка страдает – ей нужен план. Другое дело – наша команда: пришли, сделали заказик как положено, из-под прилавка тетя Маша налила водки, и все довольны. Официантки нам говорили:

– Если посетитель заказал только кофе, он или сумасшедший, или проверяющий. А студенты все филоны: что за мужик, если не может подзаработать десятку? Еще хнычат, что здесь не играет джаз. А нам этого не надо. И вам не надо, правда? Так сидишь спокойно, потолковать можно, а то сипели бы разные выдувальщики. Как вон в тех кафе. А у нас тихо, спокойно и народ приличный. На свои трудовые пьет.

После работы отмывались в душе, но по четвергам совершали обряд: закупали бутылец и ковыляли в баньку. Там всегда стояла очередь. Сейчас ведь все умные стали, поняли – ванна ванной, это так, пополоскаться, а банька для здоровья, для души.

Мы-то всегда шли в обход очереди, к портному Яше, он через свое заведение проводил к дяде Сане. Дядя Саня служил мойщиком и парильщиком; завидев нас, сразу убирал костыли с мест для инвалидов (так он называл места для своих) и по-деловому приглашал нашу команду к отдельному шкафчику. Кстати, он и дома держал костыли, чтоб брать в магазинах без очереди. Актер был тот еще! Но Вадька говорил:

– Пусть себе развлекается.

Дядя Саня всех знал по именам: спортсменов, строителей, наших ребят, чумазых трудяг с завода. У новенького сразу угадывал профессию, даже если тот шлепал без одежды. У дяди Сани все было четко продумано: для дилетанта он делал парок так себе, и веники подсовывал хилые, и стегал шаляй-валяй, для нас – поддаст жару, так поддаст! И стегал на совесть. Через часик войдем в предбанник, дядя Саня уж пивко разлил по стаканам, рубашки уже все отглажены – все как положено. Дядя Саня вкрадчиво спрашивает:

– Что будете? Красненькое, водочку? Уж невтерпеж небось?

В предбаннике сидели душевно. А потом дядю Саню не обижали, оставляли по десятке с носа. Только так. Кто давал меньше, стоял в очереди с пяти вечера.

Случалось, в загашнике дяди Сани кончалось горючее, тогда посылали «лунохода» Леху в магазин. Широкобокий, весь в татуировках, Леха пасся в бане с утра. Услужливый, он никогда не надувал. Баня была его кормушкой, там ему перепадало, и он держал марку «фирмы».

Бывало, без всякого повода разворачивались с особым шиком: заранее скидывались и отдавали деньги закадычному Вадькиному приятелю банному президенту Юрке, рабочему с соседнего завода, большому любителю банного дела, парню симпатяге с этакими театральными жестами.

– Все обставляю как надо, – говорил Юрка поставленным голосом, – горючее, закус, домино, выпишу дополнительных клиентов, один принесет красный рыбец, другой явится как массовик-затейник.

Так и жили трали-вали. Дядя Саня все хотел телек приобрести. По ящику полно запускали спорта: то хоккей, то футбол, всегда было что поглазеть.

Через год мы с Вадькой сработались крепко: по воскресеньям на его тачке гоняли на ипподром, по пути Вадька таксорил, подрабатывал на своей колымаге – больше ради интереса.

– Засекай время, – говорил. – Сейчас за пять минут получим трояк.

Он подъезжал к стоянке такси, брал из очереди какую-нибудь парочку, подбрасывал куда надо.

– Это все семечки, – тянул Вадька. – Четко! Опытные люди снимают клиентов у вокзала или шпарят к междугородним автобусам, там свои «диспетчеры», находят клиентов в Лаишево, Арск. Десятка с носа. Троих посадил – тридцатник в кармане. Волокешь?

На ипподром проходили со страховкой: у входа нас поджидал банный президент Юрка. Мы совали ему билеты в театр, которые заранее доставал какой-нибудь клиент автостанции, и Юрка вел нас к знакомому сторожу ипподрома. Сторож брал билеты для своего внука, и подводил нас к Васе, который знал всех наездников и конюхов и был вхож в конюшни. Вася сразу выкладывал нам информацию:

– Этот сегодня темнит, но давно не выступал, от него можно ждать. Тот весь сезон придерживал лошадь, сегодня идет на выигрыш – ставьте на него.

И мы ставили, и почти всегда без осечки. После заездов подходил Юрка:

– Организовал легкий отдых. Устроим посиделки на пустыре напротив трибун.

Бывало, темнеет, мы отдыхаем, а на пустых трибунах меж рядов прыгают огоньки фонариков – разные бедолаги собирали кинутые билеты – узнали в кассе, что один номер не получил выигрыша, и шарили, перебирали сотни бумажек, чтоб получить два-три рубля.

Днем мы с Вадькой выходили за ворота станции, закуривали, перекидывались словечком с девчонками из соседней общаги. Случалось, часик-другой прохлаждались на воздухе, пока Очкарик не сипел из проходной:

– Ох, «система», опять треп! Надоели ваши увертки! У всех слесаря как слесаря, а у этих все наперекосяк, одни девицы на уме! Вон на пятой станции пареньки серьезные мастера, это – да, скажу я вам, не то что эти шутники с левой резьбой… Перед вами тут работали одни, такие же разгильдяи. Так я им все выложил, будьте уверены. Больно накладно таких держать. Очень надо трепать себе нервы. И было бы из-за кого.

Его уже одолевала лень, но он продолжал по инерции, как бы во имя истины угрожал жестокой расправой:

– И вас вышибу, вашу «систему», всех, без разбора. Я, понимаете, железный человек… Слов на ветер не бро…