Текст книги "Вид с холма (сборник)"

Автор книги: Леонид Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Леонид Сергеев
Вид с холма
повести и рассказы

…Леонид Сергеев прозаик исключительно редкого дара, сочетающий в себе странное очарование жизни и тревожную трагичность бытия.

А. Трапезников

Проза Леонида Сергеева подкупает пристальным взглядом на окружающий мир, а также – удивительно органичной, доверительной и проникновенной интонацией. Его герои ведут себя естественно в самых парадоксальных ситуациях и вызывают чувство полного читательского доверия.

С. Казначеев

Когда я читаю Леонида Сергеева, я вспоминаю К. Паустовского. …Сергеев хорошо работает над словом, его проза отличается филигранностью стиля, романтизмом и иронией.

Ю. Куксов

Есть писатели, которым веришь, которых хочется читать еще и еще. Таким писателем для меня был Юрий Казаков, таким писателем для меня есть ныне здравствующий Леонид Сергеев.

У Леонида Сергеева особый дар рассказчика. И истории-то обыденные, и случаются вроде сплошь и рядом, но в том и талант писателя, чтоб в простых вещах видеть незаурядное, в незамысловатых взаимоотношениях находить то зерно вечного, без которого жизнь теряет смысл и нарушается духовная связь поколений.

Леонид Сергеев – писатель с большой буквы. Его произведения заставляют не просто переосмысливают течение жизни, но и надеяться на лучшее.

В. Крамаренко

Стилистика в «окраинной прозе» Леонида Сергеева имеет сходство с бунинскими текстами: та же насыщенность, та же смысловая многослойность. А его «воспоминания о детстве» своей акварельной лиричностью сродни легкому полету знаменитой набоковской бабочки.

Ю. Кувалдин

Леонид Сергеев – один из лучших наших писателей конца 20-го – начала 21-го века. Читать его прозу – наслаждение, дружить с ним – честь!

В. Иванов-Таганский

Прекрасный ад

Они познакомились у табачного киоска.

– Мы курим одни и те же сигареты, – сказал Вадим женщине, которая стояла рядом. – Хороший повод познакомиться.

Высокая, с балетной осанкой, в облаке ароматных духов, она укладывала сигареты в сумку.

– Да, я заядлая курильщица. Все никак не могу бросить.

– Вы не очень спешите? Может, зайдем в сквер, покурим? – предложил Вадим, когда они отошли от киоска.

– Мне надо зайти туда, – она кивнула на театральные мастерские. – Если вы подождете, потом мы можем покурить.

– Так вы кинозвезда?

– Да, звезда, – она улыбнулась и состроила нарочито победоносную гримасу.

Вадим сразу отметил ее безупречный вкус: длинный черный плащ как нельзя лучше подчеркивал гладко зачесанные черные волосы и глубокие темные глаза. Она шла прямо, высоко подняв голову – во всем ее облике была какая-то монашеская строгость.

– Ну воображала-то вы точно. Вышагиваете как королева.

– А я и есть королева. В самом деле танцую королев в театре.

– В каком театре?

– В Большом.

– Ого! – удивился Вадим. – А я думал, вы монахиня.

– Хм, далеко не монахиня, – она поджала губы.

– Пригласите в театр посмотреть что-нибудь. Вы не поверите, но в вашем театре я был всего один раз. И то лет десять назад.

– Пожалуйста. Завтра «Лебединое озеро». Пропуск я оставлю на служебном подъезде. На имя Варшамовой. Это я.

– Спасибо. Обязательно приду, – Вадима охватило неясное волнение.

Они подошли к мастерским.

– Ну так вы подождете? – она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. – Я только примерю платье и вернусь. А хотите, пойдемте вместе, если это вам интересно.

– Конечно, интересно. Я занимаюсь живописью. Только удобно ли?

– Господи! Идемте! – она чуть не взяла его за руку.

– Как вас зовут? – спросил Вадим, когда они поднимались по лестнице.

– Тамара.

– А меня Вадим.

В мастерских она надела только что сшитое платье и пригласила Вадима к портнихам.

– Вам нравится? – она протанцевала среди мастериц и столов, заваленных тканями и кружевами.

Она сделала всего несколько легких свободных движений, но Вадим сразу понял, что перед ним незаурядная танцовщица. «Так и в живописи, – подумал он, – нужно увидеть всего несколько штрихов, два-три мазка, чтобы оценить художника».

– Отличное платье! – он вытянул руку с поднятым пальцем.

– Очень хорошо сидит, Тамарочка, – в один голос заговорили портнихи, а одна подошла и заколола еще какую-то оборку.

Выйдя из мастерских, они направились в сквер на улице Чехова. Было начало осени, на деревьях появлялись первые желтые листья, но дни стояли теплые и тихие – казалось, природа замерла в ожидании перемен. Они сели на скамью, закурили, и Тамара, повернувшись к Вадиму, с неподдельной прямотой спросила:

– Хотите, расскажу вам о себе? – и бросила на него испытующий взгляд.

– Конечно.

– Мне уже много лет. Вам сколько?

– Тридцать четыре.

– А мне немного больше… Так что мне иногда кажется, что я уже старая, что прожила длинную жизнь. А иногда кажусь себе девчонкой. Смешно, правда?.. Я закончила балетную школу и с восемнадцати лет в театре. Причем, когда меня отец привел в школу, меня нашли пластичной, но очень длинной. А я была переросток – мне было двенадцать лет. Взяли условно, и за год я всем доказала… Ну а потом работа, адская работа у станка, репетиции, пока ввели в основной состав… Я характерная танцовщица. Танцевала в кордебалете, в тройках, в двойках и, наконец, стала солисткой…

Она сидела неподвижная и прямая, с откинутыми назад плечами, словно жрица, и говорила просто, без всякого самолюбования.

– Вы, наверно, объездили весь мир?

– Нет, не весь, но побывала во многих странах… Я была замужем. Вышла замуж совсем девчонкой. Влюбилась в нашего балетмейстера, красивого, талантливого, как мне тогда казалось. Знаете, у каждой девчонки наступает момент, когда она влюбляется во взрослого мужчину. Ненадолго. У меня это затянулось… Повзрослев, я заметила, что муж не такой уж талантливый, а его красота просто недостаток мужчины. Он слишком привык нравиться женщинам. Потом он чересчур эстет, а я не терплю чрезмерной утонченности, искусственности. Чем больше в человеке заложено, тем он более прост… Наверное, когда-то муж любил меня, но за десять лет, которые мы прожили вместе, от нашей любви ничего не осталось. Было этакое однообразное унылое счастье. Наши отношения сами себя изжили, – на ее лице появилась гримаса давнишней горечи. – Наша любовь не перешла в дружбу, в необходимость друг другу… А вообще глупо ругать прошлое, его все равно не изменить.

«И откуда это желание выговориться? – подумал Вадим. – Похоже, все это наболело и сейчас вырвалось наружу. Большинство женщин хочет оставаться таинственными, загадочными, а эта совершенно не боится раскрываться. Видимо, она немало пережила, если такая искренняя».

– Сейчас я думаю, сколько людей, которые вообще не подходят друг другу, но живут по привычке, – с горячностью продолжала Тамара, – они ежедневно обедняют, а то и отравляют жизнь друг другу, но не расходятся ради детей, ради прошлого. Им не хватает сил изменить свою жизнь, они все надеются на что-то. По-моему, это глупо… Говорят, у меня плохой характер. Не знаю, наверное… Но я пришла к выводу, что брак не должен быть по любви и не должен быть по расчету… Он должен строиться на симпатии, уважении… А вы женаты?

Вадим покачал головой.

– Но были?

– Нет.

– Ну тогда я напрасно все это говорю. Вы все равно не поймете. А почему не были?

Вадим усмехнулся:

– Все откладываю на потом. Это очень сложно, найти себе пару.

– Да, это дело случая, – торопливо согласилась Тамара и повела в воздухе сигаретой, точно совершила неведомое священнодействие. – Но все-таки если мужчина до такого возраста не женат, он, извините, или бабник, или сам не знает, чего хочет.

Ее резкость и откровенность прямо-таки обезоружили Вадима.

– Я долго встречался с одной женщиной. Это был затянувшийся роман, ничем не наполняющие встречи. Наши отношения ни во что не перешли. Где-то мы упустили время, перегорели и все сошло на нет. Я ушел в работу, стали реже встречаться. Наверно, я не любил ее.

– С вами все ясно. Вы инертны, – в безобидной форме, с улыбкой произнесла Тамара, и Вадим смолк в ожидании жестокого предсказания, но неожиданно услышал:

– Конечно, с возрастом у людей повышенные требования. Особенно у творческих натур. Вы ведь художник? Но все-таки трудно поверить, что вы до сих пор не встретили замечательной женщины. Вы же интересный мужчина и наверняка нравитесь женщинам.

– Понимаете, я придумал идеальный образ, – оправдывался Вадим. – Взял что-то от всех знакомых женщин, выписал этакую заданную фигуру, настолько собирательную, что она уже стала нереальной, рассыпается на куски. Тем не менее я сжился с этим образом и мне трудно пойти на уступки.

– Это мне понятно, – вздохнула Тамара. – Я тоже живу между надеждой и разочарованием. Надежда – это ведь вера, накопление сил, а разочарование – несовпадение мечты и реальности, верно? Но я стараюсь не думать об этом. Для меня главное театр. Так вы завтра придете?

Вадим работал в книжной графике и считался преуспевающим художником. Приятели ценили в нем азартность, творческую злость, постоянную сосредоточенность на работе, нахваливали за «свою манеру», но подтрунивали над ним, когда он слишком беспощадно оценивал свои и чужие работы. На это Вадим говорил вполне определенно:

– Искусство ведь своего рода состязание, в котором есть честолюбие и тщеславие. Честолюбие – это состязание с самим собой, готовность доказать себе, что можешь добиться успеха, стремление что-то оставить после себя, определенная боязнь исчезнуть бесследно. А тщеславие – просто желание услышать похвалу. Одно дело когда работаешь, потому что не можешь не работать, это твое призвание, твоя суть, а другое, когда думаешь: «нужно ли это?». Тогда искусство всего лишь эгоизм, корысть.

Он жил в коммунальной квартире на Соколе. Комната служила и мастерской: на стенах висели картины, на шкафу лежали подрамники, рулоны бумаги, под тахтой – связки папок с набросками; стол со множеством порезов и следов от тлевших сигарет был заставлен красками – комната представляла собой вместилище необходимых для работы вещей. У Вадима не было ни магнитофона, ни телевизора, ни модной одежды, зато он имел «Москвич» – не новый, но все же собственный транспорт. Как многие холостяки «со стажем», Вадим привык к самостоятельности, для него не составляло труда сварить суп, выстирать и подшить белье, а свое затянувшееся холостячество (предмет насмешек приятелей) рассматривал как «дополнительный период свободы, высшую ценность». Одиночество не тяготило его; во время работы ему мешало бы чье-либо присутствие, а по вечерам он встречался с приятелями в кафе Дома журналистов. Вадим особенно не следил за своей внешностью, выглядел «неухоженным», и это вызывало сочувствие женщин. Он нравился им за серьезность и увлеченность работой, за свободные, уверенные манеры, но их отпугивал его эгоизм, перепады настроений, задевало, что он не уделял им внимания, а то и вовсе относился подчеркнуто иронично.

На следующий день Вадим пришел на спектакль. Тамара действительно танцевала королеву. Он узнал ее не сразу; среди залитых светом декораций, танцующих пар, кордебалета и миманса различил стройную даму, одаряющую всех улыбкой и всепрощающими жестами, но долго не мог признать в ней вчерашнюю знакомую – так сильно ее изменили королевская одежда, парик и грим.

После спектакля он ждал ее у служебного входа. Когда она вышла, они сели в машину и закурили. Возбужденная, еще не отошедшая от спектакля, Тамара курила и улыбаясь смотрела на Вадима, смотрела молча, как бы собираясь с силами, потом, запинаясь, проговорила:

– Из-за вас я так разволновалась… меня чуть не сняли со спектакля… Вам понравилось?

Вадим рассказал о своих впечатлениях.

– Почти все точно увидели, – кивнула Тамара. – Только в Трембольской нет никакой легкости, она танцует без души, вылезает на одной технике, – сказала резко, но без желчи и тени зависти, просто как человек, предъявляющий к искусству определенные требования.

– Давайте поедем куда-нибудь? – Тамара порывисто взяла Вадима за локоть. – Мне нужно выпить рюмку коньяка, снять напряжение. Если хотите, поедем ко мне?

Она жила в доме у сада «Эрмитаж»; выйдя из машины, открыла сумку и улыбнулась.

– Отпирать дом должен мужчина, – сказала и протянула Вадиму ключи, как бы демонстрируя полное доверие.

У нее была трехкомнатная квартира: общая комната с мебелью темно-красного дерева, спальня с трюмо и проигрывателем-«комбайном» со множеством пластинок, и комната сына, в которой кроме стола и тахты стояли велосипед и магнитофон. В квартире не было ни одного лишнего предмета, ничего сверх нормы, и каждая вещь имела свое место. За этим разумным порядком виднелся четкий и строгий быт. Вадим сразу отметил, что в комнатах мебель, обои и шторы тщательно подобраны по цвету – разные по насыщенности тонов, но с общей гаммой, что делало в комнатах воздух расцвеченным и мягким.

Сын Тамары Илья, худой светлоглазый подросток, встретил Вадима приветливо: тут же поинтересовался, знает ли их гость записи, которые он в этот момент прослушивал, вызвался поставить «забойную» кассету, а узнав, что у Вадима есть «Москвич», попросил научить его водить машину.

– Дома мне приходится быть и женщиной и мужчиной, – сказала Тамара Вадиму, когда они остались вдвоем. – Готовлю ужин, проверяю у сына уроки, слушаю его магнитофон, занимаюсь с ним каратэ.

Они сидели в большой комнате, пили чай с коньяком, смотрели друг на друга с нескрываемым, все возрастающим интересом, и Тамара без умолку говорила:

– …Утром готовлю завтрак, сын уходит в школу, бегу в магазин, а к одиннадцати в класс, к станку, к двум – на репетицию, а вечером спектакль. Оттанцую, приду домой, убираю в квартире, стираю… Ничего, справляюсь. Зато некогда скучать, хандрить. Все дело в неподвижности, ведь верно? Стоит только засидеться, залежаться – и уже настроение не то, и самочувствие, вы заметили?..

Она спрашивала, но не дожидалась ответов – казалось, была убеждена, что их мнения во всем совпадают.

– Конечно, у женщины с годами появляется ощущение незащищенности, но зато я сама себе властелин… А когда вы покажете свои работы?

Вадим уехал от нее на рассвете. Через день Тамара снова пригласила его в театр на «Дон Кихота».

– В спектакле у меня два больших выхода, – сообщила по телефону. – Обязательно приходите. Я буду танцевать, зная, что вы смотрите.

После спектакля они опять заехали к ней «снять напряжение» и, как и в прошлый раз, Вадим уехал под утро. Так продолжалось еще несколько дней, пока однажды Тамара не сказала:

– Оставайся! Что ты катаешься взад-вперед?! Живи у меня. Нам же хорошо друг с другом, – сказала просто, с радужной улыбкой.

– Правда, Том, хорошо, – выговорил огорошенный Вадим.

– Разве этого мало? Это так редко бывает…

– Понимаешь… Я не имею права взваливать на себя такой груз, как твоя семья. Деньги я получаю нерегулярно, а семья – это упорядоченная штука, и мужчина должен ежемесячно приносить деньги, – Вадим говорил ровным голосом, но сам чувствовал неубедительность довода.

– О чем ты говоришь! – вздрогнула Тамара. – Какие деньги! Да вон они на полке. Будем тратить сколько захотим. А получишь ты, тоже положим туда. А не получишь, нам и этого хватит. Не забывай, я одних алиментов получаю сто рублей. Если тебя это останавливает… Господи, какая чепуха! Оставайся, а там видно будет.

– И еще, – не сдавался Вадим. – У меня уже выработались холостяцкие привычки, я неуживчив. Люблю по вечерам посидеть с приятелями. Мне надо с ними поделиться, поговорить о работе, выговориться…

– Замечательно! – Тамара кивнула и улыбнулась. – Мы тоже часто собираемся после спектаклей. Оставайся!

С любой женщиной Вадим не рискнул бы так быстро начать совместную жизнь, долго колебался бы, все взвешивал. Решительный во многих делах, здесь он проявлял осторожность и осмотрительность. Он догадывался, что женщина внесет в его жизнь свой ритм, ему придется кое с чем расстаться, кое-что изменить. Он привык к своей захламленной комнате-мастерской и рассматривал ее как некий запретный для женщин заповедник. Даже не покупал мясорубку и утюг, считая их необходимыми атрибутами семейственности. Он был не против женитьбы, но на женщине, от которой не просто потерял бы голову, а которая отвечала бы всем его требованиям – прежде всего была кроткой и послушной, и чтобы после женитьбы у него ничего не нарушилось, не поломался бы сложившийся уклад, чтобы его жизнь только приобрела некий романтично-возвышенный смысл. И уж конечно он не представлял себе брак с женщиной старше себя, да еще со взрослым парнем. Он любил детей, но хотел воспитывать собственного сына. И вдруг Тамара! Отбрасывая всякие общепринятые нормы, она не дожидалась его звонка – звонила сама, приглашала в театр, в свой дом, и вот наконец предложила перебраться к ней. Ее искрометный натиск не оставил Вадиму времени на размышления.

…Когда он приехал к Тамаре, она уже переселила сына в общую комнату.

– А здесь будет твой кабинет, – радостно сообщила Вадиму, устанавливая в комнате сына торшер.

– Нет, Том, – твердо заявил Вадим. – Работать я буду у себя. Я уже привык. Там у меня большой стол и все под рукой. Да и я не могу работать, когда кто-то стоит за спиной… И потом, что ты здесь устроила? Какой-то интим, какую-то беседку для влюбленных. Одевайся, сгоняем ко мне, увидишь мою обстановку и все поймешь. К тому же ты хотела посмотреть мои работы.

Тамара поджала губы, нахмурилась, но тут же встряхнулась:

– Может, ты и прав. Работа – святое дело.

Подошла к вешалке, накинула плащ.

– Я готова.

Они приехали к Вадиму, и Тамара, точно измеряя метраж, широко прошлась по комнате.

– Такой я ее и представляла. Пиратской. Как мастерская. Я люблю не музеи, а мастерские, где есть незаконченные работы. Мастерская – кухня творчества.

Разглядывая картины и рисунки, она некоторое время стояла в молчаливом изумлении, потом выдохнула шепотом:

– Потрясающе! Подари мне что-нибудь, я повешу на самое видное место. Я и не знала, что ты замечательный художник. Ты добьешься больших высот, я уверена, – театральным жестом она показала на потолок, как бы предсказывая Вадиму путь в бессмертие. – Но почему таких картин мало на выставках? В основном румяные доярки, какой-то наигранно-бодрящий оптимизм? Объясни мне, у вас что, тоже есть привилегированные, которые создают официальное искусство, то, что нужно чиновникам?

– В каждой области они есть, – хмыкнул Вадим. – И есть разные идолы, дутые популярности. И есть талантливые, которые с коммерческим цинизмом делают то, что нужно. Но это ведет к нравственной коррозии. Двум богам служить нельзя.

– Это верно, – Тамара достала из сумки сигареты.

– У нас честный художник поставлен в трудные условия, – продолжал Вадим, – но он отстаивает свое, это главное.

– Как все-таки ужасно, что чиновники диктуют художникам, что рисовать, поэтам – что писать, талантливый зависит от бездарного, – Тамара недовольно топнула и, не переводя дыхания, объявила с жесткой торжественностью:

– Но, к счастью, ты прав, не все идут против своей совести. Я, например, никогда не шла на такие сделки. И ты, я уверена, тоже. В любых обстоятельствах можно сохранить честь и совесть.

Первая неделя их совместной жизни прошла легко, с долей игры:

– Королева, у тебя хорошая кожа, почти как у меня, – шутливо возвещал Вадим, когда они были наедине.

– Хм, хорошая! Как у тебя!.. У меня потрясающая кожа. А руки?! Ты видел у женщин такие руки?!

– Да, в самом деле пластичные. Твои руки созданы для того, чтобы обнимать меня.

– Хм! Почему все мужчины так уверены в себе? Считают себя единственными в своем роде.

– Так ты и всерьез возомнила себя королевой. Даже из туалета выходишь царственно, словно там сидела на троне…

По утрам Вадим подвозил Тамару к театру «на класс», сам спешил на Сокол работать. После класса Тамара звонила, говорила – «ужасно соскучилась и жду к обеду». Часа в три, когда Илья приходил из школы, Вадим приезжал и они втроем усаживались за стол. Тамара прекрасно готовила, и Вадим сразу это оценил.

– Отличные обеды готовишь, Том. Ты, наверно, закончила кулинарные курсы?

– Ага. И курсы кройки и шитья, – поспешно откликнулась Тамара. – Я все умею делать. И считаю, каждый мужчина должен все уметь. А то есть – гвоздя не могут вбить.

– Я тоже так считаю, – согласился Вадим. – Но мне жаль тратить время на это, и чаще хожу в столовые. Я не привередлив, питаюсь урывками, если заработаюсь, так вообще забываю о еде.

Тамара вскинула голову:

– Это никуда не годится. Так можно довести себя до язвы желудка. Но ничего, я займусь твоим питанием. В этом отношении у нас, балетных, армейский режим: по утрам творог и геркулесовая каша, днем плотный обед, на ужин что-нибудь легкое…

– Чай и коньяк, чтобы снять напряжение, – вставил Вадим.

– Напрасно смеешься. Это помогает.

– И сигареты тоже?

– Нет, курение мешает дыханию. Это дурацкая привычка. Я недавно стала курить. Нервы пошаливают. Но я обязательно брошу.

До спектакля они гуляли в саду «Эрмитаж», и неугомонная Тамара все рассказывала:

– …В училище у нас был преподаватель, ужасный сластена. С фамилией Синенький. Когда-то был неплохой танцовщик, но сгубил себя пирожными, заработал кучу болезней. У нас ставили отрывки из балетов, а после премьер устраивалось «торжественное чаепитие». Так вот, на этих чаепитиях Синенький ужасно суетился: подсаживался к директрисе, к заслуженным артистам, развлекал анекдотами и молотил пирожные. Очистит один угол стола, пересаживается на другой. И как в него вмещалось, ведь был ужасно хилый?! Впрочем, все тощие прожорливые, по себе знаю. «Береги себя», – сказали ему как-то, а он не понял. «Чего уж там! Наверное, так и сгорю на сцене» – сказал. По слухам сгорел, но от обжорства…

Тамара презрительно фыркнула, но сразу заулыбалась:

– А девчонки у нас были замечательные, и наша дружба была искренней, не то что теперь. Как только у одной появлялся поклонник, на свидание приходили все. Стояли в стороне, и если молодой человек не нравился, пели для подруги фокстрот, если был так себе – танго, а если нравился – вальс. По этим мотивчикам определялась цена каждого ухажера… А еще у нас была одна девочка… – жестикулируя, с жаром Тамара начала новую историю.

Вадим не переставал удивляться ее импульсивности, неуемному темпераменту.

– …У этой девочки все трагично сложилось. Мы еще тогда заметили у нее странный вкус – она одевалась во все зеленое. Ее и звали «крокодильчик». У нее и правда было узкое лицо, зеленоватые глаза и зубы чуть вперед. Она вязала игрушки – зеленых крокодильчиков. И мы как-то на день рождения подарили ей чучело маленького аллигатора. И вот, представляешь… она вышла замуж и у нее родился ребенок с редкой болезнью: с крокодильей кожей. Какая-то шелушащаяся кожа. Ужас какой-то!

– Том, ну что ты рассказываешь какую-то чертовню? – усмехнулся Вадим. – Расскажи что-нибудь светлое.

– Ну, извини, – Тамара прижалась щекой к плечу Вадима, но тут же отпрянула в замешательстве: – А почему чертовню? Это жизнь. Жестокая правда. Нельзя же говорить только о красивостях, разных художествах. Жизнь есть жизнь. Я за тех, кто крепко стоит на земле и не витает в облаках… А светлое… Светлое было, как только меня взяли в театр. Тогда намечались гастроли в Америку и из нашей группы решили взять одну танцовщицу. Меня или Браславскую. Худсовет хотел взять Браславскую, но выступила Уланова и настояла, чтобы взяли меня. Узнав об этом, я потом подошла к ней и поблагодарила. А она, знаешь что сказала? «Я, Тамарочка, не за вас выступила, а за искусство». Вот, что значит великая балерина!

В один из дней стояла необычная погода – какая-то прощальная летняя теплынь. «Эрмитаж» был залит солнцем, сад покрывала яркая подстилка из листьев, от деревьев исходил крепкий древесный запах. Неожиданно нахлынуло много посетителей, и администрация, решив напоследок придать саду дополнительную эффектность, включила фонтан.

– Все это в нашу честь! – ликовала Тамара во время прогулки по саду. – И солнце, и фонтан!

Охваченная внезапным порывом, она запрокинула голову, раскинула руки и протанцевала что-то, поднимая ворох золотистых листьев. Потом подбежала к Вадиму с громким возгласом:

– Ты сделал меня счастливой! – чмокнула его в губы и рассмеялась отрывистым смехом. – Давай, знаешь что? Искупаемся в фонтане! Пусть нас считают чокнутыми, а мы счастливые!

– Конечно, окунемся, – невозмутимо сказал Вадим, считая, что она попросту разыгрывает его, проверяя на готовность к подвигам.

Но Тамара не шутила.

– Дом рядом, побежим и переоденемся!

Она обезумела от радости, ее лицо горело, волосы разметались по плечам. Схватив Вадима за руку, она потащила его к фонтану.

– Остановись! Что за ерунду ты придумала? – пытался охладить ее пыл Вадим. – Мы же не дети.

– Дети! – Тамара отпустила его руку, перешагнула барьер и, шлепая в туфлях по воде, вбежала под бьющую струю; ее волосы и платье сразу намокли и прилипли к телу, но она продолжала сиять.

– Вылезай сейчас же! Простудишься! – нахмурился Вадим и добавил с легкой иронией: – Не забывай, ты нужна мировому балету!

Фонтан окружили любопытные, послышалось хихиканье. Одни видели в этой вздорной выдумке немыслимое пижонство, другие – отклонение в психике купальщицы. Только когда Вадим метнул в сторону Тамары суровый взгляд, она вышла из воды.

– Тебе стыдно за меня, да? Не сердись! – стряхивая капли, она направилась к дому. – А вообще, что здесь особенного! У людей сплошные условности, живут в каком-то упакованном мире, точно в футлярах. Не люди, а отливки. Да еще осуждают! Кто им дал право меня осуждать?! Захотела и искупалась.

«В самом деле, что здесь особенного? – подумал Вадим. – Она живет раскованно. Ее поведение не укладывается в привычные рамки, так это и замечательно».

Иногда они заходили в «Эрмитаж» и после спектаклей. Сидели на скамье обнявшись, покуривая. Случалось, на соседних скамьях тоже сидели парочки, и тогда со стороны весь сад представлял живописную романтическую идиллию. Постепенно парочки уходили, но некоторые засиживались, пока не появлялись милиционеры.

– Все, красавцы, хватит целоваться! – не без юмора покрикивали стражи порядка. – Сад закрыт! По домам! До завтра!

Известно, когда начинают совместную жизнь молодые люди, им легко подстроиться друг под друга, у них еще не сложившиеся характеры, нечеткие убеждения, не устоявшиеся привычки, но с возрастом все сложнее, особенно если встретились два одинаково своевольных и независимых человека. Между ними непременно возникает накал, их любовь напряженная, дерзкая. Нужно отдать должное Тамаре: она сразу, без противоборства, во многом отдала лидерство Вадиму. С первых дней он начал менять домашний уклад в ее доме, и она восприняла это с покорностью. Прежде всего Вадим настоял на том, чтобы Илья, встававший рано, сам себе готовил завтрак и сам чистил свою одежду.

– Том! – сказал он. – Ты делаешь из подростка парниковый цветок. А ты, Илюша, просишь у мамы три рубля перетягивать спицы на велосипеде. Неужели сам не можешь сделать?! Тебе уже девочки названивают. Ты уже мужчина и должен все делать своими руками. Иди сюда, покажу, как перетягивать спицы.

Вадим научил Илью разбираться в автомобиле, и по вечерам, когда Тамара была в театре, они копались в «Москвиче». Несколько раз уезжали за город и Вадим учил парня водить машину. У Ильи наступил тот возраст, когда общения с матерью стало недостаточно, и как только в доме появился мужчина, да еще художник и автомобилист, подросток обрушил на него все накопившиеся вопросы. Они подружились сразу; Илья не мог дождаться приезда Вадима, Тамара только и слышала:

– Дядя Вадим сказал… Дядя Вадим считает…

Вадим тоже радовался, что сразу сумел завоевать сердце подростка, что у него появился восторженный слушатель и помощник; ему вдруг захотелось передать парню свой опыт – не только автомобильный, но и жизненный – и, конечно, он испытывал определенную гордость, что ему доверена юная восприимчивая жизнь.

С каждым днем Илья все сильней привязывался к Вадиму, и другая женщина радовалась бы, но в Тамаре вспыхнула ревность. Этому способствовала и некоторая небрежность сына по отношению к ней, в его словах стали проскальзывать нотки мужского превосходства.

– Это ты виноват, – упрекнула она Вадима с грустной полуулыбкой. – Из-за тебя я потеряла у него авторитет. Мы жили дружно, а ты вносишь смуту…

– Том, мальчишка, естественно, тянется к мужчине. Мать не заменит подростку отца, а то, что он грубит, я с ним поговорю.

– Я вообще для вас стала только домработницей.

– Ну уж! – Вадим великодушно обнял Тамару. – Не преувеличивайте, королева!

– Именно! Не отхожу от плиты.

– Так это основное предназначение женщины. Важно, для кого готовить… Ты и должна быть послушной, приветливой и нежной. И молчаливой. Говори лишь одну фразу: «Как скажешь, дорогой», – заключил Вадим в полушутливом тоне.

– Тебе нужна просто дура, резиновая кукла, которая всегда будет улыбаться и говорить: «Ты гений! Роден и Пикассо – тьфу в сравнении с тобой!». Ты забыл, что я тоже личность.

– В наше время все женщины стали решительными личностями – и в этом их трагедия.

– Ты диктатор. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не был женат. Тебе нужна королева на правах служанки.

– Точно. Ты должна быть и царицей, и рабыней.

– Ты хочешь меня растоптать. Я только все должна. Кормить тебя с золотой ложки не надо? А что должен ты?

– Заботиться о тебе, наполнять твою жизнь смыслом.

– Хм! Посмотрим, как это у тебя получится.

Через неделю к Тамаре приехала мать, тучная старуха с морщинистым лицом. Тамара недолюбливала ее, это Вадим понял еще раньше; как-то она сказала:

– Мать настоящая торговка. Ей только стоять за овощным прилавком, а она была женой золотого человека – моего отца, известного патологоанатома. Он был умным, общительным. В наш дом всегда приходили студенты, а мать ворчала, что устроили балаган, грубила студентам, пилила отца. Она и вогнала отца в могилу раньше времени… Жадная, всю жизнь копила деньги. А когда отец умер, отгрохала ему памятник за десять тысяч на Донском кладбище. Теперь каждое воскресенье ездит туда, льет слезы, чтобы все говорили, как она его любила… Еще Илюшу настраивает против меня!

Илья любил бабку, она много времени проводила с ним, когда Тамара уезжала на гастроли. В выходные дни они часто ездили в парк на аттракционы, ходили в кафе-мороженое…

В первый же свой визит старуха попросила Вадима подробно рассказать о себе, потом заикнулась о том, что «нерегулярные деньги – это плохо», а главное, она «не уверена, что его полюбит Илюша». Тамара побелела от негодования.

– Это еще что такое?! Еще раз скажешь подобное, уйдешь из моего дома! И забудешь, что у тебя есть дочь и внук!